Текст книги "Роман с президентом"

Автор книги: Вячеслав Костиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Президент крепко пожал мне руку, жестом пригласил идти за ним.

Короткий этот маршрут был хорошо известен мне. Рядом с торжественным Екатерининским залом, где президент принимал послов и зарубежных гостей, находится более скромный Кавалергардский зал. Обычно, пока президент бывал «на мероприятии», здесь дожидалась охрана. Тут же, в уголке, как правило, в стороне от других, – несколько офицеров в темной флотской форме, по-особому подтянутые и строгие, – так называемая «кнопка»: хранители небольшого черного чемоданчика с кнопкой ядерного пуска. Они как-то по-особому незаметно присутствовали всюду, где бывал президент, – в самолете ли, на пароходе, на прогулочной яхте в Эгейском море, на военных учениях, в Кремле или за городом, в условиях, приближенных к шашлыку, – всюду они находились на расстоянии нескольких шагов от президента, умея быть при этом совершенно незаметными. Я не помню, чтобы они когда-либо смешивались с другими людьми из постоянного окружения президента. Ни разу не видел, чтобы кто-то из них держал в руке рюмку. Их отличает даже внешность: подтянутые, сухопарые – в отличие от многих охранников, которые как-то удивительно быстро разрастаются вширь, начинают лосниться от жирка. Особенно меня поражал «прикрепленный» В. Баранникова, – казалось, что его специально откармливают на убой. Как он проходил в дверь самолета, для меня до сих пор остается загадкой.

После Кавалергардского зала есть проход через зал бывшего Верховного Совета в небольшое помещение, находящееся как бы за спиной этого некогда самого престижного зала СССР. Выстроенный по распоряжению Сталина на месте двух разрушенных исторических залов, этот, похожий на большую конюшню, был свидетелем, пожалуй, самых жестоких и трагических минут из жизни президента Ельцина, когда он вступил в схватку с бывшим Верховным Советом и его спикером Русланом Хасбулатовым.

Ко времени моего прощания с Б. Н. Ельциным зал был совершенно пуст, из него были уже вынесены все кресла, демонтирован президиум, откуда залом управлял Руслан Имранович. И только огромная, из полированного гранитного монолита скульптура Ленина все еще властвовала над опустевшим пространством, напоминая о блеске и нищете былых времен. Теперь она была задрапирована серой холстиной. В свое время, по рассказу М. И. Барсукова (прекрасного, кстати сказать, знатока кремлевской истории), для того чтобы поставить скульптуру Ленина в зале, пришлось сломать часть стены настолько огромной она была. Теперь возникла та же проблема, только с обратным вектором: как убрать это по-своему уникальное произведение искусства. Распиливать скульптуру не позволяло какое-то внутреннее чувство такта. Так и стоял некогда возведенный в ранг божества Владимир Ильич Ленин, ожидая своей участи, которая теперь была исключительно в руках коменданта Кремля.

Как раз за спиной Ленина имелось несколько комнат, где в прежние коммунистические времена собирались в перерыве заседаний Верховного Совета члены всесильного Политбюро. Отсюда имелся (и имеется) отдельный лифт, ведущий в потаенный кремлевский дворик, откуда незаметно отъезжали советские лимузины, чтобы взять курс на ближайшие партийные дачи.

Здесь, в этих комнатках, мы, несколько помощников президента, с затаенным дыханием ожидали исхода борьбы президента с Верховным Советом и его лидером Русланом Хасбулатовым. Именно здесь я увидел такого непривычного для меня Ельцина, когда он во время процедуры импичмента явился вдруг в облике прежнего, непричесанного, «свердловского» Бориса Ельцина и своим видом и речью до смерти напугал депутатов. Об этом, впрочем, потом…

Сейчас же, когда мы вошли в потаенную комнату, нас ждал длинный стол с уже готовой закуской, и знакомый официант копошился с бокалами в уголке. Все эти помещения – всего три комнаты, оснащенные всеми видами связи, почему-то именовались «зоной». Кроме президента и приглашаемых им лиц, сюда никогда и никого не впускали.

Президент сделал приглашающий жест, и мы оказались за столом: Борис Николаевич, А. В. Козырев, присутствовавший на церемонии вручения верительных грамот, А. Коржаков, М. Барсуков и я. Президент указал мне место напротив себя, подчеркнув тем самым характер церемонии. На столе стояла обычная «президентская» закуска: немного икры, бутерброды с ветчиной, пирожки, конфеты. Ничего экстравагантного.

– «Зеленая» есть? – спросил президент, обращаясь к официанту. Под «зеленой» разумелась водка «Тархун» на травах, придававших ей приятный свежий аромат и чуть зеленоватый цвет.

«Зеленой», как ни странно, не оказалось. Была водка «Гжелька», но от нее президент почему-то отказался.

– Есть хороший коньяк – «Мартель», – сказал Коржаков.

– Ну что же, давайте коньяк, – вздохнул президент. – Костиков у нас «француз», ему это, наверное, понравится, – заметил он, имея в виду то, что я довольно долго работал во Франции.

Он сказал первый тост – долгий, длинный, тост – воспоминание и размышление, в традициях русских застолий. Разумеется, в нем была и некая формальная часть с учетом ритуала прощания, с неизменным преувеличением достоинств человека, которого провожают. С долей иронического лукавства, зная, что в это никто не поверит, и вместе с тем с привычной президентской убежденностью и пафосом Борис Николаевич говорил о том, на какой важный дипломатический пост меня «выдвигают». Все понимали, что Борис Николаевич устраивает столь любимый им «домашний театр», где главным и, чаще всего, единственным действующим лицом оказывался сам президент.

В этом спектакле был, впрочем, и подтекст, который не замедлил подчеркнуть сам президент, сказав, что он не возражает, если факт этого застолья станет известен публике. Видимо, ему хотелось опровергнуть те комментарии прессы, где говорилось о моей отставке как об опале, которая, возможно, начинает широкую кадровую чистку демократов в президентском окружении.

– Имейте в виду, Вячеслав Васильевич, – несколько раз повторял президент, – что это не опала. Вы скажите там, что вы с президентом простились нормально… ну, выпили, как положено, понемногу. Пусть пишут…

Тут президент затронул достаточно болезненный для него сюжет, связанный с тем, что пресса очень уж фокусировала внимание на рюмочной стороне его жизни.

– Я думаю, что ваши друзья-журналисты нас правильно поймут.

Потом слово дали мне. Большой оригинальностью мое выступление не отличалось.

Уже несколько недель я не ходил на службу. Формально я стажировался в Министерстве иностранных дел. Но я чувствовал себя чужим в этом помпезном, сталинской архитектуры здании. Встретили меня там внешне радушно, но я кожей ощущал некий холодок и настороженность. Это было естественно. В МИДе всегда с неприязнью относились к пришельцам со стороны, и для этого у карьерных дипломатов было достаточно оснований. В течение многих десятилетий в МИД «приписывали» в качестве послов чины высшей партийной номенклатуры. И было далеко не редкостью, когда какой-нибудь бывший завотделом сельского хозяйства из ЦК КПСС вдруг становился, оставляя за спиной карьерных дипломатов, «крупным специалистом» в международных делах. Это раздражало. В моем приходе из президентских структур на высокую дипломатическую должность видели опасное возобновление былой практики.

Была, видимо, и еще одна причина. Несколько натянутые отношения с тогдашним министром иностранных дел А. Козыревым. Поначалу мы были в хороших отношениях, и формально они сохранились до конца. Мы многократно виделись и беседовали в заграничных поездках. Нас внутренне связывало то, что мы оба принадлежали к демократическому лагерю. Трещина наметилась, когда, будучи пресс-секретарем президента, я занял довольно жесткую позицию по поводу расширения НАТО на Восток, не скрывал этой позиции и несколько раз выступал в прессе. Сам А. Козырев смотрел на это очень «косо». Но по нюансам отношений, по доброжелательности других мидовских работников, в том числе заместителей министра, я чувствовал, что моя позиция вызывает скорее уважение. Видимо, в МИДе многие понимали ущербность практиковавшейся при А. Козыреве «дипломатии улыбок». Доброе отношение МИДа мне очень помогло при короткой работе послом в Ватикане. Но наши личные отношения с А. Козыревым серьезно пострадали, и перед моим отъездом в Ватикан Андрей Владимирович даже не встретился со мной, что противоречит протокольной практике. Насколько мне известно, он «намекнул» и на нежелательность присутствия руководства МИДа на презентации моей книги «Дни лукавы», которая проходила за несколько дней до отъезда в Ватикан. Намек министра был понят, и на презентацию не пришел ни один из приглашенных. Присутствовавшие на презентации многочисленные журналисты много иронизировали по этому поводу. Все это оставляло не лучшее впечатление о системе отношений, которую создал в МИДе демократ А. Козырев. Но должен признаться, что именно после того, как у меня обострились отношения с Андреем Владимировичем, многие, в том числе и высокопоставленные работники МИДа, стали проявлять ко мне повышенную доброжелательность. Эта доброжелательность не исчезла, а скорее укрепилась и после того, как новый министр иностранных дел Е. М. Примаков вынужден был, по прямому указанию Ельцина, отозвать меня из Ватикана. Я благодарен им за это.

В этой связи, кстати, вспоминается еще одна любопытная деталь. В течение долгого времени у меня были добрые отношения с посольством США в Москве. Я хорошо знал бывшего американского посла Р. Страусса, бывал на всех приемах в его резиденции «Спассо-хаузе». Отличные отношения были с американскими журналистами, аккредитованными в Москве. Но, как только я заявил о своей более чем прохладной позиции в отношении расширения НАТО на Восток, все изменилось. Меня перестали замечать, а в американской прессе тотчас же появились негативные оценки моей работы и даже личные выпады. Вот вам и знаменитая независимость американской прессы. Кто-то в Госдепартаменте дернул за ниточку, и начались другие танцы.

Тем временем мой отъезд в Ватикан задерживался: мне, на удивление долго, не давали агреман, несмотря на заверения папского нунция (посла Ватикана в России) Джона Буковского в том, что это дело нескольких дней. Позднее мне дали понять, в чем причина задержки. Тот же самый человек, который делал на меня доносы в Кремле, накляузничал и в Ватикан, используя имевшиеся у него связи. Я был представлен как аморальный человек, имеющий склонность к «вакхическому» образу жизни. Для Ватикана, с его особой чувствительностью к моральным аспектам, это было немаловажно, и тогда соответствующие службы запросили через польского посла в Москве информацию о деталях моей семейной жизни. После того как были получены успокоительные сведения, агреман был выдан. Видимо, с учетом не совсем удобной ситуации, в которую был поставлен Ватикан, об этой новости мне сообщил папский нунций, и только через несколько дней я получил официальное извещение из МИДа.

Формальное превращение пресс-секретаря президента в дипломата завершилось в конце мая. Я хорошо запомнил дату – 27 мая. Вечером мне позвонил Юрий Батурин и сказал, что президент подписал два указа № 526 и № 528 – один о назначении меня представителем России в Ватикане, а другой о присвоении мне ранга Чрезвычайного и Полномочного Посла.

Этот день я хорошо запомнил еще и потому, что с утра был расстроен одним обстоятельством. На улице, узнав меня, со мной заговорил совершенно незнакомый человек. Стал говорить, как правильно я поступаю, что ухожу из Кремля.

– Вы просто спасли себя! Да-да, именно спасли, и здоровье, и, может быть, даже жизнь.

И он стал рассказывать мне, что хорошо знает Б. Н. Ельцина, поскольку работал с ним и в Свердловске, и в Московском горкоме КПСС.

– От него никто не уходит здоровым, – убеждал меня незнакомец. – У него такое свойство – вытянуть из человека все нервы и силы и потом выбросить на угольный двор, как перегоревший шлак. Если у вас есть друзья среди помощников, предупредите их.

Очевидно, это был один из яростных противников Ельцина. К сожалению, по ходу времени их становилось все больше и больше.

Дело, разумеется, не в том, что Б. Ельцин у кого-то вытягивал жизненную энергию, хотя, как говорят ученые, явления энергетического вампиризма существуют. Дело в том, что при тогдашней немногочисленности штата помощников президента на них ложилась огромная психологическая и физическая нагрузка. Работать приходилось по двенадцать часов, включая субботу. Я чувствовал по себе, что превращаюсь в раздражительного, мрачного типа, что в общем-то не свойственно мне по натуре. Моя дочь Даша, наблюдая мою «эволюцию», не раз говорила мне: «Папка, плохая у тебя работа, плохая!»

Говорят, чтобы сбросить психологическую усталость, полезно заниматься спортом. Когда я начал работать в Кремле, многие советовали мне начать играть в теннис, поскольку им увлекался президент, но я так и ни разу не взял в руки ракетку. Надо сказать, я совершенно неспортивный тип. Моим любимым спортом были и остаются длительные пешие прогулки. Так вот: в последние месяцы моей работы в Кремле мне все чаще приходилось сталкиваться на улице с неприятными ситуациями, когда озлобленные против Ельцина люди останавливали меня и высказывали все, что они думали о президенте. Несколько раз выяснение отношений чуть было не дошло до рукоприкладства. К 1995 году настроение людей на улице заметно изменилось. Тогда меня поздравляли с назначением. Теперь же я все чаще ощущал неприязнь к себе как к невольному «соучастнику режима». Иногда мне выказывали сочувствие как человеку, вынужденному играть несвойственную ему роль. Одна женщина, прежде бывшая, по ее словам, яростной «ельцинисткой», теперь, встретив меня возле церкви на улице Герцена, что напротив Большого зала Консерватории, убеждала меня: «Это ваш ангел-хранитель уводит вас из Кремля». Я часто вспоминаю эту фразу. Не забывая, впрочем, о другом: о том, что к Ельцину меня привела судьба. Так и вертится в голове эта формула – «привела меня судьба, а уводит мой ангел-хранитель».

Глава 2
Дорого в Кремль. Первые трудности

В Кремль меня привел Михаил Полторанин. Ранее мы оба работали в агентстве печати «Новости» политическими обозревателями. В Москве в конце 80-х – начале 90-х годов была совершенно особая атмосфера политического и эмоционального подъема. Казалось, все дышало воздухом свободы. Как грибы после дождя росли политические клубы, объединения, газеты, зачатки партий. Процветала публицистика. Журналистские имена создавались на глазах. Я начал сотрудничать с журналом «Огонек». Главным редактором был один из «прорабов» перестройки и гласности Виталий Коротич. Огоньковские публикации сделали мое имя заметным в радикально-демократических кругах Москвы, среди столичной интеллигенции. «Блеск и нищета номенклатуры», «След от шляпы Ю. О.» (о Мартове и меньшевиках), «Колыбельная для крошки Цахеса» – одна из первых антиленинских публикаций, – вызывали гром и молнии идеологического отдела ЦК КПСС. Меня постоянно приглашали на демократические «тусовки», а когда подошло время выборов в Верховный Совет, сразу несколько крупных организаций предложили выдвинуть мою кандидатуру в депутаты. Но политическая деятельность меня тогда не интересовала, карьерных амбиций у меня никогда не было. Впрочем, политика постоянно настигала меня.

В то время в моду вошли «Круглые столы» с участием новых политических фигур, и мне как политическому обозревателю АПН время от времени приходилось их вести. На один из таких «Круглых столов» мы пригласили нескольких представителей только что возникшей тогда Либерально-демократической партии России. После политической монополии КПСС и унылого одноголосия это было ново, необычно. Мы все тогда только мечтали о многопартийности, и появление ЛДПР, хотя оно и сопровождалось слухами о ее связях с КГБ, встретили с тревожной радостью. Тогда я впервые и познакомился с В. Жириновским. Надо сказать, что в то время он произвел на меня скорее хорошее впечатление. Горячо и умело полемизировал, был резковат, но без хамства. У него еще не было жирка, демагогия присутствовала, но еще не была «без берегов». Ходил он тогда без охраны и дорожил каждым приглашением. Надо сказать, что у Жириновского неплохая память, и позднее, когда я уже работал пресс-секретарем и мне приходилось сталкиваться с ним, он неизменно шутливо звал на работу к себе. Он уже был уверен в себе, уверен в своей неотразимости. Стилистика его изменилась. Он мог позволить себе любую бестактность.

Помню, как на торжественную церемонию подписания Договора о гражданском согласии в Георгиевском зале Кремля он пришел с двумя бутылками только что выпущенной водки «Жириновская». Завернуты они были в газету. Увидев меня, подошел как к знакомому. «Вот, хочу президента угостить. Ему понравится. И вообще нам надо с ним выпить и обо всем договориться. Почему он не хочет встретиться со мной? Я один понимаю Ельцина», – говорил он, поглядывая по сторонам и явно надеясь на внимание тележурналистов. У него был просто дар влезать в телевизионный кадр.

Вечером того же дня в Кремлевском Дворце съездов проходил большой прием по случаю подписания Договора. Договор этот дался с огромным трудом, и все были преисполнены надежд на гражданский мир. Настроение царило приподнятое, торжественное. За центральным столом сидели Б. Н. Ельцин, В. С. Черномырдин, С. А. Филатов, Патриарх Алексий II. Среди приглашенных были и лидеры оппозиционных партий. Все это тоже казалось новым, необычным.

Появился Жириновский. За ним шел охранник с целым ящиком водки. Я, надо сказать, удивился. Как он прошел? Вспомнился вопрос из старого фильма: «А если бы он нес патроны?» К президентскому столу, куда он направлялся, громко выкрикивая что-то, его не пустили. И тогда без всякого смущения Владимир Вольфович стал раздавать бутылки гостям. Настроение было у всех благодушное, и эта выходка была воспринята с разумной долей юмора.

Михаила Никифоровича Полторанина на этой, казавшейся такой дружеской «политической вечеринке» не было. К этому времени он уже отдалился от президента. Это очень огорчало меня. Они люди сходных характеров, близкого темперамента. Полторанин был настоящим политическим борцом, дуэлянтом. Для президента он был мощным информационным и пропагандистским тараном. Я до сих пор не пойму, что их, в сущности, развело. Возможно, Михаила Никифоровича подвел его необыкновенно острый, временами ядовитый язык. Некоторым его журналистским находкам можно просто позавидовать. Вообще это очень талантливый человек, с прекрасной жизненной и журналистской школой. Если он когда-либо сядет за книгу, то не поздоровится многим.

После провала путча 1991 года М. Полторанин, не занимая никаких административных постов, фактически руководил АПН. Однажды, как бы между прочим, он посетовал, что никак не может подобрать нового пресс-секретаря президента на смену ушедшему Павлу Вощанову. Я никак не прореагировал. Но где-то в голове идея засела.

Я никогда не относил себя к фанатичным сторонникам Ельцина. Но в августе 1991 года мне, как и многим моим друзьям, прошедшим через период «горбимании», пришлось испытать глубокое разочарование.

Проанализировав множество фактов, я пришел к внутреннему убеждению, что истинным вдохновителем путча был сам Горбачев, испугавшийся масштаба демократической волны. Горбачев, в сущности, был готов на номенклатурную контрреволюцию, чтобы скрыть свою неспособность двигаться дальше. Провал путча завершил номенклатурный этап демократической революции в России, связанный с именем Горбачева. Начинался другой этап – этап реальных реформ. Это вызвало огромный энтузиазм. Имя Ельцина повторяли все. В том числе и я.

Через неделю после нашей встречи с Полтораниным я совершенно осознанно спросил его, не нашли ли пресс-секретаря для президента? Михаил Никифорович, или, как мы его звали в АПН, Кефирыч, посмотрел на меня пристально и сказал просто: «Я понял».

А еще через несколько дней он известил меня, что говорил обо мне с Ельциным. Я приготовился к долгому ожиданию. Прошел месяц. В один из весенних уже дней мне позвонили из приемной первого помощника президента Виктора Васильевича Илюшина и предложили зайти. Разговор был чисто формальный. Рекомендация Михаила Полторанина в то время оказалась решающей. В какой-то степени это даже повредило моим будущим отношениям с Илюшиным. Он не любил, когда серьезные кадровые вопросы решались поверх его головы. Я ничем не был обязан ему, а это в его глазах снижало ценность «кадра». Я принес с собой свою недавно изданную книгу, надеясь показать «товар лицом». Книга была отложена в сторону, и я не помню, чтобы Виктор Васильевич хоть раз упомянул о ней. Я понял, что литературные достоинства в Кремле не в цене, и больше не утруждал себя.

И вскоре – первая встреча с президентом. Крепкое мужское рукопожатие. Проницательный и очень интенсивный взгляд небольших сероватых глаз. Никаких расспросов. Видимо, все необходимое Полторанин рассказал. Говорил, главным образом, президент. Из его слов я понял, что четкого представления о том, как должна работать пресс-служба, у него не было. Да он и не скрывал этого.

– Посмотрите, как там у американцев. Если нужно, съездите в США. Конечно, у нас другая страна, другой президент. Начинайте работать, по ходу дела разберетесь. Когда готовы приступить?

– Да хоть сегодня… Правда, сегодня тринадцатое число…

– Начинайте завтра, – усмехнулся президент. – Указ подпишу четырнадцатым мая. Подпишу сегодня…

Я вышел из кабинета. На меня смотрело несколько пар глаз: дежурные в приемной Бориса Николаевича. Никого из них я еще не знал. Позднее у меня с ними сложились хорошие отношения. Своими небольшими подсказками, ненавязчивым руководством они во многом облегчали нелегкую жизнь в Кремле. Казалось бы, мелочь: но узнать, прежде чем войти в кабинет, какое настроение у президента, – было очень важно. Иногда было лучше вообще не заходить…

– Не уходите, – попросил В. Илюшин и проскользнул в кабинет президента. Через несколько минут он вышел с листком бумаги. – Вот указ президента. Вы назначены. Поздравляю. – Он жмет мне руку. Окружающие начинают поздравлять.

Из Спасских ворот Кремля выхожу уже чиновником. Думал, что после разговора с президентом последует длительная процедура оформления. А тут выходите завтра…

Со смятенными чувствами пошел пешком на свое теперь уже бывшее место работы – в агентство печати «Новости». Самое поразительное было то, что весть о моем назначении обогнала меня. Когда я зашел в кабинет к своему начальнику, а скорее другу Володе Федосееву (царство ему небесное), в редакции уже знали об указе. Трещали телефоны: журналисты из газет и агентств уже требовали биографическую справку обо мне. Кто-то из редакционной молодежи побежал в ближайший магазин за бутылкой и неизменной колбасой. Было и радостно и грустно.

Прощай, свободная жизнь… На улице – проливной дождь. Может быть, к счастью. Но к какому непростому!

Нужно было осваивать и кабинетное, и политическое пространство. Никакого наследства мне предыдущий пресс-секретарь П. Вощанов не оставил. Пресс-службы не существовало. Был огромный кабинет метров тридцать в длину, и на столе сбоку целая батарея телефонов. Мечта номенклатурного чиновника. На одном из аппаратов надпись – «Президент». Как этим аппаратом пользоваться, я еще не знаю. Меня бросили в реку, не сказав, как грести. Видимо, это одна из примет кремлевской демократии. Могу себе представить, как при таком высоком назначении (я не просто пресс-секретарь, но и помощник президента) все было бы обставлено раньше. Наверное, существовал некий ритуал введения в должность. А тут ничего. Даже КГБ обошло меня своим вниманием. Только через несколько дней мне позвонил Дмитрий Румянцев, начальник отдела кадров Администрации президента, и сказал, что узнал о моем назначении… из газет. Надо бы оформиться… Пришлось задним числом заполнять анкеты, приносить фотографии.

Через пару дней позвонил и затем зашел Александр Васильевич Коржаков, начальник охраны президента. Это была его инициатива. Я о нем еще ничего не знал. Мне он показался доброжелательным, спокойным человеком. Глаза умные, с иронией. В то время газеты о нем почти не писали. Еще не был создан образ всесильного и коварного Малюты Скуратова, чуть ли не руководящего страной из-за спины президента… «Заходи в любое время», – сказал он. Внешне и тогда, и в последующие годы он всегда держался достаточно скромно. Никакого чванства или высокомерия я в нем не наблюдал. В то время он занимал крохотную неуютную комнатку неподалеку от приемной президента, основной достопримечательностью которой был огромный портрет Ельцина, принадлежавший кисти какого-то явно доморощенного художника. Во вкус своей огромной в последние годы власти (в том числе и в вопросах кадровых назначений) он входил постепенно, по мере того как обрастал могучими связями в правительстве, силовых структурах, в финансовой сфере. В последние годы он, за редким исключением, сам ни к кому из помощников не заходил, полагая, что ходить теперь должны к нему. Впрочем, и помощники к нему не ходили.

… Начал осваивать свой кабинет, который хранил память стольких имен и стольких теней. Когда-то здесь сидел Михаил Иванович Калинин, первый после революции «президент», Председатель ВЦИК. Потом многолетний руководитель советских профсоюзов Николай Шверник. Потом – Ворошилов, Брежнев, Подгорный, Дымшиц, – все имена, известные нам по советской истории. Последним здесь в советскую пору работал Александр Николаевич Яковлев, главный, как принято у нас писать, идеолог перестройки.

Прежде всего нужно было освоить телефон с многозначительной надписью «Президент». Никакого наборного устройства на нем не было. Стоило поднять трубку, и на другом конце провода отзывался Б. Н. Ельцин. Но президент мог быть занят или не расположен говорить. Кто-то из помощников президента разъяснил: нужно прежде позвонить дежурным Бориса Николаевича и «провести разведку», в кабинете ли он, не говорит ли с кем по телефону. И вообще, лучше знать, какое у шефа настроение. У президентского телефона особый зуммер, звук которого не спутаешь с другим.

– Борис Николаевич, слушаю… Добрый день.

Обращался президент к собеседнику по имени и отчеству. У него была прекрасная память. В том, насколько президент помнит людей, я убеждался неоднократно, но особенно ярко мне запомнился один случай во время поездки в его родной город Свердловск (ныне Екатеринбург).

Президент любил быструю езду и на хорошей дороге командовал водителю: «Выпрямляй, выпрямляй ногу!» – то есть жми на акселератор. Правда, дороги в России имеют свойство быть ухабистыми, и после авиакатастрофы в Испании ему приходилось думать о позвоночнике. Но на хороших прогонах мы на своих «Волгах» едва поспевали за мощными президентскими ЗИЛами. Только весной 1995 года Борис Николаевич несколько изменил своей изначальной «патриотической» установке – ездить исключительно на отечественных машинах – и пересел на специально сделанный для него в Германии «мерседес». Причина тут достаточно банальная, не говорящая в пользу нашего автостроения, – тяжелые ЗИЛы постоянно перегревались, особенно во время заграничных визитов в страны с более теплым климатом. В Индии шоферы чуть не плакали от бессилия.

Итак, в Свердловске президентский кортеж несся по городу, и вдруг резкое торможение. Выскакиваем из машин, бежим вперед: не случилось ли чего? Смотрим, Борис Николаевич, стоит на тротуаре и разговаривает с каким-то человеком, дружески держа его за руку. Оказывается, это бывший шофер Ельцина, который работал с ним, когда будущий президент был еще секретарем обкома. Увидев на улице знакомое лицо, президент велел остановиться. Пробравшись сквозь моментально окружившее президента кольцо горожан, я слышал, как он расспрашивает своего бывшего шофера о домочадцах, об общих знакомых, называя всех по именам.

Такие случайные встречи и разговоры, весьма характерные для президента той поры, обычно не попадали в хронику, так как журналисты, находившиеся в самом конце длинного кортежа, просто не успевали подбежать со своими камерами. Я неоднократно пытался изменить расстановку кортежа, исходя прежде всего из интересов самого же президента, но у службы безопасности свои установки.

В первые дни работы в Кремле было так много разрозненных впечатлений, что собрать их все вместе просто невозможно.

…Разбираясь в большом книжном шкафу с бумагами и книгами, оставшимися от предыдущего пресс-секретаря, я обнаружил первую «кремлевскую» тайну. Одна из секций шкафа оказалась фальшивой и скрывала дверь в комнату отдыха с отдельным выходом в коридор, прямо напротив входа в Музей-квартиру Ленина. В этой комнате отдыха оказался небольшой диванчик (очень пригодившийся в беспокойные ночи октября 93-го года), умывальник, закамуфлированный под гардероб, телевизор и невероятных размеров и тяжести сейф, оставшийся от сталинских времен. Он был настолько тяжел, что, когда я попросил передвинуть его, инженер корпуса сказал, что это делать опасно может провалиться пол в ветхом корпусе, построенном еще М. Ф. Казаковым в 1787 году как «здание судебных установлений». С тех пор несущие конструкции здания не менялись. Сейф был «с засыпкой», то есть между двумя слоями брони пространство было заполнено песком, что делало его несгораемым. Это внушало почтение. Однако второй экземпляр ключа хранился «где положено», так что сейф, в котором с 1960 по 1964 год Л. И. Брежнев хранил самые конфиденциальные бумаги, имел свойство быть совершенно прозрачным для тех, кому по долгу службы было положено бдить за дозволенными и недозволенными секретами. Кстати, о моем якобы сборе «компромата на президента». Где бы я его хранил? В сейфе? Это все равно что хранить секретные документы в аквариуме.

…Первые несколько дней работы в Кремле я обедал в столовой, которая попалась мне на глаза. Но потом сработал какой-то невидимый аппаратный механизм, и меня перевели в другую, где обедали помощники президента. Зав. столовой объяснила, кто за каким столиком и с кем сидит. По соседству столов можно было косвенно определить, кто с кем дружен, кто с кем в конфиденциальных отношениях. За столом В. В. Илюшина сидел начальник президентской канцелярии – Валерий Семенченко. Первые мои наблюдения меня не обманули. За отдельным столиком сидели «люди Руцкого», не смешиваясь с «людьми президента» (напомню, что была еще середина 1992 года). Вначале я не придал этому значения, но постепенно уяснил, что это не было случайностью. Руцкой, будучи вице-президентом и по статусу вторым человеком в команде президента, совершенно выпадал из этой команды. Сам он никогда в столовой помощников не обедал. Закуски ему приносили в кабинет. Вообще, случайностей в коридорах Кремля не бывает. А если вдруг возникала некая «случайность», то она была где-то запланирована.