Текст книги "На небо сразу не попасть (Нельзя сразу на небо)"

Автор книги: Яцек Вильчур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Николай говорит, что несмотря на это нужно пойти на вокзал, чтобы немцы не бросили на нас подозрение. Мы с Николаем договорились, что и как должны говорить, если к нам прицепятся. Завтра пойдём на работу на вторую смену, причём должны говорить, что 24-го декабря в полдень мы попрощались и с тех пор друг друга не видели. Николай на свякий случай рассказал об этом деле полицейскому, который уже является женихом его сестры. Полицейский советовал, чтобы мы ни в чём не признавались, т.к. немцы не могут знать, кто это сделал. Разве что кто-то видел и донёс.

30 декабря

Чуял опасность, грозящую со стороны украинцев – работников НКК, но должен был вчера прийти на вокзал, чтобы узнать, что слышно. Обратил внимание, что в тот момент, когда я открыл двери котельной, высокий Янек тут же куда-то вышел. Я сообразил, что Янек мог пойти уведомить немцев. Я вышел из будки и старался как можно скорее уйти с территории НКК. Но не успел дойти ограды, как немцы перегородили мне путь, а другие зашли сзади. Жандармы завели меня в дом, где управлял комендант Frontleitstelle.

Жандарм с бляхой на шее наклонился и сказал что-то коменданту, а тот встал и ударил меня по лицу. После этого комендант уселся и приказал мне рассказать о том, что мы делали на складе НКК и с кем. Я сообщил ему лишь свою личность и добавил, что о деле ничего не знаю. Коментант меня уже больше не бил, а жандарм сковал мне руки и завёз в войсковую тюрьму на Замарстынове. Тюрьма эта принадлежит Вермахту и тут держат только немецких военных или солдат союзнических армий. Стражники носят мундиры Вермахта и регулярно передают передачи.

Сегодня меня привезли на допрос в комендатуру жандармернии на улице Баторого. Допрашивал меня седой уже, высокий полковник. Сказал мне через переводчика, что если не скажу правды, будут меня бить так, что кожа отвалится от костей.

Создалось впечатление, что мой переводчик немного по-своему переводит офицеру следствия то, что я говорю.

======================

Сноски:

========

[50] На тот момент – Площадь Зерноторговли, которую по характерной для Львова консервативной привычке по-прежнему называли площадью Сольских (её изначальным названием). Находилась между улицами Солнечной, Пелтевной, Весовой и Зерновой. Сейчас (2011) уже не существует, квартал застроен. На месте этой площади находится гостиница «Львов» и её внутренний двор.

1943 – В преддверии казни

3 января

Три раза был на следствии. Каждый раз всё начиналось одним и тем же и одинаково заканчивалось. Переводчик во время дознания бьёт меня по рукам.

4 января

Посадили меня в машинуи повезли в быцирк на Казимировскую. Немногое тут изменилось на протяжении последних трёх месяцев. Начальник тюрьмы узнал меня и поприветствовал, как хорошего знакомого. Когда конвоирующий жандарм показал ему бумаги, начальник скривился. Сам проследил за формальностями, связанными с принятием, а когда меня отвели в камеру, сказал, что в этот раз мне не удастся покинуть тюрьму через главный вход.

Меня уже не впустили в камеру номер 18, в малолетку. Посадили меня в партере, в камеру номер 3. Это камера рецидивистов изаключённых, приговорённых к смерти. В камере меня приняли сердечно. Я там самый младший заключённый, и коментант камеры, Яся Жежник (Яша Резник), обещал мне, что никогда в этой камере не буду пухнуть с голоду

7 января

В камере сидит Ясь Папинко, который со мной ходил в одну школу. Ясь на четыре года старше меня. Год назад он из револьвера («z bebenkowca») около своего дома убил двух жандармов, но немцы до сих пор его не грохнули. Ясь говорит что просидит 13 месяцев, то, значит, его не шлёпнут, а отошлют в лагерь или освободят. Семья Яся пихает золото и доллары гестаповцам на Пелчинской, и поэтому Гестапо задерживает расстрел.

Ясь уже старый и любимый другими заключёнными. Кроме того, он сильный, а его родители пользуются уважением всей голоты Клепарова. Яся защищает меня и блюдёт мои интересы в камере. Сокамерникам рассказывал о благородном происхождении момей мамы и о военной службе отца.

13 января

Стражник рассказывал, что сегодня немцы взбунтовавшееся венгерское подразделение в Винники и там расстреляли из автоматических карабинов. Венгров раздели в казармах Вермахта на Клепарове и повезли на пески полуголыми. На обратной дорогне немцы застрелили пацана, который запрыгнул в кузов и хотел украсть пару венгерских ботинок.

На улице Яновской немцы обнаружили тайную типографию. Возле машины застрелили женщину-наборщицу, а потом расстреляли домоуправляющего, его жену и шурина.

27 января

Вчера нам челый день не давали есть, поскольку заключённый из другой камеры ударил в лицо стражника и выбил ему зубы. Начальник тюрьмы сказал, что в качестве наказания заключённые на протяжении двух недель не будут получать передач, причём как их дома, так и из опекунского совета.

3 февраля

Стражник сказал нам, что такого количества раненных солдат, как скейчас, через Львов ещё никогда не провозили. Стражник говорит также, что немцы перевозят уничтоженную технику. Во Львове сейчас очень много войсковых госпиталей, потому что раненных уже нельзя завозить в Германию. Почти каждый день железные дороги, мосты и города подвергаются бомбардировкам русских и англичан.

Немцы объявили, что если кто-то предоставит укрытие сбитому пилоту, то его расстреляют, а дом его сожгут. Стражник расказывал, что после сбития русского самолёта над Брюховичами немецкая полиция нашла в лесу парашют и при помощи собак начала искать пилота. Поскольку немцы никого не нашли, то сожгли пансионат, который стоял в лесу недалеко от места, где приземлился лётчик.

11 февраля

Сегодня немцы привезли к нам заключённого после следствия. Заключённый был избит и окровавлен, к вечеру он умер.

Ночью освободили одну камеры в подвале, которая до того служила для отбывания заключёнными дисциплинарных наказаний. Два часа спустя в камеру привезли итальянских офицеров. Итальянцы получают неплохое питание и им можно в камере курить сигареты. Пошмецюх («Posmieciuch») говорит, что не хотел бы получать этого питания и оказаться в шкуре итальянских офицеров. Начальник заявил, что каждый .кто попробует контактировать с офицерами, поедетближайшим же поездом в концетрационный лагерь.

Итальянцы хотели дать нашим заключённым сигареты, но стражники не позволили, а наших заключённый переместилина 2 этаж.

15 февраля

Сегодня в женской камере умерла молодая девушка, которую немцы держали под следствием на пл.Галицкой. Её подозревали в систематическом саботаже на почте. Тело девушки начальник сказал положить в свободной камере возле прачечной.

19 февраля

К итальянцам сегодня ночью приехали эсэсовцы, сказали им раздеваться в коридоре и завезли в соседние Бригидки, где 11 офицеров расстреляли.

До меня сегодня довели акт обвинения. Его было семь страниц машинописного текста на немецком языке. Я немного знаю этот язык, но если бы не помощь политического заключённого в камере, то я понял бы не всё. В акте поменяли обвинения («wymieniano zarzuty » – возможно, «перепутали обвинения» – От переводчика ) против меня и против пацанов из нашей компании. Возле каждого обвинения поставлен соответствующий параграф. Заключённый, который помогал мне мне переводить акт, насчитал аж три параграфа, грозящие смертной казнью.

Расправу назначили на 20 апреля 1943. В акте ничего не написано о то, можно ли мне иметь адвоката. Начальник тюрьмы сказал мне, что каждый несовершеннолетний получает защитника от правительства, так что мне не нужно беспокоиться.

Ему хорошо говорить, ходя в полицейскм мундире и не имея трёх параграфов смерти.

Их акта обвинения ясно следует, что крышка однозначно. Беспокоиться не о чем. Единственный шанс – это сбежать во время, когда будут вести на расправу.

27 февраля

Сегодня ночью русские лётчики бомбили аэродром на Скнилове. Парикмахер говорит, что с самого утра двадцать машин скорой помощи крутились туда и назад из Скнилова до города. Парикмахер рассказывает, что что ночью на скниловском аэродроме было очень много немецких самолётов, и какая-то важная фигура приезжала из Берлина. Похоже, немцам придётся перенести аэродром куда-то ещё, потому что Скнилов основательно разрушен.

1 марта

Сегодня в 5 часов утра из камеры освободили Яся Папинка. Когда Ясь попросил, чтобу ему позволили одеться теплее, ему ответили, что нет надобности. За Ясем приехало Гестапо с улицы Пелчинской. Завезли его в Бригидки и тут в коридоре зачитали ему смертный приговор. Стражник рассказывал нам, что Ясю сковали руки сразу же в коридоре, а в Бригидках после зачтения приговора застрелили из автомата. Поскольку Ясь после получения очереди был ещё жив, комендант тюрьмы, который любил Яся, добил его из своего пистолета; не хотел, чтобы Ясь мучился.

В камере смутно, потому что Ясь был весёлый и защищал слабых.

7 марта

Стражники говорят, что в городе введено чрезвычайное положение, поскольку на Персенковке [51] нашли двух повешенных эсэсовцев. В ответ на это немцы расстреляли двадцать заключённый с улицы Лонцкого; тела позволили забрать семьям. Теперь даже украинцы не уверены за свою жизнь и, возможно, именно поэтому стараются лучше уживаться с поляками.

Во время вывоза на пески из тюрьмы на улице Лонцкого один из евреев бросился на офицера СС и перегрыз ему горло. Еврея утопили в тюремной прачечной. Стражники говорят, что после этого случая немцы будут вывозимых на пески связывать проводом.

11 марта

Сегодня ночью в женской камере повесилась молодая девушка.

14 марта

Из тюрьмы сегодня забрали людей на транспорт. Шестесят восемь заключённых поехало в несколько лагерей. Вывезли их до рассвета и у всех отобрали тюремные одеяла и миски. Транспорт конвоировали шуповцы, которые уже в тюрьме начали бить выезжающих заключённых.

18 марта

Заключённые из камеры №4 устроили голодовку за то, что стражник изуродовал («zmasakrowal») одного из заключённых. Начальник тюрьмы обещал, что стражника накажет и призвал прекратить голодовку. Заключённые отказалист и дальше не принимают пищу.

21 марта

Стражник, который покалечил заключённого, в наказание был переведён в Станиславов [52]. Заключённые сказали, что прервут голодовку, если покалеченный заключённый будет немедленно переведён в госпиталь. Через несколько часов после этого начальник позволил отвезти заключённого в госпиталь. Одновременно с этим начальник ходил по камерам и объявлял, что стражники больше уже не будут бить заключённых.

24 марта

На протяжении всей ночи было слышно выстрелы. Стражники говорят, что это полиция сражалась с бандитами в околицах Яновского кладбища, но это не похоже на правду, потому что ведь обычные бандиты не могли иметь столько оружия и такого запаса патронов.

27 марта

В камеру привели двух новых заключённых с воли. Оба работали на железной дороге и арестовали их на станции Подзамче. Рассказывают, что сейчас транспорты с раненными немцами приезжают непрерывно днём и ночью. Гражданским уже нельзя разговаривать с раненными солдатами, потому что немцы не хотят, чтобы люди узнали, как русские бьют немецкую армию. Оба, несмотря на запрет, торговали с немцами, и во время обыска у них нашли несколько тысяч штук немецких сигарет.

Поскольку их допрашивала жандармерия, предполагается, что судить их будет Sondergericht [53].

–

Сноски:

–

[51] Район в Южной части Львова, северо– и юго-восточнее моста на ул. Стрийской, а также одноимённая улица там же.

[52] Город на Галичине (исторической области на Западной Украине). В 1962 году переименован в Ивано-Франковск. Областной центр.

[53] Зондергерихьт. «Особый суд».

2 апреля

Сегодня ночью над городом пролетали русские самолёты, которые разбомбили казармы немецкой артиллерии. Стражник говорит, что около сотни немцев было ранено, в том числе около двадцати офицеров. Люди рассказывают, что русские хотели таким образом убедить немцев, что это война по-честному, а не «прима априлис» [54].

Как только немцы отхватывают по башке, так сразу с нами в тюрьме обращаются хуже. Например, сегодня мы получили обед с задержкой в несколько часов.

13 апреля

Сегодня освободили много женщин. Видимо, это какая-то амнистия, но только для женщин, потому что из мужчин не выпустили ни одного. Питание с каждым разом всё хуже и дают его с каждым разом всё меньше. Всё больше находим в супе червяков и других свинств («i innych swinstw» – возможно, лучше было бы перевести «и другой дряни» – От переводчика ).

20 апреля

С самого утра стражник принёс новую рубашку, обувь и мыло. Дал мне это всё и приказал хорошо умыться, обувь вычистить пастой или слюной и быть готовым к 9:30.

Сокамерники считают, что меня подвергнут смертной казни и советовали убегать. Лушче всего было бы удрать по дороге в суд, но можно также попробовать по дороге назад. Комендант камеры говорил, что что еслисмешаться с толпой, то стражники не смогут стрелять. Яша Резник сказал мне убегать, поскольку ничем не рискую. Если меня расстреляют сейчас, то не расстреляют потом.

20 апреля вечером

За судейским столом уселось несколько человек,в их числе один немец в мундире офицера. Один из них зачитывал акт обвинения, а какой-то чувак («gosc» – так в тексте – От переводчика ), сидящий на конце стола, переводил на польский язык. Прокурор обвинял нас трёх: Николая, Януша Кживого и меня в том, что в ночь с 24 на 25 декабря 1942 года мы находились на боковой железнодорожной ветке Главного вокзала. Прокурор утверждал, что само наше пребывание там уже было преступлением, тогда как мы имели явно ещё и злые намерения. Именно в ту ночь оказался разбит товарный вагон, в котором, кроме кожи, сигарет и шоколада, находилисть мундиры для военного соединения. В ту же ночь патруль жандармерии нашёл возле вагона труп баншуца, проткнутого штыком и с размозжённой головой.

Прокурор обвинил нас во взломе склада НКК, затем вагона и убийстве работника линейной охраны. Одновременно с этим обвинял нас во всех преступлениях, которые совершались на Главном вокзале с ноября до 29 декабря 1942 года.

Прокурор желал для Николая и Януша по 15 лет заключения. Для меня требовал троектатного смертного приговора, поскольку я, как утверждали, неисправим. При этом прокурор основывался на том, что я уже подвергался заключению немецкой властью за подобные вещи.

Судья даже не пошли на совещания в другое помещение. Склонились друг к другу над столом и так и совещались. Потом тип в мундире офицера СД сказал всем встать, и судья зачитал приговор. Когда он закончил, какой-то гражданский перевёл на польский язык.

Николай и Януш получили по 15 лет заключения, а меня приговорили к смерти по трём статьям немецкого законодательства. Ни одному из нас не полагалась апелляции. Когда перевели приговор, в зале сделалось так тихонько, как будто тут находились одни умершие. Потом нас вывели, потому что суд должен был судить кого-то ещё. Обратно ехали на машине, под эскортом. Когда мы выходили из здания, люди пихали («wciskali») нам еду, бельё, цветы. В этот раз стражники не особо мешали, так что вернулись мы в камеру, нагруженные жратвой, какой уже долгое время не видели.

Сегодня могу спать спокойно, потому что меня не шлёпнут в день приговора. Хуже будет завтра, потому что неизвестно, от чего зависит теперь приведение приговора в исполнение. Комендант камеры сказал, что у меня ещё три месяца жизни, а за это время может многое произойти. Сейчас воронки уже не приезжают по вторникам и пятницам, а только тогда, когда есть кто-то, кого надо казнить. Раньше можно было спатьспокойно пять дней в неделю, а теперь уже стало можно и всю. В последний раз заключёного забрали из нашей камеры в четверг, так что могут и меня взять в любой день.

24 апреля

Прошло три дня от слушаний. В первый деньел нормально, но сейчас совершено нет аппетита. На четвёртый день за мной могут уже прийти. Я камере меня уже никто не задирает, уступают место возле котлов с супом, а те, кто получает передачи из дому, делятся со мной. Кажется, они просто хотят как-то скрасить мне то, что я пойду на пески, в то время как они будут жить дальше.

27 апреля

Раньше я интересовался каждым, кто приходил в нашу камеру из мира. Сейчас меня это мало волнует. Поляков и украинцев редко когда приводят, разве что если это рецидивисты. Есои в камеру приводят еврея, то только затем, чтобы ночью или максимум утром забрать его на транспорт на пески.

29 апреля

Сегодян в камере было жарко и пролилась кровь. Два преступника подрались между собой. Яша Резник бил своего подельника с воли, кажется, за оскорбление злодейской чести. Тот второй – Теодор – старше Яши и слабее. Не дал ему сдачи ни разу, только говорил: «Ладно, бей меня, я сейчас не могу ответить.»

Кроме меня в камере есть ещё двое приговорённых к смерти. Один из них – старший – молится целыми днями, а часто и по ночам. Второй играет в карты от подьёма до гашения освещения. Кажется, что перед смертью он хочет обыграть всех шулеров в камере.

2 мая

Стражник рассказывал, что вчера немцы повесили в тюрьме на улице Лонцкого двух коммунистов, из них одна женщина.

4 мая

Сегодня приехал гестаповский фургон с улицы Пелчинской. Из двух камер забрали людей, у которых не было приговоров, но были дела по тяжёлым статьям («mieli ciezkie sprawy»). Стражник сказал, что им приказали забрать все вещи и их выписали из тюремной книги.

Такое ожидание смерти – хуже самой экзекуции, ибо сама смерть не так тяжела, тяжело лишь ожидание. Теперь, когда у меня уже есть приговор, мне интересно, из какого оружия меня застрелят: из карабина, автомата или из пистолета («spluwy»). Может, так сслучится, что только ранят и присыпят тонким слоем земли. Тогда был бы шанс спасения жизни. Вроде бы, немцы уезжают сразу после экзекуции. Хуже, если какой-то из них захочет добивать раненных: тогда нужно будет умирать в самом деле.

Временами разговариваю об этих делах с комендантом камеры, но он советует мне об этом не думать.

7 мая

В камеру привели путейца, которого подозревают в участии а покушении на почтовый вагон. Путеец говорит, что все старые вагоны немцы приказали восстановить, поскольку им не хватает транспорта для перевозки своих раненных из России в Германию.

Во Львов привезли большое количество французских военнопленных, которые до этого работали на юге Украины.

11 мая

Стражник Сокольский застрелил во время побега заключённого из рабочей камеры. Начальник сказал, что такие стражники должны родиться на камне (неясно, что за фразеологизм – От переводчика ) и что то же самое постигнет каждого, что попробует удрать от тюремного стражника («wykiwac straz wiezIenna»).

23 мая

Сегодня спросил Яшу Резника, когда меня могут затрать на расстрел. Комендант камеры сказал мне, что он думает, что смерть не такая уж страшная. Хуже её ждать. Сказал мне ещё, что жизнь – штука блядская («zycie jest kurewskie») и что на небо нельзя идти вот так сразу. Надо ещё перед эти отмучить своё.

Наша тюрьма на половину пустая. Часть людей расстреляны, а остальных или выпустили, или вывезли в лагеря. Меньше всего осталось женщин. Наконец начальник установил такой порядок, чтобы всю добавку («repete») супа и кофе отдавать для женских камер и для 18-ки, несовершеннолетки.

8 июня

В тюрьму привели группу украинских пацанов и поместили их в карной камере возле прачечной. Вместе с ними приехали следственные офицеры Гестапо, которые всю ночь калечили украинцев.

На рассвете всю группу вывезли на пески.

19 июня

Начальник тюрьмы устроил медицинское исследование всех заключённых. Такой помпы у нас ещё не было. До сих пор от тюремного лекаря можно было получить бинт, йод и пластырь. Никакие болезни в тюрьме не лечили и не принимали просьб об осмотре специалистом.

23 июня

В камере номер 7 заключённый совершил самоубийство. В эту же ночь рассёк себе горло какой-то фольксдойч из камеры на I этаже.

25 июня

Ещё до попадания в тюрьму не раз слушал, как люди говорили о войне. Все на свободе верят в то, что немцы эту войну проиграют. Люди рассказывают себе, как будут резать («rznac») эсэсманов и жандармов, а шпиков, которые слушили немцам, бдут вешать на уличных фонарях. Теперь уже ясно, что немцы войну проиграют. Вопрос только в том, что война должна продлиться ещё какое-то время. Многие из тех, которые сидят в тюрьме на кражу, убийство и мошенничество, переживут войну. А я уже свою войну с немцами проиграл.

Все мои исписанные листки отдал пану Анджею. Это порядочный человек. Перед войной работал в университете. Сидит за то, что вынес из войского магазина, в котором работал, пакет с жиром, чаем и лекарствами. Пан Анджей получит маленький срок и выйдет на свободу. Обещал мне под словом чести, что мои листки вынесет из тюрьмы и отдаст на свободе моему учителю из школа им. Ленартовича [55] – пану Хрыстовскому.

Посколькуо на расстрел берут временами и на рассвете, то уже сейчас отдал листки пану Анджею, потому что потом, когда за мной прижут, случай может и не предоставиться. Кроме того, каждый раз, как что-то записываю, отдаю пану Анджею свежезаписанный листок. Сейчас у меня достаточно бумаги, смочь бы только его исписать. Семья пана Анджея присылает ему передачи, запакованные в чистую, белую бумагу, на которой можно писать.

27 июня

Люди, которые приходят с воли, рассказывают, что немцы посылают в газовые камеры многих итальянских солдат, котоыре не хотят драться на восточном фронте. Таких итальянцев разоружают и вывозят за город, в окрестности еврейского кладбища и Кортумовых гор. Тут происходят массовые казни. Евреи, заключённые, устанавливают сваи из дерева («ustawiaja stosy z drzewa»), обливают их нефтью, бензином или жидкой смолой. Над сваей находится доска, что-то вроде помоста. Когда итальянец входит на эту доску, эсэсовец или украинец стреляет ему в затылок и сталкивает вниз в огонь. На протяжении дня сваи укладываются по несколько раз. Под вечер весь пепел вывозится в неизвестном направлении.

Точно таким же образом убиваются заключённые-поляки из Львова и из близлежащих местностей.

============

Сноски:

–

[54] 1-е апреля.

[55] Школа им.Ленартовича находилась тогда по адресу ул.Ветеранов, 2. Предположительно, сейчас в этом здании, но уже под номером 11, находится СШ №53.

Кроме того, мы на дорогу получили по полбуханки хлеба и куску мармелада. Из города привели большое подразделение полиции, котрое нас должно конвоировать на станцию, а потом в вагонах. Некоторых заключённых связали и ещё до того, как город проснулся, нас погнали пешком в сторону Главного вокзала. По дороге изредка встречались люди. Было очень рано. Мы проходили мимо знакомых улиц и домов. Возле костёла Св.Эльжбеты нас задержали на 5 минут.

На вокзале нас поместили в транспорт в зарезервированных вагонах. На каждого заключённого приходилось по одному полицейскому. В вагоне нам разрешили есть и курить, но запретили разговаривать между собой.

В Стрию за нами так внимательно следили на станции, что о побеге не могло быть и речи. Даже если кому-то было надо пойти в уборную, то с ним шло двое полицейских.

3 июля

Сразу после приезда поезда на станцию нас поставили в шеренгу и под усиленным конвоем отвели в тюрьму. В длинном коридоре состоялась наша первая перекличка. Комендант тюрьмы носит офицерский мундир гранановой полиции, но потом мы узнали, что это фольскдойч. С самого начала избил по лицу двух заключённых за то, что неровно встали в шеренгу. Потом огласил речь и предупредил нас, что умеет справляться с пацанами из Львова. Если будем строить из себя сильно твердошеих, сказал, то он нам сумеет их смягчить. Начальник просмотрел документы заключённых и пораспределял нас по камерам. Очень странно, что меня с приговором УС [57] определил в камеру, где находятся мои знакомые с маленькими приговорами – от шести месяцев до двух лет. Это может быть ошибкой, а может и чем-то ещё.

4 июля

Из окон нашей камеры видно тюремное здание на другой стороне внутреннего двора. Тот второй дом занят только евреями. Их привозят на протяжении всех суток из разных городков, сёл, а также тех, кого поймали в лесах. У евреев маленькая камера, и каждый день кто-то у них умирает от удушения, истощения, голода. Перед еврейским зданием стоит студня – ручная помпа. Когда евреи выходят за водой, некоторые стражники бьют их и подвергают насмешкам.

Комендант тюрьмы уже застрелил несколько евреев на тюремном дворе. Сегодня беременная еврейка качала воду из студни. Комендант приложил ей пистолет к животу и выстрелил.

9 июля

Ночью нас разбудили, отсчитали 15 человек, которым приказали выйти в коридор. Потом нас посадили на машину и вывезли за город. Вместе со мной были те заключённые, у которых были маленькие сроки: год, максимум полтора – так что я не допускал, чтобы нас могли везти на расстрел. Раньше, чем мы приехали на место, успело уже рассвести. На холмах за Стриём, где нам приказали выйти из кузова, были выкопаны глубокие ямы, способные поместить целую сотню людей. На месте уже стояли шуповцы (Schutzpolizei), украинцы, и несколько эсэсовцев. Все были в касках, а за поясом у них были гранаты. Нам приказали сесть сбоку и дали одну пачку сигарет для целой нашей пятнашки. Немцы стали возле своих машин и громко между собой разговаривали.

Скоро начали приезжать крытые жандармские грузовики. Из машин выводили евреев. Кроме них, было несколько поляков – взрослых и молодёжи. Этим людям сказали раздеваться и складывать одежду в одном месте. Когда все уже были нагие, взрослых отделили от детей.

Раздетых установили по десять человек над ямой, а на другой стороне ямы располагалось подразделение из десяти немцев и по команде стреляли. Тех, кто не упал сразу, нам приказали столкнуть в яму. Многие из расстреляных были ещё живы, когда мы их бросали в могилу. Когда целый десяток лежал уже в яме, немцы сказали нам отодвинуться на 100 метров и издалека бросили по несколько гранат.

Все эсэсовцы – немцы и голландцы – были наподпитие. Только их командир был трезвый. Время от времени какой-то голландец пинал кого-то из нас, и это должно было означать, что мы не особо быстро сталкиваем тела в могилу. Детей расстреливали отдельно. Одни дети громко кричали, другие изумлённо ожидали залпа. В последней группе подлежащих расстрелу было уже только восемь детей. Этих расстреливали семеро эсэсовцев-голландцев и один украинец-полицейский, который непонятно, откуда тут взялся.

Когда после залпа дети попадали, мой знакомй по камере – Роман – сказал мне тихонько, чтоб ни один эсэсовец не слышал: «Падают, совсем как подкошенные тюльпаны» [58].

У меня в голове шумело от криков, залпов и запаха крови, перемешанного с запахом стрелкового пороха. Я не особо был в курсе, что это за тюльпаны такие. Роман мне объяснил, что это такие голландские цветы.

Немцы загрузили в кузов одежду расстрелянных, сказали нам садиться и завезли обратно в тюрьму. От украинского полицейского мы узнали, что группка поляков, подвергнутых сегодняшней экзекуции, была казнена за укрывание евреев.

13 июля

Сегодня из нас выбрали несколько человек и под сильным конвоем украинской полиции провели 7 километров по шоссе в сельскохозяйственное имение СС в селе Угерско [59]. Когда мы уже пришли, нам сказали, что мы будет работать в поле и что будем получать лучшее, чем в тюрьме, питание. Гауптштурмфюрер СС [60], который является директором имения, предостерёг нас насчёт попытки бегства. Сказал, что не верит, чтобы кому-то нечно такое вообще могло удаться, но в случае поимки беглецу грозит смерть.

Угерско раньше принадлежало князьям Любомирским. В имении, кроме застроек, складов, конюшни и коровника, находится большая винокурня, в которой гонят спирт для немецкой армии. Шефом имения является гауптштурмфюрер СС, хромающий на одну ногу нервный толстяк, бьющий всех по любому поводу. Если выходит из себя, то лупит в одинаковой степени как заключённых, так и украинцев, живущих в селе. Кроме него в имении есть несколько голландских эсэсовцев и один подофицер СС – немец. Все они творят в округе, что хотят. Свободно могут убить человека, независимо от его национальности и положения.

Немцы-эсэсовцы злые настолько, что невозможно описать, но голландцы ещё хуже.

Местный учитель, украинец, сказал, что это отбросы голландского народа и что в случае чего их перевешают сами голландцы.

Голланские эсэсовцы носят немецкие мундиры с черепами на фуражках и лацканах, а на шеях – цветные шёлковые шарфы. Поляками брезгуют, и чаще пинают поляка, чем с ним разговаривают.

Украинец, которые живёт при дворе, говорил нам, что перед войной ездил на работу в Германию и Голландию и знает голландцев. Утверждал, что таких, как наши эсэсовцы, не встречал в Голландии никогда. Эти, должно быть, какие-то преступники или извращенцы. В имении есть ещё и второй директор-украинец. Это уже старый человек, который одинаково ненавидит немцев и поляков.

Крестьяне из деревни Угерско разные. Одни рады тому, что происходит, другие клянут немцев и украинских националистов. Случается, что украинец ударит поляка, но почти никогда этого не делают старшие люди.

Даже стражник, который нас сторожит ночью, говорит, что немцы не справятся на всех фронтах одновременно и шляк их трафит.

29 июля

Нашёл во дворе круглый значок, который всегда носил Хелё. На кружке размещён Hackenkreuz (свастика), а вокруг надпись по-голландски. Занёс его голландцу Хелё. Когда я ему заявил, что у меня к нему дело, он мне сказал встать в трёх метрах от него и говорить. Я ему отдал фашистский значок и сказал, где я этот значок нашёл. Хелё на это («naprzod») ничего не сказал, а потом вынул сигарету («Юно» или «Салем») и дал мне. Сказал, что я получу ещё сигарет.

7 августа

Сегодня нас отвели, как обычно, в поле на работу на зерновом оборудовании. Во время работы мы услышали со стороны двора несколько выстрелов. Надсмотрщик, который за нами следил во время работы, сказал, что, наверное, немцы стреляют по индюкам или по кротам. Во время обеденного перерыва мы узнали, что в то время произошло во дворе.

Итак, с утра, сразу после нашего выхода в поле, приехал из Стрия гестаповец в униформе, который нанёс визит гауптмштурмфюреру. Через полчаса после этого гестаповец покинул кабинет, а шеф ходил какой-то разнервированный. После этого он захотел, чтобы к нему пришли все евреи, задействованные как специалисты в дворовой винокурне. Химику велел сказать, что хочет снять пробы спирта с последнего производственного цикла. Художнику («Lakiernikowi») приказал принести счета за последний месяц. Помощнику мастера приказал прийти за заказом, поскольку он был кожевником по профессии (так в тексте – От переводчика ). Все приглашённые явились, а тогда шеф поставил их в известность, что гестапо в Стрию прислало подофицера, которому поручено ликвидировать евреев из Угерска. Объяснил также, что в этот раз не может их спасти от уничтожения.