Текст книги "«Антика. 100 шедевров о любви» . Том 2"

Автор книги: Wim Van Drongelen

XII
Медея

 
Помню, бывало, тебе служила я, Колхов царица,[149]149
  Царица Колхиды, Медея, пособившая предводителю аргонавтов, Язону, овладеть золотым руном, жалуется на него за его обман.


[Закрыть]
В пору, как помощи ты в нашем искусстве искал.
Тут бы Сестры должны, прядущие смертные судьбы,[150]150
  Относится к Паркам.


[Закрыть]
Пряжу Медеину всю разом допрясть до конца.
Тут бы Медея могла со славой погибнуть; оттоле ж,
Сколько ни длились мои годы, мученье одно.
Горе мне, горе! Зачем, молодыми направлен руками,
По золотое руно мчался Делийский корабль?[151]151
  Делийским корабль Арго назван потому, что сделан из дерева, взятого на Фессалийской горе Пелионе.


[Закрыть]
Дочь Колхиды к чему Магнетский[152]152
  Магнетский Арго – т. к. корабль построен был в Магнезии.


[Закрыть] увидела Арго?
Греческий воин зачем Фазиса[153]153
  Фазис – теперешний Рион.


[Закрыть] воду испил?
Мне для чего без конца понравились русые кудри,
И красота, и речей лживая нежность твоих?
Или, раз уж ладья чужая на берег песчаный
Бросила якорь и к нам смелых бойцов донесла,
Пусть бы и шел, волшебства не зная, под пламя дыханья,
Под наклоняемый рог неблагодарный Язон,
Пусть бы посеял семян и ворогов столько ж посеял,
И от посадков своих сам насадитель погиб.
Сколько б коварства с тобой, злодей ненавистный, погибло,
От головы бы моей сколько развеялось бед!
Есть наслажденье, когда неверных бранишь по заслугам;
Им я упьюся, и в нем радость одна от тебя.
К Колхам велели тебе кормою пристать незнакомой,
В мирное царство моей родины входит Язон.
Там Медея была, – чем ныне твоя молодая;
Сколько родитель ее, столько ж и мой был богат.
Этот – Эфирой[154]154
  Эфира – старинное название Коринфа.


[Закрыть] при двух морях, тот целой страною
Правит до Скифских снегов, слева весь Понт обходя.
Гостеприимно Эет[155]155
  Эет – отец Медеи, царь Колхидский.


[Закрыть] встречает юных Пелазгов,
Пестрое ложе теснят Греков заезжих тела.
Тут увидала тебя, тут я разглядела Язона,
Это крушеньем моей стало впервые душе.
Вижу – и гибну зараз; огнем незнакомым пылаю,
Как у великих богов факел горит смоляной.
И красавец ты был, и року покорна Медея,
Светлые очи твои взоры мои завлекли.
Скоро дознался злодей, – и кто потаится влюбленный…
Сам выдавая себя, рвется наружу огонь.
Тою норой задают урок: непокорные шеи
Диким волам наклонить под необычный сошник.
Марсовы были быки, гроза не одними рогами, —
Страшно в дыханьи из уст жаркий огонь излетал;
Ноги закованы в медь, и медью задернуты ноздри,
Но под дыханьем быков вся почернела и медь.
Кроме того семена для рожденья народа велели
Благоговейной рукой сеять в просторе полей,
Дабы пронзили тебя родившимся с ними ж оружьем,
И земледелу своя ж гибельна жатва была.
Зоркого стража[156]156
  Зоркого стража т. е. дракона, бессонно сторожившего сокровище золотого руна.


[Закрыть] глаза, не знавшие сну подчиненья,
Тайным обманом смежить – вот и последний урок.
Кончил условья Эет. Печальные вы подымались
С затканных пурпуром лож и от высоких столов.
Как от тебя далеко и брачное царство Креузы[157]157
  Креуза, – дочь Креонта, Коринфская царевна, – та, для брака с которой Язон изменил Медее.


[Закрыть]
И Креовтова дочь были в ту пору и тесть.
Грустный уходишь, а я слежу за тобой со слезами,
Тихо лепечут уста шепотом легким: прости!
С томною раной в груди коснулась я ложа в светлице,
Всю-то долгую ночь в горьких слезах провела.
Все перед взором моим быки да посев нечестивый,
Все перед взором моим бодрствует злая змея.
В сердце и страх, и любовь; от страха любовь возрастает.
Утро настало, ко мне милая входит сестра
И раскидавшую косы, и павшую ниц на ланиты
Видит Медею, и все около в горьких слезах.
Миниям[158]158
  Митям т. е. аргонавтам, по Минию, богатому Орхоменскому царю, баснословному предку аргонавтов.


[Закрыть] молит помочь, но просьбой иного достигла:
То, что просила она, я Эзониду[159]159
  Эзониду – сыну Эзона, Язону.


[Закрыть] даю.
Черная роща там есть от сосен и буков ветвистых,
Чуть проникают туда ясного солнца лучи.
Есть там, – стояла при мне, – часовня Дианы, в часовне
Образ ее золотой, варварским создан резцом.
Помнишь, иль с нами забыл и местности? Здесь мы сошлися,
И коварную речь так начинает Язон:
«Суд и решенье тебе спасения нашего предал
Рок; у Медеи в руках наша и гибель, и жизнь.
Силы иметь погубить – довольно, коль радостно это.
Только спасеньем моим больше прославишься ты.
Нашей бедою молю, которую можешь ослабить,
Деда молю божеством, весь озирающим мир,
Тройственным ликом[160]160
  Тройственным ликом – Луна на небе, Диана – охотница на земле, Геката в подземном мире (в последней особенно относится «тайное служенье»).


[Закрыть] молю и тайным служеньем Дианы,
Славой молю остальных этого рода богов:
О девица, меня пожалей и моих пожалей ты,
Сделай меня навсегда этой услугой твоим!
Если же мужем избрать не станешь гнушаться Пелазга,
(Только за чтобы ко мне милости столько в богах), —
Раньше дыханье мое развеется в воздухе тонком,
Нежели в спальню женой вступишь Язона не ты.
Слышит Ювона обет, святыню хранящая брака,
И неземная, во чьем мраморном храме стоим!»
Эти слова, – и одни ль слова? – подкупили простую
Девушку, наша рука в руку Язона легла.
Видела я и слезы твои; или лживы и слезы?
Так во мгновенье твои речи пленили меня.
Тут медноногих быков, не пожегши, ты тела впрягаешь,
И, как велели, сохой твердую землю браздишь,
И наполняешь поля посевом зубов ядовитых,
И нарождается там воин с мечом и щитом.
Даже сама я, вручив те чары, бледнея сидела,
Как увидала бойцов бранных, встающих чрез миг.
Дивное чудо, когда землею рожденные братья
Между собою, теснясь, в бой рукопашный сплелись.
Вот и недремлющий страж, высокой треща чешуею,
Свист издает и, клубясь, грудью метет по земле.
Где же приданое там ты видел, супругу-царевну
И разлучающий два моря широкие Истм?[161]161
  Истм – перешеек между двумя морями, под Коринфом.


[Закрыть]
Это не я ли, теперь уж варваркою ставшая дикой,
Ставшая нищей тебе, ставшая вредной, Язон,
Жаркие взоры[162]162
  Жаркие взоры – у дракона.


[Закрыть] тогда смежила волшебными снами
И безопасно руно, хищник, тебе предала?
Предан родитель Эет, родное покинуто царство,
В горьком изгнании быть жалкой рабой решено.
Девство досталось мое грабителю чуждому в жертву,
Брошена добрая мать вместе с любимой сестрой.
Но, убегая, тебя не бросила, брат мой, Медея;
Только вот тут у меня вдруг задрожало перо.
Смела рука совершить, не смеет в письме признаваться.
Пусть бы с тобой и меня, брат, растерзали в куски.
Но не боялася я, – чего-ж и бояться убийце? —
Ввериться морю – жена и с преступленьем таким.
Где же вы, боги? В волнах пошлите законную кару
Мужу за дерзкий обман, и за доверчивость мне.
Пусть бы обоих сдавив разбили тогда Симплегады,[163]163
  Симплегады – два небольшие скалистые островка в устье Фракийского Босфора, которые, по преданию, постоянно сталкивались между собою и разбивали все, попадавшее между ними, пока, со времени счастливого проезда корабля Арго, не стали неподвижными.


[Закрыть]
И прильнули к твоим кости Медеи костям,
Или ж алчная псам дала на съедение Сцилла.[164]164
  Сцилла – опасный для плавающих утес в Сицилийском море, который фантазия древних представляла в виде чудовища с ясеневой головой и грудью, внизу кончавшегося шестью собачьими мордами и двенадцатью собачьими лапами I Первоначально прекрасная дочь Форва, превращенная в чудовище волшебницей Цирцеей из ревности к влюбленному в Сциллу Главку (ХИУ книга «Метаморфоз», в начале).


[Закрыть]
Сцилле[165]165
  Опасный водоворот Харибда, против утеса Сциллы.


[Закрыть] ль еще не губить неблагодарных мужей?
Так, изрыгая валы и столько же снова вбирая,
Пусть бы и нас предала та Тринакрийской волне![166]166
  Тринакрия – древнейшее название острова Сицилии.


[Закрыть]
Нет, к Гэмонийским[167]167
  Тринакрия – древнейшее название острова Сицилии.


[Закрыть] стенам живым победитель вернулся
И золотое руно к отчим возносит богам.
Что повторять о любви убийственной Пелия[168]168
  Пелий – Фессалийский царь, сводный брат Эзона, разрубленный на куски и сваренный своими дочерьми, по уговору Медеи, которая таким путем обещалась вернуть старику молодость.


[Закрыть] дщерей,
Или ж о теле отца, жертве девичьей руки?
Пусть другие винят, но ты – то хвалить нас обязан,
Ради которого я столько вины приняла.
Нет, ты решился, – слова бессильны для праведной скорби!
Ты мне решился сказать: «Прочь от Эзоновых врат!»
Прочь я пошла из дворца, с двумя сыновьями твоими,
С сопровождающей нас вечно любовью к тебе.
Только внезапно Гимен, распеваемый нашего слуха
Вдруг достигает, огнем ярким лампады блестят,
И разливается флейт для брака для вашего пенья,
Сердцу Медеи грустней и похоронной трубы.
Я задрожала, досель такому не веря злодейству,
Но уже сердце в моей захолодело груди.
Кучей бегут и «Гимен» кричат, Гименей» повторяют.
Все приближается крик, все тяжелей на душе.
И отвернулись рабы, и плачут, и слезы скрывают:
Кто бы подобной беды вестником стать пожелал?
Мне же, чтоб ни было там, уж лучше не ведать хотелось;
Точно бы знала я все, было тоскливо душе.
Только меньшой из детей, – желая увидеть, что будет,
Стал он на первый порог створчатой двери моей:
«Мама, скорее сюда! Язон отец открывает
Шествие, весь золотой, парою правя коней».
Вмиг я покров сорвала и грудь поразила руками,
И от перстов от моих не уцелела щека.
Сердце просилось бежать, в средину толпы замешаться,
С этих кудрей завитых снять и забросить венок.
Чуть удержалася я, чтоб, волосы так растрепавши,
Громко не крикнуть: «Он мой!» и не вцепиться в него.
Радуйся, скорбный отец! забытые радуйтесь Колхи!
Жертву в могиле прими, брата погибшего тень!
Родина, царство и дом утрачены; ныне покинул
Бас и супруг, для меня бывший единственный всем.
Видно ж могла я и змей смирять, и быков разъяренных,
Лишь одного не могла мужа смирить до конца,
И напускавшая пыл жестокий волшебным искусством
Ныне бессильна сама пылкой любви избежать.
И заклятия я, и травы, и чары забыла;
Что мне богиня и что сила Гекаты святой!
И безрадостен день, и, бодрствуя в горькие ночи,
Сердцу печальному миг сладкого сна не найти.
В силах была усыпить дракона, себя же бессильна!
Каждому наши труды, видно, полезней, чем нам.
Тело, спасенное мной, разлучница – тварь обнимает,
Ей достаются плоды наших тяжелых трудов.
И, быть может, не раз, пред глупой кичася невестой,
И для пристрастных ушей милый слагая рассказ,
Нравы мои и лицо ты новой чернишь клеветою.
Пусть веселится, смеясь нашим порокам, она!
Пусть, насмехаясь, лежит высоко на пурпуре Тирском!
Скоро заплачет, и жар пламенем мой превзойдет!
Был бы лишь нож, да пламени пыл, да сок ядовитый, —
Неотомщенным никак наш не останется враг.
Если же, чудом, мольбы железное трогают сердце,
Речь недостойную, верь, нашей прослушай души.
Также тебя я молю, как часто меня умолял ты,
И не стыжуся к твоим робко ногам припадать.
Если тебе я гадка, детей-то хоть общих попомни, —
Станет невинных детей грубая мачеха гнать.
Дивно похожи они на отца; смущаясь их видом,
Только на них погляжу, чувствую влагу в глазах!
Вышними ныне молю и светочем пламенным деда,
Службой моей и детьми, милым залогом любви:
Ложе верни, за него ж безумная бросила столько,
С верностью слово сдержи, бедной заступником будь.
Помощи я не прошу от быков у тебя, от героев, —
Я не молю, чтоб змею злобную ты победил:
Только Язона хочу, которого я заслужила,
Кто предавался мне сам, с кем я детей родила.
Спросишь, – приданое где? – на поле мы том сосчитались,
Где ты распахивал новь, чтобы похитить руно.
Этот баран золотой, сверкающий золотом шерсти,
Наше приданое; ты нам не воротишь его.
Наше приданое – жизнь твоя и твоей молодежи.
Груды Сизифовых[169]169
  Сизиф – старинный царь Коринфа, знаменитый своим коварством.


[Закрыть] ты ль, низкий, сбираешь богатств!
То, что живешь, и с тобой невеста великая с тестем,
То, что меня обмануть можешь, все дело мое.
Скоро я, скоро их всех… но надо ль предсказывать кару?
Сколько безумных угроз гнев порождает в груди!
Гневу последую я; и, может, раскаюсь в поступке…
Каюсь и ныне, что муж мною неверный спасен.
Это ж увидит уж бог, мое возмущающий сердце.
Что-то великое мне тайная дума сулит.
 

XIII
Лаодамия

 
Мужу «спасение» шлет и молит, чтоб цели достигло,
Лаодамия,[170]170
  Лаодамия – Фессалийская царевна, жена Протезилая, первого из греков павшего под Троей.


[Закрыть] дочь древнего Гомона царств.
Медлишь ты, говорят, в Авлиде[171]171
  Авлида – беотийский город, место общего сбора греческих войск, направлявшихся под Трою.


[Закрыть] при ветре противном;
Где же ветер тот был, как ты бежал от меня?
Тут-то бы море должно противиться веслам бессильным,
Тут-то бы время кипеть гибельной ярости волн.
Больше б лобзаний тебе и больше дала я наказов,
Ведь еще много сказать я бы хотела тебе.
Нет, улетел ты стремглав и, парус твой в море манивший,
Милый одним морякам ветер свистал, а не мне.
Ветер был морякам угоден, жене неугоден:
Вмиг из объятий моих вырвался Протезилай.
Я наставленья свои обрываю, не кончивши речи,
Силы едва я нашла вымолвить грустно: «прости»!
Бурно Борей налетел, схватил паруса и напружил,
И далеко от меня Протезилай исчезал.
Любо мне было глядеть, покуда возможно, на мужа
И за тобой далеко следовать взором своим.
Уж и тебя не могла, так парус твой видеть могла я,
И к дорогим парусам долго прикован был взор.
Но когда уж и ты, и парус исчезнул летучий,
И, куда ни взгляну, – море и море кругом,
Свет погаснул с тобой, и в мрак густой без кровинки
Я повалилась без сил, слабых не чувствуя ног.
Свекор насилу Ификл, насилу Акает[172]172
  Акает – отец Лаодамии.


[Закрыть] престарелый,
Грустная мать наконец свежей водой подняла.
Нежной услуга любви, но горькая сердцу услуга!
Я рассердилась, что мне, бедной, нельзя умереть.
Только в сознанье пришла, вернулись и муки с сознаньем,
В чистую душу любовь к мужу вонзилась стрелой.
Уж и не думала я давать расчесывать косы,
Радости пет – золотой тело одеждой покрыть.
Как виноградным копьем Двурогого тронута бога,[173]173
  Двурогий бог – Вакх.


[Закрыть]
Я и туда, и сюда в диком безумьи мечусь.
Если ж сойдутся порой Филакийские[174]174
  Филака – Фессалийский город, столица Протезилая.


[Закрыть] жены и скажут:
«Что ж, Лаодамия, в свой царский оденься наряд!» —
Нет, не жене щеголять в окрашенном пурпуром платье,
Мужа покуда томит под Илионом война.
Мне ль заплетать волоса, а шлемом он голову давит?
В новых одеждах ходить, мужу в тяжелой броне?
Сколько могу, нищетой твоим подражать я невзгодам
Буду, и годы войны в горькой тоске проведу.
О ненавистный Парис, родне-же на горе красавец,
Столько ж бессильный будь враг, сколько коварный был гость.
Лучше бы ты красоту похулил Тэнарской хозяйки,[175]175
  Тэнар – город в Спарте. Тэнарская хозяйка – Елена.


[Закрыть]
Или твоя красота ей не пришлась по душе.
Ты ж, за беглянку – жену так много трудов предпринявший,
Скольким на слезы пошел мстителем ты, Мевелай!
Боги, молю вас, от нас отстраните знаменье злое, —
Пусть воротившийся муж жертвует Зевсу доспех.
Но трепещу, чуть придут на память зловещие войны;
Катятся слезы, что снег, тающий в жарких лучах.
Илион, Тенедос, Симоис, и Ксанфос, и Ида, —
Право-же звуком одним эти страшны имена!
Ах, не посмел бы украсть, когда бы не чувствовал силы,
У Менелая Парис: ведал он силы свои.
Так и пришел, говорят, красуяся золотом пышным,
И принося на себе много Фригийских богатств,
С войском и с флотом, с каким жестокие войны ведутся;
Царства немалая часть шла за Парисом во след.
Этим то, знать, и пленил тебя он, сестра с близнецами,
Ледина дочь; и для нас это же гибельный знак.
Гектора, чуждого мне, боюся; Парис же хвалился,
Что кровавой рукой Гектор в сраженье ведет.
Гектора, кто б он ни был, берегись, коль тебе дорога я,
В памяти сердца навек Гектора имя заметь.
Но, избегая его, бежать и других не смущайся,
Думай, что в войске Троян тысяча Гекторов есть,
И всегда говори, едва приготовишься к бою:
«Так Лаодамия мне жизнь наказала беречь».
Если Трое судьба упасть от Аргосского войска,
Пусть и падет, только ты тело от ран сохрани.
Пусть Менелай на врагов стремится и бьется отважно:
Из середины врагов должен он вырвать жену.
Дело не в этом твое, ты только для жизни сражайся,
Чтоб воротиться потом к милой на нежную грудь.
Вы, Дарданиды, его из стольких врагов пощадите,
Чтоб у него из груди кровь не струилась моя.
Разве пристойно ему со сталью сбегаться нагою
И на враждебных бойцов буйную грудь устремлять?
Много он может сильней, поверьте, любить, чем сражаться.
Войны, достаньтесь другим! Протезилай мой, люби!
Я, признаюсь, отозвать хотела, и сердце просилось,
Но онемели уста в страхе пред знаменьем злым:
Только хотел ты из врат отцовских выступить к Трое,
Вдруг и споткнулась нога, – горестный знак, – о порог.
Это приметила я и с тайным промолвила стоном:
«Будь возвращения в том знаменье мужу, молю!»
Это припомню тебе, чтоб ты на войне поберегся, —
Милый, по ветру развей весь мой мучительный страх.
Также не знаю, кого неправедный ров назначает,
Кто по Троянской земле первый из Греков пройдет.
О, несчастная та, кто первая мужа оплачет!
Боги, не дайте ему в битве стремительным быть!
Слушай, из тысячи пусть корабль твой тысячным будет
И позади остальных слабую пенит волну.
Также напомню и то: последний спускайся на сушу, —
То не отцовской земли берег, чтоб очень спешить.
Вот возвращаясь, корабль гони парусами и греблей,
И на родном берегу скорой ногою вставай!
Скроется ль радостный Феб, высоко ль встает над землею,
Ты мне при свете печаль, ты моя дума в ночи;
Ночью сильней, однако, чем днем: ночь девам отрадна,
Если на милой руке шея покоится их.
Тут на ложе пустом ищу я лживых видений, —
Истинной нет у меня, ложная радость мила.
Но почему предо мной так бледен проходит твой образ,
И почему на твоих жалобы слышу устах?
Мигом мой сон отлетит, с молитвой спешу к изваяньям,
Нет алтаря, чтоб с него жертвенный дым не вставал;
Жгу фимиам, и слезами кроплю, и светит под ними, —
Так обагренный вином пламень взвивается вверх.
Скоро ли свижусь с тобой и жадной рукой обнимая,
Я ослабею сама от своего торжества?
Скоро ль, на ложе одном спокойно со мной сочетавшись,
Славные подвиги ты прошлой припомнишь войны?
И повествуя про них, хоть слушать отрадно мне будет,
Много лобзаний срывать станешь и много давать.
Сладко на них и не раз замедлятся беглые речи,
Но торопливей вослед нежной цезуре рассказ.
Только же вспомнится вновь и Троя, и ветры, и море,
Ужас опять победит грозный отраду надежд.
Сердце и тем смущено, что ветры препятствуют флоту
Выйти, но вы по волнам бурным хотите лететь.
Кто ж и родимой земли достигнет по чуждому ветру?
Вы же от родины вдаль мчитесь по грозным волнам!
К милому городу сам Нептун не дает вам дороги.
Что же стремитесь? Вернись каждый в жилище свое!
Что же стремитесь, куда? Враждебных послушайте ветров:
Это не случай пустой, это запрет божества.
Кроме развратницы злой, чего вы добьетесь войною?
О, поверните назад, если не поздно, ладьи!
Что ж я? Назад ли зову? О нет, будь бессилен, призыв мой!
Ветер попутный, повей им на спокойную гладь!
Доля завидная жен Троянских: те сами увидят
Скорбную гибель своих, и недалеко их враг.
Там новобрачной рука покроет могучему мужу,
Голову шлемом и даст варварский в руки доспех;
Даст доспех и, давая доспех, прильнет с поцелуем,
И отрадна равно будет услуга двоим;
Мужа проводит потом, накажет скорей воротиться,
Скажет вдогонку: «Доспех Зевсу назад принеси!»
Тот же, с собой унося советы недавние милой,
Будет оглядчив в бою, будет про дом вспоминать.
Снимет за битвой она ж и щит, и шишак ему снимет,
И утомленный боец к нежной приляжет груди.
Мы же – в неведеньи мы; нас трепет признать заставляет
Все, что случиться могло б, уже случившимся впрямь.
Но пока на войне в ином ты сражаешься мире,
Воск предо мною черты воспроизводит твои.
К этому с ласками я, к нему с назначенной мужу
Речью бросаюсь, его в жарких объятьях держу.
Верь мне, не только глядеть на этот возможно мне образ:
Слово лишь воску придай, – Протезилай пред тобой.
Им я любуюсь; его обнимаю вместо супруга,
Жалобно с ним говорю, точно-б ответить он мог.
О, возвращеньем и телом твоим, моими богами,
И сочетающим нас факелом брачной любви,
О, заклинаю и той, которою мне бы седою
Видеть, которую ты в дом бы принес, головой, —
Спутницей я бы пошла за тобою, куда ты ни кликнешь,
Если – боюсь я, боюсь! – если в живых ты еще.
Малым в последних строках советом закончу посланье:
Побереги ты меня, побереги ты себя!
 

XIV
Гипермнестра

 
Шлет Гипермнестра[176]176
  Гипермнестра – младшая из пятидесяти Данаид, одна спасшая от смерти своего мужа, в то время как остальные ее сестры, по воле отца Даная, убили своих мужей, сыновей Египта, в самую брачную ночь.


[Закрыть] письмо из стольких единому братьев, —
Прочие пали толпой по преступлению жен.
В доме сижу взаперти, тяжелой окована цепью,
И наказанью тому нежное сердце виной.
В том, что не смела рука пронзить твое горло железом,
Я виновата, хвалой было б к убийству дерзнуть.
Лучше ж виновною быть, чем этим отцу полюбиться;
Каяться ль, если рука не погружалася в кровь?
Жги нас, родитель, огнем, которого мы не сквернили,[177]177
  Которого мы не сквернили – т. е. огня бранных факелов, имевших символическое значение теплоты и искренности супружеского чувства.


[Закрыть]
Факелы в очи кидай, наш озарявшие брак,
Или мечом обезглавь, не в пору нам отданным в руки,
Чтобы жену погубил мужем избегнутый рок, —
Но не добиться тебе, чтоб наши уста, умирая,
«Каюсь» – промолвили. Нет! Чистому каяться в чем?
Кайся в злодействе, Данай, и сестры жестокие, кайтесь, —
Этот пристоен конец всем нечестивым дедам.
Ужас припомнить душе ту ночь, оскверненную кровью,
И возбраняет руке трепет внезапный начать.
Эта ль, мечтал ты, рука исполнит убийство супруга.
О пролитой и не мной крови робею писать.
Все ж попытаюся я. Чуть сумерки обняли землю,
Доля последняя дня, первая ночи была,
Вводят сестер – Инахид[178]178
  Инах – речной бог и первый царь Аргоса, предок Даная.


[Закрыть] под славную кровлю Пелазга,
Вооруженных к себе свекор невесток ведет.
Всюду сияют кругом обвитые златом лампады,
На оскорбленный алтарь[179]179
  Алтарь оскорблен, конечно, тем избиением, которое при нем замышляется.


[Закрыть] ладан безбожный кладут.
Кличет толпа: «Гимен, Гименей!» – но бежит от призывов,
И Громовержца сестра город оставила свой.
Вот, ослабев от вина, под звучные спутников блики
Свежих венками цветов влажные кудри покрыв,
Весело к спальням своим, – и к спальням, и к гробу несутся
И на постели падут тяжко – к могильному сну.
Отяжелев от вина и пищи и сна, возлежали,
И беззаботно царил в Аргосе тихий покой; —
Мне же казалось, – кругом умирающих слышатся стоны…
Стоны и слышала я, час роковой наступил.
Кровь отливает, и жар, и тело, и мысль оставляет,
Похолодев, на своем ложе я новом лежу.
Также, как легкий зефир колосья тонкие зыблет,
Также, как вихрь ледяной тополя кудри крутит,
Также и более я дрожала. Ты спал безмятежно:
Сок усыпительный был в поданном мною вине.
Ужас развеяло мой отца приказание злого;
Я подымаюсь, беру меч задрожавшей рукой.
Лгать я не стану тебе: три раза я меч подымала,
Трижды, неловко подняв меч, упадала рука.
К горлу приблизила я, – дозволь откровенно признаться, —
Е горлу приблизила я острую сталь к твоему.
Только я страх, и любовь мешали жестокому делу,
И трепетала рука чистая казнь совершить.
Пурпур одежд растерзав своих, растерзавши и косы,
Так я промолвила тут шепотом легким к себе:
«О Гипермнестра, жесток отец твой! родителя волю
Выполни! Братьям вослед пусть погибает и он.
Женщина, девушка я, природой мягка и годами,
К слабым рукам не пристал этот жестокий снаряд.
Ну же, покуда лежит, последуй решительным сестрам,
Уж, вероятно, у всех мертвыми пали мужья.
Если могла бы рука вот эта свершить убиенье,
Кровью своей госпожи побагровела б она.
Казни достойны ль они, хоть дядиным царством владели,[180]180
  Отец женихов, Египет, и отец невест, Данай, были родными братьями.


[Закрыть]
Царством, которое дать надо же чуждым зятьям?
Даже пускай и стоят того; но мы в чем виновны,
И за какую вину чистой мне быть не дают?
Что мне в железе твоем? Что девушке в бранных доспехах?
К этим рукам пристает более прялка да шерсть».
Так-то я плакалась там, и слезы лились за речами,
И из очей у меня пали на тело твое.
Ты ж объятий искал и, сонные двигая руки,
Чуть не поранил себе пальцев об острую сталь.
Я уж боялась отца и рабов отцовских, и света,
И сновиденья твои речь разгоняла моя:
«Встань, пробудися, Белид,[181]181
  Бел – Египетский царь, отец Даная и Египта.


[Закрыть] из стольких оставшийся братьев!
Не поторопишься – ночь вечною станет тебе».
В ужасе ты поднялся; убегает сонная слабость.
В робкой девичьей руке видишь безжалостный меч.
Спрашивать стал ты, а я: «Беги, пока ночь позволяет.
Пользуйся мглою ночной! В бегство! – а я остаюсь».
Утро настало, – Данай зятьев, от убийства погибших,
Пересчитал; одного там не хватало тебя.
Гневный от этой одной утраты в родственной смерти,
Горько жалел он, что кровь мало еще пролилась.
Нас увлекают от ног отцовских и, за косы взявши, —
Вот и награда моей нежности, – прямо в тюрьму.
Знать, пребывает с тех пор Юнонина злоба, с которых
Стала коровой жена, стала богиней потом.[182]182
  Ио, дочь Инаха, упомянутого в примечании к 23-му стиху, возлюбленная Зевса, превращенная за то мстительной Юноной (Герой) в корову. После долгих мучений и скитаний, Ио получает в Египте прежний вид и затем сливается, в народном поклонении, с богиней Изидой.


[Закрыть]
Иль недостаточна казнь: замычала нежная дева,
И красотою былой бога бессильна прельстить.
Новая телка стоит у берега влаги родимой[183]183
  У берега влаги родимой – как указано, Инах был речным богом.


[Закрыть]
И в отцовских волнах видит рога не свои;
Плакать пытались уста, – одно вырывалось мычанье.
Страшен и облик ей свой, страшен и голоса звук.
Бедная, что вне себя дивишься ты собственной тени?
Полно на теле ином новые ноги считать!
Ты, красота, и сестру пугавшая вышнего бога,
Ветками голоду больной, дерном спешишь утолить;
Пьешь из потока, глядишь на свою в изумленьи наружность,
От ополчивших тебя ж раны боишься рогов.
Ты, столь недавно еще и Зевса достойная дева
Светлым богатством, падешь голая к голой земле.
И по морям, по странам, у рек блуждаешь родимых;
Море и реки дают, страны дорогу тебе.
Но для чего же бежать, по долгим затонам блуждая?
Уж не спастися, Ио, от своего же лица!
Что ж, Инахида, спешить? Сама и бежишь ты, и гонишь,
Ты себе спутнику вождь, ты ж и сопутник вождю.
Нил, рукавами семью вливаясь в открытое море,
Облик коровы лишь он снимет с безумной с тебя.
Что говорить о былом, которое древность седая
Передает? И моим плакать досталось годам.
Войны родитель ведет и дядя. Из царства, из дома
Нас изгоняют. На край мира изгнанницам путь.
Тот, беспощадный, один и троном, и царством владеет;
С нищим мы все стариком нищею бродим толпой.
Братьев из целой толпы ничтожная часть остается,
И по убитым равна, и по убийцам тоска.
Сколько братьев моих, и сестер погибнуло столько ж;
Грустные слезы мои обе примите толпы!
Жив ты, за это меня хранят для мучительной казни;
Что же преступник узрит, если винят за добро,
И, лишь сотая часть недавно в толпе однокровной,
Бедная, встречу я смерть, с братом единым в живых?
Если ж хранишь ты, Линкей, о нежной сестре попеченье,
И по достоинству ты ценишь услуги мои,
Иль помоги, иль смерти предай, отжившее ж тело
Хоть потаенно покрой сверху гробницей святой,
Кости мои схорони, в слезах омытые верных,
И на гробнице моей краткую надпись оставь:
«Здесь Гипермнестра лежит: любви недостойная плата!
Брата от казни спасла, казнь потерпела сама».
Больше хотелось писать; но пала под тягостью цепи
Наша рука, и прогнал силы последние страх.