Текст книги "На небо сразу не попасть (Нельзя сразу на небо)"

Автор книги: Яцек Вильчур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Кроме товара, который можно унести домой или продать, есть и такой, который трудно забрать. На железнодорожных станциях, на боковых и пролётных ветках («na bocznych torach i na torowiskach przelotowych») стоят вагоны-цистерны с бензином. Почти через день мы сливаем бензин из цистерн. Откручиваем контрольные краны, срываем эти краны с цепочки, и бензин толстой струёй вытекает в землю. Если открутить краны в нескольких цистернах, то можно за час спустить пару тысяч литров бензина.

Лучше всех спускает бензин Брудас. Он родился и вырос возле вокзала, и о вагонах и цистернах знает всё. По несколько десятков литров этого бензина мы забираем, поскольку его можно пронести в гетто и там продать евреям. Немецкая администрация города прекратила поставку воды («pra;du») и газа в гетто, и вместе с этим, не даёт евреям ни угля, ни дров. Таким образом, евреи тайно покупают топливо. Этот бензин мешают с чем-то ещё и жгут в машинках («maszynkach» – непонятно, что это, возможно, примус – От переводчика ). В гетто можно в данный момент входить и нет стражи на границе арийской и еврейской части города. Хуже бывает, когда засады («tajniacy») ловят кого-то с товаром для гетто. Если поймаюл маленького пацана, то изобьют и отпустят, старших сажают или – если им чем-то не понравился – расстреливают.

19 марта

Сегодня вагоны-цистерны поставили недалеко от итальянской комендатуры вокзала. Мы с Брыдасом пришли под вечер, когда было ещё видно. Когда мы возились возле кранов, из-за дома вышел итальянский солдат. Времени убежать не было, а у солдата на поясе был револьвер. Мы перестали откруичвать краны, а он неспеша подошёл к нам. Потом внимательно прочитал немецкие надписи на цистерне и осмотрел краны. Потом поправил на себе ремень, кивнул нам головой и пошёл себе. Мы ждали пару минут, но никто не шёл и тихо было в доме итальянской комендатуры. Мы открутили попорядку краны в трёх цистернах. В одной цистерне мы взяли около 15 литров бензина, которое Брудас продаст сегодня в гетто.

21 марта

Слишком много народа уже знает о том, что у нас есть на продажу бензин. Это вина Миколая, который весьма неосторожен и когда хорошо примет и есть настроение, то хвастается перед пацанами на вокзале. Уже дважды приходили ко мне какие-то люди и предлагали мне, чтоб я продал им бензина. Встретил на вокзале железнодорожника, которым платит мне цену, какую захочу. Он сказал, что может я меня взать любое количество. Ходим теперь с Брудасом и Юликом каждую ночь и бензин приносим на улицу Гродецкую [30] недалеко от костёла св.Эльжбеты [31]. Путеец даже одолжил нам резиновые мешки, в которые мы сливаем этот бензин. Путеец платит нам в марках и злотых. Спросил его, что он с этим бензином делает, но путеец посоветовал мне этим не интересоваться. Нам сейчас так удобно, потому что не нужно рисковать, принося бензин в гетто. Наконец, путеец мне сказал, что долго туда нельзя будет носить товар, потому что евреев будет с каждым месяцем всё меньше. Путейца зовут Стефаном, и он ещё сказал, чтобы мы были очень осторожны, потому что за кражу бензина нас могут расстрелять. Сказал ещё, что после набора бензина в мешки мы должны закрутить на место краны так, чтобы никто не смог догадаться, что оттуда брался бензин.

Мне кажется, что путеец имеет виды на собственную выгоду и ничего его больше не касается. Юлек сказал, что он и так будет спускать бензин в землю, потому что это ничего не стоит.

23 марта

На Главный вокзал сегодня прибыл эшелон итальянцев. Охранаяти их только эсэсманы, которые били каждого, кто приближался к вагонам. Итальянские солдаты были без оружия и небритые. Всех их упаковали в машину и вывезли на пески около Винников. Когда их высаживали их открытыъ кузовов, солдаты кричали что-то по-итальянски, но невозможно было понять, что они говорят. Путейские работницы рассказывали, что это солдаты, которые не хотели помогать немцам в облавах на партизан в лесах под Равой Русской и Дрогобычем.

24 марта

Во Львов приехали хорваты, которые должны идти на русский фронт. Одеты в немецкие мундиры, только на рукавах и пилотках у них какие-то свои знаки. Ходят разъярённые и бьют кого попало. Не знаю, где их расквартировали – шастают по несколько в окрестностях вокзала.

25 марта.

Сегодня хорваты выехали на машинах. Все были в касках и у всех были заткнуты за пояс гранаты. Украинец из вокзальной охраны говорил, что хорваты поехали помогать ликвидировать гетта в Жолкве [32] и Люблине [33].

29 марта

Сегоня в итальянской комендатуре целый день был шум. Когда итальянцы пришли утром, то нашли на окне повешенного коллегу. Уборщицы говорят, что этотсамоубийца повесился от тоски по Италии.

Уже вернулись хорваты. Они теперь менее злые, чем перед выездом. Разговаривают с людьми. Некоторые из них сегодня продавали через вокзальную торговлю разные вещи, такие, как часы, обувь, обручальные кольца. За поллитра водки можно было у них получить красивые дамские бусики. За женские золотые часы хотели 10 литров водки. Но можнобыло сторговаться за 8 литров.

На вокзале поднялся шум по поводу этого бензина. Немцы хватаюти арестовывают разных людей, а перед этим очень плотно оцепили вокзал. Немецкое оцепление настолько густое, чтос трудом только можно вынести оттуда хлеб или сигареты. Немцы тщательно обыскивают задержанных. На путях, где стоят цистерны, крутится теперь много баншуцев, а немецкий повар сказал, что комендатура вокзала назначила награду за поимку виновных в уничтожении бензина. Если бы просто забироали по несколько или несколько десятков литров бензина, то немцы бы ещё долго не ориентировались, что происходит. Только когда увидели поотрыванные краны и мокрую от бензина землю, что шляк их трафил [34].

Почти каждый день тепень бьют людей и тщательно проверяют пропуска работников железнодорожного вокзала. Теперь невозможно дойти до цистерн с бензином, из-за чего носим немцам чемоданы и рюкзаки. Денег ещё достаточно осталось от продажи бензина и даюх их маме каждый день или через день. У меня больше свободного времени, так тчо стал снова пиходить помогать пану Роману. Около кухни крутится теперь несколько типов, которых я не знаю. Пан Роман даёт мне кофе, но и отгоняет от барака. Немцы и тут следят, а в 50 метрах откухни находится штаб линейной жандармерии.

28 апреля.

Три недели уже нахожусь в заключении. А дело было так: 4 апреля перед входом на территорию Frontleitstelle [35] встало несколько людей в противодождевых плащах. Среди них я заметил Романа. За ними я не увидел никого из знакомых пацанов. Не было ни носильщиков, ни чистильщиков обуви. Что-то тут было не в порядке, что-то, чего я не мог понять. Когда я решил сняться с вокзала и повернуть к остановке, было уже слишком поздно. Один из этих незнакомцев, высокий верзила («drab»), начал идти в мою сторону и прежде, чем я успел удрать, сказал мне остановиться ипригрозил пистолетом. Потом пришёл ещё один мы втроём пошли к трамваю. Сказалимне стоять на платформе и так меня обставили, что и речи не было о бегстве. Следили за мной и одновременно ращговаривали о какой-то ограбленной немке. Отвезли меня на площадь Галицкую (мне кажется, что номер 15) к дому управления Крипо [36] и СД. Вместо стражника в мундире, во входных дверях стоял типок, одетый в штатское. Наверху мне сказали встать в углу комнаты лицом к стене. В той комнате было уже твое в штатском, хорошо одетых мужчин, а в углу сидел на корточках Брудас – хитрый, но самый тупой из всей нашей компании.

Никто ни о чём не спрашивал, только вдруг высокий толстяк с рябой от оспы губой ударил меня открытой лапой в лоб. Одновременный удар резиновой палкой в грудь свалил меня на колени. В комнату вошёл офицер СД. Толстяк спросил меня, как было с бензином. Прежде, чем я успел ответить, начали меня бить. Били все трое и пинали. У каждого была резина и лупили меня по очередни или все сразу. Потом офицер СД отодвинул агентов и начал меня обрабатывать. Бил меня тонким кнутом, которым порассекал мне одежду, а потом почти всё тело. Кровь была у меня на руках, глазах, на голове. Даже в штанинах («nogawkach») была кровь.

Потом меня перестали бить и велели сказать, с кем я ходил на цистерны и кто нас туда посылал. Мне обещали, что если скажу, то получу пинка и пойду домой. Я не мог им рассказать того, что они хотели, т.к. никто нас не подговаривал, мы сами подговорились. Агенты начали меня снова бить, а птотм два раза вытаскивали меня в туалет и на каменном настиле («posadzce» – полу, перекрытии? – От переводчика ) обливали меня холодной водой. Потом уже не помню, бил ли меня ещё и немец и выволакивали ли меня ещё в уборную.

В позднеполуденный час меня занесли в подвал, потому что сам я идти не мог. В подвале было темно и чертовски холодно. У меня всё болело, лежать получалось только на животе. Кожа на боках и плечах была рассечена. Пальцами двигать не мог. Сразу заснул и проснулся только ночью. Через маленькое окошко было видно кусочек неба и были слышны крики. Слышал немецкие команды и какие-то крики по-итальянски. Влез на ведро, которое стояло под окном, и посмотрел во двор. В углу внутреннего двора стоял автофургон, а на маске («masce» – вероятно, радиаторе – От переводчика ) был размещён рефлектор, направленный на группу людей. По военным мундирам я сразу узнал итальянцев. Ещё нескольких из них ввели из дома и присоединили к группе стоящих во дворе. Потом немец в фуражке эсэсмана с мёртвым черепом велел им раздеваться. Когда итальянцы отказались, окружающие немцы начали их бить и пинать. Итальянцы начали раздеваться, но одновременно с этим громко кричали, а некоторые плакали. Все мундиры, обувь и плащи побросали в кучу, а голых итальянцев загнали в автофургон. Кто-то открыл ворота, и фургон выехал, а за ними на открытом вездеходе – эсэсовцы. С тыла за ними выехали ещё два мотоцикла с автоматическими карабинами (так в тексте – От переводчика ) на колясках («przyczepach» – буквально – «прицепах». – От переводчика ). На дворе остались двое эсэсовцев и кто-то в гражданском. Начали обыскивать одежду. Мне стало плохо и я слез с ведра на землю. До утра уже не мог заснуть и ждал, что со сной сделают.

Следствия больше не было. На следующий день пришли ко мне двое: высокий верзила и офицер СС. Наверху в комнате был какой-то высший офицер СД. Высокий верзила сказал, что Брудаса им всё рассказал, что мне нужно подписать протокол и меня отошлют на принудительную работу. Показали мне заполненный протокол, но не позволили прочитать. Мне было страшно подписывать, потому что я не знал, что подписываю. Это мог быть мой собственный смертный приговор.

Мне связали запястья и подвесили между двумя окнами – напротив двери. Высокий верзила, которого называют Адамским, подтянул шнур так высоко, что я пальцами ног еле касался пола. Так я висел от 20 до 30 минут. После этого потерял сознание, а когда снова открыл глаза, то увидел Адамского и того офицера. Они меня уже сняли с крюков и о чём-то между собой разговаривали.

Адамский сказал мне, что у меня есть выбор: или рассказать всё о бензине, или – если не расскажу – мне сегодня наваляют ещё раз. Дали мне час на размышления и отвели меня в подвал.

Мне было ясно, что кто-то стукнул наугад («z.e ktos’ sypa? na wpo’? slepo») и что немцы мало что о нас знали. Если бы было по-другому, то мне бы уже рассказали, что знают.

Через час пришли ко мне, но уже не били. Адамский только сказал, что скоро понюхаю мокрый песок. Запихнули меня в машину и поехали в сторону яновской рогатки. За яновской рогаткой и за еврейским кладбищем уничтожали людей в групповых казнях и поодиночке. Если намечалась расправа, то украинская полиция предварительно выгоняла пастухов со скотом, а евреи, приведённые из трудового лагеря СС [37], копали ямы. Евреев отводили в сторону, а после казни они засыпали могилы. По дороге я немного молился, а немного осматривал людей и магазины.

За 200 метров перед въездом на улицу Яновскую машина резко повернула вправо, к тюремному дому на улице Казимировской [38]. Адамский вышел и позвонил. Открылись большие железные ворота и машина въехала внутрь. Агенты помогли мне вылезти из кузова и отвели в комнату, где на дверях была размещена надпись «Канцелярия и камера хранения». Адамский вернул мне мои вещи, фотографии, портфель и электрическую лампочку.

Всё это, вообще-то, тут же забрали у меня работники камеры хранения и по описи вложили в бумажный портфель («teczki»). Какой-то старший начальник камеры хранения спросил ещё Адамского, нужно меня вписывать в книжку, или я тоже пробуду только короткое время. Слышал, как Адамский ответил: «Не стоит вписывать – скоро мы его заберём». Потом Адамский вышел, а работники камеры хранения спрашивали меня, за что меня арестовали. Когда я им сказал, что что меня арестовали, старший господин из камеры хранения сказал, что в таком случае и в самом деле нет надобности вписывать меня в книгу заключённых.

Потом стражники взяли меня под мышки и занесли меня в камеру на первом этаже в правом крыле здания. Когда открыли большим ключом двери камеры, в меня ударил такой смрад, как будто кто-то открыл туалетную выгребную яму. Стражник подозвал коменданта камеры и сказал ему найти для меня место, чтобы можно было лечь. Потом двери закрылись и я стал обычным заключённым.

Я находился в камере, которая называется «адаптационка» («przejs’cio’wka»). Оттуда только через несколько дней или недель переводят в камеру, в которой сидят уже до конца, то есть до смерти или до освобождения. Иногда оттуда вывозят в трудовой лагерь, такие лагеря называются концентрационными. Пока сплю на животе, потому что сзади вся кожа рассечена, а руки толстые, как мешки.

Половина заключённых – это уголовные преступники,которые сидят тут за грабёж в еврейском гетто, за владение оружием. Сидят тут также и малолетние злодеи, низовые («doliniarze»), выдры («wydry») и те, кто прыгал на вагоны. Несколько человек сидит за убийство. Это, в обновном, украинские крестьяне, который убили кого-то топором, палкой или из обреза. Один сидит за браконьерство.

За владение оружием немцы карают смертной казнью. Редко делают исключения, даже для украинца. Мне показали копию просьбы, которуюприслал в Гестапо один украинец, приговорённый к смерти. Приговорённый представил немцам своё прошлое и антисоветскую деятельность и просил, чтобы ему смертную казнь заменили первую линию восточного фронта [39]. Вкратце после доставки этого прошения в Гестапо охотника идти на восточный фронт расстреляли в коридоре в Бригидках. За такие дела, как наше, держат до года, а потом или выпускают, или уничтожают.

Размер камеры – 20 квадратных метров, а пребывает в ней 113 заключённых. Слышал, как заключённые вспоминали, что в январе в камере было 150 людей. В камере сидят вместе уголовные преступники, политические и лица, которых посадили вообще без повода. Комендантом камеры является уголовный рецидивист Сташек Малявский, а управляет вместе со своими коллегами или подельниками с воли.

На день заключённому достаётся порция хлеба, называемая тут «пайка». Такая пайка весит от 9 до 13 декаграммов (так в тексте – От переводчика ). Этот хлеб мокрый и липкий, как глина. К ней дают черный кофе из суррогатов («czarna; kawe; zboz.owa;»). На обед готовят воду, в которой иногда можно выловить кусочек картошки или лист – неизвестно, капустный или крапивный. Вечером снова дают суррогатный кофе.

В камере спят на полу в четыре ряда. В ряду надо лежать на боку, потому что иначе бы столько людей не поместилось. Если кто-то хочет перевернуться на другой бок, то несколько ченловек около него тоже должны повернуться. Очень трудно ночью дойти до ведра,надо переступать через чужие головы, животы, ноги. В этом случае можно и схлопотать. Учитывая недостаток мест для спанья, каждую ночто кто-то спит на ведре.

Если кто-то получает с воли передачу с едой, то он обязан пойти к коменданту камеры и попросить его, что он выбрал из посылки то, что ему хочется. Поскольку на входе передачи всегда обкрадывают, то владельцу в конце остаётся весьма немного. Есть, правда, и такие смельчаки, которые сам выбирают для коменданта то, что хотят, и заносят ему. Не дай боже заесться («zadrzec’») с комендантом или с кем-то из его шайки. Человеку тут же портят жизнь так сильно, что он или кончится в камере, или сдастся. У меня таких забот нет, потому что мне никто ничего не присылает. Не во время следствия, ни в тюремной камере хранения я не давал адреса семьи.

Слова «на свет» означают свободу. Эти слова часто повторяют в камере, в коридорах и даже сидя на ведре. Когда я объявился желающим вынести ведро, то один из старших заключённых сказал мне, чтобы мне думал, что мне удастся удрать. Немцы уже давно об этом подумали. В канале, в который выливается ведро, разместили решётки.

Но всё равно на всякий случай во время опорожнения ведра стражник, который стоит над открытым каналом, передвигает кобуру пистолета на живот. В этих условиях о побеге нечего и говорить. Как утверждают заключённые, так же легко («podobno ?atwiej») удрать из лагеря труда, из которого забирают иногда на работу в городе. Из этого следует, что пока нужно будет остаться тут. Неизвестно, найдётся ли оказия к бегству.

Сегодня перевели наз из предвариловки на первом этаже в камеру №18 на втором этаже. Это камера для малолеток. Пребывают в ней заключённые от девяти дет от роду. Почти все – за прыжки на вагоны. Заключённых тут 50, почти одни пацаны, только несколько старших людей. В этой камере уже нет такой толчеи. Дышать легче.

Но ня одного заключённого приходится в день одна мисочка воды, которая должна служить ему и для питья.

Было обычным делом для администрации помещать в камеру для малолетних несклько взрослых, чтобы дети-заключённые невоевали между собой и не дрались.

4 мая

Сегодня случилось тюремное чудо. Во время обеденной поры нам принесли котёл густого супа. Такого супа заключённы никогда прежде не давали. Суп был густо и плавали в нём маленькие кусочки мася, порезанные на ровные кубики. Мясо было белое и походило на куриное. Кроме того, в мисках было по 4-5 зёрнышек крупы. Мы были уверены, что немцы таким образом изобразили широкий жест по поводу достигнутого на каком-то фронте успеха или тоеж дали нам лучше поесть потому, что на каком-то фронте получили по шкуре. Были и такие заключённые, котоыре считали, что мясо происходит из испорченного эшелона,который предназначался дла Вермахта.

Когда же мы всё уже съели, отозвался один из заключённых – ветеринар, котоырй сидел, мне кажется, за политику. Он нам сказал, что это мясо в сегодняшнем супе – кошачье, а это значит, что нас сегодня накормили супом с котом. В доказательство этого показал нам несколько кусочком этого мяса, которое выбрал из своей порции супа и разъяснял, из какого они места происходят. Сказал нам также, что кто хочет пережить немцев, должен есть всё, что дают, и не смотреть в миску. Посл етого, что сказал ветеринар, у некоторых людей началась рвота.

Отношения в камере паршивые. Если заключённый не принадлежит ни какой шайке, жизнь его немногого стоит. Время от времени заклюячённые дерутся между собой. В камере есть несколько крыс, то есть, таких заключённых,которые ночью воруют себе еду.

Если крусы поймают, то – очевидно, в заивсимости от того, кто это – он получает порядочных тумаков. Дважды уже случилось, что заключённые убили крысу. В этом случае в отчёте указывают, что заключённый получил из дому посылку и переел. Тюремные власти никогда не проверяют, как оно на самом деле было, и труп выбрасывают в тюремный двор.

Парикмахер, который стрижёт заключённых, живёт на воле. Забирает записки только тем, кто может за это дорого заплатить. С теми, кто ничего ему не может дать, не хочет даже разговаривать. Я просил его, чтобы он занёс ко мне домой известие, что я в быцирке [40], но парикмахер мне сказал, что если его на воротах поймают с запиской, то ему могут всыпать 50 палок и посадить.

У меня нет другой возможности дать знать семье, потому что священник, который нас исповедует, тоже заключённый и не выходит на улицу.

За буханку хлеба в тюрьме дают пару обуви, а за хлеб и полкилограмма лука – часы. Даже луковая и чесночная шелуха ценны, потому что их этого делают папиросы. После выключения света заключённые соскабливают стеклом струшку с пола, обрывают лыко с метлы и курят это в газете.

Утром в камере стоит такой смрад, что глаза сами плачут. Если службу при ведре несёт плохой дежурный, то в камере образуется куча, а иногда и потоп (неясно, что имеет ввиду автор – содержимое туалета или кучи пепла от курения – От переводчика ). Но есть, однако, и такие, которые делают вид, что не ощущают дыма.

–

Сноски:

[21] Сейчас (2011) – многоцелевая станция «Клепаров» (грузовая, сортировочная, ремонтная, пассажирская) возле развилки улиц Шевченко и Винница, напротив Яновского концлагеря http://wikimapia.org/#lat=49.8521517&lon=23.9843988&z=15&l=0&

m=b Также печально известна тем, что во время войны обслуживала транспортные нужды концентрационных лагерей и лагерей смерти.

[22] Сейчас (2011) ул. Княза Романа, в советское время – ул.Ватутина.

[23] Так в тексте. Непонятно, какое отношение Львов имеет к войне в Испании. Аналогичный вопрос по синагогам.

[24] Местное выражение, что-то типа «слетел с нарезок», «крыша поехала», «страдал от вавок в голове», «ум за разум зашёл».

[25] По-видимому, имеются в виду водители трамваев.

[26] В оригинале – DRK – Deutsches Rotes Kreuz – Немецкий Красный Крест (НКК).

[27] Создаётся устойчивое впечатление, что немцы собирались попросту выморить голодом всё население города.

[28] Пригородное село, в данный момент (2011) уже поглощённое городом. Голосковское кладбище сейчас является основным городским кладбищем.

[29] Жовтневой и Мира (в советский период). Сейчас (2011) Жовтнева носит имя Дорошенко, а ул. Мира переименована по имени одного из главарей оуновских бандформирований. Описываемая точка находится как раз напротив печально известной «тюрьмы на Лонцкого».

[30] Сейчас (2011) ул.Городоцкая, в советское время – ул.1 Мая.

[31] Церковь Святых Елизаветы и Ольги. Изначально и на момент описываемых событий – римо-католический, сейчас (2011) – греко-католический храм. Жители Львова неизменно называют его Эльжбетой, независимо от родного языка.

[32] Город во Львовской области, районный центр. В советское время – Нестеров.

[33] Крупный город в восточной части Польши.

[34] Букв. «удар хватил». Крайне популярное во Львове выражение. Происходит от несколько искажённых немецких слов “Sclag” и “treffen” с тем же значением. В широком ходу до сих пор.

[35] Некий «отдел фронтовой управы».

[36] Криминальной (уголовной) полиции

[37] Имеется в виду Яновский концлагерь, который официально был лагерем принудительного труда, а реально совмещал функции лагеря смерти. Подробнее см. http://www.mankurty.com/holocaust/image/foto/foto2/camp.html

[38] Почти наверняка автор имеет в виду Львовскую тюрьму Бригидки, которая функционирует по этому назначению и до сих пор (2011). Сейчас она стоит на улице Городоцкой, однако на тот момент Гродецкая (Городоцкая) начиналась на упомянутые 200 метров выше, на той же развилке, что и Яновская (Шевченко), а участок от Оперного и до этой развилки назывался тогда улицей Казимировской. См. карту: http://alan.ucoz.lv/ja3w/maps.htm

[39] Где он, разумеется, тут же перебежал бы на советскую сторону и «представил» Советам своё прошлое и просоветскую деятельность. (От переводчика )

[40] Пояснения автора: Быцирк, пол. bycyrk – искаженный немецкий термин «Bezirk» – район; тут – комиссариат полиции, а вообще – следственный изолятор при комендатуре участковой полиции

5 мая.

Сегодня ночью в камере умерло семь человек. Мы не знаем, умерпли они естественно, то есть, из-за голода и истощения, или тоже из-за того, что нам рассказал ветверинар о кошачьем мясе в супе. Сегодня нам тоже дали белое мясо, порезанное кубиками. Многие ели. Я старался не смотреть в миску, потому что хочу пережить немцев.

9 мая

Суп снова жидкий («cienkie»). Одна вода и немного разведённой картошки. Я распух, и хуже всего – ноги. В моё колено можно всадить кулак и ничего не будет видно. У меня в колене как будто толстая подушка. Говорят, что это вода.

16 мая

За преступление, совершённое против тюремных правил, отправляют в кацябу (камеру наказания) в подвалах строения. В зависимости от преступления, кацяба может быть строже или проще. За попытку бегства достаётся немалая взбучка и 14 дней кацябы.В таком случае заключённый получает в камере раз или два раза в день хлеб и воду.

Раз в неделю комендант камеры устраивает санитарный день. Все тогда раздеваются и ищут вшей. У меня их даже не так уж и много, но есть и такие, кто засовывает руку за пазуху и выгребает много живности.

Каждый вторник нас сгоняют в тюремные подвалы, где происходит мытьё, а тем временем одежду и идеяла подвергают дезинфекции в большом герметичном котле. Очистки в котле слишком мало и вши не дохнут. Пар их усыпляет, а потом, когда кладём («kladziemy» – неясно, что тут имеется в виду – От переводчика ) эту одежду,вши просыпаются и грызут ещё горше, чем прежде.

При входе в помещение с душевыми стоит стражник – чаше всего Пясецкий [41], но бывают и другие. Пясецкий держит в руках металлический прут и каждому, кто входит в помещение, поднимает этим прутом петушка. Если из-за горячего пара ничего не видно, то Пясецкий помогает себе фонарём и проверяет, не обрезан ли заключённый. Пясецкий когда-то уже выявил таким образом еврея, который скрывался под липовыми документами. Теперь проверяет нас каждую неделю, несмотря на то, что знает каждого и знает, кто есть кто, откуда пришёл и за что сидит.

Если кто-то отшатывается («cofnie sie») на входе, то Пясецкий бьёт его прутом по петушку.

3 июня

Сегодня нас вывели во двор и поставили в шеренгу. На другой стороне двора стоял покрытый стол, на котором лежали какие-то бумаги. В самом углу двора, на широком куске ткани, лежала куча пакетов. Около стола стоял немецкий комендант тюрьмы и какие-то женщины-польки. Начали нас вызывать по фамилии; каждый подходил к столу и получал («odbieral») пакет. Нам сказали, что это помощь польского опекунского совета, который нам раз в неделю будет давать эти пакеты.

От волнения у всех настолько отняло речь, что никто даже не поблагодарил. В каждой бумажной сумке была буханка хлеба весом в 1 килограмм, 12 кубиков сахара, связка лука (3-4 головки). В некоторых пакетиках вместо сахзара был маленький пакетик («paczuszka) искусственного мёда. Кроме того, некоторые нашли в пакетах святые образки. В камере сегодня был праздник. Никто не дрался за добавку супа. Заключённые наелись хлебом и спали.

Сегодня вечером двое из нашей камеры умерли. Начальник тюрьмы сказал, что это от переедания.

11 июня

Время от времени мне помогает Чесек Пжибыл. Мы знакомы с ещё довоенного времени, а моя мама покупала овощи («warzywa«) в стойле («na straganie» – возможно, «на раскладке» – От переводчика ) пани Пжибыловой [42]. Хотя его семья разными способами присылает ему передачи,Чеся [43] П. очень тощий и, наверное, имеет больные легкие. Его схватили, когда он запрыгивал в почтовый вагон. Баншуцы-украинцы били его почти целую неделю. Чесек тяжело кашляет и у него лихорадка. Комендант камеры говорит,что у Пжибыла, наверное, болезнь лёгких.

21 июня.

Сегодня двое заключённых из нашей камеры совершили самоубийство. Это были работники почты, чьи дела были плохи, т.к. немцы подозревали их в чтении немецкой корреспонденции. Обоих били так, что у них поломаны руки и ноги, выбиты зубы. Пару дней назад жена одного из них прислала в белье записку, в которой говорила, что в ближайшее время их снова будет допрашивать Гестапо.

Ночью,когда все спали, оба почтаря перерезали себе жилы (так в тексте – balzatul) лезвиями, которые тайком носили при себе. Начальник тюрьмы уведомил об этом Гестапо, ичерез полчаса к нам прибыли два офицера с улицы Пелчинской. Немцы осмотрели тела почтарей и сказали выбросить их из камеры. Мы хотели отнести тела во двор, но гестаповцы сказали нам сбросить тела с крыльца вниз.

26 июня

Йоханн был сержантом в подразделениях СД. А сейчас он – большая фишка у нас в тюрьме. Посадили его за мошенничество и жульничество, но в тюрьме все его уважают. Даженачальник считается с Йоханном и слушает его советов. Сегодня драяли («szorowalismy») нашу камеру, поэтому двери на крыльцо были открыты настеж. Йоханн приходит через определённые промежутки времени и разговаривает с заключёнными. Комиендант камеры спросил Йоханна, ка выглядит ситуация на западном фронте. На это Йоханн засмеялся и ответил, что раньше, чем англичане придут во Львов, в городе не останется ни одного живого поляка.

Йоханн получает немецкие газеты, а в камере для немцев есть радиоточка.

1 июля

Стена нашего здания гранчит с ждомами, в которых объединены украинская и немецкая полиции. Вход – с улицы Яховича [44]. С некоторого времени, может, недели 3-4, слушно оттуда ночами выстрелы, а часто также крики и команды.

Сегодня ночью было трудно заснуть в камере, так громко было в тех домах. Выстрелом было немного, но зато отчётливо было стышно крики избиваемых и истязаемых людей. Вопли были такие, что даже наихудшие уголовники в нашей камере не могли из себя выдавить ни слова.

8 июля.

Комендант камеры, Малявский, схватил лихорадку и его от нас забрали. Малявского перенесли в тюремный госпиталь. Пока что мы без коменданта.

10 июля.

Малявский умер в госпитале. В тюрьме свирепствует тиф. Объявлен карантинный период. В это время даже стражникам нельзя покидать («opuszczac») тюрьму. Можно общаться с семьями только по телефону. У нас должен появиться новый комендант камеры.

16 июля

В камере новый комендант – Казик Борецкий. Это злодей из злодейской аристократии, злодей-киндер, что означает высокий класс с точки зрения профессиональности и злодейских принципов. Борецкий нас не бьёт так, как это делал Малявский. Борецкий – справедливый и не ризнаёт авантюр между заключёнными. За воровстко, совершённое одни заключённым у другого, Борецкий карает очень жёстко. Крыса, пойманная на горячем действии, получает до ста ударов доской по заднице. За домогательство («szykanowanie»– возможно, «задирание» – От переводчика ) к украинцу или к еврею Борецкий порядочно бьёт.

Наш новый комендант камеры ожидает высокого приговора, поскольку в такси, которой он ехал на работу, нашли оружие.

21 июля

Больше не спим на полу. Мы получили двухярусные кровати и тюфяки. Сейчас живётся намного лучше.