Текст книги "«Антика. 100 шедевров о любви» . Том 2"

Автор книги: Wim Van Drongelen

XVII
Леандр

 
Шлет Абидосец[216]216
  Абидос – город в малой Азии близ Геллеспонта; напротив, на европейском берегу пролива – Пест.


[Закрыть] поклон, который снести бы хотелось,
Если б опала волна, Сестская дева, к тебе.
Если к нам боги добры и к нашей любви благосклонны,
То с неохотой в очах это посланье прочтешь.
Но не добры: для чего мои замедляют желанья
И по знакомой волне не позволяют лететь?
Видишь сама: небеса чернее смолы, и бушуют
Воды под ветром, едва полым доступны ладьям.
Только единый смельчак, тот самый, который вручает
Наше посланье тебе, держит из пристани путь.
Сам я стремился за ним, но только, когда разрешал он
Цепь у кормы, на виду весь предстоял Абидос.
Я, как дотоле, сейчас не мог от родителей скрыться,
Та, что желаем таить, не потаилась-бы страсть.
Я повторял при письме: «Ступайте, счастливые строки!
Вот простирает она руку прекрасную к вам.
И, быть может, прильнув, коснутся вас милые губки,
Зуб белоснежный пока будет печатку срывать».
Шепотом эти слова себе я промолвил тихонько,
Прочее все говорит с этой бумагой рука.
Лучше б желал я, чтоб та, чем только писать, поплыла бы
И по привольным волнам бережно нас понесла.
Правда, пригодней она запенивать тихое море,
Но и пригодна служить вестницей страсти моей.
Ночь уж седьмая пошла, – и года мне долее время, —
Как разъяренной волной бурное море кипит.
Если видел я сон, смягчающий сердце во все те
Ночи, пусть долго еще моря безумствует гнев!
Сидя на голой скале, взираю на берег твой грустно,
И куда не могу телом, хоть мыслью несусь.
Даже светильник, вдали на вышке мерцающий башни,
To ли приметит, а то думает видеть мой взор.
Трижды одежды свои слагал я на берег песчаный,
Трижды пытался нагой тягостный путь совершить,
Но предприятьям младым мешало тревожное море,
И затопляло пловцу бурною влагой уста.
Ты же, из лютых ветров из всех необузданный самый,
Полно со мной заводить с явною целью борьбу!
Знаешь ли, ты надо мной, Борей, не над морем яришься.
Что бы ты сделал, когда б страсти не ведал и сам?
Так, хоть и холоден ты, а все-же, злодей, отречешься ль,
Что когда-то пылал страстным к Актейке[217]217
  Акте – старинное название Аттики. Дктейка – Орифия, дочь афинского даря Ерехфея, похищенная влюбленным в нее Бореем.


[Закрыть] огнем?
Если б восторги сорвать летевшему кто-либо запер
Доступ в воздушный эфир, как бы помучился ты!
Сжалься, молю, и слабее волнуй ты воздух зыбучий, —
Да не велит Гиппотад[218]218
  Гиппотад – внук Гипдота, Эол, царь ветров.


[Закрыть] злого тебе ничего!
Тщетно прошу, на моленья мои лишь глухо бормочет
И потрясаемых вод вовсе не хочет сдержать.
О, подари мне теперь, Дедал,[219]219
  Дедал – афинский художник, строитель лабиринта на Крите, спасшийся от Миноса на сделанных искусственно крыльях. При этом полете сын Дедала, Икар, неосторожно приблизившись к солнцу, отчего растопился воск на его крыльях, упал в море и погиб (Метаморфозы VII).


[Закрыть] отважные крылья,
Хоть и по близости здесь берег Икара лежит!
Будь что ни будет, стерплю, лишь только бы в воздух вздыматься
Телу, которое в глубь вод оседало не раз.
Тою порою, пока и ветер, и море враждебны,
Первое время любви я вспоминаю душой.
Ночь наступала тогда, – и вспомнить о том наслажденье, —
Как из отцовских дверей страстный я в путь поспешал.
Медлить не стал я, – зараз с одеждой сложив опасенье,
Гибкие руки бросал в море прозрачное я.
Трепетным светом луна едва на дорогу светила,
Точно заботливый мой спутник на трудном пути.
К ней поднимая глаза: «Помилуй, богиня», – сказал я, —
Чистая, ты вспомяни Латмоса[220]220
  На горе Латмосе в Карий, по преданию, влюбленная богиня луны сходила к спящему красавцу Ендимиону.


[Закрыть] камни душой.
Ендимион не велит тебе оставаться суровой.
Взоры, молю, преклони к тайной Леандра любви!
Смертного жаждала ты, богиня, с небес опускаясь, —
Истину молвить не грех. Я за богиней гонюсь.
Пусть умолчу я про нрав, достойный небесного сердца, —
Только богиням судьба столько дарит красоты.
Ближе ее не найти к красе и твоей, и Венеры;
Если не веришь словам нашим, сама погляди!
Также, как светишься ты в лучах серебристая чистых,
И перед пылом твоим бледны созвездия все,
Так и она красотой других превосходит красавиц.
Коль сомневаешься, слеп, Цинтия,[221]221
  Цинт – гора на острове Делосе, место рождения Аполлона и Дианы.


[Закрыть] взор у тебя».
Эти промолвив слова иль точно подобные этим,
Я в уступающих мне ночью стремился волнах.
Тихо лучилась волна луны отражаемой ликом,
И молчаливая ночь блеском сияла дневным.
И ни звука кругом, ни шороха слух не расслышал,
Только журчанье воды, телом разбитой живым.
Лишь альционы одни, любимого помня Деикса,[222]222
  Деикс – сын Люцифера, царя Трахина, потерпевший кораблекрушение и, вместе с женой Альционой, превращенный в морскую птицу (зимородка).


[Закрыть]
Что-то печальное мае нежно, казалось, поют.
Вот уж с усталыми я у плеч обоих руками
С силою на высоту вдруг возношуся волны,
И разглядев вдалеке светильник: «мой это, – воскликнул, —
Светоч, на тех берегах мой дожидается свет».
И к утомленным рукам вернулись нежданные силы,
И показалася мне мягче, чем раньше, волна.
Холода дабы не мог я чувствовать в бездне студеной,
Пламенем страстную грудь мне согревает любовь.
Чем я скорей подхожу, и ближе становится берег,
Чем остается проплыть меньше, тем радостней путь.
А когда разглядеть меня уже можешь, отваги
Видом своим придаешь и подкрепляешь меня.
95 Тут уже плаваньем я стараюсь понравиться милой
И на глазах у тебя взмахами волны делю.
Силою нянька тебя не пускает к морю спуститься, —
Эго я сам разглядел, ты не сказалась про то, —
И не добилася все ж, хотя задержать и старалась,
Чтобы под первой волной ты не смочила ноги.
Встречен объятием я, в счастливых сливаюсь лобзаньях.
Боги благие! для них стоило море проплыть…
Плащ с своего ты плеча снимая, меня покрываешь,
И осушаешь волну смоченных морем волос.
Ночь остальное, да мы, да башня сообщница знает
И показующий путь мне через воды маяк.
О, не скорее сочтешь той ночи желанной восторги,
Чем Геллеспонтовых вод травы морские сочтешь.
Чем короче нам срок давался для тайных свиданий,
Тем мы пеклися сильней, чтоб небесплодно протек.
Вот уж Тифона[223]223
  Тифона жена – Аврора, богиня зари.


[Закрыть] жена сбиралася тени ночные
Гнать и, предтеча Зари, в небе восстал Люцифер;[224]224
  Люцифер – звезда утреннего рассвета.


[Закрыть]
С быстрою страстию мы срываем без счета лобзанья
И сожалеем, что так кратки ночные часы.
Долго промедливши так, – по горькому няньки совету
Башню покинув, спешу на берег я ледяной.
Плача, расходимся мы: я в девичье море пускаюсь,[225]225
  Девичье море – Геллеспонт, названный по имени погибшей в нем девушки, Геллы.


[Закрыть]
Все озираясь, пока можно, на радость мою.
Веришь ли правде моей: сюда прибывая, пловец я,
А возвращаюсь точь в точь жертва крушенья назад.
И поверь и тому, – к тебе так удобна дорога,
А возвращаясь назад, тяжко – медлителен ток.
И без отрады вернусь домой, – кто мог бы поверить?
И без отрады живу в городе ныне родном.
Ах, для чего, сочетав сердца, нас волной разлучают,
Сердце едино, земля ж все не одна для двоих?
В Сесте бы жить мне твоем, иль в нашем тебе Абидосе,
Город мне твой по душе, наш по душе же тебе.
И для чего я томлюсь, лишь только томится и море?
Боги, в причине ль пустой – в ветре помеха моя?
Скоро про вашу любовь узнают кривые дельфины,
И неизвестным себя рыбам считать не могу.
Уж до конца пройдена стезя знакомого моря,
Точно вот также, как путь сотней прибитый колес.
Плакался ранее я, что это одна мне дорога,
Ныне тоскую, что вихрь даже и той не дает.
Грозной громадою волн Афамантово море[226]226
  Афамантово море – Афамант отец упомянутой выше Геллы, сын Эола, бога ветров.


[Закрыть] седеет,
Чуть безопасен стоит в гавани самой челнок.
Верно, впервые, когда по деве затопленной море
Имя прияло свое, было таким же оно.
Геллы довольно концом твоя обесславлена местность,
И чтоб меня пощадить, имя ты носишь греха![227]227
  Фрикс брат Геллы, вместе с нею спасавшийся через море от гнева мачехи на золоторунном баране, посланном детям матерью, Нефелой, богиней облаков.


[Закрыть]
Фриксу завидую я, кого сквозь печальные воды
В золоте пышном руна здравым овца донесла.
Мне же не надо послуг, не надо ни стада, ни судна,
Лишь бы позволили сечь телом морскую волну.
Что мне в искусствах иных, лишь плавать была бы возможность;
Сам корабельная снасть, кормчий я сам и гребец.
Не за Геликой[228]228
  Гелика, Арктос, ниже Андромеда и Корона – все имена созвездий, с каждым из которых связано в греческой мифологии известное предание.


[Закрыть] мой путь и Тиру знакомою Арктос;
Нет, па созвездья толпы наша не смотрит любовь.
Пусть Андромеду другой и славную смотрит Корону
И Паррасийской[229]229
  Парразия – город в Аркадии.


[Закрыть] звезды светоч у полюса льдов.
То, что любили Персей и с Либером[230]230
  Возлюбленная Персея – Андромеда, превращенная в созвездье на северном небе. Юпитер был в связи с арвадской царевной Каллисто, Юнона из ревности превратила ее в медведицу, Юпитер перенес ее в небо, в виде созвездия Большой Медведицы; в ней относятся предыдущие слова о «Парразийской звезде». В созвездие Короны перенесена, по преданию, ворона или венец критской царевны Ариадны, любимой Вакхом (Либер одно из его прозвищ).


[Закрыть] вышний Юпитер,
Знаменьем я не хочу в трудной дороге считать.
Есть иная звезда, гораздо надежнее этих,
Ей предводима, во мрак наша не канет любовь.
К ней обращая свой взор, до Колхов, до крайнего Понта,
И по дороге сосны я Фессалийской пройду;[231]231
  Под «Фессалийской сосной» разумеется корабль аргонавтов.


[Закрыть]
В плаваньи б я победил молодого тогда Палемона,[232]232
  Палемон – морской бог.


[Закрыть]
И превращенного вмиг в бога волшебной травой.
Руки не раз у меня от взмахов замрут непрестанных
И через силу скользят в неизмеримых волнах.
Только же стоит сказать: «За труд дорогою наградой
Скоро вам, скоро воздам – милую шею обнять —
Мигом окрепнут они и к чудной награде стремятся,
Как из Элидских оград[233]233
  Элидские ограды – на Олимпийских играх, в Элиде. // Здесь и в следующем стихе названия звезд, восходивших в нёбо в глубокую осень, когда уже опасно морское плаванье.


[Закрыть] быстро пустившийся конь.
Значит, я сам берегу палящее сердце мне пламя
И за тобою, небес дева достойная, мчусь.
Так, ты достойна небес, но дольше земною останься,
Или ж и мне покажи путь до всевышних богов.
Здесь ты, но бедный никак к тебе не достигнет влюбленный;
С горькою думой моей море волнуется врав.
Что же мне пользы, что нас не ширь разлучает морская?
Разве не меньше помех в узком проливе для нас?
Право, готов я желать, чтоб всей разделенный вселенной,
С милой моей потерял я и надежды вдали.
Чем же ты ближе ко мне, тем ближнее тягостней пламя,
Только не вечно успех, вечно надежда со мной.
Милой едва не рукой, – в таком мы соседстве, – касаюсь,
Часто ж едва не до слез это волнует меня.
Это все то, что желать поймать убегающих яблок,
Иль ускользающий ток жадно губами ловить.
Видно, тебя никогда, коль море не хочет, не видеть,
Видно, счастливым уж быть мне в непогоду нельзя!
И когда ничего сильнее нет ветра и моря,
В ветре и в море моим всем быть надеждам навек?
Лето, однако пока. А что, как взволнует Плеяда Море,
Медведицы страж иль Амальтеи коза?
Или не ведаю я, насколько я дерзок, иль в море
Даже тогда повлечет неосторожная страсть.
И не подумай, что мне сулит невозможное – время:
Верных обетов залог скоро представлю тебе.
Несколько только ночей еще поволнуются воды,
И по враждебным волнам я попытаюсь проплыть.
Или достанется мне счастливая здравому дерзость,
Или погибель концом будет тревожной любви.
Лишь об одном помолюсь, чтоб выброшен на берег был я,
Чтоб сокрушенному быть в гавани телу твоей.
Знаю, поплачешь, почтишь мое объятием тело,
«Я причиной его гибели, – молвишь, – была».
Или ж испугана ты глубоко пророчеством нашим,
И ненавистно письмо в этих строках для тебя?
Плакаться полно, молчу. Но пусть и море забудет
Гнев свой, с моею мольбой соедини ты свою.
Только б недолгого мне затишья, пока проплыву я;
Только достигну твоей пристани, буря крепчай!
Там удобная есть для нашего судна стоянка,
И ни в единой воде лучше ладье не стоять!
Там запирай ты меня, Борей, где любо помедлить,
Там я ленивым пловцом, там осторожным очнусь,
Там уж упреков от нас глухая волна не услышит,
И не заплачу, что путь труден сквозь воды пловцу.
Там удержите меня, и ветры, и нежные руки;
Две причины, меня долго замедлите там!
Лишь непогода велит, я веслами сделаю руки,
Только всегда на виду свет сохраняй маяка.
Тою порой за меня письмо проночует с тобою,
Вслед за которым стремлюсь сколько возможно спешить.
 

XVIII
Гepо

 
Этот поклон, на словах который, Леандр, посылает,
Чтоб и на деле могла я получить, приходи!
Долог каждый нам срок, которым замедлена радость;
Сжалься над слабой душой, я с нетерпеньем люблю.
Равным пылаем огнем, но силой с тобой неравна я:
Видно, гораздо сильней твердого мужа душа.
Как и тело, у дев изнеженных сердце бессильно;
Вся я расслабну, прибавь малого времени срок.
То охотою вы, то сельской веселой работой
В разнообразных трудах долгий проводите срок.
Или вас форум займет, иль жертвы маститой палестре,
Или ж уздой жеребцам резвым сгибаете бег;
Тут пернатых силком, там тащите рыбу удою,
И размывает вино поздние ночи часы.
Я ж далека от того, и, если б слабее пылала,
Все не осталося мне кроме любви ничего.
То, что осталось, творю. Тебя же, единая радость,
Больше, чем сколько могу выразить словом, люблю.
Или с милою я шепчуся нянькой о друге,
Диву даваясь, с чего твой замедляется путь;
Иди на море гляжу, томимое бешеным ветром
И порицаю в словах воды почти что твоих;
Или ж, отпустят чуть-чуть жестокости тяжкие волны,
Плачусь, что может Леандр, но не желает прибыть,
И средь жалоб бегут из взоров, тоскующих слезы;
Ветхой наперсницы их слабая сушит рука.
И не раз на брегах твои я следы наблюдаю,
Точно песок сохранит каждый отмеченный шаг.
Чтобы спросить о тебе и писать, дознаюсь я, который
От Абидоса доплыл или плывет в Абидос.
Что пересказывать, как твои я целую одежды,
Кои слагаешь, спеша переплывать Геллеспонт?
Только ж погаснет заря, и ночи час дружелюбный,
День отогнав, вознесет ясные звезды свои,
Тотчас встает высоко на кровле недремлющий светоч,
Светоч, примета и знак другу в знакомом пути.
И крученую нить выводя на прялке кружащей,
Женским искусством спешим медленный срок скоротать.
Что говорю той порой в часы столь долгие, спросишь?
Только Леандра в моих имя бессменно устах.
«Милый сейчас из дому пошел, как думаешь, няня?
Или родные не спят, и опасается он?
Вот уж одежду теперь с плечей он, верно, слагает,
Вот умащает его члены Паллады елей»…
Точно кивает она: не то, что свиданье заботит,
Нет, подползая, трясет старую голову сон.
Только мгновенье прошло: – «уж верно плывет он», промолвлю:
«И, разбивая волну, гибкие руки блестят».
Только немного пройду я нитки, к станку прикоснувшись, —
Может, уж ты посреди моря стремишься, спрошу.
То озираем мы даль, то молимся голосом робким,
Легкий чтоб путь ниспослал ветер попутный тебе.
А неверный наш слух все звуки ловит, мы каждый
Шорох готовы принять за приближенье твое.
Так половина пройдет большая обманутой ночи,
И незаметно смежит слабые взоры дрема.
Хоть и неволей, а все со мной почиваешь, обманщик,
Все ты приходишь, хоть сам и не желаешь прийти.
То мне приснится, вот – вот уж ты плывёшь перед нами,
То вдруг мокрой рукой плечи мои обовьешь;
То, как всегда, я даю покровы на влажные члены,
То, прижимаясь к тебе, грудью согрею я грудь;
Да и мало ль про что язык безмолвствует скромный,
Что наслажденье творить, а пересказывать стыд.
Ах, кратковременны вы и лживы у бедной, восторги;
Вместе с видением сна ты исчезаешь из глаз.
Так сойдемся ж с тобой, влюбленные страстные, крепче,
Вы не останьтесь чужды, радости, правде живой!
Вот уж которую ночь зачем я одна холодею?
Робкий пловец, отчего долго тебя не видать?
Море, то правда твоя, пловцу переплыть невозможно,
Только вчерашнюю ночь ветер слабее дышал.
Что пропустил ты ее? К чему небывалые страхи?
Столько удобный зачем путь бесполезно пропал?
Пусть и не вдолге проплыть такая же будет возможность,
Эта милее стократ, ибо скорее она.
Но изменяется вмиг весь вид воздымаемой бездны,
В меньшее время не раз, если спешить, доплывешь.
Здесь же захваченный, ты не будешь уж плакаться больше,
В нежных объятьях моих буря тебе не страшна.
Тут беззаботно уж я услышу шумящие ветры,
И не взмолюсь, для чего нет на водах тишины.
Что же случилось теперь, с чего ты пугливее к морю
И презираемых вод раньше боишься сейчас?
Помню, ты нас достигал, когда и сурово, и грозно
Море не меньше, а то чуть лишь поменьше неслось;
Я же кричала тебе: «Отважным останься настолько,
Чтобы не плакаться мне, бедной, за храбрость твою.
Эта ж откуда боязнь, куда отлетела отвага?
Где ты, великий пловец, столь презиравший волну?
Впрочем, будь лучше таким, чем раньше каким представлялся,
И по спокойным водам путь безопасный пройди.
Только останься, как встарь, и только люби нас, как пишешь,
Только бы страстный огонь пеплом холодным не стал.
Я не столько ветров боюсь, замедляющих счастье,
Лишь бы, как ветер, твоя не забродила любовь,
Лишь бы меня не забыл, расчет не превысил бы страсти,
Не показалась бы я слабой наградой за труд.
А порою страшусь, чтоб родина нас не сгубила, —
Вдруг Абидосцу найдут в браке неровней Геро.
Все, однако могу снести терпеливо, когда бы
Мне не познать, что нейдешь, новой любовью прельстясь,
Что вкруг шеи твоей чужие руки ложатся,
И другая любовь – нашей конец и предел.
Боги! скорей умереть, чем этой сразишь нас виною,
Пусть преступленью тому наша предшествует смерть.
Не потому, что даешь мне признаки будущей скорби,
Я говорю, не молвой новой встревожена я;
Но всего я боюсь. И кто же беспечен влюбленный?
И опасаться сильней нам отдаленье велит.
Счастие наше, когда позволит присутствие друга
Правые ведать вины, ложных дрожать не дает.
Столько ж от ложных обид волненья, как в явных обмана;
И равносильно язвят два заблуждения грудь.
О, когда же придешь! Иль только родитель и ветер,
Но не жена, не жена дома держала тебя!
Если ж услышу про то, умру я, поверь, от печали,
Так и греши, коль моей смерти желаешь, Леандр.
Но не станешь грешить; оставьте, напрасные страхи!
Вижу, дороге твоей зависть препятствует бурь.
Боги, какая волна гремит на горе о берег,
Как, одеваясь во тьму тучи, скрывается день!
Или то горькая мать выходит Геллы на берег[234]234
  Ср. примеч. к предыдущему стихотворению.


[Закрыть]
И окропляет росой плача погибшую дочь;
Или же море, по ней ненавистное имя приявши,
Мачехи чувствует гнев, ставшей богиней морской?[235]235
  Мачеха Геллы, Нно, вторая жена Афаманта, также почитается морской богиней.


[Закрыть]
Не благосклонна сейчас та местность к девушкам нежным,
Гелла погибнула здесь, здесь погибаю и я.
Только припомни, Нептун, страстей твоих жаркое пламя,
Ты никакую любовь ветром не должен стеснять,
Коль с Амимоной Тиро,[236]236
  Предание о любви Амимоны, дочери Даная, и Нептуна, помимо классических источников, можно найти в. превосходном антологическом стихотворении Фета: «Амниона». – Тиро – дочь Салмонея, сына Эола, царя ветров.


[Закрыть] великая славной красою, —
Не пустые одни сказки греха твоего,
И Гекатэона дочь, Калика, и свет – Альциона,
И не вплетавшая змей в косы Медуза свои,
И с Лаодикой златой приятая в небо Целено,
И другие, кого помнятся мне имена.
Этих и многих иных, Нептун, воспевают поэты,
Нежную грудь на твою с лаской склоняющих грудь.
О, для чего же, стократ любви изведавши силу,
Столько привычный нам путь вихрем ты бурным замкнул?
Смилуйся, гневный, и в бой с широким вступай океаном;
Две разделяет земли узкая эта волна.
Мощному мощные лишь кидать суда подобает
Иль беспощадно топить целые флоты в волнах.
Богу морскому позор тревожить пловца молодого,
Даже стоячих болот этот не стоит трофей.
И благороден Леандр, и славен рожденьем, но род свой
Не от Улисса ведет, ворога злого тебе.
Будь милосерд, и двоих сохрани: плывет он, но в тех же
Тело Леандра волнах, и упованье Геро.
Чу, затрещала свеча, – при свете ее мы писали, —
Чу, затрещала и нам счастья примету дает.
Вот и нянька вино в счастливое капает пламя,
Молвила: «Завтра умножь наше число»! и пила.
Наше умножь ты число, проплыв покоренные волны,
Друг, глубоко и до дна в сердце приемлемый мной!
В лагерь родной воротись, беглец взаимного чувства!
Полно ложиться среди ложа пустого Геро!
Что же бояться тебе? Венера поможет отваге,
Морем рожденная путь гладью расстелет морской.
Часто влечет и меня пуститься в широкое море,
Только надежнее здесь море мужам искони:
Ведь отчего же, когда здесь Фрикс переехал с сестрою,
Женщина только дала имя широким волнам?
Иди пугаешься ты, что времени нет воротиться,
Или не в силах снести трудность дороги двойной?
Так с обеих сторон сойдемся среди океана
И поцелуи сорвем быстро в глубоких волнах,
И возвратимся потом к родимому городу каждый.
Этого мало, но все более, чем ничего!
Или стыдливость оставь – для тайной любви понужденье,
Или молве уступи робкую нашу любовь.
В сердце стыдливость и страсть, две разные борятся силы;
Как быть, не знаю: одна чище, другая милей.
Только когда-то вступил Язон Пагазейский в Колхиду,
Мигом Фазийку увез на быстроходной ладье;
Только когда-то достиг до Спарты любовник Идейский,[237]237
  Любовник Идейсвий – Парис.


[Закрыть]
Мигом с добычей своей он воротился назад.
Так же ты часто меня достигаешь, как часто кидаешь;
Чуть лишь опасно пройти в лодке, бросаешься вплавь.
Только, юноша мой, победитель вод возмущенных,
И презирая волну, все ж опасайся ее.
Созданы строгим трудом, суда потопляются морем;
Или, мечтаешь, твои руки сильнее весла?
Плавать ты жаждешь, Леандр, чего и моряк побоится, —
Это последний исход, если разбиты суда.
Бедная, я не хочу убедить, к чему убеждаю, —
Будь, умоляю, смелей сам наставлений моих!
Лишь бы достиг ты сюда, стократ потрясенные морем
Руки усталые к нам вскинуть опять на плеча.
Только, едва повернусь я в сторону синего моря,
Чем-то полна ледяным снова тревожная грудь.
И смущает еще вчерашней видение ночи,
Хоть и склоняли ее к милости жертвы мои.
Уж наступала заря, уже догорала лампада,
Час приближался, когда видим правдивые сны.
Прялка свалилась тогда из рук, побежденных дремою,
И на подушку своей я прилегла головой.
Тут плывущего я дельфина в ветряном море
Вдруг увидала, – и так ясно представился он.
Вижу, в зыбучий песок его опрокинула буря,
Бедного разом волна тут оставляла и жизнь.
Будь что ни будет, боюсь! Над снами не смейся моими,
Только спокойным волнам быстрые руки вверяй.
Если не жалко себя, над девою сжалься любимой,
Только с тобою живым будет жива и она.
Близко затишья мы ждем, когда разбиваются волны, —
Тут безмятежных дорог полною грудью ищи.
Тою порою, нова для плаванья нет нам дороги,
Пусть умиряет письмо долгие, горькие дни.
 

XIX
Аконтий

 
Полно дрожать! повторять влюбленному клятвы не станешь,
Будет довольно, что ты раз обещалася мне.
Только читай, и сойдет истома с этого тела,
Тела, болезни моей, хоть не болею ничем.
Что за стыдливость в очах, и, точно во храме Дианы,
Я представляю, горят нежные щеки огнем.
Брачной любви и верности я, не греха домогаюсь,
Так, как законный супруг, а не любовник, люблю.
Только попомни слова, которые сорванный с ветки,
Мною закинутый плод в чистые руки принес.
Там увидишь свое обещанье, которое лучше б,
Дева, запомнить тебе, а не богине в тот час.
Так, и сейчас я боюсь, но та же боязнь непрестанно
Сил прилагает, больней стал в ожиданьи огонь.
Страсть никогда не была ничтожной, а ныне, за днями
И за надеждой, тобой данной, еще возросла.
Ты мне надежду дала, и мое поверило чувство; —
Видит богиня, не след в том запираться тебе.
Та предстояла и так твои заметила речи,
И, казалось, встряхнув кудри, ответила нам.
Сказывай даже, что ты обманута нашею ложью,
Лишь бы причиною лжи нашей считалась любовь.
Что добывал мой обман? С одною с тобой сочетаться.
То же, за что ты винишь, нас оправдает легко.
Не по природе я так, не опытом столько коварен,
Изобретательным ты делаешь, дева, меня.
Если и сделал я что, то мною составленной клятвой
Нас сочетает с тобой в ковах искусный Амур.
Им продиктованы, им в моем обручении речи,
Был адвокатом в моем тонком коварстве Амур.
Действие это зови обманом, коварным зови нас,
Если коварство, когда хочешь любимой владеть.
Вот и вторично пишу, и шлю молящие речи,
Вот и вторичный обман, жалуйся снова на нас!
Если любовью гублю, губителем вечно пребуду;
Хоть стерегись, за тобой чтоб не гнались, погонюсь.
Часто мечами мужья возлюбленных дев похищали;
Мне ли посланье мое скромное станет виной?
Дали-бы боги, чтоб мог узлов наложить я побольше,
Чтобы свободна ни в чем верность твоя не была.
Много коварств предстоит; внизу холма мы трудимся,
А неизведанным что пламя оставит любви?
Хоть сомневайся, добыть возможно ли, – все-же добуду.
Ведом небесным исход, только достанешься мне;
Части сетей избежишь, но всех сетей не избегнешь,
Больше, чем веришь, тебе их расставляет Амур.
Если коварства не в прок окажутся, схватим оружье,
И на влюбленной груди, дева, тебя понесу.
Я порицать не хочу Парисова славного дела,
И никого, кто другой сделаться мужем хотел.
Также и мы… но молчу. Пусть смерть воздаяньем хищенью
Будет; но лучше уж смерть, чем не добиться тебя.
Если б ты меньше была прекрасна, скромнее б искали,
Сила твоей красоты нудит отважными быть.
Ты в том виной и глаза твои, пред которыми гаснут
Яркие звезды, глаза, мой возбудившие пыл,
В этом виной волоса золотые и белая шея,
Руки, какими, молю, шею мою обойми,
Скромность и чистота без дикости глупой во взорах,
Ноги, какие едва ль есть у Фетиды[238]238
  Фетида – богиня моря; «среброногая» постоянный ее эпитер у Гомера.


[Закрыть] самой.
Прочее если б я мог похвалить, то был бы счастливец,
И без сомнения все равно созданье себе.
Этой твоей красотой смущенный, дивиться ли, если
Я пожелал и залог слова с тебя получить.
И наконец, лишь бы ты себя плененной признала,
Пусть и засадой моей деву возьму я в полон.
Гнев я готов потерпеть, была б за терпенье награда.
Или плода не добыть должного этим грехом?
Взял Бризеиду Ахилл, Теламон захватил Гезиону;[239]239
  О Бризеиде ср. послание второе. Теламон – один из аргонавтов. Гезиона – дочь троянского царя Лаомедонта, которую Геркулес спас от морского чудовища и отдал в жены Теламону.


[Закрыть]
Обе с охотой пошли за победившими их.
Что ж, обвиняй и меня, пускай и разгневана будешь,
Лишь бы разгневанной мне милою девой владеть.
Мы же вводящие в гнев, смягчим твое гневное сердце,
Лишь бы хоть малую нам дали возможность молить,
Лишь бы позволили стать пред взором твоим со слезами,
Лишь бы позволили речь к этим добавить слезам,
И на подобье рабов, дрожащих бичей беспощадных,
С робкой мольбой простирать руки к коленам твоим.
Власти не знаешь своей: зови, не вини за глазами,
И по правам госпожи нам уж явиться вели.
Волосы можешь терзать мои повелительной дланью
И своею рукой наши ланиты чернить.
Все потерплю до конца, и только стану бояться,
Чтобы о тело мое ты не зашибла руки.
Только в оковы не куй меня и в тяжелые цепи:
Крепки оковы любви, мне от любви не бежать.
Только ж насытится гнев, поскольку душа пожелает,
Молвишь сама ты в душе; «Как терпелив он в любви!»
Молвишь сама ты в душе, заметивши наше терпенье:
«Столько покорный слуга, пусть услужает он мне».
Ныне заочно винят несчастного, правое даже
Дело погибнет, когда близко защитника нет.
Воля твоя, пусть вина и это послание наше,
Все же должна ты винить только меня одного.
Но недостойна со мной обмана и Делия; если
Мне не желаешь воздать долга, богине Гвоздай.
Видели взоры ее румянец обманутой девы,
Памятным слухом вняла всем обещаньям твоим.
Знаменью сбыться не дай! Но кто кровожадней богини,
Если свое божество зрит оскорбленным она.
Вепрь Калидона[240]240
  Вепрь Калидона был послан Артемидой, оскорбленной, что ее одну обошли при жертвоприношении. О дальнейших обстоятельствах говорилось раньше, в примеч. ко II поел.


[Закрыть] пример; мы знаем, насколько и вепря
Жестокосердей была к сыну суровая мать.
И пример Актэон,[241]241
  Известно предание об Актэоне, увидавшем случайно Диану купавшеюся и за то затравленном собственными собаками.


[Закрыть] когда-то сочтенный за зверя
Псами, с которыми сам смерти зверей предавал;
И горделивая мать, скалою одевшая тело,[242]242
  Ниобея, хваставшаяся перед богиней Латоной своим многочадием и за это пораженная внезапною смертью всех детей. Ср. на этот сюжет превосходное стихотворение А. Н. Апухтина (с подзаголовком: заимствовано из «Метаморфоз» Овидия): // Стоит Ниобея безмолвна, бледна, // Текут ее слезы ручьями. // И чудо! Глядят: каменеет она // С поднятыми к небу руками. // Затихли отчаянье, гордость и стыд, // Бессильно замолкли угрозы. // В красе упоительной мрамор стоит // И точит обильные слезы.


[Закрыть]
И до сегодня в слезах на Мигдонийской[243]243
  Мигдония – местность во Фригии.


[Закрыть] земле.
Ах, Кндиппа, боюсь, боюсь и слово промолвить,
Не показаться б лжецом ради корысти своей;
Надо ж однако сказать. Затем то, поверь мне, больная
В самые брачные дни часто ты ныне лежишь.
Это богини дела, ее же за клятву старанья,
Ищет здоровую честь в теле здоровом она.
Вот оттого то, едва, коварная, хочешь подняться,
Так исправляет сейчас то согрешенье она.
Полно ж тебе навлекать безжалостной гневные стрелы,
Может смягчиться еще, если дозволишь, она.
Полно, молю, сокрушать горячкою нежные члены,
Эту храни красоту для наслаждений моих,
Эти взоры храни, для нашей рожденные страсти,
И в белоснежной щеке алую краску румян.
Ворогу, каждому, кто не хочет, чтоб нашей ты стала,
Мука достанься, как нам при нездоровья твоем.
Тут сокрушаюсь равно и браком твоим, и болезнью,
И не могу порешить: что ненавистнее мне?
Тою порою томлюсь, что я тех страданий причина,
Что коварство мое так сокрушает тебя.
Пусть же на голову мне падут преступления милой,
Ныне молюсь, пусть моей карой спасется она.
Но чтобы ведать о том, что делаешь, часто к порогу
С горькою мукой в душе я приближаюсь тайком;
Тайно настигну раба, а то служанку, и справлюсь,
Как был полезен тебе сон, и питание как.
Бедный, зачем же не я служу докторов предписаньям,
Трогаю руки твои и при постели сижу?
И пока вдалеке ох тебя я томлюся, несчастный,
Может, с тобою другой, тот, нежелательный мне.
Руки трогает он твои и сидит при болящей,
Он, ненавистный богам вышним и с вышними мне;
И своею рукой дрожащую щупая вену,
Пользуясь этим, не раз белой коснется руки;
То потрогает грудь, а то и с лобзаньем приникнет.
Эта награда полней, выше услуги его.
Кто же дозволил тебе собирать на жатве на нашей,
Иль к упованьям чужим кто показал тебе путь?
Грудь эта, помни, моя: мои поцелуи воруешь!
Прочь от обещанных мне членов, безумная длань!
Руки подальше, злодей! ты суженой нашей коснулся!
Также поздней поступи – будешь пред ней любодей.
Лучше свободной ищи, которой другой не присвоил.
Если не ведаешь, свой есть у нее господин.
Если не веруешь мне, прочти хоть писание клятвы;
Думаешь, лжива она; – пусть прочитает сама.
Выйди из спальни чужой! – тебе я, тебе говорю я.
Что же ты делаешь здесь? Прочь, несвободна кровать.
Пусть имеешь и ты вторичную брачную клятву,
Разве твое потому дело равно моему?
Мне заручилась; отец с тобой обручил, и, хоть близок[244]244
  Совершенно софистические и чуждые всякой поэзии соображения в стихах, как нередко в «Героинях».


[Закрыть]
К деве, но все же к себе ближе родителя та.
Деву родитель обрек, но милому дева клялася:
Призвал в свидетели тот смертных, богиню – она.
Стать он боится лжецом, стать дева боится преступной.
Есть ли сомненье, какой ужас страшней из двоих?
И наконец, чтобы мог сравнить ты опасность обоих,
То погляди на конец: дева больна, тот здоров.
С столь же неравной и мы вступаем душой в состязанье,
Не одинаковы в нас ни упованье, ни страх.
Ты безопасно идешь; мне смерти больней наказанье.
То я люблю, что еще может быть будешь любить.
Если забота в тебе о правде, о праве была бы,
Должен бы сам отступить ты перед страстью моей.
Ныне, когда тот злодей за дело неправое спорит,
Спросишь, Кидиппа, к чему сводится наше письмо?
Он в том виной, что лежишь, что так ненавистна Диане;
Этого, будь ты умней, то не пускай на порог.
Ради него-то ты жизнь подвергаешь опасности страшной,
Лучше ж пускай за тебя сам он, виновный, падет.
Если ж отвергнешь его, разлюбишь гонимого небом,
Здравою станешь и ты, здравым останусь и я.
Полно ж бояться! Скорей достигни живого спасенья,
Разумом только познай силу обетов своих.
Знай, не закланье быков небесных богов утешает,
Но соблюденная впрямь и без свидетеля честь.
Чтоб исцелиться, иной потерпит огонь и железо,
Грустную помощь другим горький оказывал сов.
Ты не нуждаешься в том: лишь клятву блюсти постарайся,
Разом себя сохрани, честное слово и нас.
Прошлым проступкам найдешь извиненье в неведеньи, дева,
Сердце забыло твое клятвы прочтенной слова.
Ныне и речи мои, и муки тебя наставляют,
Эти страданья, – едва хочешь меня обмануть.
Пусть и спасешься от них, но как же в родах ты попросишь,
Чтоб светоносную длань та протянула тебе?[245]245
  Тадиана, как покровительница родов.


[Закрыть]
Станет внимать, но, давно известное вновь повторяя,
Спросит богиня, с каким мужем рождаешь сейчас.
Станешь обеты давать, – но знает, что лживы обеты;
Клясться начнешь, – но богов раз обманула уж ты.
Дело теперь не во мне; иною томлюся тревогой,
Лишь о спасеньи твоем мукой терзается грудь.
Что ж над сомненьем твоим родители плакались робко.
И для чего про вину ты потаила свою?
Полно, зачем им не знать? Во всем хоть родимой откройся,
Нет же позора никак в деле, Кидинпа, твоем.
Все по порядку раскрой, как ты познакомилась с нами,
Стрелы несущей свои жертвы тогда вознося;[246]246
  Стрелы несущей – т. е. Диане – охотнице.


[Закрыть]
Как, увидавши тебя нежданно, (заметно ль то было?)
Встал я недвижно, к твоим членам свой взор приковав,
И беззаветно тобой любуясь, свой пыл обличая,
Наземь с плеча уронил паллий развернутый свой.
После, не ведаю как, крылатое яблоко пало,
Клятвы с собой принося в хитрых и тонких словах;
Ты, прочитавши с него в присутствии чистой Дианы,
Зревшим на нас божеством клятву связала свою.
И чтобы ей не забыть о смысле записанной речи,
Клятву, прочтенную встарь, снова теперь повтори.
«Выйди, молю, за того, с кем боги связуют благие,
Чьей поклялася ты стать, будь он и зятем моим.
Кто бы он ни был, люби, затем что любим он Дианой».
Так бы сказала тогда, если б доведалась, мать,
Пусть и расспросит она: и кто и каков я, узнавши,
Все согласится, что вам подан богиней совет.
Остров, когда-то для нимф Корикских[247]247
  Корикские – все равно, что Парнасские: так назывался грот у подошвы Парнасса, посвященный нимфам и богу Пану.


[Закрыть] любимым приютом
Вывший, по имени Кос, морем Эгейским облит, —
Вот отчизна моя. И если имен благородных
Ищете, низкие-ль мне деды рожденье дают?
Есть и богатство при нас, и чистого нрава безгрешность,
И превосходней всего, нас сочетает любовь.
Ты бы гналась за таким супругом, и вовсе не клявшись,
А поклялась так должна б и не такого принять.
Эта велела во сне нам писать охотница Феба,
Это велел наяву к деве писать Купидон;
Стрелы Крылатого, знай, давно уж меня погубили,
Стрелы другой, берегись, не погубили б тебя.
Наше спасенье в одном. Меня и себя пожалей ты,
Что же ты медлишь зараз помощь двоим оказать?
Если же сбудется так, и брачные трубы зальются,
И обагрится Делос кровью обещанных жертв,
Я вознесу золотой счастливого яблока образ,
И причину на нем в паре стихов запишу:
«Образом этим плода ручается ныне Аконтий, —
То, что записано здесь, все совершилося впрямь».
Долго письмом не хочу измучивать слабого тела,
Но привычным концом я заключаю: прощай!