Текст книги "Измерение “Ф”"

Автор книги: Вячеслав Рыбаков

Соавторы: Илья Варшавский,Марианна Алферова,Андрей Николаев,Андрей Балабуха,Александр Сидорович,Леонид Резник,Сергей Казменко,Борис Крылов,Борис Гуревич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

II

Прошел месяц…

Я проснулся засветло: Мара лежала рядом со мной, спеленутая мокрой простынкой и покрытая утепленным целлофаном, чтобы вода не испарялась так уж быстро… Она мерно похрапывала: городской климат, окончательно свихнувшийся за последнее десятилетие, отрицательно сказался на ее здоровье. Мара все время находилась под знаком простуды: чихала, кашляла, пускала сопли. А за последнюю неделю пристрастилась к храпу.

Я смастерил для нее откидную “дневную” лежаночку возле стены с парогреющими трубами. Русалка согревалась, но простыни для увлажнения высыхали быстрее чем за час.

Прекрасные глаза Мары поблекли, наполняясь слезами даже без повода. Я отшучивался, в первые дни весело, но уже через неделю тяжеловесно, вспоминая веселые пьяные истории студенческих лет. Рассказы быстро приелись – третья интертрепация стала последней. Мара перестала улыбаться даже при упоминании о водопроводчике, который зашел в квартиру в мое отсутствие – я бегал отмечаться в очереди на изюм. Незваный гость заглянул в ванную, увидел девушку-русалку – Мара весь тот день провела в воде: горячая шла такая же прозрачная, как и холодная, – хлопнулся об пол и пошел, вернее, пополз – сам! – сдаваться в наркологический центр.

Мара неровно похрапывала… Я осторожно выскользнул из-под одеяла, пропихнул шерстяные носки ног в сапоги – домашние тапочки отсырели и развалились. Отсырела вся квартира, превратившись в неучтенный филиал БИНа: “Субтропики в условиях малогабаритных квартир”. Паркет надул щербатые щеки, югославские моющиеся обои расслоились кокосовой мочалкой и отваливались вместе с пластами штукатурки; с потолка неуважительно капало за шиворот. Влажности сопутствовала промозглость: я укладывался спать в свитере, шерстяных носках и шапочке, женских рейтузах. Но согреться за короткую весеннюю ночь не успевал.

Я встал, накинул на плечи махровый халат: за стеклами оконных проемов – вместе с переносицей оголившейся арматуры они напоминали стекла очков – колыхались одинокие снежинки. Термометр застыл красным на минус два. Я поддел отверткой форточку – пар повалил на улицу густыми болотными выхлопами, – приткнулся носом к стеклу, наблюдая сумерки мудренеющего утра.

Тучи, получив подкрепление, с новой силой напали на город: легкие пушинки перешли в густые липкие хлопья. Выходить на улицу не хотелось, надо… а надо ли? Зачем мне изюм, если дрожжей нет?

Охо-хо… Я уволился с работы, нашел рядом с домом место вахтера: сутки через трое. Визиты друзей, с неумолимо нарастающей частотой возобновившиеся за последний “холостой” год, пришлось затормозить: я отключил видеофон и не реагировал на дверные звонки – первые дни друзья настырно интересовались, что я там, для себя тут, придумал: неужели, в условиях ужесточившихся рамок закона, я занялся самогоноварением? Отрешился от жизни мирской, складывая деньги в чулок?

Русалочка зашевелилась, засопела во сне: что-то ей снилось? Старый пруд, покрытый ледяной фанерой. А она пытается всплыть, но не может пробить матовую корку, вырваться, как я, стоя у окна? У окна, покрытого фантастическим узором…

Чем бы заняться, пока она спит? Стереовизор включать бесполезно, он давно раскис от влаги и покрылся плесенью. Так же как и транзистор. Единственный надежный друг – трехпрограммное розеточное радиоустройство – пока еще “пахало”. Я включил молодежный канал, чудом не вычеркнутый из списка передач, прислушался: воинственный голос певчего кастрата сожалел о несчастной жизни французских проституток, которые стоят многократно дешевле наших. Бедным французским девушкам приходится работать денно и нощно, чтобы получить порцию жареных улиток и пирожок с морской капустой. Мы, заверял радиоголос, готовы им помочь, но нас не пускают во Францию, “даже по малой нужде”. Он так и пропел: “по малой нужде”, не поясняя, что имел в виду. Идиотская песня, пусть и юмористическая. В чем слушателей и заверил комментатор, всунувшийся вслед за песней.

Он так и съехидничал: “Идиотско-юмористическая песня лидера новой волны неформалов”. Но добавив, похвалил певца-сочинителя, объяснив что тот прав в главном: наши девушки живут лучше, чем их французские конкурентки, наши девушки – самые честные на свете.

Мне оставалось лишь хохотнуть. Русалка вздохнула во сне, повернулась, мотнув хвостом, раскрылась. Через минуту она позвала:

– Ко-отик, доброе утро, – потянулась.

Я улыбнулся – именно в ее движениях проступало кошачье…

– Что ты слушаешь, котик? – спросила Мара, обмахивая ладошкой зевающий ротик.

– Про несчастных французских проституток, – ответил я, не задумываясь о возможных последствиях.

– Кто такие “бедные французские проститутки”?

– Девушки, вынужденные торговать телом, получая за это тарелку жареных улиток и пирожок с морской капустой.

Глаза русалки вспыхнули:

– Хочу пирожок с морской капустой. Я так давно ее не ела!

– Морская капуста нам не по карману. Этот деликатес могут себе позволить лишь несчастные француженки да наши девушки…

– А, – перебила Мара, возбужденно подрагивая копчиковым плавником, – а, а у нас тоже, они тоже есть, эти, так называемые проститутки?

– Ну, – начал я, размышляя над вразумительным ответом, но меня перебили.

– Что значит: “торговать телом”? На вес, как мясом или рыбой?

– Нет, – я закашлялся. – То есть как оказалось – много их… Еще вчера – не было, а сегодня утром проснулись, открыли глаза, ба! да их как после грибного дождя!..

Русалка “переплыла” на бок, скинула одеяло с разгоряченного тела, улыбнулась, таинственно-завлекающе глядя мне в самое сердце: оно стонало от боли и желания, от жалости и нежности к существу с морского дна… Я отвернулся: ее налитая девичья грудь притягивала… но ниже, все эта чешуя! О черт! Отодрать бы ее!..

– О черт! – воскликнул я.

– Что ты, котик?

– Да нет, ничего, извини.

– За что? Сядь ко мне…

Я тяжело вздохнул, просчитал до двадцати, но на краешек кровати присел. Наклонил голову, жадно сглотнул, укрыв младое тело одеялом. Бесполезно: и глаза, и нежные волосы возбуждали не меньше…

– Скажи, как они зарабатывают деньги? – Мара кисло улыбалась, чувствуя мое внутреннее напряжение, сопротивление протянутым рукам, не понимая… Она многого не понимала: да и как ей объяснишь все наше безумное копошение?

– Прости, девочка, это не объяснить.

– Почему? – обиделась Мара, кажется, серьезно.

– Потому, что ты, как бы это яснее… не совсем женщина.

– Женщина должна нравиться мужчине, так? – спросила она. Я кивнул. – Разве я тебе не нравлюсь?

– Нравишься! Я без ума от тебя!

– Так в чем же дело? – недоумевала русалка. Она постоянно, пока стереовизор еще работал, смотрела многочисленные программы, впитывая в себя нравы и идеи окружающего мира, но самого главного, о чем у нас не принято говорить, так и не поняла. “Женщина должна нравиться мужчинам!” А дальше?

– Не только нравиться! Женщину должны хотеть…

– И ты… меня не… хочешь?!

– Да нет! – разозлился я. – Очень хочу! Хочу – не то слово! Тут более серьезная проблема, хотя, если пораскинуть мозгами, возможен один-н… вариант… но он… э-э… – я замялся, шокированный собственной пошлостью.

– Я не понимаю, – Мара готова была расплакаться. “И отлично, что не понимаешь!” – проснулся внутренний голос. Вот ведь гад! А русалка продолжала. – …вы, люди, странные существа, у вас на уме одни проблемы, без них вы не можете жить…

– Ну хорошо, Мара, – я пытался успокоить и ее, и себя, – что касается проблем, то это наши трудности…

“Ты их создавал?” – поинтересовался внутренний голос. “Нет, не создавал”, – ответил я. “Так какое право ты имеешь на пользование ими? Ни-ка-ко-го! Так что – отойди, не стой в трудностях!”

– Вот, к примеру, девочка моя, – я мямлил, подбирая слова.

– Девочка? – переспросила Мара. – Сегодня ты впервые назвал меня девочкой. Ты забыл? Я жена твоя!

– Нет не забыл. Но разве жена не может одновременно оставаться девочкой? – и повернулся, приподнял ладони, загораживаясь, останавливая ее очередной вопрос. – Вот скажи мне: если двое “ваших” любят друг друга и хотят иметь детей, как они поступают, “икру мечут”?

– “Мечут икру”?! Да ты что! – возмутилась Мара. – Если они любят друг друга, зачем им ругаться?

Ага – отрицательный результат, тоже результат – смысл данного словосочетания совпадает…

– Ну и как они поступают?

– Я не очень-то знаю, – русалка пожала плечами, – они прячутся в тинных зарослях и…

– Вот-вот, дальше: что скрывается за “и…”?

– Дальше?… дальше-е… – Мара напряженно терла ладонью лоб, – дальше не знаю, никто ничего не говорил мне…

– Обычная история! – воскликнул я, хлопнул ладонью по колену. – Неужели твоя мать не удосужилась хоть намекнуть?

– Я никогда ее не видела, – печально ответила русалка.

– Прости, – замялся я, обнял Мару за плечи.

– Я не сержусь, – она кисло улыбнулась. – Ты никогда не спрашивал. Мама жила на Суше: отец увидел ее, влюбился и утащил в озеро. Через неделю они сыграли свадьбу.

– Вот видишь! – встрепенулся я, но осекся, приглушая радостный пыл. – Значит, с твоей матерью было все нормально?

– Конечно. Но вскоре после моего рождения она умерла от тоски, ведь ее отчий дом остался на Суше.

– Значит, твоя мать жила на берегу, – повторил я.

– Да, – продолжала Мара. – Вот почему я родилась русалкой. Отец любил повторять, что иметь дочку-русалку – престижно.

– Печальная история, – выдохнул я. – Может, твой папаша?…

– Нет. Он ничего не рассказывал. Только хвалился, что у него такая дочка. И при этом потирал плавники – один о другой.

– Но ты говорила, что нарушила правила Лукоморья? И у тебя был жених?

– Отец обещал, что за мной явится принц, который все расскажет. Но потом решил отдать за Рука Осмия XI…

– Ладно, давай танцевать от печки. Будем считать…

– Танцевать? От стенки, где лежаночка?

– Ответы на вопросы чуть позже, – нахмурился я.

Мара поджала губы. Хотелось вцепиться в них, вонзиться зубами в плоть и кровь, высосать ее всю, до последней капли, а потом наполнить новой жизнью! У-у-у! “Тесс…” – впервые внутренний голос поддакнул: “Молчи, грусть, молчи! Я тоже мужик!”

Я взмотнул головой, возвращаясь на краешек кровати с влажными постельными принадлежностями:

– Примем, как аксиому, я – тот самый принц.

– Котик! – обиженно промурлыкала Мара.

“Обиженно промурлыкала? Не галлюцинируй, бедняжка!”

– Милый! – обиженно промурлыкала Мара. – Ты – свет очей моих, муж мой, принц мой, мой единственный хозяин! Вот она я – твоя навеки: делай со мной, что хочешь!

– Да я хочу! Я очень хочу! Но как? Скажи ты мне, как?

– Как хочешь, так и делай, – предложила она, вопросительно следя за мной: что я стану делать?…

– Успокойся, Мара, – сказал я, досчитал до тридцати и обратно. – Твой отец, у него был такой же хвост?

– Да, – игриво улыбнулась русалка, – я похожа на него, мы неотличимы, как два пузырька воздуха!

– Ну, в таком случае объясни: как ему удалось поиметь женщину?

– Что? Я не поняла: ты сказал “по…”?

– Извини, это слово… не очень красивое. Я хотел выяснить, каким же образом на свет появилась ты?

– Я? Меня родила мама.

– А что предшествовало твоему рождению? Какой-то акт близости родителей, да?

– Они ушли в заросли, а когда вернулись, оба очень довольные, отец сказал, что дело сделано – все нормально.

– Откуда такие подробности?

– Мне рассказала нянька.

– А что она еще рассказывала? Пожалуйста, вспомни!

– Больше ничего, – Мара растерянно покачала головой… Одеяло съехало с плеч, обнажив грудь… Я поцеловал русалку, сначала в губы, повторно в шею… в третий раз – осторожно касаясь языком розового соска – в упругую грудь…

– О! – восторженно выдохнула русалка, – как сладко! Как хорошо! Что-то оживает внутри, бьется как сердце, греет… Еще, мой милый котик!

– Э-э, нет! – ответил я, выбираясь из объятий Мары, как из лабиринта. – Хватит заниматься она… мазохизмом.

Девушка-русалка ничего не ответила, она призывно вытянула шею, ожидая меня…

– Ты как-то говорила, что немного умеешь колдовать?

– Совсем немного, – ответила Мара, осторожно придвигаясь ко мне.

– Стоп! – сказал я, вскакивая с постели и закрывая форточку. – Вот, прочти-ка для начала. – Я выхватывал с полок книги, некоторые из них мощно разбухли, листал их, раскрывая нужные страницы и главы. – Вот старинные издания, в них понятнее написано. “Биология” Вилли и Детье, – перечислял я, – “Анатомия” Свиридова, страницы: от сих до сих. А вот эту книгу, “Женская сексопатология” Свядоща, от корки до корки.

Я раскладывал книги на кровати, отмечая ценные страницы. Вспомнив, я открыл тумбочку, вытащил из нее папку с машинописной литературой:

– “Баня”, “Японская комната”, тут много всего – в обязательном порядке – и классика и современная похабень: читай!

– Прямо сейчас?

– Да, начинай сейчас же, немедленно. Проштудируй и подумай: что можно предпринять.

– Ты хочешь, чтобы я стала проституткой? – девственные глаза русалки наполнились слезами. – Тогда я смогу заработать на морскую капусту!?

– Замолчи! – выкрикнул я, едва сдержавшись, чтобы не шлепнуть Мару. – Наши девочки заколачивают такую “капусту”, что морскую могут покупать железнодорожными вагонами.

Русалка ничего не ответила, но ушки навострила; соленые капельки незаметно исчезли из уголков глаз. Информация “дошла”. Мара несколько минут переваривала ее, тихо спросила:

– Они так хорошо зарабатывают?

– Еще бы! – ответил я.

“Молчание – золото, – напомнил внутренний голос. – Если человек болтун, то это надолго. Не понял?” – я даже не обиделся, как обычно. “Поживешь, увидишь…” – хохотнул оппонент. Я решил не задавать наводящий вопрос, вышел в прихожую, натянул куртку.

– Ты куда, котик? – спросила притихшая Мара.

– Схожу в магазин за рыбой. Может, перепадет свежей, кто знает, что нас ждет, – от чудес не застрахованы. А что?

– Спасибо, котик, ты такой заботливый! Спасибо. Ну иди.

Я открыл дверь.

– Милый… – позвала русалка.

– Да, дорогая? – мне не хотелось уходить, но еще сильнее не хотелось оставаться.

– Если сумеешь достать живой рыбы, купи как можно больше. И лучше всего – форели. Хорошо?

– Хорошо, – ответил я, возвращаясь в комнату.

– Что ты? – спросила Мара.

– Захвачу квитанции – пора платить за квартиру, – соврал я. Но русалка не знала, что есть такое слово – ложь. Открыв стамеской сервант, я достал семейную реликвию – серебряный портсигар.

– Сколько купить рыбы? – спросил я из-за крышки серванта.

– Если достанешь – бочку. Но только свежей… Кажется, я придумала одну хитрость.

Я так и крякнул. “Держись, парень!” – подбодрил внутренний голос. Бочку рыбы – сорок-пятьдесят килограммов! Откуда у меня такие деньги? Придется и обручальное кольцо сдавать. А где паспорт? Вспомнил – в печке электроплиты, я его периодически прогревал. Паспорт, кольцо, портсигар, обретя во внутреннем кармане куртки законное место, придали жизни новый смысл и поволокли меня в скупку.

III

Отстояв многострадальную очередь, я получил за кольцо и портсигар больше, чем мог рассчитывать – полтора куска. Запечатанную пачку, вместе с паспортом, я вернул в конуру внутреннего кармана, остальное оставил в наружном. “Кретин”, – точно поставил диагноз внутренний голос, предпочитавший карманы, аналогичные в названии. И оказался прав – я последовательно объехал на моторе десяток рыбных магазинов – пусто. Пустым оказался, что особенно разозлило, и карман, из которого улетели полтысячи, видимо на юг. Нет, скорее на север – все-таки июнь.

На территории коопторга, обматерив себя, я сговорился с одним бородатым “дядькой”, он даже вспомнил меня по совместным пятницам, так что за четыре сотни обещал сегодня же подвезти прямо на дом полцентнера живой рыбы.

Чтобы отметить покупку и раньше времени не возвращаться домой – деньги еще оставались, – я извлек из кармана сотенную бумажку, завернул в винный и купил “на все” четыре чекушки. Покупал не с рук – удалось пробить чеки, на чем изрядно сэкономил. Три бутылочки я рассовал по карманам, а в обнимку с четвертой зашел в ближайшую кодовую парадную, вместе с мальчиком-собаколюбом. Дважды поднявшись на лифте: этаж первый – этаж двадцать четвертый, я опорожнил пластмассовую “радостьдательницу”.

Вечер осыпал улицу темно-синими снежинками. Я накручивал шаги, утрамбовывая хлопья, окунаясь в предчувствие чего-то хорошего и большого, явно несбыточного.

Одновременно со мной у дверей притормозил грузовой эмоб. Из него, весь в голубом, снеговиком выкатился “дядька”, подмигнул мне, шепнув, что удалось достать все пятьдесят килограммов рыбы, правда не односортной, но свежей, так что за качество и скорость надо бы отстегнуть еще один стольник.

Что я и сделал, скрипя зубами и сердцем: хорошо хоть, деньги еще оставались. Двое его подручных, сумрачно-бородатые снеговики, ловко, как невесомость, вытащили из багажника столитровый пластмассовый ящик и рысцой поскакали вместе с ним, не оглядываясь на лифт, вверх по лестнице.

– Эй, жлобы, только не звоните! – крикнул я вдогонку, на сдачу. Они понимающе заржали, эхоируя в пролетах, до меня донеслось: “Яволь… найн… нихт… ноу…”

Мы с “дядькой” поднялись на лифте. Я открыл дверь: ящик внесли в прихожую. “Веэ? Кьюда?” – спросил один из подручных.

– Пустите воду и вываливайте прямо в ванную!

Наемники занялись рыбой, а “дядька”, всколыхнувшись фразой “сы-ро-тень-то-у-те-бя-ка-кая!”, потопал в комнату.

– Ой! Какая дамочка! – воскликнул он, остановившись посреди комнаты, уставившись в нишу, где стояла кровать. Подручные-снеговики прибежали на зов хозяина; вытянув шеи, вперились в Мару, тихонько подхрюкивая.

– Это моя жена – Мариана, – сказал я из прихожей, слушая, как в ванной плещется рыба, как набегает из крана вода.

– Здравствуйте, господа, – поздоровалась русалка.

“Господа” приветственно-понимающе закивали, попятились.

– Да, мы… знаете, на одну секундочку, – смутился “дядька”. – Мужа вашего проведать. Рыбки вам привезли свежей.

– Спасибо, господа, – поблагодарила Мара. Три снеговика, не выдержав вторично буржуазного обращения, покинули комнату, раскланиваясь и нашептывая по углам: “спасибозапокупку, спасибозапокупку…”; входная дверь захлопнулась за ними – я засмеялся, прочувствовав комизм нелепо оборвавшейся сцены.

– Котик… – позвала Мара, ее голос дрожал.

– Не волнуйся, – ответил я, входя в комнату и включая люстру: русалка лежала на боку, задрапированная в покрывало; книги и машинописные листы ровными стопками лежали рядом на полу.

– Ты достал свежей рыбы? – тихо спросила Мара.

– Да, – кивнул я.

– Какой? – спросила она.

– Сейчас посмотрю, – ответил я и пошел в ванную; кран едва функционировал, я шире раскрыл ему рот, предоставляя живой рыбе максимум возможностей. Что могут значить двадцать-тридцать литров воды – один-два лишних глотка свободы? Имеют они столь уж принципиальное значение? Ведь свобода не спирт, ее не разбавишь, она либо есть, либо ее нет вовсе. “Философ хренов”, – съязвил внутренний голос. Но рыбки-таки повеселели, закружились хороводом: пескари, караси, окуни, плотва, карпы, даже несколько аквариумных гуппи и золотых рыбок.

– Принц мой нежный, друг мой ласковый, – позвала Мара, голос ее задрожал, предвещая слезы. – Иди ко мне…

Я вернулся, встал на колени возле кровати.

– Девочка моя радостная… – я уткнулся головой в покрывало, в том месте, где живот ее…

– Да, котик, ты прав – я еще девочка, но я знаю, как помочь и тебе, и себе… – она говорила тихо, ее колотило ознобом нервного порыва, – …я поняла, я еще не человек, не женщина, я… я еще…

– Нет! – закричал я. – Не говори так! Это мы, все вокруг нелюди, мы-ы, – зарычал, завыл я – слов не хватало, слов не было, они исчезли, как исчезла плоть, именуемая “Я КОТИК”, отказываясь, как во все предыдущие дождливые и пасмурные дни, плыть по течению, покачиваясь и воняя…

– Остановись, не спорь, не перебивай, послушай меня, – Мара лохматила мои волосы, трепала уши. – Я люблю тебя, и, надеюсь, ты… тоже меня любишь. – Я завертел головой, крепко сжал ее ладони, прошептал:

– Мара, любимая.

– Спасибо, я… окончательно уверена. Я приняла решение: стать настоящей женщиной, – она глубоко вздохнула. – Отнеси меня в ванную, – и спросила, подхваченная и прижатая: – Там много рыбы?

– Да, почти пятьдесят килограммов.

– Спасибо, – повторила она. – Неси меня скорее, опусти в воду и оставь одну на трое суток, хорошо? Нет! – она закрыла ладонями мой рот, сомкнула губы. – Молчи, мой принц! Молчи, мой мальчик! Я сама должна! И сделаю все, на что способна: либо стану настоящей женщиной, либо обращусь безмозглой рыбой…

– Нет! – я вытряхнул из себя слово, и еще одно: – Не-ет!

– Неси меня… – приказала Мара, впившись в меня темными, как омут, глазами, – неси. Иного выхода нет. Выхода нет. Нет…

И я отнес ее, отнес в кипящую рыбой воду, опустил, убрал руки.

– Спасибо, котик, – сказала она. – А теперь – иди.

– Может, разбавить теплой? – предложил я, кисло улыбаясь.

– Ты же знаешь, что моя вода – ледяная. Но я стану теплой, я стану горячей, я сделаю тебя богатым и счастливым! Ты… ты только дождись меня, хорошо?

– Что ты говоришь такое?

– Нет, ничего. Ничего страшного. А теперь уходи и возвращайся через трое суток, возвращайся и ничему не удивляйся, ничего без меня не предпринимай… поцелуй меня… – я коснулся холодных губ, почти ледяных. – Чао! – выкрикнула Мара, нырнув. Ее волосы разбежались по воде; я, загипнотизированный, покинул квартиру.