Текст книги "Василий Шуйский"

Автор книги: Вячеслав Козляков

Два разнящихся между собою ответа – из-под Смоленска от короля и из Калуги от снова набиравшего силу «царика» – окончательно раскололи Тушинский лагерь. Единственное, о чем смогли договориться бывшие тушинцы, так это о том, чтобы всем вместе, организованно, в целях собственной же безопасности, отойти к Волоку, а там действовать, кто как решит, и разойтись «в братской любви, кому куда угодно». 6 (16) марта 1610 года, по свидетельству Иосифа Будилы, Тушинский лагерь прекратил свое существование [422]422
  Там же. Стб. 184. По разрядным записям это произошло 8 марта 1610 года: «Лета 7118-го марта в 8 литовские люди гетман княз Роман княж Кирилов сын Руженской стоя в 2 года от Москвы пошол». См.: Белокуров С. А.Разрядные записи за Смутное время… С. 215.


[Закрыть]. Первыми от Москвы отходили роты Велегловского, Крыловского, Каменского, Красовского, затем следовала артиллерия, а «при ней донцы и пехота» под командованием боярина и казачьего атамана Ивана Мартыновича Заруцкого, далее полки Адама Рожинского и Иосифа Будилы. Под началом Будилы отходила рота еще одного будущего мемуариста, неоднократно упоминавшегося Николая Мархоцкого. В середине находились возы с тем имуществом, которое успели накопить. «За возами шло все войско в таком порядке, как обыкновенно идут полки: впереди его милость отец патриарх (Филарет. – В. К.) с боярами, потом полки – г. Зборовского, г. гетмана, г. Хрослинского, Глуховского, Копычинского». Охраняла эту процессию «от московских наездников» стража, набранная по 10 всадников из всех рот [423]423
  РИБ. Т. 1. Стб. 184–187; Мархоцкий Николай.История Московской войны. С. 64.


[Закрыть].

Немедленно после ухода полков из Тушина, 12 марта 1610 года, в Москву пришло земское войско князя Михаила Скопина-Шуйского и немецкое во главе с Якобом Делагарди: «А пришло с Яковом немец тысяч с пол-третьи на оборону Московскому государству» (то есть 2500 человек) [424]424
  В разрядах сохранилось также известие о приходе в Москву князя Михаила Скопина-Шуйского 9 марта 1610 года. Возможно, этот разнобой в датах связан с тем, что в этот день было принято решение о вызове князя Михаила Скопина-Шуйского и других воевод в Москву. 10 марта датируется отправленная ему грамота об этом. См.: Белокуров С. А.Разрядные записи за Смутное время… С. 215, 223–224, 256.


[Закрыть]. Войско торжественно встретили «в Напрудном, от Москвы две версты», специально присланные для этого боярин князь Михаил Федорович Кашин, думный дворянин Василий Борисович Сукин и разрядный дьяк Андрей Вареев. Так князь Михаил Шуйский сумел достичь своих целей, избежав больших сражений как под Троице-Сергиевым монастырем, так и под Москвой.

В столице наконец-то, после долгих ожвданий и тяжелых сражений, наступало счастливое время. Царь Василий Шуйский был настолько рад окончанию осады, что не знал, как ублажить освободителей. Особенно восхищался царь принесшими освобождение «немцами» – заслуги своих, как всегда, считались делом само собой разумеющимся. Графа Якоба Понтуса Делагарди и других шведских воевод чествовали по дипломатическому протоколу. 18 марта об этом приеме записали в Посольском приказе: «Воеводы Яков Пунтусов да Индрик Теуносов и рохмистры и праперщики государю царю и великому князю Василью Ивановичю всеа Русии челом ударили», после чего был стол «болшой посолской в Грановитой палате». Шведского военачальника потчевали «вины фряскими» и принимали в эти дни даже во внутренних царских покоях. На раздачу денег наемникам из Швеции были переплавлены фигуры 12 апостолов из чистого золота, создававшиеся для годуновского храма «Святая святых» в Кремле. Петр Петрей, хорошо осведомленный об обстоятельствах истории шведского вспомогательного войска в России, писал об этих днях: «Великий князь был очень доволен и рад; он не только велел принять в городе графа и подчиненное ему войско с большою пышностью и торжеством, но и снабдил их кушаньем и напитками, чтобы никому нельзя было жаловаться на недостаток в чем-либо нужном. Точно так же он подарил всем офицерам, по чину каждого, за верную службу несколько лошадей, платья и других вещей. Полководец отдыхал там несколько недель со своим войском» [425]425
  Петрей Петр.История о великом княжестве Московском. С. 350.


[Закрыть].

Царь Василий Шуйский и его бояре хотели развить свой успех. Главная угроза по-прежнему исходила от армии короля Сигизмунда III под Смоленском, поэтому был задуман весенний поход всех соединенных сил Московского государства и «немецкого» войска на Можайск и далее Смоленск. Необходимые назначения были сделаны уже ко дню Благовещения 25 марта. Ходили слухи, что рать снова должен был возглавить боярин князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский. Однако его имя в росписи воевод, назначенных для похода в Можайск, не упоминалось [426]426
  См.: АИ. Т. 2. № 282. С. 341.


[Закрыть].

Хотя общий сбор войска был отложен из-за весенней распутицы «до просухи», отдельные передовые отряды ушли из Москвы к Можайску уже в середине марта, а 29 марта в разрядных книгах датируется выступление передового полка князя Андрея Васильевича Голицына и князя Данила Ивановича Мезецкого. Кроме того, борьбу с бывшими тушинцами продолжали отряды воевод, посланных еще князем Скопиным-Шуйским (до прихода его войска в Москву). Под Ростов, с тем чтобы двигаться далее на Кашин и Тверь, были направлены воеводы князь Иван Андреевич Хованский и князь Яков Петрович Барятинский. Новый шведский корпус под командованием Эверта Горна, объединившись с ними, освободил Ржеву Владимирову и Зубцов. В Волок преследовать отходящие польско-литовские войска был отправлен воевода Григорий Валуев.

В этот момент и произошло одно из самых трагических и нелепых происшествий в истории русской Смуты – необъяснимая смерть молодого, находившегося в самом расцвете сил, 24-летнего воеводы Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. Жители Московского государства только-только получили надежду. Молодой воевода справился с задачей, которую безуспешно пытались разрешить с самого начала царствования Василия Шуйского его старшие – и «по местам», и по возрасту – родственники. Но дух победы и ощущение радости, принесенные армией князя Михаила Шуйского, сменились трауром из-за безвременной утраты того, кого уже многие начинали видеть «не господином, но государем». Не без оснований в давно возникшей зависти к успехам князя Михаила Скопина-Шуйского видели возможную причину его преждевременной смерти. Автор «Нового летописца» писал, что даже Якоб Делагарди «говорил беспрестани» своему другу, «чтоб он шол с Москвы, видя на него на Москве ненависть» [427]427
  Новый летописец. С. 96.


[Закрыть](конечно, речь идет не о московском посаде, где царило восхищение освободителем столицы, а о дворце, где всегда властвовала зависть). В современной событиям «Повести о князе Михаиле Васильевиче Скопине-Шуйском» приводится версия, показавшаяся москвичам наиболее убедительной. Оказалось, что князю не прошло даром то, что он потревожил опричные тени. Все тогда хотели прикоснуться к славе воеводы и понимали, что если он даже не станет царем, то первым боярином будет обязательно. Но место первого боярина при царе Василии Шуйском было давно и прочно занято его братом, князем Дмитрием Ивановичем Шуйским. И вот на пиру у князя Ивана Михайловича Воротынского по поводу крестин его новорожденного сына «княжевича» Алексея сошлись «крестный кум» князь Михаил Скопин-Шуйский и кума Екатерина Шуйская, она же – жена князя Дмитрия Ивановича Шуйского и дочь Малюты Скуратова (прозвище ее отца, как известно, стало нарицательным для обозначения злодейства). А дальше, переходя на особый размер погребального плача, автор «Повести» описывает, как был отравлен князь:

 
И как будет после честного стола пир навесело,
И дияволским омрачением злодеянница та,
Княгиня Марья ^{3} , кума подкрестная,
Подносила чару пития куму подкрестному
И била челом, здоровала
С крестником Алексеем Ивановичем.
И в той чаре питии
Уготовано лютое питие смертное.
И князь Михайло Васильевич
Выпивает ту чару досуха,
А не ведает, что злое питие лютое смертное [428]428
  РИБ. Т. 13. Стб. 1334.


[Закрыть].
 

Скорее всего, происшествие на пиру и дало повод для устойчивых слухов, которые приводят источники. По свидетельству «Нового летописца», «мнози же на Москве говоряху то, что испортила ево тетка ево княгиня Катерина, князь Дмитреева Шуйскова». Так это или нет, неизвестно. Остается лишь повторить вслед за летописцем: «…а подлинно то единому Богу».

Известно другое: болезнь князя Михаила Скопина-Шуйского продлилась в тяжких страданиях несколько недель. (Пасхальные торжества в «Велик день» 8 апреля, когда было сказано окольничество воеводе Семену Васильевичу Головину, отличившемуся во время похода рати от Великого Новгорода к Москве, происходили уже без князя Михаила Васильевича [429]429
  См.: Белокуров С. А.Разрядные записи за Смутное время… С. 225.


[Закрыть].) Автор «Повести» говорил о том, что «нача у него утроба люто терзатися от того пития смертного», и приводил картину невыносимых предсмертных страданий князя: «Он же на ложе в тосках мечущеся, и биющеся, и стонуще, и кричаще люто зело, аки зверь под землею». В «Новом летописце» добавлена еще одна подробность: у князя «безпрестани бо идяша кровь из носа». Скопина пытались лечить «дохтуры немецкие со многими лечебными пригодами», но и они «не можаше никако болезни тоя возвратите», в бессилии наблюдая агонию: «Из двора дохтуры немецкия от князя идяху и слезы испущаху, аки о государе своем». 23 апреля, в день Георгия Победоносца, князя Михаила Скопина-Шуйского не стало [430]430
  Новый летописец. С. 96–97; РИБ. Т. 13. Стб. 1335.


[Закрыть].

На Москву словно опустилась ночь. Никого так не оплакивали со времен кончины царя Федора Ивановича. Смерть этих двух Рюриковичей окончательно похоронила династию. Как писал С. М. Соловьев (и сочувственно его цитировавший С. Ф. Платонов), смертью Скопина «порвана была связь русских людей с Шуйским» [431]431
  Платонов С. Ф.Очерки по истории Смуты… С. 334.


[Закрыть]. Причем стало выясняться это уже в момент похорон, превратившихся в одну из первых стихийных демонстраций. Царь Василий Шуйский и его окружение так до конца и не поняли, какой переворот произошел в умах людей с появлением князя Михаила Васильевича. На двор покойного потянулись все те, кто воевал вместе с ним. «От войска же его и дружины хоробрыя князя Михайла Васильевича ближние его подручники, воеводы, и дворяне, и дети боярские, сотники и атаманы прихождаху во двор его, и ко одру его припадая со слезами и со многим воплем и стонанием, – писал автор «Повести». – И жалостно во слезах глаголаше и причитаху: „О господине, не токмо, не токмо, но и государь наш, князь Михайло Васильевич!“» Как видим, то, что страшно было произнести вслух при живом князе Михаиле Скопине-Шуйском, прорвалось во время его похорон, когда его, не стесняясь, называли государем. А действительный государь, царь Василий Шуйский, продолжал делать одну ошибку за другой. Некие «московские велможи» пытались даже воспрепятствовать прощанию с князем Скопиным-Шуйским его соратника воеводы Якоба Делагарди «со двенацатьми своими воеводы и с своими дворянами». Неназванные охранители «не хотяху ево во двор ко князю пустити, неверствия ради, к мертвому телу», но были посрамлены шведскими наемниками, добившимися своего права проститься с боевым товарищем.

Князья Шуйские решили похоронить воеводу в родовой усыпальнице в Суздальском соборе Рождества Богородицы. Пока же, до времени, из-за того, что этот город лишь недавно был освобожден от сторонников Вора, тело князя вознамерились положить в дубовом фобу в Кремлевском Чудовом монастыре. Может быть, эта-то деталь и стала сигналом к действию. Когда по торговым рядам стали искать подходящую дубовую колоду (а князь Скопин-Шуйский, к зависти малого «возрастом», то есть ростом, царя Василия Шуйского, был еще и настоящим великаном), недовольство москвичей выплеснулось наружу. Как рассказывает автор «Повести», узнав о стремлении «положить» тело князя в простом гробу в Чудовом монастыре, все «народное множество» стало твердить об одном: «Подобает убо таковаго мужа, воина и воеводу и на сопротивныя одолителя, яко да в соборной церкви у Архангела Михаила положен будет и гробом причтен царским и великих князей великие ради его храбрости и одоления на враги и понеже он от их же рода и колена» [432]432
  РИБ. Т. 13. Стб. 1339.


[Закрыть]. С таким протестом поделать уже было ничего нельзя. Царю Василию Шуйскому оставалось только подчиниться «гласу народа», и он согласился: «Достойно и праведно сице сотворити». Еще день в Архангельском соборе в Кремле, вопреки всем правилам, прощались с князем Михаилом Скопиным-Шуйским все, кто хотел («иже есть хто неведаше его во плоти, но слышавше его храбрость и на враги одоление»). Только тогда, когда был изготовлен подобающий каменный гроб, царь и патриарх возглавили многотысячную траурную процессию, совершили необходимые службы и погребли тело князя Михаила Васильевича в приделе Архангельского собора, в самом почетном месте, рядом с гробами царя Ивана Грозного и его детей, царевича Ивана и царя Федора Ивановича.

Глава восьмая
Потерянный престол

Клушинская катастрофа

В мае-июне 1610 года пришло время решительных сражений царя Василия Ивановича с королем Сигизмундом III. Союзники из набранного в Швеции вспомогательного войска во главе с Эвертом Горном и французским капитаном Делавилем, соединившись с воеводой Григорием Валуевым, доделали начатое еще князем Михаилом Скопиным-Шуйским дело. Они нанесли последнее поражение тушинцам, оставшимся без своего гетмана князя Романа Ружинского, умершего спустя короткое время после оставления Тушина, и выбили их из Иосифо-Волоцкого монастыря 11 (21) мая 1610 года. Тушинские полки и роты прекратили свое существование в качестве самостоятельного войска и начали отступление к Смоленску, чтобы соединиться с королевской армией. В битве за Иосифо-Волоцкий монастырь они растеряли своих пленников, в том числе самого ценного для них, «нареченного патриарха» Филарета, получившего возможность вернуться в Москву [433]433
  См.: Мархоцкий Николай.История Московской войны. С. 66–71; РИБ. Т. 1. Стб. 190.


[Закрыть]. Григорий Валуев «с пешими людми» получил приказ соединиться с основной армией, собиравшейся под Можайском. Вместе с воеводой князем Федором Андреевичем Елецким ему велено было «поставить острог» недалеко от Вязьмы в Цареве Займище.

Во главе войска, выступившего к Можайску, был поставлен царский брат, боярин князь Дмитрий Иванович Шуйский, «прославившийся» как совершенно бездарный полководец. В других обстоятельствах решительный поход на войско короля Сигизмунда III под Смоленском должен был бы возглавить князь Михаил Скопин-Шуйский, уже имевший опыт военных действий совместно с наемной «немецкой» ратью. Позднее автор «Иного сказания», не скрывая своего осуждения, напишет об этой вынужденной смене командующего царской армией: «В его место дал воеводу сердца не храбраго, но женствующими обложена вещми, иже красоту и пищу любящаго, а не луки натязати и копия приправляти хотящаго» [434]434
  РИБ. Т. 13. Стб. 119.


[Закрыть]. Как вскоре выяснится, это назначение и предопределило поражение царя Василия Шуйского и окончательное крушение так и не начавшейся династии князей Шуйских.

Другому решению царя Василия Шуйского суждено было, наоборот, изменить впоследствии всю историю русского дворянства. Речь идет об известном указе царя Василия Ивановича, разрешавшем служилым людям, отличившимся во время осады тушинцами Москвы, переводить часть своих поместных владений в вотчину. Речь шла об одной пятой, составлявшей 20 четвертей из 100 [435]435
  См.: АИ. Т. 2. № 311/III. С. 368; Законодательные акты Русского государства второй половины XVI – первой половины XVII века… № 64. С. 79; Акты служилых землевладельцев… Т. 3. № 563. С. 493.


[Закрыть]. Этот важнейший указ не сохранился или не был письменно зафиксирован. Об обстоятельствах его принятия долгое время было известно только из упоминания в челобитной Захара Ляпунова польскому королевичу Владиславу уже во второй половине 1610 года: «И царь Василей, поговоря с потреархом и с бояры, которые на Москве в осаде сидели, а к Вору не отъезжали и не изменяли, приговорили: давати боярам и розных городов дворянам и детем боярским, за службу и за осадное сиденье, поместье в вотчины». Недавно А. В. Антонов обнаружил рассказ об этом указе старца Дионисия – думного дьяка Николая Новокщенова, служившего при царе Василии Шуйском в Поместном приказе: «То де я помню, что то перво при царе де Василье Ивановиче было ему имянной приказ от него, царя Василья, у Благовещения Пресвятыя Богородицы, что на сенях, у обедни, у своего царьского места. А на которой празник, и того он не упомнит. А приказал де ему царь Василей дать за службу преж всех челобитчиков Григорью Васильеву сыну Измайлову ис подмосковного ево поместья в вотчину». Первые пожалования давались «не в образец», для этого требовался личный указ царя Василия Шуйского, поощрявшего таким образом служивших ему людей.

Рассказ старца Дионисия очень хорошо объясняет механизм принятия указов по одному царскому слову, продолжавший существовать при царе Василии Ивановиче. Как и то, что царские распоряжения могли трактоваться очень вольно. Русское право опиралось на прецедент, поэтому выдача вотчины из поместья одному человеку должна была спровоцировать вал подобных челобитных. Очень скоро единичное распоряжение стало нормой земельных отношений.

Самые ранние жалованные грамоты на вотчины, выданные «за царево Васильево осадное сиденье», датируются началом мая 1610 года. Это дало основание Б. Н. Флоре высказать предположение о том, что целью издания указа было «сплочение русского дворянства вокруг трона накануне похода русских войск к Смоленску» [436]436
  Флоря Б. Н.Польско-литовская интервенция в России… С. 176, 196.


[Закрыть]. Возможно, и так, но раздачи вотчин продолжались еще много лет после того, как смоленский поход потерял всякую актуальность. Указ о переводе поместий в вотчины 1610 года стал самым лучшим способом зафиксировать земельную собственность, приобретенную служилыми людьми за время Смуты. Сначала указ применялся только в отношении сторонников царя Василия Шуйского. Формуляр грамот, выданных в мае-июле 1610 года, имел в виду осаду Москвы в узком смысле (то есть непосредственно тех, кто служил в 1608–1610 годах в столице): «Будучи на Москве в осаде, против тех злодеев наших, стояли крепко и мужественно». Не исключено, что это было связано еще и с запоздалым стремлением отблагодарить московских осадных сидельцев, не получивших заслуженной награды после ликвидации Тушинского лагеря и триумфального прихода в Москву рати князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. Даже Захар Ляпунов в упомянутой челобитной королевичу Владиславу имел в виду удовлетворение своего права на пожалование вместе с другими служилыми людьми, кто сидел «на Москве от Вора в осаде». Позднее, с 1613 года, уже при царе Михаиле Федоровиче, «московская осада» стала толковаться расширительно и включила всех, кто смог доказать, что участвовал в земском движении за царя Василия Шуйского: «Будучи в Московском государстве при царе Василье… против тех злодеев наших стоял крепко и мужественно» [437]437
  См.: ААЭ. Т. 2. № 159. С. 274–275; Акты времени правления царя Василия Шуйского… № 49–50. С. 55–57, № 52. С. 59–60.


[Закрыть].

Между тем в Смоленской ставке короля Сигизмунда III в мае 1610 года решали, что делать дальше в преддверии неминуемого столкновения с армией царя Василия Шуйского. В Москву даже был отправлен гонец Слизень с предложением заключить «вечный мир» в обмен на Северскую землю. Такой договор, конечно, был бы самоубийственным для царя Василия Ивановича, и он, напротив, поставил условием переговоров уход королевского войска из-под Смоленска [438]438
  Флоря Б. Н.Польско-литовская интервенция в России… С. 158.


[Закрыть]. В течение нескольких дней, пока под Смоленском ждали результатов миссии Слизня, королевские секретари записывали в своем дневнике: «ничего не случилось», «тишина». Наконец, 1 июня (22 мая по старому стилю) там появились знаменательные для русской истории строки об отправке из смоленского лагеря гетмана Станислава Жолкевского: «1-го числа у короля было частное совещание, на котором король постановил послать гетмана, чтобы он привел к повиновению то войско (тушинское. – В. К.), установил в нем дисциплину, как было прежде, и, соединившись с ним, шел против неприятеля, о котором сделалось известно, что он приготовляется идти на помощь Смоленску» [439]439
  РИБ. Т. 1. Стб. 593–594.


[Закрыть]. За сухой протокольной записью осталась скрыта тайная подоплека конфликта коронного гетмана Станислава Жолкевского с влиятельными советниками короля Сигизмунда III, братьями Яном, Якобом и Андреем Потоцкими. Последние, как было про них известно в королевском войске, начинали уже делить будущую смоленскую победу [440]440
  См.: Pamiętniki Samuela i Boguslawa Maskiewiczów (wiek XVII). Wrocław. 1961. S. 123; Sobieski W.Żolkiewski na Kremlu. Kraków, 1920.


[Закрыть].

Конкуренты гетмана Жолкевского предложили поручить ему какое-нибудь безнадежное предприятие. Так он был отправлен с несколькими сотнями человек на выручку польско-литовским отрядам, теснимым в разных местах Московского государства. У гетмана была очень неопределенная королевская инструкция: «предложить москвитянам (если до этого дойдет) на государство королевича Владислава» [441]441
  Мархоцкий Николай.История Московской войны. С. 73.


[Закрыть]. Из-под Смоленска он отправился 23 мая (2 июня) 1610 года. Однако вместо неудачи поход этот принес ему невиданный триумф и немеркнущую славу. Одновременно экспедиция гетмана Станислава Жолкевского стала прологом побед самого короля Сигизмунда III в Московском государстве.

Сначала маршрут гетмана лежал к Белой, где он должен был помочь осажденному отряду Александра Госевского. В дороге он соединился с бывшими тушинцами, в том числе с их наиболее организованной силой под командованием полковника Александра Зборовского, и повернул с ними на смоленскую дорогу. Стратегический смысл укрепления в Цареве Займище гетман Станислав Жолкевский разгадал: «Князь Димитрий намеревался вытеснить нас успешным фортелем, употребленным Скопиным; поэтому он приказал Валуеву построить городок при Цареве, что и было сделано Валуевым с большой поспешностью». Но известно, что копия всегда хуже оригинала. Князь Дмитрий Шуйский не учел многое из того, что учитывал князь Михаил Скопин-Шуйский, строя, например, укрепленный острог под Калязином. Главным образом, не учтено было то, что Царево Займище отстояло на значительном отдалении от основного войска в Можайске. Поэтому, когда были получены известия о начале приступа к Цареву Займищу королевских войск, князь Дмитрий Шуйский нарушил правило, соблюдавшееся Скопиным, и двинулся со всем войском на открытое пространство. Более того, ему приходилось спешить и сделать круг, потому что можайская дорога была сразу же отрезана гетманом Станиславом Жолкевским под Царевым Займищем. Так брат царя привел свою армию к месту будущего позора – деревне Клушино.

Клушинскую битву 24 июня (4 июля) 1610 года до сих пор в польских учебниках истории считают одним из самых великих сражений в истории Польши [442]442
  Szcześniak R.Kluszyn, 1610. Warszawa, 2004.


[Закрыть]. Ее трофей – «хоругвь самого Шуйского, весьма отличную, штофную с золотом» (описание гетмана Станислава Жолкевского), – и сегодня показывают школьникам и туристам в национальном Краковском музее князей Чарторижских. В русских же анналах эта забытая битва потерялась или была вытеснена другими поражениями и потрясениями, в том числе и теми, которые произойдут следом, уже в 1611 году, когда полякам и литовцам сдастся Смоленск, а шведам Новгород. Но истоки последовавшего междуцарствия, конечно, лежали у этого можайского селения.

О том, что там происходило, хорошо известно как со слов гетмана Жолкевского, на другой же день отправившего королю под Смоленск победную реляцию, так и со слов шведских наемников, вынужденных возвратиться после этой битвы домой. Все решил маневр гетмана, не ставшего дожидаться подхода под Царево Займище большого войска, а совершившего марш-бросок по направлению к неприятелю. Войско Жолкевского прошло в одну из самых коротких и светлых июньских ночей около четырех польских миль (примерно 20 километров) и с рассветом атаковало утомленную, в свою очередь совершившую длинный и тяжелый переход накануне армию князя Дмитрия Шуйского. На исход битвы повлияли начавшиеся измены «немцев», потому что в наемном войске все перессорились из-за задержанного жалованья. Автор «Нового летописца» позднее обвинял главного воеводу князя Дмитрия Шуйского в том, что он получил жалованье, но не раздал его вовремя: «Грех же ради наших ничто ж нам успеваше, нача у них сроку просить, будто у него денег нет, а у него в те поры денег было, что им дати» [443]443
  Новый летописец. С. 97.


[Закрыть]. Однако, по сведениям гетмана Жолкевского, жалованье иноземцам было как раз роздано накануне битвы; по этому поводу даже состоялся пир у боярина князя Дмитрия Ивановича Шуйского, на котором шведский воевода Якоб Делагарди похвалялся захватить в плен самого Жолкевского.

Внезапный маневр гетманского войска под Клушиным застал врасплох князя Дмитрия Ивановича Шуйского и в итоге заставил капитулировать и московское войско, и «немецких» наемников. По гетманскому описанию, «битва продолжалась долго; как наши, так и неприятель, особенно же иноземцы, несколько раз возобновляли бой. Тем из наших, которые сразились с московскими полками, было гораздо легче, ибо москвитяне, не выдержав нападения, обратились в бегство, наши же преследовали их… Конница французская и английская, подкрепляя друг друга, сражалась с нашими ротами». Когда эта конница осталась без поддержки разбитых московских полков и немецкой пехоты, тогда и она «не могла устоять, пустилась бежать в свой стан», где всадников продолжали преследовать роты Жолкевского. Бегство с поля боя шведских воевод Якоба Делагарди и Эверта Горна заставило оставшееся без командования наемное войско, «до трех тысяч или более», вступить в переговоры о сдаче с гетманом Жолкевским. Все это видел главный воевода московских сил князь Дмитрий Иванович Шуйский, остававшийся еще в своем обнесенном частоколом лагере вместе с приближенными и немногочисленной охраной. Рядом с ним оказались в этот момент и другие воеводы – боярин князь Андрей Васильевич Голицын, окольничий князь Данила Иванович Мезецкий. Туда же возвратился Якоб Делагарди [444]444
  См.: Записки гетмана Жолкевского… С. 44–64.


[Закрыть].

Картина боя, увиденная гетманом Жолкевским, совпадает во многих деталях с описанием Клушинской битвы, приведенным в разрядных книгах: «По грехом московских людей и немецких людей Яковлева полку Пунтосова литовские люди толкнули, а боярин князь Дмитрей Иванович Шюйской устоял в обозе, и стоял до половины дни; и немецкие люди царю Василью Ивановичу изменили и почали съезжатца с литовскими людми». Московские воеводы попытались уговорить немецких наемников отказаться от переговоров с гетманом Жолкевским, для чего были посланы сокольничий и думный дворянин Гаврила Григорьевич Пушкин и Михаил Федорович Бобарыкин. Однако в стане князя Дмитрия Шуйского дожидаться ответа не стали: «И как Гаврило и Михайло из обозу к немецким людем в полк пошли, и после того немногое время спустя из обозу боярин князь Дмитрей Иванович Шюйской побежал со всеми людми, а обоз покинул» [445]445
  Белокуров С. А.Разрядные записи за Смутное время… С. 55. В краткой редакции запись о Клушинской битве выглядит следующим образом: «И из Можайска на гетмана пошли бояре княз Дмитрей Иванович с товарищи со всеми воеводы и с неметцкими людми, и бой был с полскими людми под Клушиным, и неметцкие люди изменили х полским людем, и полские люди тогды руских людей розганяли, и бояре пришли и с людми к Москве» (Там же. С. 18).


[Закрыть]. Перед бегством главного воеводы на виду у гетманского войска разложили богатые вещи – «кубки, серебряные чаши, одежды, собольи меха»; сделано это было для того, чтобы отвлечь преследователей. В качестве трофея гетманскому войску достались даже «собственная Шуйского карета, его сабля, шишак и булава». Было взято в плен несколько заметных воевод, в том числе Василий Бутурлин, а князя Якова Барятинского якобы «видели между убитыми». Польские пахолики захватили вместе с привезшим казну для раздачи иноземцам разрядным дьяком двадцать тысяч рублей и сукна. Большинство же людей из войска князя Дмитрия Шуйского или погибли во время преследования, как это обычно бывало, или разбежались по своим поместьям.

Про главного воеводу царской рати рассказывали, что он в своем поспешном бегстве увяз с конем в болоте, потерял обувь и в Можайск приехал «босой, на тощей крестьянской кляче». Так сразу были потеряны и русские полки, и немецкие отряды в составе правительственной армии. Якоб Делагарди обязался гетману Станиславу Жолкевскому («дал руку») в том, «что не будет служить у москвитян» [446]446
  Записки гетмана Жолкевского… Прил. № 27; Мархоцкий Николай.История Московской войны. С. 73–77.


[Закрыть]. Позднее автор «Нового летописца» так писал о поражении под Клушином: «Литовские люди руских людей побиша, и в табарах многих людей побиша, и живых поимали. Бояре же отоидоша в Можаеск не с великими людми» [447]447
  Новый летописец. С. 98.


[Закрыть].

После такого погрома в оставшейся без защиты перед лицом наступавшего гетмана Москве случился новый переворот. Бунт против царя Шуйского назревал давно и даже принимал открытые формы. Ни одного царя не уважали так мало, как Василия Ивановича. Когда же вместе с уважением пропал еще и страх, то стало ясно, что царю Василию больше не удержаться на престоле. Испытанный царедворец и автор одного из политических переворотов против Лжедмитрия I сам пал жертвой действий заговорщиков.

Главный упрек царю Василию Шуйскому как возник в 1606 году, так никуда и не исчез. Он состоял в том, что царь «сел на Московское государство силою». Шуйский до поры до времени выигрывал у всех недовольных его правлением тем, что формально признавал силу земского собора. (Так, по словам «Иного сказания», описавшего знаменитое выступление в «субботу сыропустную» 1609 года, царь говорил: «Что приидосте ко мне с шумом гласа нелепого, о людие? Аще убита мя хощете, готов есмь умрети; аще ли от престола и царства мя изгоните, то не имате сего учинити, дондеже снидутся все болшие бояре и всех чинов люди, да и аз с ними; и как вся земля совет положит, так и аз готов по тому совету творити» [448]448
  Статья «О сонмищи мятежников на царя Василия» датируется в «Ином сказании» субботой Сырной недели 17 февраля 1610 года, хотя некоторые ее детали, например, об отъезде мятежников в Тушино, которое почти прекратило в тот момент свое существование, позволяют датировать выступление против царя Василия Шуйского предшествующим годом, когда дело тушинцев еще не выглядело таким обреченным. См.: РИБ. Т. 13. Стб. 120.


[Закрыть].) Но в конце концов никакой законной процедуры сведе́ния царя Василия Шуйского с престола и не потребовалось. Сработало более испытанное орудие – боярские интриги. В столице явно сложился заговор против царя, а возможно, и не один. В начале июня 1610 года до польско-литовской стороны дошли сведения, что царя Василия Шуйского готовились свергнуть во время встречи в Москве чудотворной святыни – Николы Можайского. Царя якобы собирались просто не впустить обратно в Москву. Узнав в дороге об измене, Шуйский вернулся и расправился с заговорщиками [449]449
  См.: Флоря Б. Н.Польско-литовская интервенция в России… С. 174–175.


[Закрыть]. Конечно, то, что ему не удалось с почетом встретить образ Николы Можайского, не способствовало укреплению его позиций.

Кто же участвовал в подготовке свержения Шуйского?

Достаточно определенно можно говорить об участии в заговоре митрополита Филарета Романова, остававшегося формальным главой партии бывших русских тушинцев. Царь Василий Шуйский когда-то в начале своего царствования отнял у него сан патриарха, предпочтя ему Гермогена, а тушинский «царик» предложил митрополиту Филарету почести, от которых трудно было отказаться. Нареченный тушинский патриарх успел «освятить» своим саном заключенные в феврале 1610 года договоренности об условиях призвания королевича Владислава на русский престол. Оставил ли он мысли об этом по возвращении в Москву?

Заметно было недовольство царствованием Василия Шуйского и боярина князя Василия Васильевича Голицына. Последний, как мы помним, успел поучаствовать в первых открытых выступлениях против власти Шуйского. Именно князь Василий Голицын имел самые вероятные права на престол в случае устранения царя Василия Ивановича. Активность известного голицынского сторонника – Прокофия Ляпунова, не успокоившегося после смерти князя Михаила Скопина-Шуйского, позволяет думать, что имя нового русского царя – тоже Василия, но уже Голицына – стало произноситься вслух. Известен эпизод, когда будущий глава первого земского ополчения Прокофий Ляпунов убеждал из Рязани будущего главу другого земского ополчения князя Дмитрия Михайловича Пожарского выступить вместе и отомстить царю Василию смерть «князь Михайла Васильевича». Правда, все кончилось тогда тем, что законопослушный князь Дмитрий Пожарский доложил обо всем царю Василию Шуйскому и попросил прислать подкрепления в Зарайск, где он служил воеводой. Рассказывая об этом, автор «Нового летописца» подчеркивал подоплеку действий Прокофия Ляпунова: «Дума ж у него большая на царя Василья з боярином со князь Васильем Васильевичем Голицыным, и от Москвы отложися и не нача царя Василья слушать». В летописце еще раз говорится об открытом протесте рязанского воеводы Прокофия Ляпунова, отказавшегося посылать отряды на защиту Москвы после клушинского поражения: «Царь же Василей бысть в великом страховании и скорби и посла по городом, повеле ратным людем идти к Москве. Они ж не поидоша к Москве, а резанцы отказаша по умышлению Прокофия Ляпунова. Прокофий же наипаче нача со князем Васильем Голицыным умышляти, как бы царя Василья ссадити» [450]450
  Новый летописец. С. 97–98.


[Закрыть].