Текст книги "Измерение “Ф”"

Автор книги: Вячеслав Рыбаков

Соавторы: Илья Варшавский,Марианна Алферова,Андрей Николаев,Андрей Балабуха,Александр Сидорович,Леонид Резник,Сергей Казменко,Борис Крылов,Борис Гуревич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

IV

Ветер лениво потянулся, распрямив спину, нехотя поднялся, зашелестел умиротворенными сухими листьями ночного парка. Разогнав демонстрацию туч, он включил месяц-ночник, осветив мне путь, которого я не искал.

“Зачем я оставил ее одну? Как я смог? Бросил? Да, фактически бросил. Ну и что, если у нее нет ног! Нет и не надо! Зато есть хвост и… тьфу, тьфу… ну о чем ты думаешь, а, скотина? Неужели в душе нет ничего святого и светлого? Неужели даже мысли о любви и красоте не способны смыть с тебя грязь?”

“Ты – мазохист, – растолковал внутренний голос. – Ты не понял главного: от полного падения нас защищает именно чистота русалок”.

Кто ж тебе скажет – вздохнул я, вспоминая, как носил Мару на руках, как целовал в розовое ушко, как опускал ее в воду, а она, шалунья, резвилась в айсбергах взбитого шампуня. И еще я вспоминал, вздыхая, как русалка любила смотреть стереовизор, особенно передачу “В мире животных”, пока он не отрубился.

Заснеженные аллеи парка подсвечивали мой сумрачный путь, наткнувшись на укромную скамейку, я уселся на нее с ногами, тут же, на ней, употребил еще двести пятьдесят граммов водки – веселее не стало. Очередной колпачок слетел с очередной посудины: горло и желудок воспламенились, а из глаз потекли слезы. Я приподнялся и, чувствуя, как холод подбирается к костям, несмотря на выпитое, приступил к поисковой программе “Видеофон”. Только в третьей кабинке аппарат не был изуродован, но и он, включившись в линию связи, скрипел, мигал слепым глазом, покашливал: контактный экран не срабатывал.

– Толька, ты?! – заорал я.

– Так точно.

– Узнаешь?

– А-а! – обрадовался Толик. – Конечно, пропащая твоя душа! Откуда ты?

– Я возле Катькиного садика.

– Тебя подобрать?

– А твой эмоб исправен?

– Как никогда прежде. И дома – пусто. Все уехали смотреть участок.

– Далеко? – зачем-то поинтересовался я.

– Где-то в районе Сясьских Рядков. Сам знаешь: ближе теперь не дают, даже ветеранам. Вернутся через неделю.

– Неделя отменяется. Приютишь на три дня? Идет?

– Договорились…

Через пятнадцать минут я уже оттаивал внутри коврово-музыкальной шкатулки эмоба.

– Выпивка есть? – спросил Толик, поворачивая голову.

Я показал убогость последнего “малька”.

– Не густо, – засопел рулевой, выпятив нижнюю губу.

Я причмокнул, достав из кармана две сотенные бумажки.

– Откуда? – удивился Толик. – Неужели, как все нормальные люди, начал воровать? – “пошутил” хозяин эмоба. – Идет, – порадовался он за нас обоих, от себя прибавил еще две бумажки, точно такие же. – Давай заглянем к одному барыге, возьмем у него пару ящиков сла-авной барма-тухи, согласен?

Я махнул рукой, соглашаясь на любые варианты.

Круто мы запили, как никогда: добровольное принятие алкоголя сменялось насильственным появлением бредовых сновидений. Моя душа, плача и сморкаясь, рассказывала собутыльнику о русалке, о чувстве, которое она возродила во мне, о любви и нежности… Толик, плача в ответ еще горше, твердил, что не верит ни единому моему слову, но рад за меня, рад за Мару, рад за себя, рад за девушку по имени Лиззи – я так и не понял, кто она есть такая… – рад за всех влюбленных на планете Земля, рад за всех существ в обозримом секторе Галактики… Какое-то время мы нелицеприятно обсуждали его жену, его тещу, а потом, как? перешли к деловым разговорам о работе.

– Дурак ты! – сказал Толик.

– Дурак… – согласился я.

– Бросить работу в НИИ Робототехники! Столько возможностей: выноси – не хочу!

– Дурак, да не совсем, – я попытался покачать указательным пальцем перед носом своего друга, но он, мой палец, наотрез отказывался принимать вертикальное положение. Я схватил нож, замахнулся: палец, предвидя неладное, спрятался под стол.

– Знай же, друг Толька, что я сторожу теперь собственную продукцию прошлых лет. Да-а, так вот; и надо отметить, делаю служебную карьеру охранника – интенсивно, радикально и… это…, успешно… – язык, следуя дурному примеру, заразился от указательного пальца, восстал против меня, двинулся вперёд своей собственной дорогой. Я едва догнал его – моему языку автономия не положена – вернул за частокол зубов, но язык, пьянь болотная, продолжал шуметь. – Неделю назад выловили несуна. Изъяли тридцать микросхем, пятьдесят универсальных пьезокристаллов и сотню с хвостиком микродисков, по тысяче килобайт каждый… Этот гад утверждал, что подобрал их на снегу, на складском дворе.

– А сам ц… п… у-упер… упер, да? – спросил Толик, наводя на меня глаза-бинокли с зашторенными линзами.

– Нет! – ответил я и заплакал. – Ты знаешь, самое смешное – он оказался прав. Но: но! Пусть гниет на снегу, а не поступает на блэк-рынок, в среду спекулянтов, пусть не превращается в грязные бумажки и не липнет к их рукам…

И тут… открылась дверь: неделя исчезла, будто не было ее никогда.

Я резко протрезвел. Толик, переодевшись, обрел облик преуспевающего администратора, пригласил меня в эмоб, довез до дома. Мы взбежали по лестнице, захлебываясь в винных парах, распахнули незапертую дверь квартиры: никого не было в комнате, никого не было в кухне… я выскочил на балкон. Из ванной, громовыми раскатами, меня накрыл хохот Толика. Он скрючился, сложился пополам, трясущимися руками сжимая живот, сдерживаясь из последних сил, чтобы не лопнуть:

– Это… – он едва мог говорить, – и есть она, твоя любимая русалка?

В воде, каменным монолитом, застыла огромная зубастая щука.

v

Я вытолкал Толика взашей. Он не сопротивлялся, сил ему хватало лишь на непрерывное гнусное хихиканье.

– Ну и бабу ты себе отхватил! – гаркал он, погружаясь в шахту лифта в утробе кабины. – Ну и красавицу!

Уж так мне хотелось перерезать стальной трос, так хотелось… “Висит на суку разгаданный, расколдованный сундук с жизнью: жизнь на кончике иглы, иглой проткнуто яйцо, яйцо в утке, утка в животе Толика…” Взять заточенные маникюрные ножнички и – чик-чирик – разом зашлагбаумить его злобствования.

Размечтался я… взопрел, разжал кулаки… Крики стихли, кабина, оттолкнувшись от каменного дна колодца, пошла наверх. Замерла на площадке перед самым моим носом: соседи? Нет, полудверие оттащил на себя Толик и тихо, из-за решетки, миролюбиво, но настойчиво, сказал:

– Не пей больше, друг ситный, ладно? – и едва успел отпрянуть внутрь своего временного жилища, отпустив полудверку, я пнул, что было сил, металлическую решетку ногой… “…и упал он вместе с кабиной зеркальной, отсеченный от мира реального, на самое дно, самого глубокого беспросветно-паутинного подвала, в расщелину водопроводно-канализационную – в самую гущу скоплений аномальных…”

Я еще долго массировал душу и без того помятую глупыми словами и бесперспективными надеждами. После чего вернулся в не менее растерзанную квартиру, захлопнул дверь – осточертели непроизвольно проникающие гости – прошел в ванную.

Старая дохлятина едва дышала: как она могла так изуродовать себя? Да еще постареть на полвека? Я ожидал чего угодно, только не ладанного, пускающего пузыри, остатка рыбины.

Я опустился подле ванны и, слизнув проступившие слезы – рецидивы запоя, – вырвался на свободу монолога:

– Что же ты сделала с собой, девочка моя дорогая? – и погладил щуку по корявой хребтине. – Ведь я так любил тебя…

“Любил? А любил ли ты? – удивился внутренний голос. – Кого и когда, сознайся, кроме себя самого?”

– Нет, любил, – возразил я и еще раз провел ладонью по костлявой спине. Пальцы разжались, остались погруженными в воду; щука вильнула хвостом, резко вывернулась, вцепившись мне в кисть.

– У-ой! – болезненная неожиданность стиснула зубы, как пассатижами прикусила язык, выдавив из него горько-соленые струйки. – Отпусти! Гадина!

Щука, уже не старая и не больная – разнузданная сторожевая собака – трепала мою ладонь, грозно рыча: по воде потянулись ручейки, расплываясь пятнами крови. Моей крови!

– Неужели это ты – Мара? – закричал я.

“Сообразительный ты наш”, – вякнул внутренний голос; чего ему – не его руку терзают!

– Ах ты тварь! – я схватил щуку за хребет левой рукой, начал дубасить рыбиной по кафелю, эмали, масляной краске пола. Щука извивалась, но челюстей не разжимала: я судорожно боролся с ней минут двадцать, пока не переломал ей все кости и не проломил голову. Лишь после этого она безвольно повисла на руке, но челюстей – волчью хватку – не разжала, не ослабила.

“Что же делать? Что делать?” – засуетился я. “Читать”, – хихикнул внутренний голос, осекся, непечатностью слов…

Кое-как приподняв руки, я открыл входную дверь – на площадке, в соседней квартире, жила-была врач-хирург, известный специалист в области космической травматологии.

Я уперся носом в пупочку звонка, дважды сообщив о себе. Хвала всевышнему: она оказалась дома!

– Костя, что с вами? – спросила соседка, открыв дверь: в открытом космосе щуки не летают…

– Да вот, как видите, приютил животное, а оно меня… решило отблагодарить.

– Проходите, – сказала соседка, пропуская меня в створ двери.

– Да нет, – застеснялся я, – пойдемте ко мне.

“Как покусанный мальчик после первой неудачной стычки”, – хихикнул внутренний голос.

– Проходите! – повторила женщина-хирург командным голосом, не терпящим возражений. Я молча повиновался.

С помощью кусачек она обломила щуке резцы, сняла окостеневшую тушку с моей синюшной кисти.

– Потерпите, Костик, начинаем обработку.

Я потерпел, еще раз и два. Руке стало легче, спокойнее, теплее. После укола мне поднесли стопарик спирта для дезинфекции – и я желудочно возликовал!

– Что вы намерены делать с рыбой? – спросила заботливая хозяйка и просто милая женщина.

– Можно, я оставлю ее вам? – тихо намекнул я. – Все равно у меня стухнет…

– Ну ладно, – не стала отказываться она, – сварю уху, нашлепаю рыбных котлет. А вы, Константин, приходите вечером на ужин, договорились?

– Хорошо, – сказал я и нагнулся к мертвой рыбке. – Щучка моя… – прошептал я, – любимая моя, я убил тебя, я… я… собственными руками, – слезы капали.

“А как со словами песни, что это не Мара?” – спросил внутренний голос.

– Она, она, – захныкал я. – Девочка моя любимая, убитая мною…

Хозяйка квартиры пригнулась, насторожилась, прислушиваясь к постпьяным бредням. Я и сам в тот миг не понимал, что со мной происходит.

– Вот что, Костя, – сурово сказала соседка. – Идите домой, поспите, отдохните, это у вас нервное, реакция на кровопотерю. А я к вам вечером сама зайду, договорились? Только никуда не выходите! Вы меня слышите?

– Да, – на сладкое, к слезам, я пустил сопли. – Это я-а-а у-убил ее-е…

Меня настойчиво подталкивали к двери, да я не особенно и сопротивлялся, спиной впитывая профессиональный взгляд тети-доктора. Шатаясь, я проволок ноги по холодному бетону, открыл и захлопнул дверь, едва добрался до кровати, плюхнулся на нее, обрубился…

VI

Я спал долго, тихо и бессновесно, а когда проснулся – на улице журчали ручьи, щебетали галки, вернувшиеся с югов, потрескивали раскрывающиеся коробочки хлопко-каштановых кустов: фу! неужели наступила весна?! Давно пора: на дворе месяц июнь, да климат наш сбился с пути, заблудился и отстал – майские и июньские снегопады не в диковинку.

Самочувствие мое приблизилось к комфортному состоянию. Я даже решил подняться, но оперся на руку и вскрикнул от боли, забыв, что кисть искусана до кости. Потрогал бинт: как там под ним? Кажется, припухлости нет. Своевременная перевязка плюс инъекция антибиотика – слава-слава образованным медикам и микробиологам!

Я подполз к краю постели, сдернул с себя покрывало, опустил пятки на приятно влажный пол. Решившись на несколько босых шагов, распахнул балконную дверь: ле-по-та… Теплый воздух омыл благоухающей ленью. Достав пачку “Дамба и K°”, я закурил, протягивая дым из смеси табака и карельского лишайника сквозь гранулированный фильтр, затянулся… Внизу, по изгибам и пересечениям улиц, шныряли эмобы. Вот из-за угла вывернула ослепительная новая модель “Сидро-спорт”, промчалась по противоположной параллели, развернулась на площади и подкатила к нашей парадной. “Интересно, что за штучка пожаловала к нам? – промурлыкал вэ-гэ. – К кому бы?” “Почему “она”?” – спросил я. Собеседник лишь замурлыкал, уклонившись от ответа. К кому? Ответить нечего: по всему стояку, сверху донизу, одни врачи и инженеры. “И сторожа”, – уточнил вэ-гэ.

Дверца супер-эмоба ласково распахнулась: из низко посаженного кресла вытянулась ножка, до бедра ослепляя узором золотисто-черного чулка… за ней последовала сестрица: каблучки простукали щербатую поверхность асфальта, поверили в его вечернюю прочность, замерли. Вслед за ножками, элегантно выгибаясь, из дверцы выползла очаровательная кошечка в бархатном платье. “Кошечка” легко освободила волосы от крохотной шляпки, рассыпала по плечам сверкающие пряди, они лениво растеклись по бархату. Вспыхнуло что-то до боли знакомое… Она подняла голову. И не просто так, а ко мне, заметила, рассмеялась, призывно стаскивая с балкона вниз, вниз без лифта и ступенек… Я вцепился в перила железной хваткой, как щука в кисть, не в состоянии оторвать себя…

– Котик, спускайся вниз, – донесся серебристый голос русалки, оторвал мои наручники от перил.

Она все-таки сделала это! Смогла! Я летел вниз, разметывая пролеты лестницы по стенам, скорее, скорее на улицу.

Мара аккуратно стояла, ослепительно улыбаясь в ожидании меня. Меня? Стройна как богиня, прекрасна как королева красоты. И рядом с ней я, пеньтюх пеньтюхом, в драных джинсах, в заплатанной самопальной рубахе и тапочках, почему-то зажатых под мышкой.

– Здравствуй, принц мой ясный! – пропела она, бросилась в мои объятия, осыпая поцелуями. – Это я, я! Принцесса Мара, твоя русалка! Не узнаешь?

– Узнаю, конечно узнаю, – самодовольно ответил я. – Откуда ты?

– Тебе так важно знать? Ведь я сделала все, как ты хотел: стала женщиной, богатой наследницей подводного царя.

– Женщиной? – поперхнулся я, заглядывая ей в глаза, а она упорно прятала их. – Женщиной??? Как прикажешь понимать твое признание?

– Ты сам этого хотел, – гордо вскинулась она бровями. – Я не могла вернуться с пустыми руками. Вот посмотри, – она открыла дверцу заднего сидения, вытащила дипломат, приоткрыла его: грудастые пачки сотенных бумажек ровными рядами распирали дипломат изнутри.

– Держи, – она сунула его мне, а я взял, подхватил кожаный сейф забинтованной рукой. – Что случилось? – ахнула русалка, бледнея.

– Нет-нет, ничего страшного! – ответил я, спрятал руку вместе с дипломатом за спину: жест получился двусмысленный, грубый, но Мара не поняла его; она на секунду прижалась ко мне: “О-о! Ты такой бесподобно колючий!”

– Пойдем, – она потянула меня к багажнику, открыла его.

– Что это?

– Японский стереовид и сто кассет к нему. Ведь ты всегда мечтал иметь такую игрушку!

– Да, мечтал. – Чего спорить? – Но откуда она у тебя?

– Тебе не все равно! – Ага, за дни отсутствия Мара научилась сердиться. – Я купила стереовид на честно заработанные деньги!

– Честно? – переспросил я, давясь слюной, выпучив глаза. – Честно заработанные? – Доказательств не требовалось: теперь я окончательно понял, где она их заработала. И каким местом.

“В отличие от ее недели, – пояснил внутренний голос, – ты всю жизнь только и делаешь, что подставляешь, да еще просишь повторить, разве не так?”

– Так, – согласился я, вслух растянув ответ, прозвучавший “та-а-ак”, как предвестник бури: Мара сжалась, задрожала.

– Почему ты смотришь… так… на меня? – из ее глаз потекли слезы. – Ты… ты сам рассказывал, как прекрасен и благороден труд гетер, как хорошо он оплачивается.

– Значит, это я вытолкнул тебя на панель? Что за бред!

– Панель? – переспросила Мара. – Какая панель?

– Ты пошла по рукам благодаря моим стараниям, так получается? – разозлился я.

“Так и получается, мистер Альфонс, – зафиксировал вэ-гэ, – именно так!”, окончательно обезоружив меня, приколов к спичечной коробке, как навозного жука.

– Да пропади оно все пропадом, – закричала русалка. – Если ты откажешься от меня… я умру, действительно умру, любимый мой, хороший мой, дорогой, любимый, принц…

– Прости, прости, прости, – зашептал я, прижав Мару к себе.

– Да, – ответила девушка, продолжая реветь. Навзрыд, безутешно. Я обнял ее, не зная, что сказать, как успокоить, – всю жизнь меня учили одному искусству – умению обижать.

Прохожие оборачивались в ехидном экстазе соглядатайства, наиболее настырные и принципиальные свешивались из окон и с балконов. Какая-то толстенная тетка, проходя мимо, прошипела: “Возвращение блудной дочери…”, стимулировав новую бурю слез. Ну что за сволочной народ! Когда их спрашивают – они единодушно молчат, а когда следует промолчать – злобно острят в спину, стремясь больнее уколоть. Вот и я хорош: не удержался, ответил:

– Иди своей дорогой, старая сука, – отшил, как плюнул.

Толстуха развернулась, набрала полные легкие помойного воздуха…

– Прошу вас, пожалуйста, идите, – сказала русалка, сопя носом. – Извините его, “дурная привычка, недостатки воспитания”, идите, – и отмахнула ее изящной кистью: тетка выдохнула, мыча прожевав обиду, но промолчала, пошла прочь.

– Пойдем, – сказал я, осторожно подхватывая Мару за талию. “И я еще смел ее ругать!” Забыть, как страшный сон! И никогда не вспоминать! Ни-ког-да!

Мы долго поднимались, ежесекундно тормозя движение лифта, прижавшись друг к другу, слившись, нежно обнимая друг друга, неистово затягиваясь поцелуями. Дверь кабины – обе полудверки – окончательно распахнулись, сдвинули и решетку: на площадке нас ожидала соседка.

– О! Это вы, Костя! И в полном порядке! Я звоню – никто не открывает. Здравствуйте, девушка, – улыбнулась женщина-хирург. – Я волнуюсь – несколько часов назад я едва спасла вашего друга из пасти страшного животного…

Мара охнула:

– Щучка? Что с ней?

– Я прикончил тварь болотную, – гордо ответил я, упиваясь кровавой победой над рыбой, главное – не имеющей отношения к русалке!

– Что ты наделал, – прошептала девушка. – Что ты наделал! – выкрикнула она и бросилась в квартиру.

Оставшиеся переглянулись.

– Костя, – сказала соседка. – Вот, возьмите, – тут я заметил, что она держит в руках кастрюльку. – Возьмите рыбные котлеты, они, кажется, получились – вам пригодятся, – и улыбнулась.

– Спасибо, – ответил я, подхватывая кастрюльку и бросаясь в квартиру вслед за русалкой.

Манто валялось в прихожей. Мара, сгорбившись, стояла в ванной, беззвучно рыдая. Надо признать – отвратительное открывалось зрелище. Кафель и фаянс, ровным слоем покрытые засохшей рыбьей чешуей и пятнами крови.

– Что ты наделал, глупый принц, – прошептала девушка.

– Что? – я стоял, ничего не понимающий, с кастрюлькой в руках.

– Ведь я просила тебя: “ничего без меня не предпринимай”! А ты…

– А я?

– Глупый-глупый принц! Эта щука – лягушачья шкурка, понимаешь?

– Не может быть! – воскликнул я, выронив подарок соседки. Котлеты из волшебной щуки раскатились по полу.

– Она уравновешивала мое пребывание в твоем мире, в облике девушки, а теперь… мне придется вернуться.

– Я не отпущу тебя!

– Глупый… – Мара кисло улыбнулась.

– Ведь мы живем в цивилизованном мире: разве нельзя?…

– Нет, глупый принц, нельзя. У меня есть два выхода: либо я должна уйти на три года, как ты говоришь, “на панель” и работать бесплатно…

– Но это! – я захлебывался в яростном гневе. – Это! Я не пущу тебя!

– Я сама не пойду. Либо надлежит мне вернуться в исходное состояние, вновь обратиться русалкой, а возможный переход отложить на семь с половиной лет…

– А раньше? Если я достану тонну рыбы? Живой форели?

– Бесполезно… – сказала она, печально и медленно начала раздеваться: платье, комбинация, узорные чулки, трусики – поочередно отрывались от ее прекрасного бронзового тела и летели в прихожую. Я схватил Мару за руку, она обняла меня за шею и… сначала правой, затем левой ногами переступила трагический барьер.

– Опомнись, любовь моя! – крик вырвался из души и сердца. Кто кричал: я или вэ-гэ? Или вместе? А разве имеет значение… А что имеет значение, если своими руками мы отдаем любимых на растерзание и вечные мучения.

– Поздно, – ответила она, погружаясь в воду. На моих глазах ее ноги срослись, превратились в хвост. Он изогнулся, увлекая русалку в мутную, пахнущую тухлятиной воду. Но я не отпускал ее, крепко прижимая к себе. Теперь я не мог ее отпустить, теперь я буду держать ее, пока хватит сил, пока не потеряю себя или не помру.

– Отпусти меня, любимый, – попросила Мара.

– Ни за какие деньги! – ответил я.

VII

– ДЕНЬГИ? КАКИЕ ДЕНЬГИ? – прохрипел отвратительный голос из спаек фановой трубы.

– Бумажные, – ответил я, прикидывая, с кем имею честь беседовать. – Эй, ты кто?

– МНОГО ДЕНЕГ? – поинтересовались из канализации.

– Тебе хватит! – крикнул я и не ошибся: пробка, закрывавшая сток, с хлопком вылетела из воды, подняла за собой взболтыши мути и грязи. Вода вспенилась, забурлила.

– ОТПУСТИ ЕЕ, БЕСПОРТОШНЫЙ СТОРОЖ!

– Что?! – обиделся я и показал фигу. – А это ты видел?

– ИНЖЕНЕРИШКА! ОТПУСТИ ЕЕ!

– Ни-за-что! – ответил я, намеренно растягивая слова. – Лучше убирайся-ка подобру-поздорову, клизматрон болотный!

– АХ ВОТ ТЫ КАК, ГОЛЬ ПЕРЕКАТНАЯ! СМЕЕШЬ ЕЩЕ ОБЗЫВАТЬСЯ?! НУ ДЕРЖИСЬ, РВАНИНА! – Из воды высунулась волосатая лапища…

– Отпусти меня! – завизжала русалка. – Иначе мы оба погибнем.

– Ни-за-что! – повторил я. – Не пристало Принцу бояться подводного дерьмоеда-пакостника!

– УУУ!!! – завыла лапища, как пожарная сирена. – НУ ТЫ МЕНЯ ДОСТАЛ! СЕЙЧАС Я ТЕБЕ ПОКАЖУ, ГДЕ РАКИ ЗИМУЮТ!

– А ты сам-то знаешь? – разошелся я, потеряв всякий страх.

– И ТЫ УЗНАЕШЬ!!! – лапища все тянулась и тянулась, как змея, как свихнувшийся пожарный шланг. Многочисленные пальцы раскачивали воздух в поисках моей шеи.

Левой рукой я еще крепче обхватил русалку за талию, оттащил к краю ванной. Правой, на ощупь, поднял с полу кастрюльку и хватил ею по пальцам-змеям, которые мгновенно вырвали мое оружие из забинтованной руки. Я поднял с пола несколько котлет, запустил ими в пасть, появившуюся между волосатыми пальцами.

В то же анальное отверстие проследовали вторая, третья и четвертая порции.

– У-У-У, – завопило чудовище, закашлялось, подавившись.

– Чтоб тебя разорвало!

– А-А-А, – стонало чудовище. – ЧТО ВЫ, ПАДЛЫ, СДЕЛАЛИ С МОЕЙ БАБУШКО-О-Й-Й! КТО ПОСМЕЛ НАДРУГАТЬСЯ НАД ВОЛШЕБНОЙ ЩУКОЙ?

– Волшебной?! – рассвирепел я. – Собакой цепной! – и схватил с пола, что под руку попалось, а именно – дипломат с деньгами. Он распался, уронив нижнюю челюсть, раскрылся – я бросил одну пачку в пасть, другую на поверхность болотной жижи. Рука жадно схватила, пасть заглотила, пробормотав:

– ЭТО НАМ НРАВИТСЯ!

– Нравится? – обрадовался я. – Тогда держи, гадина морская!

– ПОПРОСЮ НЕ ОБЗИВАТЬСЯ! – заспорило чудище, судорожно заглатывая деньги. – ТЫ МЕНЯ СОВСЕМ НЕ ЗНАЕШЬ!

– И слава богу! И знать не желаю! Иди-ка ты в самую глубокую расщелину дна морского! И самую зловонную!

Рука призывно защелкала многочисленными пальцами, не реагируя на оскорбительный выпад:

– ЕЩЕ! – потребовала вражья морда.

– Э, нет, красавчик, так дела не делаются! Снимай с нее чешую – плачу наличными!

– Я НЕ МОГУ! ОНА ЗАКОЛДОВАНА!

– Как это “не могу”?! А взятки брать можешь, а хапать за один присест по десять тысяч можешь! Снимай с Мары чешую, морской козел!

– ТЫ ПОДБРАСЫВАЙ, НО НЕ ОБЗЫВАЙСЯ!

– Ни копейки не получишь даром! Меняю бумажку на чешуйку.

– МММ! – чудовище заскрипело, зашевелило мозгами. – МММ!

– Котик, – русалка прильнула ко мне, дрожа от холода: она обрела теплокровность – как обещала! – жизненную силу. – Послушай этого гомика-гномика. Он всемогущ, но жаден: отдай ему все.

– Я ПРОСИЛ НЕ ОБЗЫВАТЬСЯ!

– Молчать, погань, когда говорит девушка!

– Я СОГЛАСЕН. ОПУСТИ ЕЕ В ВОДУ!

– Ну, смотри у меня…

Тут и я заметил, что держу Мару на весу, над болотной жижей. Я неохотно опустил ее по пояс, волосатые пальцы прикоснулись к чешуйкам, растворяя их в себе одна за другой. Я подбрасывал сотенные теперь уже не пачками, а отдельными бумажками: чешуйка – бумажка, бумажка – чешуйка. Процесс длился долго, когда мы подобрались к лодыжкам – деньги кончились…

– ХА-А! – радостно взвыло поганое чудище. – ВОТ Я ВАС ВСЕХ!

– Забирай машину, ублюдок, – крикнула девушка, и чешуйчатая ласта исчезла с ее ступней. Я рывком выдернул ее из болота, в котором она погрязла по моей вине; Мара дрожала от боли, холода и восторга. Я вынес ее на сушу, осторожно поставил на полотенце в прихожей:

– Одевайся, девочка, – поцеловал ее.

– Ты знаешь… – глаза Мары расширились от удивления. – Я… я… в самом деле…

– Ну, – крикнул я чудовищу. – Мы в расчете?

С улицы послышался звук включившегося мотора, скрип колес эмоба: машина прощально прогудела нам и умчалась.

Из фановой трубы прорывался давящийся, рвотный звук.

– Не захлебнись, обжора! – крикнул я.

Чудовище исходило пережорным рефлексом, я вшагнул в ванную, уставился на болотную мерзость: она вспенилась, на поверхность всплыло несколько сотенных бумажек: пожеванных, смятых, частично переваренных. Я включил горячую воду на полную громкость. Славненько! Как всегда: на улице – двадцать пять, значит, кипяток прет из всех щелей. Повезло…

“Все закономерно”, – пояснил вэ-гэ.

Зеркало в ванной моментально запотело. Я закрыл дверь, вернувшись в прихожую, к Маре.

– Что ты еще натворил? – спросила экс-русалка. Она так и стояла на полотенце: капли родниковой воды сверкали на ее прекрасном стройном теле, золотые прядки волос прилипли к щекам, шее, лбу, плечам… Я прижал ее к себе:

– Ничего страшного, девочка, надо его проучить!

– САДИСТ! ЗАКРОЙ КИПЯТОК! – из фановой трубы раздались душераздирающие вопли…

– Не будешь больше зариться на чужих принцесс! – крикнул я и запел: “Слава, слава свободному племени водопроводчиков и отопителей!”

Входная дверь, оказавшись не запертой, распахнулась. На пороге стояла соседка-хирург:

– Константин, – спросила она. – Это не вы мучаете собаку?

– Нет, – улыбнулась Мара не пугаясь, не пряча себя – нагая богиня любви.

– Вы великолепно сложены, – созналась женщина-врач. – Костя, такое сокровище надо носить на руках.

– Понял, – улыбнулся я, подхватывая девушку на руки. И, пока я нес ее к постели, входная дверь захлопнулась, автоматически закрыв все запоры и замки.

– А воду ты не закроешь? – спросила Мара, покусывая мне мочку уха, откидываясь на подушки.

– Нет, пусть она течет все время, пока мы любим друг друга, пока нам хорошо вместе. Пусть она отводит постороннее дерьмо от подслушиваний наших живых скрипов… я не прав?

– Ты всегда прав, мой мальчик…