Текст книги "Сто первый (сборник)"

Автор книги: Вячеслав Немышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Уже в самом конце заговорили о прибывшем пополнении.

Духанин сказал, что станет самолично отбирать народ, и что Полежаев, раз у него в саперах некомплект, пусть идет теперь с ним на плац.

Так и пошли: недовольный жизнью майор Полежаев, перехвативший по дороге теплой минералки у дежурного, за ним, чуть не строевым шагом, Духанин.

Следом Вакула – по просьбе коменданта.

У Вакулы глаз наметанный, он хорошего солдата насквозь видит. Новобранец сам еще о своей судьбе ни сном, ни духом, а Вакула его цоп за ворот: послужишь, сынок? Что солдату сказать – он и служит. Вакула залетных определял сразу: опухшие от пьянки лица, сутулые фигуры, широкие рабочие ладони, телячьи глаза. Прошлую команду так всю и отправил обратно. Духанин тогда был в отпуске. Колмогоров только рукой махнул: «Ну, Евграфич, в таком случае сам пойдешь на маршрут с саперами». – «И пойду-у, – гудел Вакула. – Не солдаты это – сброд».

Неровный строй вытянулся на плацу – от штаба к автопарку. На бэтерах механы лениво спорят – всех прогонят или оставят кого на этот раз.

Духанин стоял перед строем, растопырив иксом вогнутые ноги, листал списки вновь прибывших контрактников, недовольно косился на Вакулу. Тот, вытянув по бедрам медвежьи свои лапы, медленно двигался вдоль шеренг; иногда он поднимал руку и указательным пальцем метил кого-нибудь в глубине толпы. Там сразу ворошилось: раздвигались мятые куртки, качались обожженные солнцем лысины, выпуская на середину плаца помеченную фигуру.

Перед Вакулой оказался тот самый морщинистый дядька, что мучил Ивана вопросами. Дядька сжался и спрятал руки за спину.

– Откуда? – тяжелым церковным басом прогудел Вакула.

Дядька сначала, наверное, и не понял, что вопрос адресован ему. Иван легонько ткнул дядьку коленом под зад. Очнулся дядька.

– С хорода Шахты, Ростовской области, шейсят восьмога хода, по званию рядовой.

Вакула будто не слышит, спрашивает:

– Специальность.

– Моя?.. а… так эта… шахтеры мы, потомственные, а шо нада?

– Военная специальность какая, спрашиваю.

Дядька еще немного помялся, широко улыбнулся щербатым ртом:.

– А-а… в войсках? Понял… эта… рядовой. А срочную… в ракетных стратехического значения. Шас контракт подписал на полгода.

Рядом гоготнули. Вакула гневно раздул ноздри – загудел на дядьку:

– Ты зачем сюда приехал, стратег? А ну…

Дядька ежится, переминается. Иван пинает его под колено.

– Так ведь ясно зачем – денег заработать. У нас на шахте дай бог три тышшы платють, а тут, хаворят, чуть не под двадцать пять… ого-го!

Вакула не сдержался – зашумел на дядьку, ногами затопал. Дядька ни жив, ни мертв. Вот так служба началась! Сначала чуть не взорвали, тут еще этот офицерюга-псих сожрать готов. Вакула наорался и к Духанину:

– Похабное это дело. Чего говорит – «де-енег!» Суслик морщинистый. И где таких набирают, в каких военкоматах? Михал Михалыч, вон я троих выбрал, а остальных гони, гони нах… Каждый раз хуже и хуже. Жлобье. Где ж солдаты? Это рвань, а не войско. Я так коменданту и скажу.

– Ты ска-ажешшь! – зашипел на него Духанин. – А кто на инженерную разведку, извините, пойдет вместо выбывших – ты или я, может? – он мотнул лысиной в сторону побагровевшего Полежаева. – Майор, вон, сам лазит на фугасы, а что – солдат нет?.. Иди, Евграфыч, извините, не мешай.

Вакула поворчал и махнул рукой. А потом громко, чтоб слышно стало всем в строю, произнес басом:

– Саперы есть?

Сразу из шеренг вышли трое. Иван узнал слоновьи уши Саввы-калмыка, вместе с ним вышли Костя Романченко и Витек. Иван замешкался сначала: подхватил сумку, отодвинув дядьку шахтера, шагнул вперед.

Построили их, всех, кого приняли в комендатуру, в одну шеренгу. Вышел к ним комендант Колмогоров. Начштаба подал коменданту списки. Комендант взял бумаги, полистал.

– Так. И кто здесь снайпер?.. Зна-амов. Давай, солдат, в разведку. Хорошие стрелки нужны. Так как, идешь?

Кольнуло Ивана: «Стрелок! Опять двадцать пять…» Подумал про записку. Но как-то некстати получалось. Что ж соваться через весь строй? Неловко так. Серьезно ответил коменданту:

– Я в саперы, товарищ полковник. Разрешите?

Махнул рукой Колмогоров, бумажки сунул Духанину и пошел в штаб.

– Расчитайсь! – раздалась команда.

Стали считаться. Иван пятым был. Сбились на девятом. Давай по новой. Снова сбились. Иван смотрит – кто ж там тормозит? Оказалось на Косте-старшине рвется счет. По третьему разу поехали: первый, второй… Пятый – Иван. Шестой – Савва. Дальше по порядку… И снова – бац! – тишина после девятого.

У Ивана мурашки побежали по взмокшей спине. Отчего понять не может. Было это все раньше. Ситуация знакомая. «Снова эти считалочки. К чему бы? Эх, брат, Жорка, чего ж ты не договариваешь, чего-о? Костян теперь туда же».

Но в слух ничего не сказал и вида не подал, – да и разве объяснишь кому, коли сам ничего понять не в состоянии. Ну, в конце концов, срослось. Всего новобранцев оказалось шестнадцать душ. Четверых в саперы. Савва пошел в разведку. Остальные кто куда, разобрались по службам и подразделениям.

Первую ночь устраивались наспех.

Палатки были на втором этаже. Тут раньше склад был: ангар просторный, стены в метр из кирпича, а крыши нет. В палатке темень, лампа под шатром тусклая. На кособокой печке у трубы черный котенок свернулся калачом, нос прикрыл хвостом. Койки в два яруса, угол брезентухой занавешен. На койках спят вповалку, кто прямо в одежде. Стол длинный посредине. На столе наставлено: стаканы с чаем, тарелки немытые, сахар в алюминиевой миске, патроны в пачках. Оружием пахнет и сладковато одеколоном.

Николай, брат Витька, только-только вернулся с наряда. Обнялись они с Витьком. Витька ему передал из дома письмо. Стал читать Николай; опомнился – народ ведь покормить надо: банки-тушенки на стол покидал. Нож всадил в одну – хрястнула банка.

– Мишаня брился, – Николай банку кромсает. – Свадебный одеколон.

– Бывает, – в тон ему Иван.

Мишаня, крепыш с синим татуированным скорпионом на бугристом плече, подсел к столу.

– Сибиряки есть? Нету?.. А я с Барнаула… Че, Колек, на лейтенанта место положим кого? – кивнул в брезентовый угол: – В прошлый четверг летеха наш подорвался. На сто пятьдесят втором. Теперь Колек рулит. Вон летехи угол… А как хочите? Не захочите там ложиться, переставим.

Иван поднялся.

– Я лягу.

Николай банку на середину стола двинул. Спросил Ивана:

– Сапер?

– И сапер тоже.

Разговорились. Паренек в синих трусах подскочил с койки и к столу. Шмыгнул перебитым носом боксера.

– Че холодно так? Печь не топили? – увидел, что новые люди в палатке. – А-а… здорова, пацаны. Колек, час который? – глотнул с чайника, кадыком задергал. – У-уф…

Хотел, было, присесть к столу послушать, что говорят, но раззевался и передумал; на мысках босой побежал к койке, нырнул под одеяло.

– Дубарь, пацаны, посплю еще… угу… Голова, бл… как чайник.

Похватали холодного, покурили тут же за столом. Николай дым руками разогнал. Стали укладываться. Иван, когда ложился, Костю спросил:

– Костян, ты чего тормозил, когда считались?

– Да все про тех думал…

Первую ночь спалось Ивану тревожно. Долго не мог заснуть: лежал на спине с закрытыми глазами. «Сколько волка не корми, все в лес смотрит, – думал Иван. – Но разве я хотел быть волком? Интересно, как тот попутчик говорил – война благо? Получается так». Так и уснул он с тревожными мыслями.

* * *

Спустя два месяца не осталось и следа от тех сомнений и тревог, что терзали Ивана, наоборот, жизнь стала ясной и понятной. Иван раздобыл себе добротную «горку», к зиме разжился бушлатом и теплыми, хоть и на рыбьем меху, берцами.

Кто-то из комендантских вдруг вспомнил его – оказалось, служили вместе или не вместе, в общем, где-то рядом – окликнул Ивана по старой памяти Бучей.

Так и пошло.

На пятый день Иван уже пинал ногой болванку сто пятьдесят второго калибра. На шестой их обстреляли из гранатомета, осколком задело Ивану руку. Его поздравили с почином: Николай, брат Витька, вечером выставил из загашника бутылку водки.

Через неделю появился во взводе новый командир – старший лейтенант Каргулов.

– Дмитрий Фаильевич, – официально представился взводный. – Где с-старый спал?

«Контуженный», – подумал Иван, перетаскивая с лейтенантского угла матрас и вещи.

«Пох…ст», – решил Костя. Он к этому времени уже нашил старшинские лычки на погоны.

– Откуда будете? – подлез кривоносый Серега, хохотнул: – Нам татарам что водка, что пулемет, лишь бы с ног валило.

Старлей и ухом не повел. Сумку кинул на пружины, присел за стол. Саперы подтянулись вокруг.

Иван развернул скатку – устраивается на новом месте. Ему теперь затылок старлеевский виден – остренький затылок, и шея как у Жорки. Худой старлей, на студента похож. Вспомнил Иван. Это же тот самый офицерик, что тогда подорвался на бульваре!

– С централки? – спросил Иван.

После четвертой контузии стал Каргулов заикаться. Курил как-то вместе с ментами в «стакане» за бетонными блоками – ментам байки травил, в это время и прилетела граната из РПГ. Он как раз про генеральскую дочку рассказывал, как оказался крайним на этой «похотливой сучке» и поехал по залету топтать Кавказ. Контузило его, чуть язык не проглотил, оглох – неделю ничерта не слышал. С тех пор и квакает Каргулов через слово.

– С-сучка и есть.

Ржут саперы. Серега кривоносый сполз под стол. Иван развалился на койке, похохатывает. Костя золотым скалится, лычки старшинские трогает. Про подрыв на бульваре Каргулов с обидой заговорил:

– П-пятая контузия… А комендант говорит, х… тебе а не справка! В прокуратуру таскали. Я с-ствол нулевкой пошкрябал. Не первый раз. Двух теток с рынка шальными зацепили, одна и кокнулась потом в больничке. А я Филину, к-коменданту, говорю, идите вы, т-товарищ полковник са-са своими справками. И пошел к вашему Ка-калмагорову.

Заявился во взвод Полежаев.

Зол майор как всегда. Отвел Каргулова в сторону. Саперы расселись чаи гонять. Когда Полежаев вышел, а Каргулов снова устроился за столом, Серега на правах земляка спросил, чего такого хотел майор.

– Ничего не хотел. Г-говорит какой маршрут назавтра, – примолк и добавил. – И еще говорит, что вы п-пьянь и р-рвань.

Задрожала лампа под куполом палатки.

– Го-го-го…

– Ага-га-га…

– А сам-то, охо-хо!

Прижился во взводе Каргулов.

Полежаев его сначала невзлюбил. Кто ж знает, чего на ум пришло майору, – он на тот момент пить завязал, – может, с тоски. Но только под Новый год случился «инцидент», как выразился потом старлей, после которого запил и Полежаев, и Каргулов – в обнимку запили дня на три.

В тот день наряжали каштан у ворот.

Серпантина накидали, кто-то смеха ради приспособил пулеметную ленту с патронами, кто-то предложил, гранат навешать. Только вернулись саперы с инженерной разведки, только переоделись, отмылись от дорожной пыли. У каштана Петюня Рейхнер, старый солдат из поволжских немцев. Петюне за тридцать, он принципиален до неприличия. Служит Петюня стрелком наводчиком в бэтере, в котором водителем кривоносый Серега по прозвищу Красивый Бэтер.

Серега прячется от Петюни. Тот ему в лоб метит хлопушкой. Петюня как-то письмо написал на телевидение, в одну очень популярную программу.

– Неучи, – огрызался Петюня. – Вот стану «последним героем», получу миллион, тогда, ты Серый, сдохнешь от зависти.

Героем Петюня не стал, но с Серегой теперь вечно перебранивались: тот, как повод, так задевал старого немца за живое:

– Дурак ты, Петюня, тебе надо в Германию письма писать, чтоб тебе пособие выплачивали, как репре… репе… ну, этому, обиженному властью. Поедешь, будешь на фашистских бэтерах наводчиком.

Петюня наметился Сереге в рот, поймал момент и дернул шнурок.

Бабахнуло. Серега отплевывается. Хохочет народ.

Тут с крыши и стрельнули.

Сначала не обратили внимания. Потом стрельнули еще, и уже когда раздалась длинная тревожная очередь, когда взвизгнули рикошетами трассеры, засуетились у каштана. Полежаев присел машинально, но сразу рванул в штаб. Не добежав двух шагов, столкнулся с дежурным. У того глаза выпучены как у рака.

– Са-аня, еп… камаз у ворот!

Полежаев сразу и сообразил, заорал на дежурного:

– Команду не стрелять! Не стре-ееляять! Рванет, ссу… б… – и в шею тычет дежурному. Тот бегом обратно в каморку, рацию схватил, слышно оттуда, как он взахлеб:

– Отставить стрелять!! Отставить, отста…

Первым за ворота выскочил Полежаев, за ним Каргулов, следом Иван и Костя-старшина. Перед комендатурой была выстроена дорога-змейка из бетонных блоков. На скорости не проедешь: КамАЗ с брезентовым теном и врезался – замер почти у самых ворот. Вывернутое переднее колесо уперлось в один из блоков. Полежаев болезненно сморщился и, повернувшись назад, растопырил руки:

– Валите, валите! Все пусть валят назад, назад к механам… на задний двор! Каргул, я – в кабину, ты – в кузов.

Каргулов поскользнулся – чуть не грохнулся под колесо; когда обегал кузов, боковым зрением видел, как майор дернул на себя водительскую дверь. Каргулов подпрыгнул, ухватившись за края борта. И зажмурился…

В кабине за рулем сидела девчонка. Она вся дрожала, по щеке ее текла струйка крови. Девчонка сжимала белыми пальцами рифленое тельце гранаты. Полежаев затосковал, вспотел сразу, когда понял, что и девчонка, и граната – обе на взводе. Майор медленно лез в кабину. Девчонка заворожено смотрела то на гранату, то на мокрую лысину Полежаева. Очень медленно майор протягивал руку с растопыренными пальцами.

– Вот мы твоей маме пожалуем-ся, – он обхватил медвежьей лапой белые пальцы девчонки, – тщщщ, вот она тебя отшлепа-ет.

Если бы Полежаеву рассказали потом, что он говорил, он бы не поверил. Майор нес всякую дурь:

– Ща-а… я пальчики отогну и гранатку у тебя заберу. Станцуем последнее салонное танго – а? Во-от последний остался… Теперь поживем. А-аа… поживем, говорю, лошадь?

Открутив взрыватель, он бросил его на снег; через три секунды под колесом щелкнуло почти как Петюнина хлопушка. Гранату майор сунул в карман. Под педалями нашел Полежаев прибор замыкателя, – запрыгнул внутрь кабины, грубо столкнув с водительского сидения полуобморочную девчонку. О том, что лежало сейчас в кузове грузовика, майор старался не думать.

На кнопку девчонка нажать не успела: первыми же выстрелами ее ранило в плечо и перебило один из проводов электродетонатора. А она все жала, жала, жала…

Тут Полежаев и сообразил, что в кузове наверняка должен быть дублирующий взрыватель. И зажмурился…

Каргулов сидел на борту, развязно свесив ноги. Майор смотрел на него снизу.

– Чего?

– Часовой механизм, – Каргулов спрыгнул, протянул майору приборчик с обрезанными проводками. – П-пара минут оставалась.

Полежаев тяжело вздохнул.

– Чего заикаешься?

– Кы-кантузия.

– А-а. Бухнем?

Пили они три дня или четыре. Новый год проспали. Их не будили.

Ксюха потом ставила капельницу Полежаеву. Каргулов моложе был – сам отошел.

КамАЗ был забит селитрой и всякой взрывной дрянью. Посчитали – оказалось две тонны. Если бы рвануло, дежурный вместе со штабом улетели бы как раз к механам в автопарк. КамАЗ потом разобрал на запчасти Василич-зампотыл; девчонку-смертницу увезли в Ханкалу, больше о ней никто ничего не слышал.

Весна наступила обычная для Кавказа: с ранней оттепелью, февральской черемшой, мартовской грязью и апрельской зеленью. Выжженные сады и парки обросли молодыми жизнерадостными побегами; на улицах Грозного появилось больше прохожих, а по обочинам широких неопрятных проспектов, маленьких кривых улочек, пригородных шоссе еще с десяток поминальных крестов. На каждом – табличка с надписью: здесь тогда-то и тогда-то, во время проведения инженерной разведки погиб сапер… дальше фамилии.

Война закончилась…

Началась контртеррористическая операция. Группировка войск в Чечне численностью дошла до семидесяти тысяч. К весне усилилась активность боевиков, в госпиталях кривая потерь поползла наверх.

Протопал Буча со своим взводом сотни километров по грозненским улицам. Как на спидометр намотал тревожные мили: сколько теперь ни старайся, не скрутить военный километраж. Завертело Ивана Знамова, затянуло по горло – по самое яблочко. Новая война питала Бучину душу – наполняла ее все большей ненавистью к этому неразумному, неправедному миру.

Весной погибла Светлана Пална, та самая медсестра из центральной комендатуры.

На рынке возле Грозэнерго ее, минометчика Рената и его жену Юлю расстреляли в упор из автоматов. Ренат с Юлей собирались в отпуск, зашли на рынок прикупить зелени на стол. Светлана Пална от скуки пошла с ними. Отходная не получилась…

Близкие выстрелы подняли комендатуру в ружье.

Когда добежали до места, все было кончено.

Ренат лежал у лотков лицом вниз в луже крови. Его перевернули. С трудом разжали кулак, ветер сдул с ладони половинку сторублевой купюры. Юля полусидела как-то неловко боком, подогнув под себя ногу. Рядом валялся пластмассовый тазик, раздавленные помидоры, пучок салата.

Светлану Палну нашли чуть поодаль.

Колмогоров стоял над ее телом.

Мир покачнулся, страшно рванулась из-под ног земля. Но Колмогоров устоял, устоял и на этот раз. И много раз после Колмогоров сожалел, что видел ее мертвую, потому что живая она больше не помнилась ему, только так – с полуоткрытыми, подернутыми смертной поволокой глазами на восковом лице и красной пулевой дыркой в подбородке у самой шеи.

…В нее стреляли и стреляли, и когда она, истекая кровью – обессиленная – легла под ноги убийц, убийцы навалились на нее и, придавив стулом, обычным канцелярским стулом, ей горло и грудь, смотрели, как она испускает дух. И последним выстрелом в подбородок, под самое горло, добили ее.

Следователи фотографировали.

Колмогоров не уходил: глядел и глядел, чтобы запомнить.

Войны уже не было.

Об этом вещали дикторы на центральных каналах телевидения. Даже прокурор Юра Золотарев, честный мужик, тоже скажет и не покраснеет – что нет войны-то, нет.

Ивану приснилась Светлана Пална…

Он тогда бежал вместе с другими, прижимая к себе винтовку. Оступился у лотков на скользком, – кровь из под Рената разошлась черной лужей, – машинально глянул на убитых. Он поймал в прицеле спину, но не выстрелил, – то женщины-торговки убегали с рынка. Но стрельнул раз только в воздух. Ему не сказали – чего стреляешь понапрасну? Кто-то выпустил пару очередей в сторону развалин.

Снится Ивану…

Сизый туман, и будто город из тумана встает. Вдалеке город: дома – но крыш нет, а будто зубы торчат вместо крыш – острые, гнилые, черные. По улице идут двое, мужчина и женщина. Но Иван мужчину не узнает, а женщина – Светлана Пална. Но вдруг уже не идет она – лежит на броне; за бэтером бегут собаки, много собак, вроде Шалый, Болотниковых кобель, впереди. За спиной Ивана голос – Полежаев шепчет на ухо: «Не смотри, не смотри. Это не твое» – «А чье?» – спрашивает Иван, поворачивается, – а это Каргулов шептал, старлей контуженный. «Надо же, а старлей и не заикается, когда шепотом». Тут понимает Иван, что это же не Шурочка и не Лорка-медсестра, а другая женщина не знакомая ему, значит вправду не его, не его. Колмогорова это женщина. Как же он записку забыл отдать?.. Теперь вовсе не ко времени – горе такое. Разошелся туман. Стоит Иван на бугре, где Жоркина могила. А могилы нет – на бугре собаки лают. Присмотрелся – собаки мясо жрут. Бугор красным залит. Глянул на себя, а он – голый.

Проснулся Иван.

Рука на пол упала – холодный пол. Сон такой ясный, четкий. Сел Иван на кровати, раскашлялся. Лоб потрогал – вроде не горячо. С соседней койки Костя поднял голову, спросонья ничего не поймет.

– Пора, ягрю, штоль? А-а… Ложись, рано еще.

– Слышь, Костян, я все думал, чего я тогда на баркасе, ну после драки помнишь – чего взял тебя… не пойму?

– Ягрю, стечение обстоятельств.

– Стечение.

В раннее апрельское утро затянуло туманом Первомайский бульвар.

Катится в сизом облаке бэтер.

Идут саперы.

Муторно Ивану после бессонной ночи. Он вторым номером идет, впереди метрах в десяти грохочет шипованными берцами Витек. Его за эти дурацкие берцы танком прозвали – «тэ семьдесят два».

Иван кулак облизнул, сбиты кулаки после мордобоя.

Начался день неправильно, еще сны эти. Сниться такая муть, что хоть к бабке иди. Савва, вон, волочится сзади – разведчики охраняют саперов. У Саввы дядька колдун. Савва, когда обкурится, толкует сны: «Ерунда все, плюнь, да… а дядька не колдун – монах буддист».

Блокпост прошли, краснодарцы-менты автоматами потрясли: свои, братаны, ништяк!

Кто-то намалевал на блокпосту красными широкими мазками: «Всегда везти не может!» Иван скучно посмотрел на мазню. Однажды видел Иван журналистов. Те снимали надпись. Менты с блока им кричали – и нас и нас! Сняли журналисты ментов, вечером Иван в новостях видел.

На Первомайке разобрались по обочинам и двинулись.

Каргулов еще кашлянул: «Па-ашли!»

Как занервничал старшина, Иван почувствовал. Обернулся, присел с остальными, дулом шарит по туману – не видно сквозь пелену. Старшина с Каргуловым у бэтера; старшина в бинокль смотрит.

Каргулов кулаком махнул над головой, да народ уже схоронился. Ждут.

– Б-бучу, надо, епть. Буча-а! – позвал Каргулов.

Иван, пригибаясь, метнулся к бэтеру.

– П-пасут нас, епть, – Каргулов тычет пальцем в туман. – Вон, видишь, у столба… д-да нет левее… ага…

Иван присел на колено, винтовку в плечо упер, прильнул к окуляру. Костя поправляет:

– Еще, еще левее… Мужик, ягрю, под столбом… типа автобуса ждет. Шугани его, только аккуратно.

До цели метров двести. Иван высмотрел мужика. Черный мужик. Иван ему в висок галочку пристроил и на курок палец. «Десятый?.. Жорик, брат, ты скажи там, чтоб простилось». Давит на курок, еще миллиметрик, полмиллиметрика… Иван галочку чуть выше поднял, процедил сквозь зубы:

– Да не ссыте, валить не буду.

В утренней тишине грохот выстрела согнал с веток сонных голубей. От асфальта тяжело взлетела ворона, обиженно разевая длинный клюв.

– Б-буча, епть, ворону спугнул, – глупо хохотнул Каргулов.

Ворона закружила над бульваром, высмотрела себе место и уселась на той ветке, с которой сорвались голуби. Иван видел через прицел, как впилась пуля в столб над головою человека, как завалился тот на спину и пополз – быстро уполз.

Тихо на бульваре. Каркнула обиженная ворона.

– Не буду валить, не буду…

Ветер, ветер задул, отодрал прошлогоднюю листву от жирной земли. Взревел бэтер, дернулась разведка. Савва поднял автомат и выпустил очередь в развалины.

– Хы-харош палить! – замахал Каргулов на Савву. – Па-пашли пацаны.

Иван знал, привык – ветер несет дурные вести. Ветер. Всегда есть выбор: мчаться прочь, спасаться или биться с ветром. Они бились с ветром. Они могли отказаться, но выбирали ветер: стояли в ширину своих тел на бульваре и ждали, когда ударит порыв…

Старлей Каргулов дышал на треснутые, затертые до мути очки-велосипеды. Костя смотрел в бинокль.

– Ломанулся, ягрю, – старшина кинул бинокль на грудь. – Они нас пасут точно, точно… Ну, шо, браты, идти надо.

Каргулов нацепил очки. Сморщил лоб. Так он стал казаться старше своих лет, и стал очень серьезным. Потому что началось. И вся колонна – саперы, водители в бэтерах, Петюня-наводчик, Буча, Савва с разведкой – все тоже знали, что началось.

Колонна, пройдя почти до конца Первомайской улицы, первыми номерами уперлась в старое мусульманское кладбище. Слева начинался пустырь, впереди широкая гряда пустоглазых руин. Справа за забором польский Красный Крест. У Каргулова, когда колонна проходила мимо, руки чесались швырнуть за забор пару гранат: факт – духов лечат!

Иван ищет глазами, щупает обочину.

Картонка. Он ее вчера видел на этом месте, и позавчера. Люк канализационный. Иван заглянул внутрь. Сплюнул. На куче песка – клубок проволоки тонкой, изогнутой. Иван щупом подцепил, откинул в сторону. Порывом подхватило и погнало клубок по бульвару. Так же вот по волгоградской степи гоняет ветром сухие, колючие «перекати поле»… Проволоку потащило через бульвар, швырнуло об колеса бэтера. Старлей Каргулов, попав ногой в клубок, запутался. Матерится. Когда до столба оставалось метров десять, заволновался Витек-«тэ семьдесят два».

Сапер – это специальность особенная.

Работа у сапера нервная: тут характер нужен, рука чтоб не дрожала.

Сапер на фугас один идет. Кто ж знает, что там зарыто в бугорке, спрятано под фанеркой, какая хитроумная ловушка приготовлена на это раз – вдруг смерть? Бог смотрит на сапера и говорит ему: «Эх, паря, уж если твой это фугас, ты кореша не тяни за собой. Твоя это судьба: и слава, и смерть, коль не повезет, только твои». Сапер на фугас один должен идти, в военном уставе так и прописано. Бога и устав нельзя саперу игнорировать.

Заволновался Витек, и вся колонна инженерной разведки заволновалась.

Иван видит, как Витек, подержав над головой кулак, присесть вроде хотел, но оглянулся назад. Сизым туманом залиты острозубые развалины. Улица широкая – по улице двое идут, мужчина и женщина. Свернули в проулок. Витек – один у обочины. Озирается и медленно на полусогнутых к тому столбу, где мужик сидел, продвигается. Иван обернулся на бэтер, подумал, что «эрпэ» же, система радиопомех на бэтере. Ближе, ближе надо, – «эрпэ» старое – метров на тридцать всего глушит. Серега, будто читает мысли Ивановы: рыкнул бэтер, покатился медленно мимо Ивана к столбу. Закрутилась башня. Петюня метит пулеметом в развалины.

– Га-гаварил я, пасут нас.

Иван распластался на асфальте у бордюра. Взводный привалился сзади, дышит над ухом. Пахнет от взводного мятным холодком.

– Орбит жуешь?

– Ч-чего? – не понял Каргулов.

– Говорю, если проводной, пи…ц Витьку.

Витек пропал из виду. Там куст у дороги. В него Витек и нырнул. Минута прошла, вторая. Каргулов сигарету зубами зажал, чиркает зажигалкой.

– Эрпэ новое нужно. Я г-говорил… Пошел, смотри, п-пошел!

Из кутов вывалилось тело. Витек от обочины махнул через улицу: в одной руке автомат, в другой каска. Он бежал, тяжело переставляя ноги в громадных ботинках, почти не отрывая подошв от земли – длиннющие брючины трепались под каблуками; грохот стоял такой, будто сотню гвоздей вколачивали молотками. Или будто как танк Т-72.

Где-то далеко ахнула батарея САУшек; короткие очереди защелкали – но тоже не близко. Туман стал рассеиваться: гряда руин в конце улицы проявилась отчетливо, как черно-белая фотография в контрастном проявителе. Взрыва все не было.

Витек добежал до бэтера, схватился рукой за броню и бежал так, пока водитель не тормознул, отъехав на безопасное расстояние.

Витька обступили. Он задыхается, рассказывает:

– Я смотрю… ха-аа… хуух, а там «кенвуд» приматанный изолентой. Ну, значит, соображаю, трогать нафиг. Сто пятьдесят второй, синенький в масле. Ржавчины – херушки вам. Как со склада…

– Внятно, ты говори, черт. Не части, ягрю, не части, – сердится старшина.

– Так и значит, не трогаю, потом думаю… о-ох! мама долбанная, а если этот с рацией, рядом запросто второй на проводах. А по параллельным… никто ж не шел! Че не шли? Просрали опять. Думаю, все кобздец мне… Буча, дай закурить, пачку потерял где-то.

Иван потянулся с сигаретой через плечо взводного. Костя, прикрывая ладонью от ветра, чиркнул зажигалкой.

– Ну и дальше… а дальше я пошарил вокруг и… и ноги оттуда.

– Ну, епть, значит, эрпэ живое, – вздохнул с облегчением Каргулов. – Надо взрывать накладным. Нечего д-думать. Торчим тут уже десять минут зе-запалимся. С другой стороны па-адловят. Доложить надо.

Докладывал Костя-старшина. Каргулов сильно материл его после, – когда в комендатуре узнали, что фугас заложен возле Красного Креста, приказали выносить на безопасное расстояние.

– З-зря доложили. Так бы два добрых дела с-сделали: и фугас… и этих… – Каргулов мотнул головой в сторону польского забора, – н-научили бы родину любить.

Фугас решили выносить на руках.

Выбрали место на пустыре, где развалины.

Каргулов скинул куртку.

«Скелет и есть, доходяга, – с неудовольствием подумал Иван, поморщился даже. – Чего лезет, других что ль нет?»

– Товарищ старший лейтенант… Диман, я с тобой пойду пострахую. Добро?

Но страховать пошел Костя. Договорились, что Каргулов станет в хвост бэтеру: глушилка хоть и старая, но работает – но лучше ближе идти, а то – кто ее знает? Буча забрался на бэтер, чтобы водителю подавать сигналы.

– Б-буча, смори, не быстро.

Побежал Каргулов через улицу, и Костя побежал. За ними, покатился бэтер. Иван сидит на броне и ухмыляется: во дураки-то – все дураки они!

Возле снаряда Каргулов еще разочек покурил…

Он просунул руки под серое чугунное тельце, поднял тридцатикилограммовую болванку и прижал к груди. Так постоял, обнявшись с фугасом, будто привыкал, а потом сделал первый шаг. Второй, третий. Остановился. Пот со лба ручьем. Костя потянулся, со лба взводному стер. Снова пошли. Костя сбоку идет – шагает с Каргуловым в ногу, разговаривает, но так чтобы ненавязчиво.

– Устал, Диман? Давай, я.

– Очки п-поправь.

– Так? – Костя тянется к Каргуловскому лицу и поправляет съехавшие на кончик носа очки. – Видишь?

– Ништяк. Донесу. К-к-кенвуд надо отодрать. Себе возьму. У меня рация фуфло.

– Опасно, ягрю.

– Ты про эрпе думаешь?

– Левее возьми… тщщ! Выбоина. Думаю.

Каргулов шаги считает:

– Пятьдесят пять, пятьдесят шесть, пятьдесят семь… Или ш-шестьдесят семь?.. Вот, епть! С-сбился. Мож обратно?.. Х-хах. Вытри…

Костя снова тянется к Каргуловскому лбу и бережно стирает платком выступивший обильными каплями пот. Пот стекал по вискам, по шее: старлей чувствовал, как сначала ходила парусом, а потом прилипла к спине майка, и даже в трусы просочилась струйка.

– Яйца н-намокли.

– Потерпишь, ягрю.

– Да я не в том смысле.

– Пришли почти. Теперь вместе давай. Ак-куратненька…

Костя, перехватив снаряд у взводного, стал помогать ему. И только сейчас понял, как устал Каргулов, – старлей опустился на колени и обессилено бросил вдоль тела руки.

Снаряд уперли к стеночке, так – чтобы при взрыве осколки ушли вверх и в сторону от дороги; запалили шнур и, подскочив к бэтеру, так же как и Витек, бежали, ухватившись рукой за край брони.

Схоронившись за броню, ждали взрыва.

– Ну, все. Сича-ас.

Каргулов вдруг вспомнил:

– Витек, я ж сигареты т-твои нашел.

Не успел договорить взводный. Рвануло. Жахнуло! Содрогнулась земля. Качнулся воздух. Народ за броней повеселел. Загомонились. Перебивают друг дружку, обтряхиваются. Витек взводному кивает с улыбкой – сигареты мои где? Каргулов по карманам хлоп, хлоп. И вдруг засмеялся – заржал, чуть воздухом не подавился.

– Аха-ах… Си-сигареты!.. Уху-ху… Там они, – и в небо тычет пальцем, – там.

– Где, там? – недоуменно спрашивает Витек.

– Забудь. Взлетели твои сигареты. На, мои… Выронил я их там, у стеночки, когда зы-закладывали.

Обогнув старое мусульманское кладбище, инженерная разведка вышла к трамвайным путям. У Дома пионеров потоптались, решили идти через Победу. Костя был против, но Каргулов сказал, что сердце его чует – прорвутся они на этот раз.