Текст книги "Василий Шуйский"

Автор книги: Вячеслав Козляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Присяга королевичу Владиславу

Как же получилось, что при всех этих лучших намерениях был сделан выбор в пользу кандидатуры королевича Владислава – выбор, обусловивший самое худшее продолжение событий? Помимо общеизвестного факта «агитационной» конкуренции полков гетмана Станислава Жолкевского и Вора, оказавшихся под Москвой, надо вспомнить про более глубокие основания идеи унии с Речью Посполитой. Ей был не чужд (только с позиции сильной, а не слабой стороны) сам Иван Грозный, предлагавший в великие князья литовские своего сына Федора да еще и подумывавший о вакантном польско-литовском престоле в период «бескоролевья». Когда Федор Иванович стал московским царем, боярина князя Василия Шуйского сослали под предлогом контактов с польско-литовскими магнатами. Даже в самый тяжелый момент отношений Московского государства и Речи Посполитой, последовавший за восстанием 17 мая 1606 года, идея взаимного союза не исчезала никуда.

Можно вспомнить, как в один из ноябрьских дней 1606 года в Кремле принимали необычного гостя. К царю Василию Шуйскому пригласили не посла, не посланника, не гонца, а одного из членов свиты неудачливой русской царицы Марины Мнишек. Его звали Андрей Стадницкий, совсем недавно он был отправлен в ссылку в Ростов вместе с другими подданными Речи Посполитой, приехавшими на свадьбу Марины Мнишек и царя Дмитрия Ивановича. И вот, после свержения самозванца, на престол вступил новый самодержец Василий Иванович. Зачем-то царь пожелал вступить в частный разговор с польским паном. Правда, личного разговора не получилось: чтобы не уронить достоинства самодержца, беседа была доверена младшему брату, боярину князю Дмитрию Ивановичу Шуйскому. Тот расспрашивал Андрея Стадницкого и предлагал ему сообщить, что он знает «ко благу государства», обещая передать все заслуживающее внимание из их разговора «пресветлому величеству, а он тебя своим царским жалованьем пожалует».

И дальше состоялся разговор о возможной унии Московского государства и Речи Посполитой. Но пан Андрей Станиславович намеренно начал издалека, чтобы, по его собственным словам, «привести в смущение варвара». Он «хотел показать, что политика не дело их головы, не их дело о ней говорить». Для этого гордый своей ученостью Андрей Стадницкий вспоминал образцы правления из Древнего мира, Греции и Рима. Мелькали имена Сарданапала и Александра Великого, триумвиров Октавия, Антония и Лепида, а также «искусных советников» Фемистокла и Аристида. Опытному оратору удалось смутить «мужика», «хлопа» (chlop – именно так он назвал одного из первых русских бояр). Князь Дмитрий Иванович Шуйский заметно «смешался», выслушав длинный экскурс в «управление других государств», очевидно, соображая, как передать царствующему на троне брату, о какой такой «аристократии», «демократии» и «олигархии» толковал с ним пан Стадницкий. Действительно, царь Василий Шуйский и его современники очень бы удивились и вряд ли бы поняли историков, рассуждающих о связанной с князьями Шуйскими «аристократической реакции» или об их «олигархическом правлении»… Закончился разговор предложением поляков, обращенным к князьям Шуйским: «Итак, пусть прежде всего великий князь заключит вечный мир с его величеством королем, нашею польскою Речью Посполитою и Великим княжеством Литовским, а затем тесный союз против каждого взаимного неприятеля, а также против неприятелей дома князей Шуйских». За оказанную помощь Андрей Стадницкий просил право передачи престола «на случай угашения дома Шуйских» польско-литовскому королю: «А вам лично, что убудет, – пытался он договориться с царским братом, – если король польский станет московским великим князем, когда вы лично и ваше потомство (сколько его хватит) спокойно процарствуете» [469]469
  Записки Станислава Немоевского… С. 143–145.


[Закрыть].

Когда король Сигизмунд III пришел войной добывать Смоленск и Северскую землю, он тоже искал пути к выборам лояльного Речи Посполитой кандидата на русский престол. Еще в начале ноября 1609 года к царю Василию Шуйскому было отправлено посольство пржемышльского каштеляна Станислава Стадницкого, кременецкого старосты князя Кшиштофа Збаражского и других, получивших «креденс» (верительную грамоту, или, по-русски, «верющий лист»): «Велели о успокоенью и утешенью великого господарства твоего Московского и о иных добрых делех з боярми твоими думными мовити». Одновременно это посольство получило инструкцию для переговоров с польско-литовским «рыцарством» в Тушине. Из архивных материалов выясняется, что готовилась также особая миссия члена этого посольства Мартина Казановского, целью которой должны были стать еще одни сепаратные переговоры с «боярами думными» в Москве об отпуске остававшихся в плену у царя Василия Шуйского знатных поляков «пана Ратомского, Домарацкого, пана Бучинского» и других. Король Сигизмунд III хотел использовать посланника Мартина Казановского для агитации в защиту своего смоленского похода: «Если бы припомнили бояре о Смоленску, же его король его милость добывает, поведать же Смоленская земля, Сиверская, Псков, Великий Новгород, Великие Луки, Заволочье (далее в рукописи пропуск для вписывания еще одного названия. – В. К.), Белая и инших много замков належат давна до паньств его королевское милости и отчизна то есть властная его королевской милости». Оказывается, в планы короля входило завоевание чуть ли не половины Московского царства, объявленной им своей собственностью! Посланник Мартин Казановский должен был убеждать бояр, что в лице Сигизмунда III они якобы приобретали незаменимого «рачителя» и защитника интересов находящегося в упадке «славного великого государства Московского»; более того (о великий дипломатический язык!), король вступал в русские пределы чуть ли не как сторонник православия: «…жебы с помочью всесилного в Троице славимого Бога и молитвом Пречистые Богородицы и всих святых православную веру рускую и церкви Божие успокоил, а людем христианским покой и тишину привернул». Оставалось побудить московских бояр самим найти выход из положения, созданного военным походом короля, «абы они сами найдловали и подали сами способы, абы се з их милостями паны радами обеслали» [470]470
  Akta і materialy do dziejow Polski z pochatku XVII wieku, 1605–1623 // Biblioteka Czartoryskich w Krakowie. № 2101/ III; Сб. РИО. Т. 142. С. 50, 715–718; Мархоцкий Николай.История Московской войны. С. 57.


[Закрыть].

Тогда, в 1609 году, бояр, которые стали бы договариваться с Сигизмундом III, нашли только в Тушине. 29 декабря 1609 года состоялась «присяга бояр московских» по совету с патриархом Филаретом, гетманом князем Романом Ружинским и всем «рыцарством». По образцу решения земского собора был оформлен приговор, в перечне чинов которого присутствовали бояре и окольничие, члены Государева двора, «и из городов приказные люди, и дети боярские, и атаманы с козаки въсе войско, и стрелцы, и всякие служивые и неслуживые люди». Было решено не поддерживать больше того, кто назывался царем Дмитрием, и продолжать сражаться «против Шуйского з братьею», а также «против всякого неприятеля». «Литовские и русские люди» договаривались действовать совместно, «а о земъских и о всяких делех советовати меж собою всем вместе». После этого последовало посольство русских тушинцев Михаила Глебовича и Ивана Михайловича Салтыковых, князя Василия Михайловича Мосальского и дьяка Ивана Тарасьевича Грамотина (всего более двадцати человек), заключившее под Смоленском 14 февраля 1610 года договор об условиях призвания королевича Владислава на русский престол [471]471
  См. подробнее исследование Б. Н. Флори об обстоятельствах смоленской кампании короля Сигизмунда в 1609–1611 годах: Флоря Б. Н.Польско-литовская интервенция в России… С. 115–137.


[Закрыть]. Этот основополагающий документ фактически содержал программу действий «после Василия Шуйского». Русские тушинцы придумали удобную для них политическую комбинацию – поставление на престол «прирожденного» государя, при гарантии того, что он перейдет в «греческую веру» и будет венчан на царство от русского патриарха «по древнему чину». После этого знати будут гарантированы ее права: «бояром бы и окольничим и всяким думным, и ближним людем в господаръских чинах и поведениях быть по прежнему». В остальных делах заметно стремление ограничить «царя Владислава Жикгимонтовича» тем, что основные дела в государстве о жалованье, налогах и прочем он должен был решать «советовав з бояры и з землею» [472]472
  Сб. РИО. Т. 142. С. 64–69.


[Закрыть].

Как отметил еще С. Ф. Платонов, король Сигизмунд III, договариваясь с русскими тушинцами, подтверждал пункты «ограничительной записи», добровольно принятой на себя царем Василием Шуйским при вступлении на престол. В переложении королевской канцелярии ее основные тезисы о совместном суде царя и бояр выглядели следующим образом: «А все то господарь его милость чинити будет с порадою и намовою бояр думных, а без рады и намовы бояр думных господарь его милость ничого чинити не будет рачить». Из этого пункта королевского «отказа» (ответа) куда-то исчезла «вся земля», которой русские тушинцы все же отводили более значительную роль. Иначе, и с введением нового порядка обсуждения, король отвечал на вопрос о раздаче «воеводств» и «урядов» польским и литовским «паном на Москве». Вместо запретительного пункта договора русских тушинцев в королевском ответе сказано обтекаемо, что решение о жалованье будет принято «за спольною (объединенною. – В. К.) обоих господарств радою». Главным же положением, которое должно бы было отрезвить русских, оказалось то, что окончательное решение должен принимать «его королевская милость», как «будет под Москвою и на Москве». Однако русские послы тушинского войска все-таки приняли присягу «Зигмунту Ивановичу» [473]473
  Там же. С. 69–73; Флоря Б. Н.Польско-литовская интервенция… С. 129.


[Закрыть]. Помимо русских тушинцев в это время началась присяга «милостивому и наеснейшему каралю Полскаму и великому князю Литовскому Третьяму Жикгимонту Ивановичи) и ево сыну королевичю государю царю и великому князю Владиславлю Жикгимонтовичю всеа Русии» воевод и дворян Зубцова, Ржевы Владимировой и других городов [474]474
  См.: Сб. РИО. Т. 142. С. 76–82.


[Закрыть].

После низложения царя Василия Шуйского бывшие русские тушинцы, оказавшиеся в столице, получили возможность действовать в осуществление своих планов. В пору патового противостояния с Лжедмитрием II, ожидавшим под Москвой, что власть сама упадет ему в руки, Боярская дума во главе с князем Федором Ивановичем Мстиславским сделала другой выбор – в пользу королевича Владислава. Гетман Станислав Жолкевский, выступивший в поход из Можайска 20 (30) июля 1610 года, знал об этом уже на подходе к столице. Придя под Москву, он не стал форсировать события, а встал отдельным лагерем под столицей. Вместе с ним находились уже присягнувшие королевичу Владиславу под Царевым Займищем русские воеводы и служилые люди. Кто-то, как Иван Салтыков, некогда служил Лжедмитрию II и после распада Тушинского лагеря перешел на королевскую сторону, а воевода Григорий Валуев был до капитуляции в Цареве Займище последовательным защитником царя Василия Шуйского. Присутствие их в ставке Жолкевского лучше всего демонстрировало возможность союза бывших тушинцев и лояльных подданных царя Василия Шуйского: компромиссом между ними могла быть присяга королевичу Владиславу. Тем более, что гетман допускал переход королевича в православие и обещал поддержку в борьбе с войском Лжедмитрия под Москвой. К гетману Жолкевскому в итоге и обратились московские бояре 26 июля (5 августа) 1610 года, когда стало понятно, что справиться с вооруженными отрядами Вора самостоятельно не удастся. Королевской стороне оставалось только не оттолкнуть руку, протянутую для союза [475]475
  См.: Флоря Б. Н.Польско-литовская интервенция… С. 204.


[Закрыть].

Вопреки распространенному мнению, решение о начале переговоров с гетманом Станиславом Жолкевским принималось не одной Боярской думой – «семибоярщиной», но с участием патриарха Гермогена, освященного собора и «всей земли». В разрядных книгах осталась запись о том, как и на каких условиях было решено отказаться от русских претендентов на трон и обратиться к кандидатуре королевича Владислава: «А их боярской приговор на том, что им из Московского государства государя не обират никого, а чтоб им ехать на съезд и договор учинити с етманом Станиславом Желтовским, чтоб Вора, которой называетца царевичем Дмитреем, отогнат от Москвы; да с етманом же говорит о королевиче Владиславе Полском, чтоб королевичю быт на Московском государьстве государем царем. И святейший патриарх Ермоген со всем освященным собором советовав и, по прошенью бояр и всех людей Московского государьства, благословил их на съезд ехати к гетману, велел на том, что им гетману говорит, чтоб королевич Владислав крестился в православную веру крестьянскую греческаго закона, и всем бы городом быт по прежнему к Московскому государьству, как при прежних государех, а в Литву городов не отдават и воеводам литовским и полковником по городам не быт» [476]476
  Белокуров С. А.Разрядные записи за Смутное время… С. 56.


[Закрыть]. Пока шли переговоры, целые депутации стольников, дворян московских и городовых ездили на Хорошевские луга, где встал со своим отрядом гетман Станислав Жолкевский. Они должны были лично удостовериться, что все идет так, как об этом договаривались в Москве. Главный пункт договора, заключенного 17 (27) августа 1610 года московскими боярами князем Федором Ивановичем Мстиславским, князем Василием Васильевичем Голицыным, Федором Ивановичем Шереметевым, окольничим князем Данилой Ивановичем Мезецким, думными дьяками Василием Телепневым и Томилой Луговским «по благословению и по совету» патриарха Гермогена и освященного собора, а также «по приговору» всех чинов, состоял в вопросе о вере будущего русского самодержца. Королевичу Владиславу целовали крест и соглашались «вовеки служити и добра хотети во всем, как прежним прирожденным великим государем», при непременном соблюдении им ряда условий, из которых первым было венчание на царство «венцем и диадимою» от московского патриарха и освященного собора «по прежнему чину и достоянию, как прежние великие государи цари московские венчались».

В своей основе договор с гетманом Станиславом Жолкевским содержал положения, уже обсуждавшиеся русскими тушинцами в феврале 1610 года с королем Сигизмундом III под Смоленском. Такая преемственность двух документов объясняется не столько тем, что тушинской партии удалось укрепиться в Москве после сведе́ния с престола царя Василия Шуйского, а и тем, что по многим статьям взаимных договоренностей было известно мнение короля Речи Посполитой. Хотя и в этом случае августовский договор 1610 года с гетманом Жолкевским содержит важные отличия, свидетельствующие об эволюции представлений русских бояр и служилых людей о пределах возможной унии с соседним государством. Русская сторона уже прямо заявляла, что не желает видеть соперников среди польских и литовских людей, претендовавших на воеводские и иные должности в Московском государстве. Пункт королевского ответа о «спольной думе» двух государств, содержавшийся в февральском документе, был отменен в августе, вместо чего было записано упоминание о челобитной «великому государю» всех чинов Московского государства: «чтоб того не было, кроме дела», то есть, чтобы королевич Владислав подтвердил запрет на раздачу должностей своим сторонникам. Со спорами и давлением на гетмана Станислава Жолкевского русской стороне удалось настоять еще на одном принципиальном положении, прямо затрагивавшем все служилое сословие. Все жалованье, поместья и вотчины закреплялись за теми, кто уже имел на них права и пожалования: «А жалованье денежное, оброки и поместья и вотчины, кто что имел до сих мест, и тому быти по прежнему». Все это означало своеобразный «нулевой вариант», закреплявший в собственности служилых людей все, что они могли приобрести (а кто-то из них и потерять) в годы Смуты. Понимая, что одного такого пункта недостаточно для укрепления сложившегося порядка, далее в него включено едва ли не самое основное положение для того, чтобы можно было искоренить продолжение Смуты: « И вперед всяких людей Российского государства жаловати, смотря по службу и кто чего достоин». Собственно говоря, это и был негласный «общественный договор» Московского государства, разрушенный в Смутное время. И теперь призвание на русский престол королевича Владислава как «прирожденного государя» сопровождалось реставрацией принятого когда-то порядка [477]477
  СГГиД. Т. 2. № 199–200. С. 391–405; Сб. РИО. Т. 142. С. 93–109.


[Закрыть].

Заключение августовского договора для московской стороны имело еще одно значение. Оно гарантировало участие королевского войска в борьбе против самозваного царя Дмитрия, продолжавшего стоять под Москвой. У Лжедмитрия II и его гетмана Яна Сапеги оставалось представление, что с ними могут считаться как с серьезной политической силой. Более того, «царик», чувствуя свой последний шанс и поддержку «царицы» Марины Мнишек, находившейся с ним в Николо-Угрешском монастыре, несколько раз угрожал столице штурмом, а также отчаянно стремился получить хотя бы нейтралитет королевской стороны. Чего только не пообещал Лжедмитрий II королю Сигизмунду III в этот момент: еще десять лет выплачивать Речи Посполитой громадные суммы в 300 тысяч рублей и 10 тысяч рублей «королю на стол». Самое «сладкое» блюдо, предлагавшееся королю Сигизмунду III, – помощь в борьбе за овладение престолом в Швеции. Но король Сигизмунд III, державший уже почти в руках, как ему казалось, московскую корону, не прельстился на вечный мир с самозванцем и со своей бывшей подданной Мариной Мнишек, продолжавшей считать себя московской императрицей [478]478
  См.: Козляков В. Н.Марина Мнишек. С. 256–260.


[Закрыть]. Более того, король послал из-под Смоленска похвальную грамоту боярину князю Федору Ивановичу Мстиславскому, где прямо называл «царика» самозванцем: «А колужского б есте Вора на государство не принимали, потому что вам про него ведомо, что он вор, а не Дмитрей» [479]479
  В продолжении королевской грамоты приводился перечень преступлений Вора: «…и будучи на Севере, и в таборех, и в Колуге, бояр и дворян и всяких людей многих побил лютыми смертьми, и на Москве монастыри, и в церквах образы и приклады, и ваши дворы и животы и поместья и вотчины роздал худым людем, каков сам, и казаком донским и запорожским; и бояр у себя устроил, боярских холопей, а вас всех хочет побита». См.: АИ. Т. 2. № 228. С. 350–351.


[Закрыть].

Перемена власти уже не касалась чернеца Василия Шуйского. Он, как должно было казаться ему самому и окружающим, завершил свой мирской век. Однако, помня о судьбе так же насильственно постриженного в монахи Филарета Романова, можно было подумать и о другом – что бывший царь Василий еще может вернуться. Власть Боярской думы после низложения царя Василия Шуйского была откровенно слаба, и московские бояре очень быстро оказались несамостоятельны в своих действиях. К счастью, столицы не достиг Лжедмитрий II, но, к несчастью, это удалось сделать сторонникам королевича Владислава. Когда в Кремле появились новые правители, им и поручили решить участь сведенного с престола царя Василия.

Глава девятая
Дорога скорби
(«И векую мя отринул еси…»)

Повергнутый правитель оказался никому особенно не нужен. Дальнейшая судьба царя Василия Ивановича почти не прослеживается по русским источникам, и не только потому, что он, как известно, окончил свои дни в Речи Посполитой. Личная драма царя Василия, чем дальше шло время, тем больше превращалась в общую трагедию русской истории. «О горе и люто есть Московскому государству! – восклицал автор «Нового летописца». – Како не побояшеся Бога, не попомня своего крестного целования и не постыдясь ото всея вселенныя сраму, не помроша за дом Божий Пречистыя Богородицы и за крестное целование государю своему! Самохотением своим отдаша Московское государство в латыни и государя своево в плен!» [480]480
  Новый летописец. С. 103.


[Закрыть]Участники этой трагедии, пережившие времена правления Шуйского, видели, что последовало за насильственным сведе́нием русского царя с престола. К власти пришли иноземцы, захватившие русскую столицу и распоряжавшиеся в Боярской думе. Представители короля Сигизмунда III и королевича Владислава, избранного в русские цари, только увеличили скорби и беды до всеобщего осознания «конечного разорения Московского государства». Но вина была тоже общей, и искупать ее пришлось чрезвычайным напряжением сил, созданием земских ополчений, освободивших Москву в конце октября 1612 года.

Для царя Василия Шуйского, устраненного из русской истории, последние два года жизни оказались непрерывной чередой страданий и унижений. Не кому иному, как польскому гетману Станиславу Жолкевскому, воевавшему с царем Василием и князьями Шуйскими, пришлось убеждать Боярскую думу пощадить их. В первом же обращении к боярину князю Федору Ивановичу Мстиславскому и «всех чинов людям великого Московского государства» гетман писал об отосланном в Чудов монастырь старце Варлааме (бывшем царе Василии) и его взятых «под крепкую стражу» братьях князьях Дмитрии и Иване Шуйских: «Мы от сего в досаде и кручине великой, и опасаемся, чтобы с ними не случилось чего худого». Опасения эти, если вспомнить трагическую судьбу Годуновых, были не напрасными. Князей Шуйских не просто арестовали, были конфискованы их дворы и имущество в Москве, вотчины и поместья. Можно было ожидать тайной расправы с ними, хотя и это мало объясняет, почему вдруг гетман Жолкевский стал таким горячим защитником князей Шуйских. Он даже вспоминал их прежние доблести, не исключая борьбу с Речью Посполитой: «Сами вы ведаете и нам всем в Короне Польской и Великом княжестве Литовском ведомо, что князья Шуйские в сем Российском государьстве издавна бояре большие, и природным своим господарям верою и правдою служили и голов за них не щадили. Князь Петр Иванович (надо Иван Петрович. – В. К.) Шуйский по части военной с большим разумом действовал и всею душею господарю своему служил и радел. И князь Михаил Васильевич Шуйский (Скопин. – В. К.) за сие господарство сильно стоял. А все великие господарства стоят своими великими боярами и ратными военными людми, которые господарям своим служат верою и правдою». Гетман Станислав Жолкевский объяснял королю Сигизмунду III, что написал это послание в ответ на дошедшую до него просьбу младшего из братьев Шуйских – князя Ивана Ивановича [481]481
  Цветаев Д. В.Царь Василий Шуйский и места погребения его в Польше. 1610–1910 гг. Т. 1. М.; Варшава, 1910. С. 7.


[Закрыть]. Но польским гетманом двигало не одно только снисхождение к повергнутому врагу, хотя такие рыцарские чувства и были в его характере. Начиналась большая дипломатическая игра по возведению на русский престол королевича Владислава, и главная роль в ней отводилась Боярской думе, которую надо было убедить, что ее членам ничего не грозит в случае перемены власти. Когда-то при вступлении на престол самого царя Василия Шуйского ему было выгодно сохранить жизнь сандомирскому воеводе Юрию Мнишку и его дочери Марине. Теперь, когда князья Шуйские пали, гетман Станислав Жолкевский, действовавший в интересах их преемника, тоже встал на защиту отстраненного от власти правителя: «Довольно и так уже пролито в сем господарстве невинной крови христианской: время уже ей уняться и вам всем стараться о том, чтобы она более не проливалась». «Находящихся в руках ваших князей Шуйских, – обращался гетман к Боярской думе, – братьев ваших, как людей достойных вы должны охранять, не делая никакого покушения на их жизнь и здоровье и не попуская причинять им никакого насильства, разорения и притеснения». В конце своего письма гетман Станислав Жолкевский обещал, что в дальнейшем король Сигизмунд III и королевич Владислав пожалуют и князей Шуйских, «равно как и всех вас великих бояр, когда вы будете служить господарям верою и правдою» [482]482
  Сборник Муханова. № 108. С. 181–182.


[Закрыть]. Точнее акценты были расставлены гетманом Жолкевским в его позднейших записках о Московской войне, когда он написал о своем стремлении вывести князей Шуйских в Литву, «дабы освободить эту страну от сих людей, впоследствии же его величество король во всяком случае мог воспользоваться ими, смотря по обстоятельствам» [483]483
  Записки гетмана Жолкевского… С. 80.


[Закрыть].