Текст книги "Ф.М. Достоевский – А.Г. Сниткина. Письма любви"
Автор книги: Wim Van Drongelen
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
1872
Ф. M. ДОСТОЕВСКИЙ – А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
Москва. 2 января < 18>72 года1.
<В Петербург.>
МИЛАЯ, БЕСЦЕННАЯ МОЯ АНЯ, вчера был обрадован твоим письмом2 и от Любочки. Ангельчик мой! воображаю, как она писала. Расцалуй ее и будь подобрее к ней, если она капризится. Федька истинно обрадовал меня тем, что выздоровел, здоровы ли вы только теперь? Расцалуй мальчишку моего; бьюсь об заклад, что он узнает меня по приезде и улыбнется мне. – Слушай, Аня, меня ваши 13 градусов беспокоят. (Здесь в этом роде, но сегодня не более 8.) У тебя пальто не для 13 градусов, не простудись, ради бога, береги себя, и если что – извести по телеграфу. Беспокоюсь я за вас очень и, главное, хочется увидеть. А между тем здесь (по поводу праздничного времени) я узнал, как много трачу времени даром, что и скучно и убыточно. Вчера оставил только визитные карточки Каткову и его супруге. Сегодня же, несмотря на то, что Катков ужасно занят, и главное, что и без меня бездна людей поминутно мешают ему своими посещениями, отправился в час к Каткову, говорить о деле. Едва добился: в приемной комнате уже трое, кроме меня, ждали аудиенции. Наконец, я вошел и прямо изложил просьбу о деньгах и о сведении [прежних] старых счетов. Он обещал дать мне окончательный ответ послезавтра (4-го числа). Итак только 4-го получу ответ, а там насчет выдачи и прочего опять потребуется свое время. Хорошо, если я выеду 5-го, а ну как если 6-го или 7-го? Главное, проживусь. Обедать звал (одно слово зачеркнуто) меня Аверкиев3 завтра; у Верочки4 же я провожу только вечера, а обедать совещусь, потому что у них, кажется, очень тонко, и это видно, так что обедаю на свой счет. Итак послезавтра я тебе напишу о результате окончательно. Если же [удастся выехать 5-го то уж] что случится, напишу и завтра. Кажется, Катков даст что-нибудь – и это верно. Я сужу по его тону, и не захотел бы он сам меня задерживать напрасно. От Каткова поехал к Аксакову5, который прекрасно и радушно принял меня и у которого просидел часа три. Звал в четверг к себе вечером, но только случай какой-нибудь может задержать меня и в четверг в Москве.
Я все думаю, голубчик мой, не испугал бы тебя как-нибудь Поляков6. Но, ради бога, не тревожься, он никаких мер дурных не успеет принять до моего возвращения, если б и хотел повредить. Вот с Гинтерлах7 так надо бы было объясниться; эта меня более беспокоит.
Где встречала Новый год? Я, разумеется, у Верочки. Был Саша Карепин8, и было довольно забавно. Но все-таки грустно очень. Плещеева9 здесь нету. Думаю заехать к Чаеву10. В Беседе, кажется, не буду11. У Елены Павловны быть еще не успел, а главное – дети у ней в скарлатине. Береги наших, ради бога, береги. Глаз немного стал болеть больше (но не такие припадки, как в Петербурге). До свидания, ангел мой. Я думаю после 4-го числа тебе уже и нечего писать ко мне, потому что мы с письмом разъедемся. Но 4-го напиши, и если что-нибудь случится, то пиши или телеграфируй. Но дай бог, чтоб не было никаких этих крайностей.
Обнимаю тебя от всего сердца, люблю тебя очень. Цалую и благословляю [тебя] детей, очень благодарю Любу за пифо12, поцалуй ей за то ручку, купи нададу13 и скажи, что от пап и. Разиняротого Федюрку цалую прямо в ротик.
Твой весь
Ф. Достоевский.
1 Достоевский выехал в Москву в декабре 1871 г., чтобы получить гонорар за роман «Бесы», печатавшийся в «Русском вестнике».
2 Письмо не сохранилось.
3 С драматургом Дмитрием Васильевичем Аверкиевым (1836–1905) Достоевский познакомился в 60-х годах.
4 Сестра писателя, В. М. Иванова.
5 Если в начале 60-х годов Достоевский полемизировал во «Времени» со славянофильской газетой И. С. Аксакова «День», а в 1867 г. отказался сотрудничать в газете Аксакова «Москва», то в 70-е годы, когда мировоззрение самого Достоевского принимает все более славянофильскую окраску, меняется и его отношение к Аксакову, а в последние годы жизни Достоевского между ними установились особенно тесные личные и литературные связи.
6 Поляков Борис Борисович (? – 1884), адвокат и поверенный Достоевских по делу о куманинском наследстве, по характеристике писателя, «мерзавец» и «тупица».
7 Петербургская кредиторша Достоевского.
8 Карепин Александр Петрович (1841 —?), племянник писателя, сын его сестры Варвары Михайловны, врач.
9 Плещеев Алексей Николаевич (1825–1893) – друг юности Достоевского, поэт, петрашевец, во время чтения приговора петрашевцам о смертной казни 22 декабря 1849 г. на Семеновском плацу в Петербурге находился вместе с Достоевским и С. Ф. Дуровым во втором ряду.
10 Достоевский познакомился с драматургом Николаем Александровичем Чаевым (1824–1914) в 1864 г., когда в «Эпохе» появились его драмы и хроники из древней русской истории: «Сват Фадеич. Предание в лицах» (1864, № 2) и «Дмитрий Самозванец» (1865, № 1).
11 В письме от 27 X 1891 к редактору близкого к славянофильству журнала «Беседа» С. А. Юрьеву, усиленно приглашавшему писателя в сотрудники, Достоевский обещал именно в эту поездку «лично засвидетельствовать уважение».
12 Очевидно, детское название письма.
13 Шоколаду.
Ф. M. ДОСТОЕВСКИЙ – А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
Москва. 4 января 1872 года.
<В Петербург.>
ДОБРЫЙ, бесценный голубчик мой Аня, был сегодня у Каткова и – опять затруднение: извинялся и просил повременить когда сведут счеты, которые еще свести не успели. Дело, думаю, решится завтра, но если и благоприятно, то вряд ли (с здешнею медлительностью и неаккуратностию) решится в один день. Думаю, однако, что никак позже 6-го или maximum 7-го не засижусь, тем более что проживаюсь ужасно, и не хватит, пожалуй, денег, хуже всего, если решение будет неблагоприятно, а я боюсь, что так, пожалуй, и будет, хотя Катков чрезвычайно желает сделать мне все, что возможно. От Каткова я прошел (в том же доме) к Воскобойникову (прежнему знакомому, а теперь работает у Каткова в редакции Москов<ских> Ведомос<тей>)1 От него я узнал, что счеты мои у них в большом беспорядке, но что он сам, по просьбе Аверкиева, проверял их третьего дня, и в результате должно быть 1300 руб. моего долга. (Заметь, что два последние забракованные ими листа романа в счет не вошли2).
Потом он мне сказал, что с прошлого года все выдачи денег производятся не иначе как с согласия Леонтьева, которому сам Катков уступил в этом добровольно деспотическую власть. Таким образом, все зависит от согласия Леонтьева, а в расположении этого человека ко мне я не могу быть уверенным. Воскобойников даже полагает, что Катков не отвечал мне сегодня единственно потому, что не успел еще переговорить с Леонтьевым, который очень занят в Лицее3.
Так что я опять совсем не уверен и, главное, если мне откажут, принужден буду с ними просто порвать, что уже очень худо.
Как я жалею, что написал тебе, чтобы ты мне с 4-го числа уже не писала. Можно бы было и 5-го написать без опасения, что мы с письмом разъедемся.
Твои письма, ангел мой, меня очень радуют. Но все ли у вас теперь хорошо? Рад за тебя и за Любу, что вы обе повеселились на елке. Поцалуй ее. Боюсь, что забудет обо мне. Что Федя? Здоров ли, тепло ли у вас? Топи, голубчик, если у вас чуть-чуть холодно. Сегодня здесь 20 градусов. Вчера Аверкиев принес утром мне билет в театр, и я видел его драму4, после того у него обедал, а вечером был у Верочки. У них какое-то уныние и совсем нет денег. Я предлагал на перехватку по-братски у меня – она не взяла. Но сегодня Соня должна была получить из Р<усского> Вестника 140 р.5.
Вообще мне здесь скучно, а главное – совершенная неизвестность. Завтра во всяком случае напишу тебе.
До свидания, голубчик, радость моя Аня. Обнимаю тебя от всего сердца. Признаюсь тебе, что я все еще крепко надеюсь. Вот черта: я рассказал Каткову, глаз на глаз, сюжет моего будущего романа6 и слышал от Аверкиева, что он уже рассказал сюжет двум лицам.
Если так, то не может же он относиться к моей просьбе пренебрежительно. (Иное дело Леонтьев.)
Обнимаю детишек, Любочку, Федюрку. Корми их получше, Аня, не скупись на говядинку. Боюсь, что пристают к тебе кредиторы. Полякова боюсь ужасно.
До свидания, Ангел мой, цалую Любочку и Федю, обнимаю тебя, твой весь, тебя любящий
Федор Достоевский.
Что делаешь запись имения на брата – это хорошо7.
Тебе все кланяются. Мое почтение Ольге Кирилловне8 и супругу ее.
1 Инженер путей сообщения Николай Николаевич Воскобойников (1838–1882) стал в 70-е годы одним из активнейших сотрудников газеты M. Н. Каткова «Московские ведомости», а с 1875 г. – помощником редактора.
2 Речь идет, очевидно, об «Исповеди Ставрогина», впервые полностью опубликованной в первом выпуске «Документов по истории литературы и общественности. Ф. М. Достоевский» (М., 1922).
3 В 1868 г. в Москве на средства M. Н. Каткова и П. М. Леонтьева был основан лицей.
4 Драма Д. В. Аверкиева «Каширская старина» шла в Малом театре с участием Г. Н. Федотовой.
5 Племянница Достоевского С. А. Иванова сотрудничала в «Русском вестнике» как переводчица.
6 Возможно, речь идет о романе «Подросток».
7 Речь идет об одном из домов Сниткиных, назначенных «к продаже с публичного торга».
8 Жена брата Анны Григорьевны И. Г. Сниткина.
Ф. M. ДОСТОЕВСКИЙ – А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
Старая Русса. Суббота 27 мая <18>721.
<В Петербург.>
МИЛЫЙ ДРУГ МОЙ АНЯ, сегодня, в час пополудни увидал Федю. По-моему, он совершенно здоров и весел. Тотчас узнал меня и полез срывать шляпу. Я боюсь, что он помешается на шляпе. Священник2 уже подарил ему в полное владение свою старую-старую шляпею. Но не в шляпе главное дело, а [все] чтоб сорвать ее с головы. Теперь его закачивают спать (3 часа), а все два часа он лез ко мне и без умолку болтал. Очень тоже любит ползать по полу. Не похудел нимало. Но маленьких пятнушек, с горошинку, и не очень ярких по лицу много. Но мне сказали, что пятнушки были первоначально больше и краснее, а что теперь сильно проходят. Животик у него совершенно хорош и марается очень хорошо и аккуратно. Вид очень веселый. Первые дни, говорят, грустил больше, т<о> е<сть> тянулся из комнаты в комнату и все искал. А первую ночь, няня говорит, совсем напролет не спал, но с аппетитом впрочем ел. Теперь же спит хорошо. Вообще все что до него касается, хорошо. Вчера здесь открыли воксал. Я подожду еще день, а если пятнушки не пройдут, обращусь к Рохелю3 или к Шенку4 за советом.
Священник встретил меня с радостию, все расспрашивали, и я все рассказывал. Няня тоже довольна удачей операции, но, кажется, недовольна, что не едешь ты сама.
В настоящую минуту у меня голова кружится потому, что я ничего не спал. В Новгороде парохода не застали, потому что он, по поводу открытия воксала, сделал экстренный рейс с губернатором, но пришел в 6 часов утра, и все-таки приняли на пароход не иначе как по взятии билета уже в ¼ 8-го. С двух до 6 часов провел я в гостинице Соловьева, где, впрочем, спал часа полтора. Здесь погода ясная, но каждый день вспрыскивают дожди и не так знойно, как в Петербурге. Впрочем великолепно.
Теперь главное о Любе. Я о ней очень беспокоюсь. Ну что если ты с ней пойдешь на улицу, а с тобой случится обморок? Наконец, ты можешь заболеть. Кроме того, выпрямится ли ручка, когда снимут перевязку через три недели? Довольно зла произошло от нашей небрежности и доверчивости. Надо, чтоб косточки совершенно срослись. Не подействовали бы на нее тоже зной и духота, не заболела бы она? А что если и ты расхвораешься? Ради бога, проси маму не оставлять тебя. Твое положение с Лилей несравненно хуже и неприятнее, чем положение Ольги Кирилловны, которая будет окружена всеми удобствами и утонченностями науки. Да и сами они, я убежден, маме не дадут даже вымыть своего ребенка. Думаю тоже о том, как ты будешь возвращаться сюда: переезды хлопотливые, с задержками, ломкие.
Тоскую тоже без Лили. Оставил я ее в такое критическое время и хоть пользы не много бы ей принес, но все-таки на глазах, сам бы не тосковал.
Осторожно ходи с нею по улицам. В Петербурге так толкаются, столько пьяных. Ради бога, не ходи смотреть на праздник 30 мая5. Ей сломают опять ручку в толпе наверно. Все об этом думаю и об тысячи вещах и все тоскую.
Сбила тоже меня с толку твоя записка. Во-первых, у нас прачки нет, кому же я, сейчас, отдам все мыть? Я думал, что у нас давно есть прачка. Марья привела какую-то, и я выдал ей на пробу постирать несколько вещей (записав белье, разумеется). Во-вторых, в твоей записке, которая лежит теперь передо мною, ясно и точно сказано, что все белье, чистое и черное, и большое я найду в большом сундуке. Совершенно исковерканный и измученный дорогой, едва стоя на ногах, принялся я искать в большом сундуке, и что же – ничего не нашел белья. То есть в полном смысле слова хоть бы одну штуку. Есть две или три твоих рубашки, кажется, еще дрезденской стирки, а больше нет ничего, кроме разных лоскутьев. Правда, есть еще какая-то салфетка, в которую тоже завернуты какие-то лоскутки – и только. А белья нет никакого. Лежит же белье какое-то в шкапике, потом черное мое в большом платяном шкапу, да какие-то штуки на стульях, да в комоде во втором ящике две-три салфетки и черные простыни – одним словом, все разбросано и разметано в совершенном беспорядке. Прачка придет опять в понедельник, тогда соберу все остальные лоскутья, выдам и запишу. А теперь ноги подламываются. Я часа полтора перебирал сундук. Ничего не помял. Впрочем, там еще буду искать. Вообще, не имея реестра нашего белья, трудно мне будет прийти к порядку.
Здесь, чтоб письмо пошло в тот же день, надо непременно доставить его на почту до девяти часов утра. Итак это письмо никоим образом не могло бы пойти сегодня, а пойдет, разумеется, завтра.
Обо всех других делах не думаю, слишком устал и клюю носом. Мучусь только, не случилось бы чего с вами, и предчувствую, что все три недели не буду покоен.
Здесь, когда начинают купать детей в соленых ваннах, то через две недели начинает появляться сыпь, а месяца через три проходит (т<о> е<сть> проходит золотуха). Не золотушлив ли и Федя? Может, еще до купанья, а просто от одного здешнего воздуха, у него уже появились пятнышки? Не надо ли, стало быть, его покупать. Впрочем, если пятнушки пройдут сами собой, то нечего ходить к Шенку или Рохелю. Кроме этих пятнушек (которые исчезают), повторяю, он совершенно здоров и весел.
Цалую Лилю бессчетно. Говори ей обо мне, напоминай. Спрашивала ли она обо мне хоть разок? Ну до свидания, прошу тебя очень писать ко мне, хоть по пяти строк, но чаще и, главное, с полною откровенностию.
Очень цалую тебя, твой совершенно усталый
Федор Достоевский.
Пятнушки на лице у Феди гораздо меньше горошинки (я ошибся), а цвету бледно-коричневого, были же вначале у него красные. Очень расчесал себе руки и ноги. – Очень кусается. Проснулся, весел совершенно.
Вообрази: священник еще не получил моего второго письма6.
1 15 мая 1872 г. Достоевский выехал вместе с женой и детьми из Петербурга.
2 Свой первый старорусский дачный сезон Достоевский провел в доме священника местной Георгиевской церкви Иоанна (Ивана Ивановича) Румянцева (? – 1904).
3 Рохель (Ройхель) Александр Ансельмович – доктор, директор Старорусских минеральных вод, автор книги «Старорусские минеральные воды» (СПб., 1880), имевшейся в библиотеке Достоевского.
4 Шенк Н. А. – главный военный врач Петербурга, приезжавший в Старую Руссу с больными солдатами, автор статьи «О Старорусских минеральных водах» («Современный лечебник», 1875, январь).
5 200-летие со дня рождения Петра I.
6 Письма Достоевского к И. И. Румянцеву не сохранились.
Ф. M. ДОСТОЕВСКИЙ – А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
Старая Русса. Воскресение 28 мая <18>72.
<В Петербург.>
друг мой Аня, хочу написать тебе еще раз, а уж там начну писать, как уговаривались, через день. Очень жду от тебя письма, но вот уже семь часов и, по всей вероятности, сегодня не получу. Что Люба? Ужасно беспокоюсь об вашем предстоящем житье в Петербурге. – Федя вчера вечером был в бане, но ночью часто просыпался, впрочем совершенно здоров, какает чудесно, отменно весел, срывает шляпы и смеется. Подозреваю, что хотят вырезаться зубы, потому что он очень уже кусается, но жару нет. Мне кажется, няня слишком уж любит его закачивать спать, по-моему, от этого только кровь густеет, а ему надо бы побольше гулять. Семейство священника, а главное сам он, кажется, очень любят Федю. Пятнушки все еще продолжаются, мелкие, почти совсем под цвет волос его, крапинками. Сегодня даже три новых красных больших пятнушка. Но я вижу и убедился, что это совсем не болезнь, а просто цветет. Тут произошли три большие перемены: воздуха, воды и пищи. Сейчас священник мне рассказывал, что встретил какого-то доктора и спросил его, что такое если пятнушки на лице, как у Феди? Тот отвечал, что это всегда у маленьких при таких переменах и что довольно одной из них, например, воздуха, чтоб произвести на несколько дней не то что цвет, а даже сыпь. При этом спросил: худенький или полный мальчик? Коли полный, то непременно слегка зацветет, на несколько дней. Узнав же, что весел, кушает и ходит отлично, жару нет, сказал, что совсем не о чем беспокоиться и что так именно и должно происходить. – Я, впрочем, если завтра или послезавтра не пройдут еще пятнушки, то несмотря на его полное здоровье позову Шенка. Признаюсь тебе, что я до твоего приезда боюсь советоваться с докторами: нападешь на дурака, который тотчас же закричит, что надо лечить от золотухи, тогда как у Феди никакой нет золотухи. Это случается между докторишками сплошь.
Береги Любу и старайся сама больше обращать внимание на физическую сторону своего здоровья. Больше спи, например. Не выходить нельзя, – но ужасно боюсь, не случилось бы с вами чего на улице.
Мне здесь страх скучно. Погода здесь хорошая и не очень жаркая, солнце, но весь день беспрерывно спрыскивали дожди. Мы с Румянцевым ходили сегодня утром к протопопу (Ивану Смелкову) с визитом. Протопопша очень изъявляла желание с тобой познакомиться. Протопоп казался очень довольным моим посещением, но мне кажется, он в 10 раз хуже нашего Румянцева1.
Был в воксале, был в конторе вод и вывел заключение, что ничего нет здесь труднее как получить какое-нибудь сведение. Все сам отыскивай. Гуляющей публики в саду не так чтобы очень много. Но есть порядочно приезжих офицеров. Много золотушных детей. Впрочем, продолжают приезжать, ходят по городу и ищут квартир.
Я убежден, что мне все это время до вас будет очень скучно. Завтра примусь за работу. Главное, что ты мне не можешь помогать стенографией, а то мне бы хотелось поскорее отправить в Русский Вестник2. Священник отдал мне сегодня деньги3, я взял наконец без отговорок, 21 руб., а 4 издержаны. Всего на все у меня в кармане 72 руб. Ах, Аня, надо работать и работу кончать, а там деньги будут.
Но об вас беспокоюсь до мучения. Ну что если ты захвораешь, заснешь невольно, – что будет с Любой? Хоть бы письма ты писала. Что мама? Не родила ли Ольга Кирилловна? (В эту минуту Федя проснулся и ужасно болтает с няней, очень любит говорить, но все для-для-для-ли-ли или хохочет, а больше ничего не выговаривает.) Шляпу сорвал с меня и с священника сегодня раз десять.
Публика здесь очевидно ужасно церемонная, тонная, все старающаяся смахивать на гранмонд, с сквернейшим французским языком. Дамы все стараются блистать костюмами, хотя все, должно быть, дрянь страшная. Сегодня в саду открытие театра, идет комедия Островского, цены высоки, но хотел было пойти для знакомства. Кофейных, кондитерских мало ужасно. Ужасный мизер эти воды, и парк мне решительно не нравится. Да и вся эта Старая Русса ужасная дрянь.
А все-таки воздух оживил бы и тебя, и Любу, и вот ждать. Цалую тебя, а Любу благословляю и молюсь за нее. Напоминай ей обо мне. Поскорей бы вы здесь все, во всем комплекте, а там помышлять бы и о дальнейшем.
Ради Бога, пиши обо всем откровенно. Видишь, я тебе все откровенно пишу.
Твой Ф. Достоевский.
Поцалуй Любу. Цалую тебя. Не худей, пожалуйста.
1 Протопоп Иван Смелков был родственником проф. М. И. Владиславлева, женатого на племяннице Достоевского.
2 Имеется в виду третья часть романа «Бесы».
3 Уезжая в Петербург на операцию Любы, Достоевские оставили И. И. Румянцеву на расходы 25 рублей.
Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ – А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
Старая Русса. 30 мая <18>72.
<В Петербург.>
CЕЙЧАС ПОЛУЧИЛ от тебя, друг мой, известие о смерти Марьи Григорьевны1. Ужасно изумлен, и ужасно мне ее жалко. Экая бедная! Но как же она умерла 1-го мая, когда уже месяца три, как мы слышим о ее болезни? – Жалко детей, Павел Григорьевич ровно через год женится. – Намерение твое насчет мамы я в высшей степени порицаю. Это против всех правил опытности и знания сердца человеческого. Если ты привезешь ее в Ст<арую> Руссу и здесь только откроешь, то она тем сильнее здесь будет поражена. Т<о> е<сть> будет поражена наисильнейше, и ты выбираешь самый громоносный случай. Слушай: если Павел Григорьевич в отчаянии, а дети плачут, то, если теперь открыть маме, – половина горя ее уйдет на сострадание к тем и на мысль, что те все-таки не только не меньше, но и больше ее потеряли, особенно дети. Горе ее поневоле смирится перед их горем, и маме легче будет плакать над детьми и с детьми. Тогда как если теперь от нее скрыть, то после первого мгновения горя она бросится в Петербург к детям, чтобы над ними поплакать (но она убеждена будет, что она им будет и полезна), и как она будет досадовать на тебя, припоминая, что она долго не видала детей или, пожалуй, побранила или подумала дурно о Маше! Одним словом, надо открыть ей сейчас и для облегчения вдвое немедленно свести ее с Павлом Григорьевичем и детьми, особенно с теми, которые плачут. Иначе ты, может быть, будешь виною ее болезни.
Но я знаю, что вам всем Сниткиным что ни говори – ничего не поделаешь, и потому убежден, что ты меня не послушаешься. Привезти же маму в Ст<арую> Руссу уже после открытия (когда сама ты воротишься) я бы тебе советовал непременно. Здесь место уединенное, комнат очень много, и она может жить, как у себя в Саксонии, и отдохнуть. Смотри же, пригласи и настаивай. Но для этого непременно надо теперь открыть.
О Лиле я забочусь и мучаюсь, воображаю духоту или холод петербургские. Ты ничего не пишешь про погоду. Выпрямится ли ручка? В газетах читаю об оспе в Петербурге. Берегись Васильевской и Петербургской части – там оспа. Пиши, пожалуйста, о Лиле.
Федя здоров и весел. Призывал вчера Шенка. Он осматривал подробно и сказал, что решительно ничего не значит, что так у всех детей. Никаких соленых ванн не нужно, а что не худо бы его мыть по временам в корыте мылом. Так как Федя при нем смеялся, то он не мог не полюбоваться ребенком и сказал, что это славный мальчик для 10 месяцев.
Няня у нас хороша и любит Федю, но какая-то своеобычная, и за ней тоже нужно следить. Никогда не любит говорить, как марается ребенок и т. п. Здесь вечера после 7 часов сыреньки, а она выносит Федю все в той же рубашечке и даже без шляпы, да и на землю сажает. И я и священник за этим наблюдаем. Не беспокойся.
Где ты теперь? Не переехали ли куда? Вот на Ольгу Кирилловну чтоб не произвела дурного впечатления смерть здоровой, молодой женщины, т<о> е<сть> в мнительности, накануне родов.
Вчера получил твое первое письмецо2. Слишком уж коротко пишете-с.
В сундуке отыскал, наконец, 2 простыни и несколько салфеток, но это и все. Моего белья там не было, а нашел я все мое белье по другим местам.
Обнимаю Лилю. (Два слова зачеркнуто.) Хорошо бы теперь писать хоть капельку почаще.
Цалую тебя
твой Ф. Достоевский.
P. S. Ужасно жаль Машу! Вот бы только бы жить.
Боюсь, что зарядило несчастьями. Поскорее бы съехаться. Я все вижу дурные сны.
Пятнушки у Феди гораздо меньше, но он ужасно расчесал до рубцов свои ноги, т<о> е<сть> еще прежние пупырышки от волховских комаров и здешних клопов. Все это видел Шенк и сказал, что никакой нет болезни, что комарные волдыри пройдут сами собою, а пятнушки вздор и если чешутся, то тем лучше, ибо всякая детская сыпь чем больше чешется, тем и безвреднее. Его слова. А у Феди и сыпи-то нет.
Завтра 7 дней Лилиной люцте3. Не поджила ли хоть сколько-нибудь?
1 Сестра Анны Григорьевны М. Г. Сватковская (род. в 1841 г.) умерла в Риме 1 мая 1872 г.
2 Письмо не сохранилось.
3 Лилиной ручке.
А. Г. ДОСТОЕВСКАЯ – Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ
<Петербург.> Четверг 1 июня 1872 г.
<В Старую Руссу.>
Любочка цалует эту
бумагу вместо тебя.
МИЛЫЙ ДРУГ ФЕДЯ, третьего дня получила твое 2-ое письмо и была очень рада, что дома все покойно. Как теперь твое здоровье? Не было ли после дороги припадка? Прошли ли у Феди пятнушки и что сказал доктор, если ты его звал. Я и Люба здоровы, Люба довольна, весела, на руку не жалуется, но по временам очень просит сейчас поехать в Старую Руссу, что ей тучно, жалко, что папа уехал. Я тотчас же ухожу с нею куда-нибудь гулять. Не упала и не ушибла себе ручки, ни разу, в этом будь покоен. Я очень тоскую по Маше и по вас и мучусь при мысли, как будет страдать мама. Она уже очень плачет, зная, что той хуже. Бедная, бедная мама! Мне очень трудно возиться с Любой в это тяжелое время. Хотелось бы остаться одной, подумать, а тут она поминутно возится. Сегодня рожденье Ивана Гр<игорьевича> и Ольги Кирилловны, идем к ним обедать. У них еще ничего нет. Была у меня Александра Михайловна1, но недолго сидела, больше никого не было.
Вообще о нас с Любой не беспокойся, мы будем здоровы и воротимся к тебе с целыми руками и ногами. Люба не дает хорошенько мне выспаться, рано встает. Ужасно хочу увидеть тебя и Фечту. Люба называет его не Федичка, а Фечта, и много о нем говорит. Ваня обещает к моему отъезду припасти денег непременно. Я деньги очень берегу, но у меня много выходит на извощики, потому что носить Любу нет сил, а дома она не сидит и тоскует, а потому я и должна раза 4 выходить из дому. Желаю тебе заниматься с успехом, приготовь побольше и за раз побольше продиктуешь, я берусь очень скоро переписать. Не вздумай сам переписывать, это меня огорчит, лучше пиши и приготовляй побольше к моему приезду. Извини, что пишу на лоскуточках, бумаги нет, а купить не сберусь. Цалую и обнимаю тебя много раз, поцалуй Фечту бесчисленно и пиши через день, а если что случится, то и каждый день. Жду с нетерпением, когда пройдут эти 2 недели.
Твоя любящ<ая> Аня.
1 Достоевская Александра Михайловна (1835–1889) – младшая сестра Ф. М. Достоевского.
Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ – А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
Старая Русса. Июня 3 <18>72.
<В Петербург.>
ЛЮБЕЗНЫЙ ДРУГ Анна Григорьевна, твое письмо от 30-го я получил только вчера1.
Почему-то не пришла почта. А сегодня тоже не надеюсь получить, потому что уже семь часов вечера. Ты пишешь, что я напрасно беспокоюсь. Но как не беспокоиться, когда столько самых неожиданных усложнений на каждом шагу. Ты пишешь, что была больна; но ты можешь быть больна еще раз. Еще что-то скажет мама, с своею болезнию и с своим неведением о судьбе покойницы Марьи Григорьевны? Кроме того, хорошо ли сойдет с Ольгой Кирилловной?2 Тебя все это должно волновать. Между тем ты теперь единственное провидение Лили. Кто побеспокоится о бедном больном ребенке, если ты заболеешь? Как же не беспокоиться мне здесь? Не пишу уже ничего собственно о Лиле. Каждую минуту она может разбередить свою ручку, пока не срослась; достаточно лишь отвернуться от нее на миг.
Сейчас принесли твое письмецо от 1-го июня, за которое очень тебе благодарен, потому что эти известия несказанно ободряют меня. Но всего хуже то, что ты не спишь. Слушай, Аня: не помогут ли в чем здесь сестры милосердия? Ты бы поспала, а те бы посидели с ней. Иначе тебе одной не справиться. И вообще твое положение неказисто, а как далеко еще до конца! Бедная Лиля, разумеется, ей скучно и тоскует. Феде тоже, видимо, скучно, а ведь ты знаешь, какой он не капризный и простоватый мальчик! Любит меня ужасно, чуть я войду к нему, приходит почти в исступление, кричит, рвется ко мне. Любит быть у меня на руках. Мне кажется, ты найдешь, что он вырос и возмужал. Няня делает все, что может, чтоб развлекать его, и мне даже ее жалко. Здоровье ее получше, но Федька тоже встает по ночам, и хоть бы плакал, а то встает и начинает прямо хохотать. Жизни детишки требуют, солнца, расти хотят, а тут и солнца-то нет. Лиля в душной скорлупе города, а мы здесь в куче грязи. Вот уже четвертый день отвратительная погода. Вчера же и сегодня такой дождь, такой дождь – что я и в Петербурге никогда не видывал. И не перестает до сих пор. Все размокло и разбухло, все раскисло. На дворе грязь, какую и вообразить нельзя, и наверно завтра еще будет так продолжаться. Кроме того, холодно: я и вчера и сегодня топлю, и, наконец, частая перемена ветру. Фечка просится тоже гулять, но и подумать нельзя. Тоскует и плачет. Я ему показываю лошадок в окно, когда едут, ужасно интересуется и любит лошадей, кричит тпру. Но теперь и к окошкам подносить нельзя, потому что дует в каждое окно ужасно. Если б не топить, то и жить нельзя б было.
Хотел бы я узнать, как ты решила с лечебницей3, где рассчитываешь жить, и нельзя ли чего сделать, чтобы вам возвратиться пораньше, только не рискуя делом.
Про маму думаю по-прежнему: сказать надо теперь. Еще, пожалуй, она обвинит в душе Ив<ана> Григорьевича, что он берег ее для ухода за Ольгой Кирилловной и потому и не объявлял ей о смерти Маши, а объявил уже после родин, тогда как если объявить теперь, то поверь, что у ней удвоится забота об Ольге Кирилловне в решительную минуту, из одной потребности внутреннего возрождения энергии после такого горя, и эта забота излечит и самое горе отвлечением на другой предмет… В одном только я сомневаюсь: в том, что ее ноге не легче. От горя иногда усложняется и усиливается болезнь, даже хоть и наружная.
Как у вас погода? Такая ли хлябь, как у нас. Это ужас. Нет ничего несноснее зелени и деревянных домов во время дождя и при таком ужасном небе.
Если б ты знала, как мне скучно жить. Писать хорошо, когда пишется, а у меня все идет туго. Да и охоты нет совсем. Читать тоже нечего. Какая Александра Михайловна была у тебя? Сестра моя?
Я не знаю, успею ли подать сегодня это письмо, чтоб оно пошло завтра до 8 часов утра. До почты далеко, и кроме того я не могу идти: до того грязно и мокро. Не смейся. Здесь идти почти невозможность в такую погоду.
Народ здешний тоже не совсем хорош. Кроме нашего священника, все остальные ужасно странны, глупы и грубы.
Ради бога, езди, а не ходи. Не глупи по-прежнему, не носи Любу. Езди непременно на извощиках и непременно сделай так, чтобы выспаться. Недостаток сна тебя убьет. Здесь обо всем этом надо вновь распорядиться. Надо, чтобы хоть два месяца ты могла отдохнуть.
