Текст книги "Василий Шуйский"

Автор книги: Вячеслав Козляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

В польском плену

Насильно постриженный в иноческий образ бывший царь снял с себя монашеские одежды, как только оказался за пределами Московского Кремля. «И князь велики, едучи в Литву, с собя платье черное скинул», – писал автор «Пискаревского летописца». По его версии, патриарх разрешил снять с себя чернецкое платье и царице: «…а царица с собя платье черное скинула же по благословению патриарха Гермогена Московского и всеа Русии, а жила в Покровском монастыре в Суздале» [484]484
  Пискаревский летописец. С. 212–213.


[Закрыть]. Однако в официальном послании патриарха Гермогена, обращенном к королю Сигизмунду III, первоиерарх русской церкви признавал, что бывший самодержец постригся в монахи: «…а был государь царь и великий князь Василей Иванович всея Русии, и он государство свое оставил и постригся во иноческий образ» [485]485
  Сборник Муханова. № 109. С. 183.


[Закрыть].

Боярская дума решала и не могла решиться, отправлять или нет «князя великого», каким оставался «чернец Варлаам» – бывший царь Василий Шуйский, в отдаленный монастырь на Белоозеро или Соловки. Слишком уж напоминало это прежнюю опалу того же князя Ивана Петровича Шуйского, уморенного приставами именно на Белоозере. Ходили слухи о Троице-Сергиевой обители, куда якобы «по обещанию» готов был уйти Василий Шуйский. Но готов ли? Неприятие им монашеского пострига не оставляет сомнений, а значит, и отправка в Троицу не могла быть добровольной. Кроме того, такой поворот событий не отвечал интересам Боярской думы, боявшейся, что сведенного с трона царя Василия снова захотят вернуть в Москву.

В договоре о призвании королевича Владислава 17 августа 1610 года о Шуйском упоминалось лишь однажды, и то косвенно, в контексте статьи об обмене пленных, захваченных «в нынешнюю смуту, при бывшем царе Василье». Существовали еще общие договоренности с гетманом Жолкевским: «И в Польшу и в Литву и в иныя государства Московского царства людей не разсылати» [486]486
  Сб. РИО. Т. 142. С. 98, 107.


[Закрыть]. Но распространялись ли они на всех трех братьев князей Василия, Дмитрия и Ивана Шуйских, неизвестно. Как выяснилось впоследствии, московские бояре, сами отказавшиеся гарантировать князьям Шуйским жизнь и «снявшие» с себя эту проблему, поступили очень недальновидно, а в чем-то – наивно (если не глупо), думая, что королевская сторона станет почитать Шуйских более других членов Думы. Остается неясным, почему бояре не посчитались с тем, что разлучают бывшего царя с женой царицей Марией Петровной (в иночестве Еленой) и их дочерью Анастасией. Никто не задумался еще об одной скорби царя Василия Шуйского, оставлявшего в Москве дорогую могилу дочери Анны. Другая дочь царя Василия, Анастасия, находилась, видимо, при матери, когда царицу Марию Петровну отправили в Суздальский Покровский монастырь. Позднее, в 1638 году, царский брат князь Иван Иванович Шуйский сделал вклад в Суздальский Покровский монастырь – серебряное блюдо «ко царевне Настасье ставить ко гробу» [487]487
  Цветаев Д. В.Царь Василий Шуйский и места погребения его в Польше… Т. 1. С. 106. Эта могила сохранялась в подклете Покровского монастыря, пока в 1934 году ее не вскрыли при участии тогдашнего директора Суздальского музея, известного реставратора и знатока владимирско-суздальской старины Алексея Дмитриевича Варганова. Однако в момент вскрытия гробницы царевны Анастасии Васильевны не велось, да и не могло вестись, никакой документальной съемки. Покровский монастырь в то время был занят секретным «Бюро особого назначения» ОГПУ, связанным с разработкой биологического оружия. По свидетельству А. Д. Варганова, в захоронении не оказалось ничего, кроме деревянной колоды и остатков ткани. Реставратору детской одежды из Государственного исторического музея Е. С. Видоновой, которой предоставили остатки ткани, даже не сообщили деталей и обстоятельств находки, ссылаясь на необходимость соблюдения «чистоты эксперимента». Тем не менее, при публикации результатов реконструкции из погребения царевны Анастасии Васильевны, в примечании «от редакции» Кратких сообщений Института истории материальной культуры приводились некоторые подробности того, что увидел А. Д. Варганов: «Присутствовавший при ликвидации усыпальницы директор Суздальского музея А. Д. Варганов обнаружил под плитой небольшую погребальную колоду, покрытую изнутри толстым слоем извести. В ней оказались остатки описываемой детской рубашки и истлевшее тряпье без каких-либо остатков и следов костяка». Расположение могильного камня рядом с гробницей Соломонии Сабуровой дало основание исследователю для гипотезы о связи «могилы царевны Анастасии» с насильственно постриженной в монастырь женой Василия III. Это якобы подтверждал рисунок могильного камня XVI века, а также проведенная реставрация ткани и украшений детской рубашки, которую атрибутировали как одеяние мальчика (хотя ни фрагментов одежды, ни представительного материала не существовало). Впоследствии А. Д. Варганов писал вполне определенно, что захоронение оказалось ложным и там лежало «подобие куклы, сделанной из шелковых древних тканей, завернутых в материю и опоясанных пояском с кисточками». Под влиянием этих находок стали высказываться сенсационные предположения о том, что захоронение ребенка в Покровском монастыре каким-то образом связано с рождением в монастырском заточении сына великого князя – Юрия Васильевича, бывшего якобы старшим братом царя Ивана Грозного. Кстати, если захоронение царевны Анастасии Васильевны действительно было ложным, то это уже могло быть тайной князей Шуйских, возможно, спрятавших младенца-девочку подальше от врагов царя Василия Шуйского. После истории с появлением самозваного царевича Дмитрия соблазн таких действий был велик. Хотя вклады «на могилу» царевны Анастасии Васильевны князя Ивана Ивановича Шуйского, последнего из оставшихся в живых братьев князей Шуйских, убеждают в том, что никакого стремления к воспитанию самозванки уже не было. См.: Варганов А. Д.Суздаль. Очерки по истории и архитектуре. Ярославль, 1971. С. 159–152; Видонова Е. С.Детская одежда начала XVI в. // Краткие сообщения Института истории материальной культуры. Вып. 36. М.; Л., 1951. С. 68–75; Никитин А. Л.Соломония Сабурова и второй брак Василия III // Основания русской истории. М., 2001. С. 586–628; Федоров Л. А., Волкова М. Н.БОН – Бюро особого назначения – на территории Покровского монастыря. 1931–1936 гг. (Из жизни «биологической шарашки») // Материалы исследований Владимиро-Суздальского музея-заповедника. Владимир, 2003. С. 107–108.


[Закрыть].

Время решать, что делать с Шуйскими, наступило после того, как началась присяга новому самодержцу королевичу Владиславу. В королевском лагере под Смоленском записали известия, полученные от гетмана Жолкевского 19 (29) сентября 1610 года. Он уведомлял короля, что Боярская дума почти разрешила ему увезти князей Шуйских в Речь Посполитую, но была озабочена тем, чтобы король Сигизмунд III не отдавал им много «почестей»: «Думные бояре обещали гетману выдать королю всех Шуйских, но с тем условием, чтобы король не оказывал им никакой милости. Все имущество Шуйских взято в царскую казну… Василия, бывшего царем, еще не решились выдать за границу и предоставить ему жить в чужих государствах. Димитрия и Ивана Шуйских советовали отправить в Польшу, чтобы этот род, замышлявший с давних времен много зла против государя, не произвел какого-либо замешательства в государстве, но требовали от гетмана удостоверения, что король не будет жаловать Шуйских; в противном случае хотели перебить их. Жен их постригли в монашество» [488]488
  РИБ. Т. 1. Стб. 673–674.


[Закрыть].

В это время Лжедмитрий II и Марина Мнишек уже бежали из-под Москвы, не дожидаясь, пока гетман Жолкевский арестует самозванца в его ставке в Николо-Угрешском монастыре. С оставшимся войском гетмана Яна Сапеги удалось договориться о том, что оно отойдет от Москвы и попытается склонить калужского царя Дмитрия подчиниться королю (фактически Сапега обещал сохранять нейтралитет и даже перейти на службу к королю, если тот заплатит деньги его войску). 12 (22) сентября Ян Сапега был в расположении гетмана Жолкевского, где, по сообщению дневника его секретарей, «застал Шуйских, Ивана и Дмитрия, которых московские бояре выдали гетману, чтобы они уже не думали более оставаться здесь ради какой-либо свойственной им крамолы; в это время и того Шуйского, который был прежде царем, постриженного отвезли в Осипов (Иосифо-Волоколамский монастырь. – В. К.)» [489]489
  Dziennik Sapiehy… S. 279; Цветаев Д. В.Царь Василий Шуйский и места погребения его в Польше… Т. 1. С. 11–12.


[Закрыть]. Московские бояре и Станислав Жолкевский уже договорились о совместных действиях против самозванца, и именно по этой, а не по какой-либо другой причине, Боярская дума дала согласие на вступление в город польско-литовского войска и отдала князей Шуйских под охрану гетмана Жолкевского. Против выступил, прежде всего, патриарх Гермоген, поддержанный московским посадом. Он первым осознал, какую ошибку сделала Боярская дума, вступив в переговоры с представителями короля Сигизмунда III. Как было сказано позднее в посольских документах 1615 года, «о том приходили к Гермогену патриарху Одоевские, Долгорукие, Борятинские и Пушкины и иные многие дворяне». Патриарх созвал своих сторонников и призывал больше не верить королевской стороне, «так как народ литовский никогда не соблюдал слова, данного Москве, всегда был ее врагом». Глава церкви указывал, что Вору позволили уйти от столицы, а вместо борьбы с ним польское войско стремится войти в столицу. В итоге патриарха не послушали и грубо оттеснили от участия в светских делах [490]490
  См.: Флоря Б. Н.Польско-литовская интервенция в России… С. 254–263.


[Закрыть], списав все протесты на происки князей Шуйских. Когда 17 (27) сентября москвичи, встревоженные слухами о вступлении в столицу польского войска, буквально заставили ретироваться первых польско-литовских квартирьеров, была решена и участь царя Василия Шуйского и его братьев. В «Дневнике» королевских секретарей под Смоленском записали: «Бояре испугались и сейчас же пришли к гетману с просьбой приостановиться еще до третьего дня, пока они уничтожат козни Шуйских. Затем они выдали гетману троих Шуйских» [491]491
  РИБ. Т. 1. Стб. 677–680.


[Закрыть].

Более подробно и точно рассказать о том, как принимали решение о выдаче Шуйских королю Сигизмунду III, вряд ли удастся. Многие бояре потом предпочитали забыть о своем участии в этом деле, поэтому показания источников так противоречивы. Если учесть свидетельство секретарей Яна Сапеги, отправка Шуйских из Москвы произошла еще до того, как в ночь с 20 на 21 сентября в столицу вступил польско-литовский гарнизон. Протесты патриарха Гермогена, встретившего «литву» речами о вероломстве королевской стороны, уже не могли повлиять на судьбу бывшего самодержца. Позднее ходили слухи, что всех Шуйских отвезли под Смоленск вместе с посольством боярина князя Василия Васильевича Голицына и митрополита Филарета Романова. Такие рассказы, проникшие в исторические исследования, как показал Д. В. Цветаев, не соответствовали действительности [492]492
  Цветаев Д. В.Царь Василий Шуйский и места погребения его в Польше… Т. 1. С. 13–14.


[Закрыть]. Но в том-то и дело, что сама возможность отправки князей Шуйских вместе с послами обсуждалась. Посольство митрополита Филарета и князя Василия Васильевича Голицына двинулось из Москвы 11 (21) сентября 1610 года [493]493
  Флоря Б. Н.Польско-литовская интервенция в России… С. 246.


[Закрыть]. Около этого времени приставы передали братьев князей Шуйских гетману Жолкевскому, 12 (22) сентября их видел у него гетман Ян Сапега. Два события, может быть, даже намеренно оказались связаны друг с другом, однако в самом посольстве об этом не подозревали. В полномочия московских послов не входило обсуждение судьбы царя Василия Шуйского. В документах посольства, прибывшего в королевский стан под Смоленском 7 (17) октября 1610 года, писали, что бывший царь добровольно «государство отставил», повинуясь челобитной «всех чинов людей Московского государства» [494]494
  См.: Сб. РИО. Т. 142. С. 131–132.


[Закрыть]. Послы Боярской думы сами впервые увидели царя Василия Шуйского под Смоленском. Тогда, между прочим, произошел знаменательный эпизод. Польский гетман разрешил бывшему царю надеть на себя вместо монашеской рясы мирское платье. Это заметил митрополит Филарет. Он посетовал гетману Станиславу Жолкевскому: «Ты на том крест целовал, и то сделалось от вас мимо договора: надобно бояться Бога; расстригать Василия не пригоже, чтобы нашей православной вере порухи не было». Гетман сослался на скудное содержание царя Василия Шуйского. Но и это не помогло. Митрополит Филарет парировал, продолжая настаивать на своем: «А если его в Иосифовом монастыре, по твоим словам, не кормили, то в том неправы ваши приставы, что его кормить не велели, бояре отдали его на ваши руки» [495]495
  Цветаев Д. В.Царь Василий Шуйский и места погребения его в Польше… Т. 1. С. 34–35.


[Закрыть].

В Иосифо-Волоколамский монастырь князь Василий Шуйский прибыл под присмотром ротмистра Руцкого уже без братьев. Князей Дмитрия и Ивана Шуйских отправили в Белую, где их сторожил ротмистр Невядомский. Все это пришлось кстати, так как польско-литовским хоругвям в Москве для постоя как раз были отведены боярские палаты братьев князей Дмитрия и Ивана Шуйских. Королевские секретари точно указали, что отсылка Шуйских из Москвы произошла по просьбе самих бояр: «Касательно их бояре настойчиво просят, чтобы они не были допущены к королю и чтобы их держать в строгом заключении, и хотя немного не дошло до того, чтобы бояре их убили, но гетман, соображая, что столь важные лица могут очень пригодиться королю, счел за лучшее сохранить им жизнь» [496]496
  РИБ. Т. 1. Стб. 679–680, 683–684.


[Закрыть]. В записках гетмана Жолкевского тоже упоминалось, что князья Шуйские были выданы ему «вследствие договора». Король Сигизмунд III тем временем уже ждал свою добычу под Смоленском и просил гетмана Жолкевского быть настороже, чтобы не упустить ее из рук: «Ведь и эти места, назначенные на житье Шуйским, уже тем самым ненадежны, что они в Москве (Московии). Мало ли у них (москвитян) разных хитростей и средств, когда государство совершенно успокоится? Да они, находясь вблизи нашей границы, тем легче могут избавиться. Это народ коварный; входя с кем-либо в теснейшую дружбу, именно и думает о том, как бы его обмануть. И мы уверены, что вы не удалитесь оттуда, пока не устроите всего, что признаете целесообразным для осуществления этих дел и наших планов» [497]497
  Цветаев Д. В.Царь Василий Шуйский и места погребения его в Польше… Т. 1. С. 15–16.


[Закрыть].

Позже, в 1613 году, когда детали событий стерлись из памяти участников, русский посланник в Речи Посполитой Денис Оладьин обвинял гетмана Жолкевского и его советников, что они «оманом» ввели польских, литовских и немецких людей «в Москву в каменые городы», под предлогом «береженья от воровских людей». Такой же обман виделся и в выдаче Шуйских: «А государя нашего царя Василья Ивановича взяли, а сказали, будто для береженья посылают его в Осифов монастырь. Да после того гетман корунный Станислав Желковской, как поехал с Москвы х королю под Смоленск, царя Василья взяв из Осифова монастыря, отвез х королю под Смоленеск и з братьею его через крестное свое целованье». Однако московским боярам, посылавшим Дениса Оладьина еще до «государьского обиранья», то есть до избрания на престол царя Михаила Федоровича, паны-рады Речи Посполитой отвечали, как все было на самом деле с царем Василием: «А потом и сами есте его, не уфаючи (от ufać – доверять. – В. К.) ему, взяв от чернцов, выдали в руки гетману королевские милости, пана нашего, и з братьею его, абы уже болше напотом не затруднел вашего государства» [498]498
  Сб. РИО. Т. 142. С. 331, 394.


[Закрыть].

Русская сторона продолжала стоять на своем и повторила те же аргументы на переговорах с Александром Госевским в 1615–1616 годах: «А царя Василья мы гетману Желковскому не отдавывали; мы бояре все поговорили, что было его отпустите по его обещанию к Троице в Сергеев монастырь; а будет тут за королевичем, только б гетманский приговор от вас не нарушился, у Троицы в Сергиеве быти нельзя, и его б отпустите в Кирилов или на Соловки, куда он произволит, и там его всеми обиходы устроить по достоинству». Об отсылке князей Шуйских сказано, что все было сделано «сильно, без боярского ведома… а мы гетману царя Василья сами не отдавывали, и мысли нашей на то не было» [499]499
  Цветаев Д. В.Царь Василий Шуйский и места погребения его в Польше… Т. 1. С. 21.


[Закрыть]. В «Новом летописце» бояре тоже были оправданы. В статье о «ссылке царя Василья в Осифов монастырь» говорилось, что это произошло из-за происков гетмана Жолкевского: «Етман же Желковской и с теми изменники московскими нача умышляти, како бы царя Василья и братью ево отвести х королю. И умыслиша то, что ево послати в Осифов монастырь. Патриарх же и бояре, кои не присташе к их совету, начаша говорити, чтоб царя Василья не ссылати в Осифов монастырь, а сослать бы на Соловки. Они же быша уже сильны в Москве, тово не послушаху и ево послаша в Осифов монастырь, а царицу ево в Суздаль в Покровской монастырь» [500]500
  Новый летописец. С. 103.


[Закрыть].

В итоге достоверно известно только то, что бывшего царя Василия перевезли в Иосифо-Волоколамский монастырь, где он содержался в чернецком платье. Согласно монастырским преданиям, местом заключения царя Василия стала Германова башня [501]501
  Цветаев Д. В.Царь Василий Шуйский и места погребения его в Польше… Т. 1. С. 11.


[Закрыть](в перестроенном виде она сохранилась до сих пор). Под укрытием монастырских стен и польско-литовской охраны Василию Шуйскому действительно мало что угрожало. Боярский протест если и существовал, то не был таким ярким, как позднейшие сетования, и не отражал позиции всех членов Думы. Гетман Жолкевский проявлял большую осторожность, когда его войска входили в Москву, и не стал бы давать лишнего повода для упреков, если бы бояре сами не предложили ему решить судьбу Шуйских. Он с самого начала призывал сохранить жизнь Василию Ивановичу и его братьям и, конечно, сразу понял, какую выгоду может принести то, что в руках короля Сигизмунда III окажется бывший русский царь. 20 октября уже сам король писал в Москву боярам: «По договору вашему с гетманом Жолкевским, велели мы князей Василия, Дмитрия и Ивана Ивановичей Шуйских отослать в Литву, чтобы тут в государстве Московском смут они не делали; поэтому приказываем вам, чтобы вы отчины и поместья их отобрали на нас, государя» [502]502
  Там же. С. 19–20.


[Закрыть].

От Волока совсем недалеко до Смоленска. Сюда в итоге после своего триумфального отъезда из Москвы в конце октября (по новому стилю) 1610 года гетман Станислав Жолкевский и перевез царя Василия [503]503
  Флоря Б. Н.Польско-литовская интервенция в России… С. 266.


[Закрыть]. Бывший царь как живой трофей был привезен в расположение короля Сигизмунда III под Смоленском 30 октября (9 ноября) [504]504
  РИБ. Т. 1. Стб. 689.


[Закрыть]. Единственной радостью князей Шуйских стало воссоединение старшего и младших братьев, которых тоже привезли под Смоленск из Белой.

Король Сигизмунд III не отказал себе в удовольствии посмотреть на поверженного врага. В полевом лагере была устроена встреча князей Шуйских, детали которой почему-то не вошли в дневник королевских секретарей под Смоленском. Может быть, потому, что, как оказалось, король Сигизмунд III не смог в полной мере насладиться унижением бывшего московского царя. Василий Шуйский многое успел продумать про себя и про свое положение пленника (или, на польский манер, «вязня»). Он вел себя не вызывающе, но достойно. И эта неожиданно открывшаяся в нем стойкость была оценена как своими, так и чужими. В «Новый летописец» вошел рассказ о представлении Василия Шуйского королю Сигизмунду III: «Етман же приде с царем Васильем х королю под Смоленеск, и поставиша их перед королем и объявляху ему свою службу. Царь же Василей ста и не поклонися королю. Они же ему все рекоша: „Поклонися королю“. Он же крепко мужественным своим разумом напоследок живота своего даде честь Московскому государству и рече им всем: „Не довлеет московскому царю поклонитися королю; то судьбами есть праведными и Божиими, что приведен я в плен; не вашими руками взят бых, но от московских изменников, от свох раб отдан бых“. Король же и вся рада паны удивишася ево ответу» [505]505
  Новый летописец. С. 104.


[Закрыть]. Конечно, слова Василия Шуйского, приведенные в летописце, не могли быть протокольной записью речи, произнесенной бывшим царем под Смоленском. Нельзя даже поручиться за то, что сама описываемая сцена имела место в действительности. Напротив, известно, что представитель гетмана Викентий Крукеницкий произнес подобающую случаю торжественную речь, а князь Василий Шуйский получил от короля Сигизмунда III под Смоленском «братиночку серебряну» и «ложку серебряну», а также другие подарки от Льва Сапеги и «пана Болобана» [506]506
  АИ. Т. 2. № 340. С. 405; Цветаев Д. В.Царь Василий Шуйский и места погребения его в Польше. Приложения к историческому исследованию. Т. 2. Кн. 2. Варшава, 1902. С. CLXXXVII.


[Закрыть]. Показательно лишь то, что в конце концов предательство, совершенное по отношению к царю Василию, стало подвергаться осуждению. А этого бы не случилось, если бы Василий Шуйский окончательно сдался, а не стал бы в меру своих сил сопротивляться обстоятельствам.

После двухнедельного пребывания в королевской ставке под Смоленском князей Шуйских ждала скорбная дорога «в Литву». Домой вернется только младший из братьев, князь Иван Иванович Шуйский. 15 (25) ноября 1610 года, согласно записи в дневнике похода под Смоленск короля Сигизмунда III, было решено переправить князей Шуйских в Могилев и Гродно: «Всех троих Шуйских: царя Василия, гетмана Димитрия и дворецкого Московского двора Ивана выслали из королевского лагеря в Могилев» [507]507
  РИБ. Т. 1. Стб. 698.


[Закрыть]. Автор «Повести о победах Московского государства» сообщал подробности того, как увозили князей Шуйских «в Литву». Дата отправки из королевского лагеря совпала с началом Рождественского поста, и все, как князья Шуйские, так и окружающие, не могли не соотнести значимое церковное событие с тем, что происходило у них на глазах. Князей Шуйских, оказывается, решили везти в стругах (так лучше можно было обеспечить их безопасность). Недалеко от смоленского Троицкого монастыря, где на время разместили князей Шуйских, находилась Кловская пристань. Автор «Повести…» писал: «Полский же король Жихимонт повеле суды на них преизготовити, руским людем повеле всем без оружия быти и за многою сторожею, с великим опасением повеле на Дънепр в суды вести благочестиваго государя царя и великаго князя Василия Ивановича. Смольяне же тогда, видевше государя своего ведома от иноверных, в велицей печали бывше, много слезно от сердца безутешно рыдающе и недоумевающеся, что сотворити и како государю своему в толицей беде помощи, понеже бо и сами в руках иноверных и без оружия. Аще бы было у них оружие, то бы не могли в толицей беде видети государя своего и живы быти». С этого момента и далее Василий Шуйский тоже не раз прольет слезы, переживая превратности своей судьбы.

На самой грани ставшего уже неизбежным отъезда «царя Василья» из Московского государства что-то сдвинулась в сердцах его бывших подданных. Те, кто еще недавно проклинал и винил князей Шуйских во всех бедах, готовы были снова поддержать их в падении. Но, увы, оказалось поздно, и этот позор выдачи царя в плен королю Речи Посполитой, воевавшему под Смоленском, останется навсегда. Преданный всеми князь Василий Шуйский даже в этом подневольном состоянии нашел утешение для своей гордости. Когда его сажали на струг, он запел слова из молебна, «певаемого во время брани против супостатов, находящих на ны». Именно так должны были прочесть провожавшие царя смоленские жители слова хорошо известного им ирмоса (молебной песни): «Он же, государь, яко незлобивый агнец, идяше, на страны позираше и, видев своих людей, слезы испущаше. Сед же в насад и воспет Богу песнь своими царскими усты, ирмос 8 гласу: „И векую мя отринул еси от лица Твоего, свете незаходимый, и покрыла мя есть чужая тьма, окаяннаго. Но обрати мя, и к свету заповедей Твоих пути моя направити молю Ти ся“» [508]508
  Повесть о победах Московского государства. С. 25.


[Закрыть]. Мученическая участь царя Василия чем дальше, тем больше делала его жертвой, а не виновником переживаемых обстоятельств самой тяжелой годины Смутного времени.

Триумф короля Сигизмунда III

1611 год стал самым удачливым для всего царствования короля Сигизмунда III. Никогда ранее он не достигал того всеобщего обожания и восхищения, с которыми подданные встретили пленение московского царя Василия Шуйского и взятие Смоленска. Разгром давнего врага – «москвы», чья столица тоже оказались в руках поляков и литовцев, – воодушевлял Речь Посполитую. Все эти знаменательные события оказались связанными еще и с переносом столицы из Кракова в Варшаву. Если в Вавельском дворце в Кракове король Сигизмунд III постоянно находился в окружении мятежной шляхты, то в варшавском дворце он сам становился хозяином положения. В Вильно и Варшаве возвращавшегося из двухлетнего московского похода монарха Речи Посполитой ждал сплошной парад панегиристов. Придворный художник Томмазо Долабелла начал работу над впечатляющими полотнами, где грандиозная фигура короля Сигизмунда III на коне, в национальном польском костюме и с булавой попирала поверженный труп москвича, как Георгий Победоносец – змея [509]509
  См.: Эскин Ю. М.Филарет глазами Долабеллы? Русские на гравюре 1611 года // Родина. 2006. № 11. С. 13–15.


[Закрыть]. На другом варианте картины смоленского триумфа король Сигизмунд III переодет уже в западноевропейский костюм, он доминирует над всем на этом огромных размеров полотне и заслоняет собою виднеющиеся в отдалении башни Смоленска. В углу нарисована теряющаяся на его фоне группа людей в русских одеждах, на которой, вероятно, изображен сам московский царь Василий Шуйский с братьями [510]510
  Первая картина не сохранилась и известна только по гравюре. Ю. М. Эскин высказал обоснованное предположение, что на ней изображены члены московского посольства патриарх Филарет и князь Василий Васильевич Голицын. Вторая картина Долабеллы экспонируется сегодня в Вавельском королевском дворце в Кракове (по иронии истории в том самом дворце, который король Сигизмунд III оставил после своего Смоленского триумфа).


[Закрыть].

Победителей, вроде бы, не судят. Но на самом деле, как было уже тогда ясно лучшим советникам Сигизмунда III в московских делах – гетману Станиславу Жолкевскому и велижскому старосте Александру Госевскому, король, прельстившись воинскими лаврами под Смоленском, упустил саму Москву. А обе страны – Московское государство и Речь Посполитая – утратили невероятный шанс изменить ход истории на востоке Европы. Все объяснялось прежде всего личными амбициями короля Сигизмунда III. Как только он получил сведения о договоре своего гетмана с московскими боярами о призвании королевича Владислава на русский престол, он заговорил о желании самому стать московским царем. У гетмана Жолкевского, по его собственному признанию, хватило ума не афишировать королевские требования, которые могли привести к одному – потере любой поддержки польско-литовских кандидатур на русский трон со стороны московских бояр. Однако король, побуждаемый своими ближайшими советниками под Смоленском, только укреплялся в своем желании. Гетман Станислав Жолкевский убедился в этом, когда увидел холодный прием в королевской ставке. Так была оплачена служба того, кто привез королю победу над Московией и – в качестве главного трофея – плененного русского царя Василия Шуйского. Ничего не поняли Сигизмунд III и его сенаторы, когда столкнулись с непреклонной позицией русских послов митрополита Филарета и боярина князя Василия Васильевича Голицына. Это в Москве удалось склонить всеми правдами и неправдами, пожалованиями и подкупом нескольких бояр и временщиков, которые были согласны поцеловать крест кому угодно, не то что своему благодетелю – польскому королю. Руководители же русского посольства, представлявшие самые первые рода русского боярства (об этом сам гетман Станислав Жолкевский слишком предусмотрительно позаботился), отказывались действовать вопреки наказу, полученному «от всех чинов Московского государства» (а не одной Боярской думы), и приносить присягу королю Сигизмунду III. Точно так же внутри осажденного Смоленска в конце 1610 года были готовы открыть ворота и кончить дело миром, если бы не настойчивое (точнее, даже навязчивое) стремление заставить их присягать одновременно и королю, и королевичу, чтобы те вместе взошли на русский трон.

Неопределенное положение с русскими послами под Смоленском продолжалось до апреля 1611 года, когда их интернировали и, следом за Василием Шуйским и его братьями, отослали в Литву. Показательно, что тогда же уехал из королевской ставки и гетман Станислав Жолкевский, для которого этот отъезд стал, по сути, полной отставкой от всех московских дел. Да он и понимал, что после полного провала всех августовских договоренностей с боярами в Москве у него больше нет никакого кредита доверия. Король Сигизмунд III перестал демонстрировать хоть какое-то стремление к компромиссу и перешел к войне с ненавидимыми им «варварами». И это не преувеличение. В наказе посланнику, отправленному ко двору испанского короля 16 апреля 1612 года, Сигизмунд III говорил: «Эти обширнейшие Северные страны, хотя населены народами, родственными полякам по языку и происхождению и называющимися христианами, но, несмотря на то, или по суровости климата, или по воле их государей, которые ни о чем больше не заботились, лишь бы безнаказанно пользоваться деспотизмом, всегда считались весьма чуждыми образованности и кротости нравов. Люди зверские и невежественные, напитанные греческою верою, или, лучше сказать, суеверием, которую они устами и делами исповедуют, и в соблюдении своих договоров сохраняют ту же греческую верность!» [511]511
  Акты времени междуцарствия (1610 г., 17 июля – 1613) / Под ред. С. К. Богоявленского и И. С. Рябинина. М., 1915. С. 150.


[Закрыть]

Перемена королевской политики, воспринятая как нарушение крестного целования, заставила многих навсегда отказаться от поддержки кандидатуры королевича Владислава на русский престол. По-иному пошли дела в Москве после того, как там поняли, что никто и не думал решать внутренние московские дела и защищать столицу от самозванца, сидевшего в Калуге. Вместо этого начался безудержный грабеж казны, которую делили между собой бывшие воины Лжедмитрия II, перешедшие на королевскую службу и получавшие теперь свое заслуженное из оставшейся бесхозной казны московских царей. В уездах Московского государства, куда были отправлены фуражиры от «панов», сидевших в Москве, тоже казалось, что вернулись отвратительные времена самого тяжелого тушинского режима. Когда самозванец был убит под Калугой 11 декабря 1610 года, исчезла последняя причина, по которой еще можно было терпеть присутствие польско-литовского гарнизона в Москве. В городах началось земское движение, и примечательно, что среди восставших против Сигизмунда III (но пока даже не против королевича Владислава) оказались города, бывшие раньше оплотом власти царя Василия Шуйского, – Рязань и Нижний Новгород. Воевода Прокофий Ляпунов объединился в Первом ополчении с бывшими сторонниками калужского самозванца боярином князем Дмитрием Тимофеевичем Трубецким и предводителем казаков Иваном Мартыновичем Заруцким. Они начали подготовку похода под Москву для того, чтобы выбить сидевших там иноземцев во главе с Александром Госевским. В Москве военные действия случились еще до прихода Ляпуновского ополчения. 19 марта 1611 года началась резня в Китай-городе. Москва была сожжена, многие ее жители погибли в огне.

Общая беда объединила русских людей и сделала не такими уж существенными прежние противоречия. В ополчение вошли и бывшие ближайшие советники царя Василия Шуйского, и те, кто воевал против них с Тушинским Вором. Все стало несущественно перед лицом общего врага – Сигизмунда III. Не прошло и года после сведе́ния с престола царя Василия Ивановича, как его стали считать в одном ряду с другими «прежними прирожденными государями». Однако для самого бывшего государя это уже не имело никакого значения. Вряд ли князья Шуйские знали в своем заточении, сначала в Могилеве, а потом в Гродно, о том, что происходило в Московском государстве. Исключением были только рассказы о победе Сигизмунда III под Смоленском, когда город был все же взят штурмом королевскими войсками в первых днях июня 1611 года (официальным днем победы в Речи Посполитой считалось 13 июня по принятому там григорианскому календарю).

Король Сигизмунд III покинул Смоленск тем же маршрутом, что и пленный царь Василий Шуйский. Погрузившись на суда, он отплыл по реке Борисфен (Днепр) и достиг Орши. Оттуда путь короля лежал в Вильно, где он оказался 14 (24) июля, и на Варшаву. Там его торжественно встречали королева и королевич Владислав. 25 июля его приветствовал папский нунций Симонетти, а знаменитый иезуит Петр Скарга произнес проповедь, в которой нашлись слова и о поверженном московском царе: «А что особенно дивно – это низложенный царь, когда свои не доверяли ему и монастырской его страже: его отдали в королевские руки и с родным братом, который от его имени предводительствовал войсками, так что теперь пленник тот, кто сам был всей Москвы государем» [512]512
  Цветаев Д. В.Царь Василий Шуйский и места погребения его в Польше… Т. 1. С. 39.


[Закрыть].

В конце сентября 1611 года открылся общий сейм Речи Посполитой, где должны были состояться главные торжества в связи с удачным окончанием московского похода короля Сигизмунда III. Царя Василия Шуйского с его братьями привезли в Варшаву еще в августе и поселили в деревне Мокотове под столицей. 19 (29) октября 1611 года стал самым запоминающимся днем в жизни отставленного царя. Церемония предъявления князей Шуйских сейму была просчитана до мельчайших деталей. Московского царя посадили в королевскую карету и с особыми почестями (honorificentissime, как сказано в современном описании) повезли Краковским предместьем в королевский замок. Возглавлял процессию гетман Жолкевский, которому наконец-то воздали должное за все его заслуги перед Речью Посполитой. Гетман ехал в своей карете в сопровождении дворян, прибывших на сейм, своего двора и воевавшего вместе с ним «рыцарства». Царь Василий Шуйский находился в запряженной в шестерню открытой карете; он был одет в длинное белое парчовое одеяние, украшенное по краям золотой бахромой и шнурами. На голове у него была меховая «мармурковая» шапка (шлык) из чернобурой лисы. Шуйского можно было хорошо разглядеть: «не очень высокий, лицом округлый, смуглый, стрижен накругло, с редкой бородой, большей половиною седой, глаза воспаленные, угрюмые и суровые, нос продолговатый и чуть горбатый, рот растянутый» [513]513
  Niemcewicz J. U.Dzieje panowania Zygmunta III. Wroclaw. 1836. T. 3. S. 383 (Noty do tomu III-go); Цветаев Д. В.Царь Василий Шуйский и места погребения его в Польше… Т. 1. С. 48; Т. 2. Кн. 1. Варшава, 1901. С. I–III.


[Закрыть]. Впереди него сидели братья князья Дмитрий и Иван, а между ними находились королевские приставы. Так процессия доехала до королевского дворца, находившегося рядом с городской стеной, где гетман Жолкевский повел за руку царя Василия Шуйского на его Голгофу.

Дальнейшее известно не только из этого описания, но и по картине Томмазо Долабеллы, запечатлевшего памятное для короля Сигизмунда III представление царя Василия Шуйского с братьями сейму Речи Посполитой. Это событие было настолько дорого королю, что полотно Долабеллы стало одним из первых заказов для украшения королевских покоев в новой столице [514]514
  См.: Дракохруст Е. И.Иконографические источники, освещающие польскую интервенцию начала XVII века // Труды Государственного исторического музея. 1941. Т. 14. С. 52–53.


[Закрыть]. Лица царя Василия Шуйского разглядеть не удастся, он изображен спиной к зрителю в тот момент, когда гетман Станислав Жолкевский говорит речь в Сенаторской избе королевского замка, обращенную к восседающему на троне королю Сигизмунду III и королевичу Владиславу, названному в подписи к картине московским «императором». Все происходило в многолюдном окружении сенаторов и депутатов сейма, сидевших рядами справа, слева и напротив от королевского места, образуя прямоугольное открытое пространство, почти в центре которого поставили князей Шуйских. Таким образом, с высоты трона Сигизмунд III глядел на стоявшего перед ним с непокрытой головой и кланявшегося бывшего русского царя. Рядом с ним находился королевич Владислав. Настолько очевидной была эта иллюстрация «перемены человеческого счастья», что многие не могли не пожалеть того, кого некогда проклинали как самого большого врага своей страны, обвиняя его в гибели в Москве поляков и литовцев, приехавших на свадьбу Марины Мнишек. Отец Марины, сандомирский воевода Юрий Мнишек, сенатор Речи Посполитой, тоже находился в этом зале, что придавало дополнительный драматизм событию.