Текст книги "Роман с президентом"

Автор книги: Вячеслав Костиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Власть находилась в растерянности, отчасти в параличе. Президенту Ельцину сегодня предъявляют много претензий в связи с октябрьскими событиями 1993 года. Демократы укоряют его в том, что он не проявлял достаточной решительности и последовательности для искоренения структур и корней коммунизма и слишком запустил ситуацию политикой уступок и компромиссов. Оппозиция обвиняет Ельцина в разгроме парламентаризма. Более того, раздавались призывы отдать Ельцина под суд.

А между тем, если бы не решимость Ельцина (даже пусть и запоздалая), если бы не его способность взять «грех на душу» и отдать приказ о привлечении армии к подавлению мятежа, демократический процесс в России был бы заморожен на многие годы, может быть на десятилетия.

В обществе после октября 1993 года существовал определенный консенсус в отношении лиц и партий, виновных в мятеже. От имени демократической интеллигенции это отношение четко сформулировал Алесь Адамович в своей знаменитой статье в «Московском комсомольце» – «Власть не должна валяться под ногами». Замечательный писатель, к сожалению, уже ушедший из жизни, говорил:

«Нюрнбергский суд впервые в истории утвердил до того не существовавшую юридическую норму – ответственность за подготовку и развязывание агрессивной войны. Прецедент существует, он теперь может быть использован, может работать на благо человечества. А вот подобной ответственности за развязывание (или попытку развязывания) гражданской войны пока никто не ощущает. Никого за это не судили. Так, может быть, суд над компанией, собранной в „Лефортово“, окажется именно таким прецедентом судить их прежде всего за это преступление, самое, возможно, опасное в наше время – за попытку спровоцировать, развязать, опираясь на определенные организации и силы, гражданскую войну. Такой статьи нет в наших законах? И у нюрнбергских судей той статьи не было: за подготовку и развязывание агрессивной войны. А вот в результате Нюрнберга защищающая человечество статья появилась. А не мог бы наш суд над мятежниками сделать такой же подарок человечеству – дать пример, прецедент кары за подготовку и провоцирование гражданской войны? Или духа не хватит, решительности?»

Эта публикация была обращена к президенту Ельцину.

14 октября в день публикации статьи мне позвонил Алесь Адамович и просил показать ее президенту. Зная нерасположенность Бориса Николаевича к чтению больших газетных материалов, я рассказал ему о сути предложения и аргументации А. Адамовича. Зачитал ему те абзацы, которые особо отметил сам писатель. Идея привлечения мятежников к суду за попытку развязывания гражданской войны, похоже, привлекла Ельцина. Он мне так и сказал: «Со слуха идея нравится». К сожалению, эта идея не получила никакого развития. А ведь ее реализация могла бы дать такой же результат, как при денацификации послевоенной Германии.

Я думаю, что главная ошибка Ельцина и его политического окружения состояла в том, что вся сила ударов была направлена именно против Советов, Верховного Совета. Проявилось трагическое непонимание того, что сами Советы являлись лишь фасадом, вывеской куда более мощной коммунистической системы, сохранившей не только свои организационные структуры по всей России и в ближайшем зарубежье, но, судя по всему, и огромные денежные средства. Операция по смене системы власти, если использовать медицинскую терминологию, была проведена нечисто. Ельцин ликвидировал опухоль, но остались метастазы.

* * *

Последовал ряд мер, безусловно необходимых, но имевших скорее символический, нежели политический характер. Были подписаны указы президента Российской Федерации «О Государственном гербе», «О Государственном гимне», «О Государственном флаге». Мэр Москвы Ю. М. Лужков, пользуясь благоприятным моментом, сделал отчаянную попытку осуществить свою (и не только свою) давнюю идею вынести из кремлевского мавзолея мумию Ленина. Был даже приложен проект президентского указа. Не берусь судить, правильно ли поступил президент, уклонившись от реализации этой идеи, или нет. Но и этот отказ укладывается в общую логику непоследовательности.

4 ноября 1993 года, ровно через месяц после подавления прокоммунистического путча, снова стала выходить коммунистическая газета «Правда». В короткой передовой статье, с вызовом озаглавленной «Мы возвращаемся», четко обозначалось кредо несгибаемых большевиков: «Пусть будет ясно каждому – мы не меняем своих убеждений».

А еще через несколько дней адвокат Д. Штейнберг, защищавший интересы бывшего министра безопасности В. Баранникова, заявил о намерении добиваться допроса президента Ельцина. Из этого, разумеется, ничего не вышло, но само по себе «намерение» было весьма знаменательно. Непримиримая оппозиция давала сигнал не столько Ельцину, сколько своим сторонникам: мы живы, у нас есть мощная поддержка, мы готовы бороться.

Метастазы начали прорастать.

Глава 10
Кадровые пасьянсы президента

8 ноября 1993 года в 15.15 в присутствии помощников Борис Николаевич подписал проект Конституции России, который предстояло вынести на референдум. Стали вспоминать многочисленные перипетии «конституционного процесса». Размышляли о том, какие праздники будут у новой демократической России. Хотелось верить, что самое страшное позади. Трудно было предположить, что Ельцину придется пережить еще столько драматических дней и лет.

Давая понять, что теперь главная задача президентской власти искать сотрудничества со всеми общественными силами, Борис Николаевич встретился с лидерами избирательных объединений.

В целом встреча прошла скучно. Представители коммунистов держались тихо, скромно. Основную часть своего небольшого выступления Г. Зюганов посвятил вопросу о земле. Это явно указывало на его тогдашнюю зависимость от Аграрной партии М. Лапшина. Его критика конституции была взвешенной. Он обратил внимание лишь на очевидный факт – что в ней «слишком много обязанностей возложено на президента». Более чем скромно выступил Е. Гайдар. Говорил он последним и явно без желания. Мне думается, что его пассивность отчасти была связана с тем; что он был в плену определенной иллюзии – видимо, ему казалось тогда, что победа возглавляемого им «Выбора России» на предстоящих выборах гарантирована.

Скуку встречи немного развеял В. Жириновский. Без видимого повода он набросился с обвинениями на представителя «Гражданского союза» А. Вольского: «Вы, Вольский, оставили кровавый след в Карабахе».

Президент молча смотрел на эту свару. Как никто другой, он знал, что серьезные политические вопросы решаются не на таких коллективных посиделках, а в тиши его кремлевского кабинета. Похоже, что и участники встречи уяснили это. По окончании они мирно подходили к президенту и просили о личной встрече, полагая, что с глазу на глаз удобней договориться о «нюансах». Под нюансами имелось в виду участие в будущем правительстве, перетасовка которого после парламентских выборов была неминуема. Не просил о личной встрече Зюганов, будучи тогда уверенным (в полном соответствии с коммунистическим постулатом), что политика делается на улицах и площадях.

На самом же деле политика делалась на телевизионном экране. И здесь президентская команда совершила серьезнейшую ошибку. Исходя из формальной демократии, Указ президента «Об информационных гарантиях участникам выборной кампании» был безупречен. Но его реализация на деле позволила набрать очки прежде всего ЛДПР Жириновского и коммунистам Зюганова. И те, и другие цинично пользовались демагогией, спекулируя на трудностях населения. Миллионы избирателей были попросту одурачены и введены в заблуждение. В результате первый свободно избранный парламент оказался совсем не таким, о котором мечтали демократы. К сожалению, социологи и аналитики «проворонили» ситуацию и забили тревогу слишком поздно. В последние дни, когда пропагандистский прорыв ЛДПР и коммунистов стал очевидным, повернуть ситуацию было уже невозможно.

В ночь после выборов президент почти не спал, ожидая первых результатов. Референдум принес ему личную победу. Конституция была принята. И по аналогии со «сталинской» и «брежневской» Конституциями новый основной закон вполне можно было бы назвать «ельцинским» – столько он потратил нервов, чтобы довести его до референдума. Но в целом для демократов результаты выборов оказались катастрофическими.

Утром 13 декабря к 11 часам в Кремль приехал с личным докладом председатель – «Центризбиркома» Николай Рябов. Он очень волновался. Несмотря на возражения демократов, Ельцин поставил этого бывшего ближайшего соратника Хасбулатова во главе престижной Центральной избирательной комиссии. В окружении Ельцина о нем отзывались как о хитром, коварном человеке. «От него даже собственный шофер ушел, не захотел с ним работать. Страшный зануда», – рассказывал Лев Суханов. Но у Ельцина, похоже, был собственный расчет при его назначении. Отношения между ними складывались туго. Рябов, сжегший мосты с оппозицией, теперь всецело зависел от президента и явно побаивался его.

Окончательные результаты референдума еще не были известны, и я, зная, что Н. Рябов будет у Бориса Николаевича, подошел минут за десять до их встречи к приемной президента. Рябов уже находился там. В руках у него была сафьяновая папочка, которую он нервно перекладывал из одной руки в другую.

– Есть чем порадовать журналистов? – спросил я, указывая глазами на папочку.

Рябов, демонстрируя доброжелательность к пресс-секретарю, раскрыл папку. Там лежал один-единственный листок.

Это был документ Центральной избирательной комиссии со скучным названием «Предварительные результаты». Но историческая ценность этого документа была огромной. То была сухая констатация принятия новой конституции.

Документ был напичкан цифрами: число зарегистрированных (105.284 тыс.) и принявших участие в референдуме избирателей (55.987 тыс.), число голосов, поданных за принятие Конституции (29.337 тыс.).

«В соответствии с приведенными предварительными данными Центральная избирательная комиссия сообщает, что более 50 процентов избирателей, принявших участие в голосовании, проголосовало за принятие Конституции. Окончательные данные будут обнародованы дополнительно».

Рябов проник в президентский кабинет и вышел оттуда минут через 15–20. В этот день я больше его не видел.

Но в тот же день часа через два-три в официальной сводке информации ТАСС появилось сообщение, которое меня, надо сказать, несколько озадачило. «Центральная избирательная комиссия подтвердила сегодня, что… из 55 % принявших участие в голосовании за основной закон отдали свои голоса около 60 % избирателей».

Вместо «более 50 %», отдавших голоса за Конституцию, значилось «около 60 %». Произошла определенная корректировка результата, которая затем фигурировала во всех официальных документах. Мое первое впечатление было, что, вероятно, за несколько часов, прошедших со времени разговора Рябова с президентом, поступили новые, уточняющие данные и что «Центризбирком» оперативно принял их к сведению.

Однако через несколько дней мне довелось увидеть копию того же самого документа, который Рябов приносил президенту. Пером авторучки в него было внесено упомянутое выше исправление. Для графолога, вероятно, не составило бы большого труда определить по почерку, чья рука внесла исправление. Но я не графолог.

Разумеется, эта корректировка сама по себе ничего не меняла в факте принятия Конституции.

Но этот эпизод, конечно же, свидетельствовал о том, насколько несовершенной была система подсчета и объявления результатов голосования. Засилие местных властей, имеющих возможность оказывать как политическое, так и материальное давление на избирательные комиссии, особенно в отдаленных регионах, оставляет возможность серьезных злоупотреблений. Во время одной из встреч президента с фракцией «Выбор России» (4 апреля 1994 года) тогдашний Председатель комиссии по правам человека при президенте Сергей Ковалев сообщил тревожную цифру: во время выборов в Государственную думу в общей сложности было фальсифицировано более 8 млн. голосов. «И это осталось безнаказанным», – подчеркнул он.

Надежды президентской команды на то, что новый парламент будет способствовать продвижению реформ, не оправдались. Оказалось, что и в новом «постсоветском» парламенте президенту не на кого надежно опереться. Это предполагало новый виток изнурительной борьбы. А для Ельцина – новые психологические нагрузки. Видимо, чувствуя ограниченность своей победы, он никак не хотел обращаться к народу по результатам референдума. Пришлось буквально уговаривать его сделать Политическое заявление.

Но самым острым вопросом после выборов был вопрос о новом составе правительства. Скромные результаты предвыборного блока «Выбор России», возглавляемого Е. Гайдаром, резко ослабили его позиции. Необходимо было совершить кадровый маневр, пожертвовать некоторыми, хотя и очень дорогими, фигурами ради сохранения реформ.

После исчезновения Верховного Совета, который буквально терроризировал Кабинет министров, правительство получило широкие возможности для самостоятельного маневра. Но возникли новые проблемы, вполне, впрочем, естественные для демократической системы. В Службе помощников президента множились свидетельства того, что Кабинет министров, пользуясь новой ситуацией, стремится к быстрому накачиванию своей власти. Речь, разумеется, не шла о прямом соперничестве между президентскими и правительственными структурами. Но определенные трения возникали.

Опасение вызывало, в частности, то, с каким напором правительство стремилось обеспечить свой контроль над СМИ. В добавление к официальному агентству ТАСС правительству было подчинено агентство печати «Новости» и принадлежавшая Верховному Совету «Российская газета». Была предпринята и попытка создать на базе бывшего парламентского телевидения правительственный канал. И в прессе, и в президентских структурах настороженность вызывал и бурный рост правительственной пресс-службы. В пресс-службе президента работало всего 15 человек, и Ельцин не желал ее расширения. Численность правительственной пресс-службы вскоре была доведена до 100 человек. Ей были выделены крупные материально-технические ресурсы, в том числе бывшего Верховного Совета. Тогдашний руководитель пресс-службы Валентин Сергеев получил ранг министра. Демократическая пресса, Союз журналистов забили тревогу по поводу того, что создается некое подобие министерства пропаганды. Многие главные редакторы откровенно говорили мне, что опасаются нажима со стороны правительства.

Я информировал Ельцина о ситуации и получил от него указание сделать предостерегающее заявление.

«Президент России озабочен выявившейся тенденцией к монополизации СМИ… Он полностью солидарен с Союзами журналистов России и Москвы, которые предостерегают против попыток ряда структур власти сузить поле гласности…».

Ситуация усугублялась тем, что журналисты, напуганные пропагандистскими аппетитами Совета министров, страшно раздули эту историю. Тем не менее, несмотря на это уточнение, В. С. Черномырдин чувствовал себя обиженным, и наши отношения на некоторое время омрачились.

В человеческом плане положение осложнялось и резкой взаимной неприязнью между Черномырдиным и М. Н. Полтораниным, который по-прежнему оставался «глазом президента» в сфере СМИ. В конечном итоге Борис Николаевич, не желая усложнять отношения с премьером, освободил Полторанина от должности руководителя Федерального информационного центра «в связи с избранием депутатом Государственной думы». Двумя неделями ранее уволен был и председатель государственной телекомпании «Останкино» Вячеслав Брагин, который считался «человеком» Полторанина.

Против отстранения В. Брагина в команде президента никто возражать не стал, несмотря на добрые личные отношения. Будучи человеком демократических убеждений и безусловным сторонником Ельцина, в политике и в администрации он оказался человеком не сильной воли, не умеющим защищаться и противостоять давлению. 16 декабря 1993 года был подписан Указ президента об увольнении, а сам Брагин не был об этом даже поставлен в известность. Я предлагал Илюшину задержать выпуск Указа на пару дней, чтобы провести отставку более корректно. Не хотелось допустить, чтобы Брагина сделали «козлом отпущения» за общий грех демократов. Виктор Васильевич, однако, настоял, чтобы Указ был выпущен немедленно. Я едва успел предупредить Брагина по телефону. Это избавило его от унизительной ситуации, когда узнаешь о собственной отставке из выпуска новостей.

Пост председателя «Останкино» президент предложил Александру Николаевичу Яковлеву. Для Ельцина это было знаменательное и, видимо, непростое решение.

Имя и политический образ А. Яковлева неразрывно связаны с эпохой Горбачева. Он был душой «перестройки», ее идеологом. В этом смысле его можно было бы назвать русским Дэн Сяопином. Но все, что было связано с Горбачевым, вызывало у Ельцина острую неприязнь. В старой команде Ельцина культивировалось острое неприятие Горбачева. Если о человеке хотели сказать плохо или блокировать его приход в Администрацию президента, достаточно было упомянуть, что он «горбачевец». Это звучало почти как ругательство. В условиях острого кадрового дефицита это крайне обедняло резерв, из которого Ельцин мог черпать людские резервы. Вместе с тем, в команде Горбачева времен перестройки было немало одаренных и опытных людей. К моменту прихода Горбачева к власти советская номенклатура, за исключением самого высшего слоя – членов Политбюро, – формировалась из интеллектуальной советской элиты. Пришедшие вместе с Ельциным в Кремль люди, особенно «свердловского розлива», конечно же понимали, что им не выдержать интеллектуальной и профессиональной конкуренции горбачевских кадров. Отсюда и резкое, почти патологическое отторжение людей горбачевского призыва. Я думаю, что только шок октября 1993 года заставил Ельцина критически взглянуть на часть своего политического окружения и по-новому подойти к формированию политической команды.

Антигорбачевская кадровая «блокада» в основном была снята.

Чтобы обсудить сложившуюся ситуацию, в том числе и в сфере кадров, уже через четыре дня после выборов по инициативе помощника президента Ю. М. Батурина в Кремле было проведено неформальное совещание с приглашением ряда экспертов. В совещании участвовали Ю. Батурин, А. Лившиц, Э. Паин, Л. Смирнягин, А. Мигранян, С. Караганов, Г. Сатаров, В. Костиков. С опозданием присоединился В. Илюшин.

Дискуссия была совершенно неформальной. Острее всего стоял вопрос о том, как относиться к Жириновскому. Тогда еще никто не мог предположить, что он сам так нерасчетливо разменяет плоды действительно внушительной победы на свои одиозные выходки в Государственной думе. К его победе мы отнеслись серьезно и полагали, что после выборов он проделает определенную эволюцию в сторону умеренности и серьезности. Вопрос стоял так: можно ли сотрудничать с ним в парламенте? Возможно ли политически и этически взаимодействовать с ним, предотвращая его сближение с коммунистами?

Нам внутренне импонировала известная фраза Анатолия Чубайса, брошенная им по горячим следам выборов в парламент: «Я никогда фашисту не подам руки и не буду в одном правительстве с фашистом». Но прагматика принуждала нас искать пути взаимодействия с новым «плохим» парламентом, где жириновцы, опираясь на результаты голосования, громко требовали своей доли власти.

Наиболее разумное, на мой взгляд, предложение в ходе дискуссии сформулировал Александр Яковлевич Лившиц. В то время он еще не был назначен помощником президента по вопросам экономики, но активно участвовал в выработке позиций. «Президент не должен фиксировать своего отношения к Жириновскому», – сказал он.

Были и иные высказывания: «полностью игнорировать», «уничтожить в полгода как феномен». На этом совещании, пожалуй, впервые прозвучало мнение о необходимости отставки А. Козырева. Беда была в том, что у А. Козырева не было достаточного авторитета в других государственных структурах, и это исключало возможность координации внешней политики с другими и, прежде всего, силовыми министерствами. На этом совещании, кстати, в полной мере проявилась неудовлетворенность и работой Совета безопасности. Высказывалось мнение, что этот орган должен быть мощным инструментом президентской власти.

С точки зрения расстановки сил внутри президентской команды, это совещание было интересно еще и тем, что оно четко выявило, кто является генератором идей внутри Кремля. Ю. Батурин и Г. Сатаров образовали мощный политический тандем, к которому на фланге экономики вскоре присоединился А. Лившиц. Непосредственно в президентской команде на уровне помощников появились люди, сила которых состояла в том, что они умели не заглядывать в глаза президенту и угадывать его желания, а формулировать независимое мнение и отстаивать его перед президентом.

Позитивное по сути, это перераспределение политического веса в Службе помощников привело, однако, к серьезному усложнению психологического климата. Первый помощник президента Илюшин, пользовавшийся огромным доверием Ельцина, почувствовал в новой расстановке сил угрозу своему почти безграничному тогда административному могуществу. Если раньше соперничество внутри президентской команды шло главным образом по линии Филатов-Илюшин, Илюшин-Коржаков, Коржаков-Филатов, то теперь борозды пролегали внутри самого узкого круга помощников президента. Неписаная этика не позволяла нам выносить эти домашние неприятности на суд президента или делать их достоянием гласности. Борис Николаевич обо всем догадывался. Не исключаю, что в этом проявлялась тактика лидера, имеющего огромный номенклатурный опыт. Поддержание напряженности внутри команды многие специалисты по управлению рассматривают как явление позитивное, дающее возможность «вождю» играть на внутренних противоречиях. Характерно то, что президент сам почти ни разу не опроверг многочисленные слухи об очередной «неминуемой» отставке С. А. Филатова, поручая это делать своему пресс-секретарю. Он как будто бы искусственно поддерживал неустойчивость этого крупного государственного деятеля.

В этой связи вспоминается один более поздний эпизод, который произошел в день возвращения президента из Неаполя, где Ельцин участвовал во встрече «большой семерки». Было 10 июля 1994 года. Филатову в тот день исполнилось 56 лет. О дне рождения главы Администрации президента говорили еще на борту самолета на подлете к Москве. Приземлились, как всегда, во «Внуково-2». Обычно при возвращении из заграничной поездки Борис Николаевич любит вкратце рассказать встречающим его членам правительства о ходе переговоров и о «достигнутых результатах». Чаще всего разговор происходит стоя, после чего все разъезжаются по домам.

На этот раз президент пригласил всех пройти в зал приемов. Там уже был накрыт стол. По этому поводу во «Внуково» из самолета звонил М. И. Барсуков. С. А. Филатов, конечно же, был среди встречавших. Естественно было предположить, что первый тост президент поднимет за его здоровье. Однако он долго – нарочито долго, как показалось мне, – рассказывал о результатах поездки в Неаполь. Видно было, как Наина Иосифовна наклонилась к нему, напоминая, ради чего, собственно, сели за стол. Президент поглядел на нее с неодобрением и еще добрых минут десять продолжал говорить о политике. Наконец он поднял бокал и, мастерски выдержав паузу, предложил выпить… «за успех встречи в Неаполе». Второй бокал был за Сергея Александровича. Президент сказал несколько теплых слов, но без излишних похвал. Говорил о том, что «ценит Сергея Александровича и считает его своим соратником». Тут президент на минуту остановился и, посмотрев в сторону Коржакова, неожиданно добавил: «хотя кое-кто на него и наговаривает».

С начала нового, 1994 года в команду президента приходят новые люди. Получают назначения на должности помощников и советников президента известные специалисты в своей области – этнополитолог Эмиль Паин, знаток региональной политики Леонид Смирнягин (человек, наделенный, помимо прочего, острым чувством юмора), политолог Георгий Сатаров, профессор экономики Александр Лившиц, юрист Михаил Краснов, прозванный за поразительную скромность «тишайшим». С приходом этих людей политическая жизнь вокруг президента приобрела новое качество.

В обновлении команды нужно воздать должное чутью президентского спичрайтера Людмиле Пихоя. Все будущие помощники и советники прошли через ее кабинет в процессе подготовки многочисленных президентских выступлений. Можно сказать, что настоящим «крестным отцом» обновленной команды президента является именно эта умная и темпераментная женщина.

В результате возникла политическая команда с хорошими и очень полезными для президента связями вне стен Кремля. Одно из достоинств обновленной команды состояло в том, что большинство ее новых членов умели работать с журналистами, пользовались в СМИ хорошей репутацией профессионалов и уже в силу этого обеспечивали мощное присутствие президентских интересов на «информационном рынке».

Внутренний кадровый маневр президента в какой-то мере опровергал устойчивое мнение о том, что тон в команде Ельцина задает «свердловская группа» или лица, приближенные «к телу президента». Завершался период, когда команда формировалась, прежде всего исходя из принципа личной преданности. Этот принцип оказался несостоятельным и нанес президенту немалый ущерб. Именно отсутствие в команде президента независимых политиков привело к многочисленным политическим провалам и ошибкам периода 1991-93 годов.

На фоне нового кадрового пейзажа несколько старомодно стала выглядеть фигура «свердловчанина» Олега Лобова. На первом этапе вхождения во власть Ельцин явно благоволил своему земляку. Несмотря на то, что это был человек «яркого» коммунистического прошлого (в свое время он даже был одним из претендентов на пост руководителя российских коммунистов), Ельцин, очевидно, доверял ему. Возможно, их сближало то, что оба они по профессии строители. Политическому долгожительству Лобова в команде президента, видимо, способствовало и то, что он никогда не заявлял непомерных властных претензий, в отличие, скажем, от Ю. Скокова. Его, похоже, устраивало любое заметное место за спиной Бориса Николаевича. Определенный политический опыт у него имелся еще со времен работы инструктором в ЦК КПСС, а затем на должности второго секретаря ЦК Компартии Армении. О. Лобов всегда считался умеренным консерватором, что в условиях политического радикализма является не столь уж плохой характеристикой. Но ему явно не везло в отношениях с прессой. Журналисты либо игнорировали его, либо писали о нем с неизменной скрытой иронией. «Независимая газета» поместила сообщение о его назначении на должность министра экономики в рубрике «Неприятности», высказав предположение, что экономическая политика обновленного правительства неминуемо приведет «к сбору хвойной муки» на корм скоту, как не раз случалось в период «развернутого строительства коммунизма».

От более острой критики со стороны демократической прессы Лобова спасала общеизвестная вялость его действий. Действительно, следы его активности очень трудно обнаружить невооруженным глазом. Вероятно, его главный принцип в политике позаимствован из устава врачей – «не навреди».

1994 год мы встречали вместе с новыми помощниками. Конечно, еще предстояла «притирка» характеров. Но было радостное ощущение от того, что работаешь в кругу единомышленников. На будущее смотрели с оптимизмом. Но огорчения и тревоги начались с первых же недель. 16 января, в воскресенье, Егор Гайдар на срочно собранной пресс-конференции объявил о том, что он отказывается занять пост первого вице-премьера в обновляемом правительстве. Это было равносильно заявлению об отставке. На следующий день президент принял отставку. Многие тогда обвиняли Бориса Николаевича за поспешность, полагая, что за Гайдара следовало побороться.

Но для самого Ельцина расставание с творцом его экономической политики не было неожиданным. Этот шаг был между ними согласован. Перед тем, как подать заявление об отставке, Гайдар направил президенту очень теплое письмо, в котором, вместе с тем, была четко высказана главная причина отставки:

«Более двух лет назад Вы оказали мне и моим коллегам огромное доверие, поручив нам осуществлять проводимые под Вашим руководством экономические реформы… Условия нашей работы в Правительстве никогда не были идеальными. Вам прекрасно известно, сколь многого нам не удалось осуществить не из-за объективных обстоятельств, а вследствие непрекращающегося давления консервативных политических кругов. К сожалению, в последнее время все чаще принимаются решения, в подготовке которых я не участвовал и с которыми выражал категорическое несогласие».

Варианты отставки Ельцин обсуждал с Гайдаром с глазу на глаз. По нюансам одного из разговоров с Борисом Николаевичем и многократных бесед с Егором Тимуровичем я могу догадаться, о чем шла речь. О временном и достаточно краткосрочном маневре. Предполагалось, что, перейдя в оппозицию, Гайдар получит свободу рук в критике и станет быстро набирать очки. А кабинет Черномырдина (как и всякий действующий кабинет) неминуемо их будет терять, что могло бы дать в перспективе президенту возможность вновь востребовать Гайдара. Далеко не случайным было заявление весьма осведомленного в тот период М. Полторанина, что правительство Черномырдина «обречено на провал» и «вряд ли просуществует дольше мая». В Службе помощников президента не были столь категоричны, но тоже полагали, что новый кабинет продержится не больше года. Оценки такого рода не были фантазией, они основывались на прогнозах социологов. Время показало, что они ошиблись. Кабинет Черномырдина оказался стабильным и, по сути, сумел сохранить главное направление реформ.

Свалив Гайдара, оппозиция буквально ликовала и в предвкушении новых жертв со стороны президента делала многозначительные заявления. Похоже, что лидеры оппозиции действительно рассчитывали, что им удастся прибрать Черномырдина к рукам. «Корабль, идущий курсом Гайдара, начинает тонуть. Прагматики в правительстве набрали достаточный вес, и в их программе нет места монетаризму Гайдара», – уверенно заявлял Зюганов.

Были и интересные мнения. Бывший пресс-секретарь М. С. Горбачева и очень уважаемый в среде журналистов человек Андрей Грачев писал в «Московских новостях»: «Вздохнувшее с облегчением после ухода Гайдара правительство, похоже, не осознает, что вместе с ним российская экономика лишилась пусть экстремистской, но Программы. Список фамилий нельзя считать синонимом программы реформ, даже если во главе этого списка по-прежнему стоит имя президента. В противном случае мы в итоге придем к тому, что единственной нашей программой станет сама президентская власть».