Текст книги "На небо сразу не попасть (Нельзя сразу на небо)"

Автор книги: Яцек Вильчур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Оказывается, гаутпштурмфюрер, которые по неустановленным причинам защищал от рукодства своих евреев, имел на своей совести преступление против власти. Таким образом, он знал о том, что еврей-химик оборудовал в одном из котлов схрон, где находилась его жена, отец и семилетний сынок. Эсэсовец никогда не заговаривал об этих делах со своим химиком, и так продолжалось какое-то время. Однако в этот раз не было смысла погибать самому, а семью приговаривать к голодной смерти в схроне. Вернулись они вместе, а гестаповец отвёл их к углу большого двора. Тут возле дворовой кухни для погонщиков находилась глубокая яма, служащая когда-то местом для компоста. Первым сошёл вниз художник. Гестаповец выстрелил сходящему в затылок из карабина и так же поступил с помощником. Хуже было с семьёй химика. Старый отец дал себя застрелить без сопротивления, но маленький мальчик вцепился в отца и с плачем кричал: «Папочка, они нас застрелят?». Химик схватил пацана сильной рукой и стянул с собой в яму. Погонщики нам рассказывали, что он успокаивал ребёнка, говоря: «Не бойся, теперь уже будет покой».

Последней погибла жена химика, и перед тем, как погонщики присыпали их землёй, один из них, Федька, снял с еврейки лифчик. Ошарашенным крестьянам сказал, что женщина отстирает кровь и получит полезную вещь («bedzie miala pozytek»).

Гауптштурмфюрер в тот день больше не выходил из дворца. Погонщики нам говорили, что он пил. Нас в тот день на поле не били и не гоняли. Вернулись мы тоже раньше, чем обычно, и по одному ходили смотреть на место, где присыпанные песком лежали расстрелянные сегодня утром евреи.

14 августа

Почти весь день работаем в поле, а вечером нас закрывают в охраняемом доме. Вокруг этого дома ходит вооружённый украинец с армейской собакой. Работа на прополке буряков довольно тяжёлая и норму выполнить трудно. Во время работы голландцы часто нас бьют. Нельзя ни минутки отдохнуть, иначе голландец тут же пинает по плечам, по бокам.

В одном из маленьких дворцов имения размещена сельскохозяйственная школа гитлерюгенда. Это парни и девушки до 16 лет. Пацаны носят стилетики с чёрной или коричневой рукояткой. Нами, заключёнными, брезгуют и относятся к нам с презрением. Чаще всего работают на отдельнных участках, но бывает и иак, что работают вместе с нами. В таком случае им приказывают отзываться на наши обращения, а говорят они только по-немецки, хотя некоторым это не совсем удаётся. Среди них есть множество славянских детей, чьи родители приняли фолькслист. Однако есть между ними и дети райхсдойчей – сыновья и дочери немецких урядников, полицейских, военных. Как утверджает украинская дворовая служба, парни и девушки спят друг с другом и состоят в гитлеровских временных браках.

14 сентября

Сегодня во время полевых работ имел место не встречавшийся до того случай. Как обычно, во время работы Хелё лазил за нами и подгонял заключённых. В какой-то момент Хелё подошёл к группе работающих парней из гитлерюгенда и обратил их внимание на то, что они весьма лениво работают. Никто из них не ответил, но и никто не внял его замечанию. Тогда Хелё опять обратился к ним с обвинением, что они слишком медленно работают. На это кто-то из старших парней громко напомнил эсэсовцу, что его не для того поставили, чтобы надзирал на немцами, а лишь затем, чтобы наблюдал за работой заключённых. Хёло свалил парня, но тот не остался в долгу с ответом. С громким криком напомнил эсэсовцу, что член ГЮ является свободным человеком и не позволит, чтобы его кто-то унижал, и тем более не немец, а какой-то голланцец.

Сразу после этого Хелё ушёл с поля ивстал себе на меже. Курил одну сигарету за другой и держал нас в тот день до самой ночи, ещё долго после того, как ушла группа ГЮ.

25 сентября

Сегодня раненько, ещё то дого, как мы смогли выйти на завтрак, в дверях встали два немца с нашивками СД на манжетах рукавов. Огласили мою фамилию и фамилию Кайтка. Сказали нам забрать свои вещи и быстро выходить. На дворе стоял грузовик со знаками полиции, а возле неё толстый шеф и голланец Хелё. Нам обоим связали руки сзади и втолкнули в кузов.

Я заметил, что даже эсэсовцы из Угерска были удивлены таким поворотом дел. Грузовик выехал на шоссе, ведущее в Стрий. По приезде в город нас завезли не в тюрьму, а в совершенно другое место: в дом, который немного напоминал сарай, а немного – дирекцию полиции. Нас отвели вниз, в подвал. Там было несколько камер с открытыми дверьми. Нас впихнули в одно из этих помещений, а верёвки с нас сняли уже в камере. Кроме нас в камере был десяток и других людей. Все были поляками. От них мы узнали, что все они ожидают расстрела. Некоторые из них были заложниками, а остальных привели из тюрьмы. Вечером нам в камеру прислали ксёндза, который сказал, что будет исповедывать желающих. По-моему, четверо заключённых воспользовались исповедью. В камере нам дают хороше питание, и то – в довольно большом количестве. Нам сказали, что мы можем написать по одному письму семьям. Мне не особо есть, кому писать, так что я и не тороплюсь.

26 сентября

В подвальном коридоре постоянно стоит один немец-полицейский с автоматом. За поясом у него заткнуты палочные гранаты и пистолет парабеллум. Нас тут не бьют и не пихают. Ведро с помоями нам выносить нельзя, это делают два украинца, одетые в чёрные мундиры. Когда нам подают еду или открывают двери для очистки ведра («kiblowania»), тогда в коридоре стоят, как минимум, трое немцев с автоматами, готовыми к стрельбе. Мне кажется, что немцы боятся, чтоб мы не рискнули на них напасть.

Нас сейчас в камере двенадцать, места хватает всем. Спим на земле, потому что немцы нам боятся дать кровати. А то мы ещё кровати разберём и из ножек и рам сделаем оружие. В камере сейчас так же, как было во Львове в то время, когда забирали на расстрел. Одни молятся, другие играют в карты. Немцы играть не запрещают и позволяют держать карты.

Из этого всего ясно следует, что немцы обнаружили свою ошибку, сообщили об этом в стрийское гестапо, и меня присоединили к транспорту на расстрел. Тут, в камере, это называется «чёрным транспортом». Некоторые из заключённых выписывают на стенах камеры свои фамилии и даты прибытия.

27 сентября

Сегодня в камеру привели украинца, который вместе с нами пойдёт на расстрел. Этот тип всё время ходит, как пьяный. Сначала, когда узнал, что находится среди одних поляков, залез в угол и не хотел с нами разговаривать. Потом, когда заключённые угостили его едой, он нам рассказал, за что его приговорили. Звать его Дымитр (Дмитрий – От переводчика ) Гречка и служил он перед этим в Вермахте [61], а потом в украинской полиции. Во время одной из казней он отказался стрелять в поляка, который был его школьным знакомым. Позже, вместе с группой других украинских националистов, взбунтовался и ушёл в лес [62]. Немцы приказали взбунтовавшимся сложить оружие, но украинцы отказались, и начался бой. Часть украинцев погибла, других взяли живыми, среди них был Гречка. Немцы в тот же день созвали полевой суд и приговорили националистов к отправке в концлагерь, а Гречку – к смерти.

Дмитрий считает, что его спасут приятели, которые занимают весомое положение. Кроме того, его родной брат работает в гестапо. Время от времени Гречка клянёт немцев жутким образом [63].

Вечером, когда мы должны былил ложиться спать, двери отворились и кто-то подал Гречке посылку с продовольствием. В передаче было письмо к Гречке. Его приятели и брат пишут, что дело очень тяжкое и нет уверенности в том, что удастся его спасти. Теперь Гречка вообще впал в расстройство («stracil zupelnie humor» – не знаю, как это ещё можно перевести – От переводчика ). Не разговаривает с нами, только попросил стражника о ходатайственной бумаге, конветрах и чернилах. Через час получил это всё и теперь беспрерывно пишет. Когда мы ложилисть спать, Гречка всё ещё строчил («bazgrolil»). В камере свет горит всю ночь, так что писать можно хоть до упаду. Немцы оставляют свет, потому что хотят постоянно не спускать с нас глаз.

28 сентября

С самого утра Гречка получил две передачи, а раз его даже вызвали в коридор. Когда вернулся в камеру, то был бледен и руки его тряслись. Нам ничего не хочет говорить, но кажется, что его приятели не могут ему помочь. Наверное, печально умирать, особенно в обществе заключёных-поляков, которых ещё недавно Гречка бил и унижал.

Сразу после обеда в камеру зашёл офицер СД и устроил перекличку Потом сказал нам, что в камере находятся только приговорённые к смерти и что приговор будет приведён в исполнение 1 октября. Уведомил нас, что завтра нас переведут в другое место, где мы будет пребывать аж до препровождения нас на экзекуцию. Потом сказал также, что приговоры выдаёт не он, а высшая власть, а утверждает губернатор. Офицер напомнил нам, чтобы мы спокойно вели себя во время перевозки и во время казни. Сказал, что не хочет быть вынужденным к жестокому обращению с нами в такую минуту и потому просит о спокойствии.

Один из заключённых сказал, что не воспользовался раньше возможностью и не исповедовался, так что теперпь просит о ксёндзе. Офицер объяснил, что, к сожалению, не может удовлетворить просьбу, т.к. ксёндз также был заключённым, приведённым из тюрьмы в Стрию. Ксёндз был приговорён к смерти упрощённым судом и в тот же день, когда нас исповедовал, был казнён.

После выхода немцев из камеры люди ходили так, будто из них выкачали кровь. Один только старший господин плакал, но делал это тихонько и это никому не мешало. Гречка сказал нам: «Ну, господа, тут на земле мы жрались между собой, а в земле будем все равны». Потом Гречка добавил ещё, что он не уверен, должны ли нас расстрелять 1 октября, как обещал офицер СД. Быть может, что как раз завтра нас отведут не в иное помещение, а сразу на исполнение. Вечером никто из нас не притронулся к ужину, а заснули мы только под утро. После того, как нас предупредили о казни, в коридоре село уже несколько охранников, потому что слышно, как они между собой переговариваются.

30 сентября

Наверное, когда мы вчера утром вставали, никто из нас не подумал бы, что день закончится именно так. С утра нас довольно хорошо покормили и сказали спаковать манатки. В камеру нас дали два ведра воды, рисовую щётку и метлу. Охранник сказал нам хорошо вымести и выдраить камеру. К полудню камера была чистенькой, а наши вещи – спакованными. Заключённые занимались писанием на стенах и игрой в карты. Больше всех нервничал Гречка. Обед был такой же, как и всегда, только во время выдачи порции немцы тщательнее осматривали камеру и сказали нам по одному подходить к баняку. Мы съели по немногу супа, а остальное вылили в ведро. Немцы сегодня не выносили вёдер, и в камере смердело, как в сортире.

Около третьего часа пополудни мы услышали какой-то сдавленный крик, а сразу после этого, как будто кто-то ударил по полу железом. Потом с минуту было тихо, и наконец мы услышали с коридоре людские голоса. Кто-то отворил двери, и увидели мы весьма дивную картину. Трое наших охранников были без оружия, а руки их были подняты над головами. За ними в камеру вошли трое солдат также в немецких мундирах. В руках они держали автоматы, направленные на охранников. Немцев из СД отвели в угол камеры и приказали им лечь лицом на пол. Потом другие люди, тоже в немецких мундирах, завели в камеру остальной персонал дома, в котором мы находились в заключении. Один из прибывших обратился к нам на польском языке и сказал нам быстро выходить наверх. Сказал нам ещё, чтобы мы не обращали внимания на немецкие мундиры его товарищей, потому что были вынуждены так одеться, чтобы без риска добраться до города.

Сказал нам, что партизанское подразделение сопротивляющейся Польши даёт нам свободу и не даст нам погибнуть. И не успели мы выйти, тот же самый солдат, мне кажется, что командир группы, сказал нам, что мы сейчас увидим партизанскую справедливость. Приказал всем разоружённым немцам усесться под стеной лицом к нам. Сосчитал персонал нашей тюрьмы. Их было пятнадцать. Командир партизанов дал знак одному из своих людей, а тот снял с предохранителя небольшой пистолет и подошёл в охранникам СД. По очереди каждому из них приставлял пистолет к сердцу и стрелял. Потом сменил магазин в пистолете и положил остальных немцев. Остался ещё один, и тогда командир сказал, что заключённые могут его убить сами. Гречка взял у партизана пистолет и выстрелил последнему немцу в живот и в сердце [64]. Некоторые немцы ещё были живы и корчились на полу. Партизаны вывели нас во двор, а оттуда – к воротам. Находившийся в воротах постовой в немецком мундире и каске стоял по стойке смирно. Перед воротами встали две немецкие машины. В одну посадили нас, заключённых, а в другую вошли одетые в немецкие мундиры партизаны. Последним сел постовой.

Машины тронулись с места, проехали без препятствий через город, а потом выехали на шоссе. Поняли лишь, что едем в направлении, противоположном от Львова. Машины ехали довольно быстро. Через час с небольшим грузовик подпрыгнул на неровном грунте, а потом ехал уже по мягкой местности, как будто по полевой дорге. Когда грузовик остановился, кто-то отвернул ткань и приказал нам высаживаться. На поляне, тут же возле лесной дороги, стояло около пятидесяти людей, вооружённых и одетых частью по-немецки, частью в зелёные мундиры венгерских войск. Все были как будто в состоянии готовности и похоже было, что ждали нас. Поприветствовали нас весьма сердечно, так что некоторые из заключённых даже всплакнули. Потом мы пошли с партизанами в глубину леса – в лагерь, который был от дороги удалён на 3-5 км. До вечера каждый из нас делал, что хотел, а к сумеркам нас собрали вместе и сказали рассесться вокруг костра.

Командир группы сказал нам, что нас осовободила партизанская группа, но характер группы такой, что не могут задержать никого из нас и обязаны как можно быстре отсюда исчезнуть. Сказал нам также, что партизаны помогут нам укрыться от немцев. Потом командир разговаривал с каждым из нас лично и расспрашивал про семейную ситуацию, о причинах ареста и приговора к смерти. Спрашивал также о роде занятий, образованиии знании языков.

Мне сказал, что получу другую одежду и меня отвезут на железнодорожную станцию в каком-то из местечек на железнодорожной трассе между Стриём и Львовом. После приезда во Львов я должен пойти в бюро Организации Тодта на улице Легионов [65] и заявить о желании вступить в эту организацию. Через 2-3 дня меня включат в транспорт, едущий в Томашов Мазовецкий [66], где размещается сборный пункт Организации Тодта. Фабрика, в которой размещён пункт, охраняется, но из неё можно сбежать.

Вокруг Томашова тянутся леса, а в них есть много польских партизанских подразделений. После бегства из Томашова мне нужно переправиться за Пилицу и там уже самостоятельно искать какое-то подразделение. После разговора с командиром [67] я подошёл к костру, на котором партизаны готовили ужин. Некоторые из них говорили по-польски, другие – по-русски [68]. Все были к нам очень добры и сами не ели, пока нам всем не дали.

Рано утром меня посадили на барскую двухколёсную коляску («do dworskiej linijki dwukolowej») и отвезли на небольшую железнодорожную станцию, находящуюся в 10 километрах от лагеря. Партизан-извозчик остановился в километре перед станцией, попрощался со мной и поцеловал, а потом дал немного денег.

На старнции было спокойно, будто ничего не случилось. Возле билетной кассы стоял жандарм, которые осматривал только баб с тюками. Виимо, искал для себя цыплёнка или оселок масла. Я сел в вагон и нетерпеливо ожидал отъезда. Когда поезд тронулся, я уже наверняка знал, что и в этот раз мне удалось облапошить («kiwnac») немцев. В тамбуре ехала какая-то сельская баба и объедалась творогом («bialym serem»). Я попросил у неё кусочек, а она кроме того дала мне кусок пирога и немного молока.

На Главном вокзале во Львове было пусто. Ни одного чистильщика сапог, ни одного швейцара не было перед входом. Видимо, немцы, наконец, решили этот вопрос и навели свой порядок. Домой идти боюсь, потому что немцы, уведомлённые о бегстве, могли тут устроить засаду. Вместо этого пошёл в дом, в котором жил задолго до войны. Экономка – украинка – узнала меня сразу. Много не расспрашивала, а накормила и подарила рубашку. Когда я попросил о возможности переночевать, экономка отвела меня в соседнюю квартиру к молодой красивой женщине. После короткого разговора я понял, что квартира эта занята проститутками. Мне постелили на полу, и я заснул. Всю ночь в квартире было тихо: видно, моя хозяйка решила сегодня отдохнуть и никого к себе не привела.

============================

Сноски:

–

[56] Города во Львовской области. Районные центры.

[57] Уголовного суда.

[58] Роман, говоря так, в этом деле явно выделяет роль именно голландского подразделения СС намёком на расхожие уже тогда выражения «Голландия – страна тюльпанов» и «Дети – цветы жизни». – Прим. перев.

[59] Село по дороге от Стрия на Львов, чуть восточнее трассы.

[60] Звание Общих СС и Войск СС, по смыслу примерно соответствующиее армейскому капитану.

[61] Служба украинцев в Вермахте на вспомогательных ролях (не на боевых) не была чем-то необычным. Вероятно, здесь речь идёт именно о таком случае, что с психологической точки зрения объясняет и его дальнейшую службу во вспомогательной украинской полиции.

[62] Речь идёт, по всей видимости, об известном массовом уходе украинской полиции в леса для формирования ОУН-УПА.

[63] Логика рассуждений этого оуновца способна разорвать любой мозг, но является ещё одним ярким свидетельством образа мышления галицких террористов: сначала он прислуживает в Вермахте, затем в украинской полиции, занимавшейся де-факто не поддержанием порядка, а самоутверждением и устрашением населения, но прикрываясь при этом тем, что «представляют» немецкую власть (см. выше по тексту примеры). Затем он похищает оружие и уходит в лес, а на требование властей сдаться отвечает отказом, ясно давая понять, что собирается применять похищенное оружие по своему личному усмотрению (то есть, заниматься обычным вооружённым бандитизмом). Но когда его захватывают представители власти, он демонстрирует трайбалистские надежды на то, что его спасут представители этой же власти в лице его приятелей и родственников, очевидно, выявляя привычку к тому, что будут закрыты глаза на все его преступления лишь за одно то, что он – украинец.

[64] Комментарии к поведению этого оуновца излишни.

[65] Сейчас (2011) – чётная сторона пр.Свободы, та, что дальше от старого города. Нечётная сторона проспекта, та, что ближе к старому городу, называлась тогда Гетьманскими Валами. Собственно, во время Австро-Венгерской империи и Второй Польской Республике нынешний проспект Свободы административно представлял собой не один проспект, а две улицы, идущие параллельно.

[66] Томашув-Мазовецкий (Томашов-Мазовецкий, польск. Tomaszow Mazowiecki) – город в Лодзинском воеводстве, в Томашувском повяте на реке Пилице. Не следует путать этот город с упоминавшимся ранее в тексте Томашовом Любельским (см. сноску 45). Томашов-Мазовецкий находится в срединной Польше, тогда как Томашов Любельский – в восточной, недалеко от границы с Львовской областью.

[67] Уровень информированности и общая линия поведения командира заставляют подозревать, что он мог быть одним из «невидимок», т.н. «тихотёмных» (см. http://pl.wikipedia.org/wiki/Cichociemni

)

[68] Возможно, русскоговорящие были каким-то из подразделений Ковпака, который совершал Карпатский рейд как раз в июне-сентябре 1943 г.