Текст книги "Удивительная история одной феи"

Автор книги: Вупи Голдберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Расталкивая толпу, ко мне пробирается Эпата. В руках у нее футболка с длинными рукавами.

– Ну, что уставились?

Эпата повязывает футболку мне на пояс и выводит меня из круга.

– Лучше давайте прыгайте дальше, пока мистер Лестер не вернулся, – бросает она через плечо. – Миссис Бьюфорд, может сыграете нам?

Наведенные брови миссис Бьюфорд лезут на лоб, но она все же начинает играть. Все девочки, кроме нас, снова становятся в две шеренги и начинают прыгать.

– Спасибо тебе, – говорю я Эпате, комкаю проклятую пачку и запихиваю ее под стул.

–  Де нада, – отвечает она. – Не за что.

Возвращается мистер Лестер. Он видит, что у меня на талии повязана футболка, но не задает вопросов. Нет, он точно классный.

После занятий мы идем вниз, ждать родителей. Я быстро надеваю куртку и прячу пачку в сумку. Расскажу маме о катастрофе попозже.

Девочка в диадеме уходит с высокой женщиной в затейливом костюме.

– Пока, электропопа, – ухмыляется девочка, проходя мимо меня.

Я высовываю ей вслед язык. Эпата усмехается.

Входит мама, обнимает меня.

– Как дела, детка?

Я пытаюсь подобрать подходящий ответ.

– Да вроде нормально.

– Ты уже с кем-нибудь подружилась? – спрашивает мама, когда мы спускаемся вниз по ступеням.

Мимо нас проходит Эпата и еще одна девочка постарше.

–  А престо– до скорого! – бросает она мне и поворачивает за угол.

– Да, – говорю я маме, – кажется, подружилась.

Глава 5

На следующее утро я просыпаюсь оттого, что мама грохочет чем-то у себя в студии. Впрочем, в последнее время я вообще не особо долго сплю по утрам. В этом городе не больно-то поспишь. В окно долетают шум машин, музыка, разговоры. Как я скучаю по своей комнате в Эппл-Крик! И по дереву за окном. И по белкам, которые носились туда-сюда и ссорились из-за желудей.

– Доброе утро, солнышко, – говорит мама, когда я, спотыкаясь спросонок, выхожу на кухню. На маме сегодня наряд под названием «Королева Нила» – брючный костюм песочного цвета, на плечах и груди расшитый нитками зеленых и голубых бусин. Чуть пониже бусины сливаются в тонкую линию, которая, извиваясь, спускается вниз и оборачивается вокруг левой ноги. Костюм изображает Африку, а бусины – Нил. Я сама помогала маме найти карту, на которой видно, как изгибается русло реки Нил, и когда мама пришивала бусины, то смотрела на карту. Костюм вышел здоровский, и мама в нем красивая, как всегда. Но иногда я думаю – вот было бы здорово, если бы она завтракала со мной в обычном халате.

– Что будешь есть? – спрашивает мама.

– Можно мне овсянку?

– Овсянку? – она смотрит на меня как на чокнутую. – Да ты никогда в жизни не ела овсянку!

– А я прочла в «Конькобежном спорте», что Фиби Фитц каждый день ест на завтрак овсянку, – говорю я.

Мама закатывает глаза.

– Даже Фиби Фитц не такая сумасшедшая, чтобы стоять у плиты и варить овсянку, когда на улице тридцать восемь градусов жары. Давай что-нибудь другое.

Я вздыхаю.

– Ладно, тогда кукурузные хлопья.

Мама поворачивается к шкафу и достает коробку хлопьев. Коробка какая-то странная.

– Это не те хлопья, – говорю я. – Я люблю такие, на которых нарисовано пугало.

– Детка, их производят на юге. В Нью-Йорке таких хлопьев нет. Но эти ничуть не хуже.

Она наливает в хлопья молоко и ставит тарелку передо мной.

Я опускаю в хлопья ложку и вожу ею туда-сюда.

– Они меньше обычных. И некрасивые какие-то. И слишком темные.

– Александрина…

– Да нет, я ем, – говорю я. Вот интересно, если у них тут все так замечательно, почему никто не производит нормальные хлопья?

Съев неправильные нью-йоркские хлопья, я помогаю маме распаковывать коробки, в которых уложены вещи для студии. Мама раскладывает рулоны тканей, а я рассовываю по маленьким выдвижным ящичкам красные, зеленые, фиолетовые, серебряные и золотые блестки. Я вешаю ножницы на специальные крючки на стене. Я укладываю по порядку перемешавшиеся катушки ниток – от бледно-желтого к темно-желтому, от светло-зеленого к темно-зеленому, от бледно-голубого к темно-синему. Мы расставляем по комнате шляпные болванки – на них мама будет развешивать причудливые шляпки, которые шьет.

Очень скоро мамина студия выглядит совсем как та, что была дома. Мама делает шаг назад и осматривает плоды наших трудов.

– Самая настоящая студия нью-йоркского дизайнера, – говорит она. – Теперь можно заняться рекламой. Если хоть капельку повезет, заказы на нас так и посыплются.

Да уж, лучше бы и вправду повезло. Я слышала их вчерашний разговор с тетей Джеки. Мама сказала, что потратила на переезд кучу денег, а мамин магазин свадебных платьев пока никто не купил. Чего там, даже я знаю, что в большом городе жизнь дороже, чем в Эппл-Крик.

– Наверное, если заказов здесь не будет, нам придется вернуться обратно домой, – говорю я. При этих словах я пытаюсь сделать печальный вид, но уголки рта все равно ползут вверх. Если мы вернемся, то весь остаток лета я буду ходить на каток с Кейшей. А балетом буду заниматься в классе, где никто еще не сошел с ума и не заставляет меня вертеть туры.

– Детка, теперь наш дом здесь.

Ладно, я пытаюсь зайти с другого конца.

– Мам, если нам придется отказаться от моих балетных занятий, это ничего, я же все понимаю.

Мама смотрит на меня искоса.

– Я прекрасно вижу, куда ты клонишь. Помоги-ка мне лучше убрать пустые коробки.

Я вздыхаю. Похоже, никуда мне отсюда не деться. И не избавиться ни от Гарлема, ни от балета.

Глава 6

Во вторник я снова иду в балетную школу «Щелкунчик». Эпата уже там. Она внимательно рассматривает меня от макушки до пяток и одобрительно говорит:

– О, так куда лучше!

Я уговорила маму, чтобы она разрешила мне на этот раз одеться по-человечески. На мне легкое коричневое трико и колготки. Выглядит уныло, внимания не привлекает, а главное – если я не удержусь на ногах во время туров, то просто сольюсь с полом и никто ничего не заметит.

Вот Эпату можно не заметить разве что в тропических лесах Амазонки. Ее трико и колготки отливают всеми оттенками зеленого.

– А где же соус от спагетти?

Она мотает головой.

– Не-а, я пролила песто. Знаешь, что такое песто? Зеленая такая штука, ее делают из перемолотой фоглие– ну, зелени. Едят с макаронами.

Перемолотая зелень! У нас в Джорджии никому в голову не придет есть перемолотую зелень. Это не для людей, это для червяковеда!

К нам подходят две девочки. У той, что повыше, большие карие глаза, а волосы заплетены в дреды. Вторую я знаю, это Террела, та самая невысокая девочка с кривыми зубами, которая стояла рядом со мной на прошлом занятии. Сегодня косички у нее не свернуты кольцом, а висят свободно и украшены на концах резинками с бабочками. Террела сует Эпате стопку карточек с занимательными вопросами.

– Слушай, помоги лучше ты Бренде, – говорит она. – Я половину слов даже прочесть не могу. Во втором классе никакие эпидурисы не проходят.

– Не эпидурис, а эпидермис, – говорит Бренда, берет из стопки верхнюю карточку и машет ею перед Террелой.

– Почему врачи никогда не говорят как нормальные люди – «кожа», и все тут! – замечает Террела, сворачивая косички в бублик.

Бренда показывает ей слово на карточке.

– Ну, ладно, пусть будет «кожа».

– Да ну тебя, – говорит Террела.

– Эй, Бренда, а почему тебя не было в субботу? – спрашивает Эпата.

Кажется, Бренда поняла, что с ее вопросами из викторины никто возиться не станет. Она забирает карточки обратно, садится на пол и с грохотом опускает рядом пачку книг.

– Наук естественных музей в шоу-планетарий смотреть ходили мамой с мы.

– Бренда, Террела, это Александрина, – говорит Эпата. – Она с юга, и мама иногда заставляет ее носить жуткую пачку. А это Террела, – она показывает на младшую девочку. – Ей всего восемь лет, но она здорово танцует, поэтому ее взяли в наш класс. Это Бренда. Она хочет стать врачом, поэтому все время учится и говорит задом наперед.

Может, это невежливо, но я не могу удержаться от вопроса.

– Слушай, а зачем надо говорить задом наперед?

– Винчи да Леонардо писал наперед задом, – говорит Бренда, стаскивая с ноги ветхий кроссовок, который того и гляди порвется у нее в руках. – Гений был он. Поумнею и я, наперед…

Террела шумно вздыхает и жестом останавливает подругу.

– Бренда, думаешь, Александрина тебя поймет? У нее нет лишней недели-другой, чтобы разбираться в твоих головоломках. – Террела поворачивается ко мне. – Был какой-то человек по имени Леонардо да Винчи, так вот он писал задом наперед. Он был гений. И Бренда думает, что если она будет говорить задом наперед, то тоже поумнеет – мозги у нее по-другому начнут работать, что ли…

Бренда кивает.

Террела добавляет:

– Этот Леонардо еще и каждое слово писал задом наперед, получалось «ток»вместо «кот».Бренда тоже пыталась так говорить, но тогда даже мы понять не могли, что она хотела сказать. Поэтому она переставляет только слова. Ясно все?

«Ясно все».Я задумываюсь на мгновение – «все ясно».И киваю в ответ.

– Бренду никто, кроме нас, не понимает, – добавляет Эпата. – Это очень полезно, если вдруг надо поговорить при взрослых. Вроде тайного кода.

– Понимает не мама моя даже меня, – говорит с довольной улыбкой Бренда.

Я пытаюсь расшифровать ее слова, но тут танцующей походкой входит девочка в диадеме и ее подружка.

– Ах, как мило, – говорит она. – Тарабарка и Кривозубка теперь дружат с Электропопой.

Девочки садятся и надевают пуанты, а кроссовки оставляют под скамейкой.

Бренда не обращает на насмешниц никакого внимания – она снова погружена в карточки с викториной, но вот Террела не сводит с обидчиц глаз. Когда они уходят в душевую, Террела быстро и ловко обвязывает вокруг ножки скамейки шнурки кроссовок, которые оставила девочка в диадеме.

Едва Террела возвращается к нам, как в раздевалку входит немолодая женщина. Она и так высокая, а намотанный на голове тюрбан делает ее еще выше. На темно-коричневом лице ярко выделяются ядовито-зеленые тени для век. Она очень элегантная, властная, а держится так, как будто она королева Нью-Йорка. В одной руке у нее трость, а в другой – красивая деревянная шкатулка в резных узорах.

Женщина поднимает трость. В раздевалке сразу же наступает тишина.

– Начнем наше занятие, – говорит она, резко поворачивается и идет к лестнице. За ней летят, развиваясь, широкие рукава блузки. Трость постукивает по ступенькам.

– Это мисс Деббэ, – шепчет Эпата, пока мы шагаем следом. – Сейчас она наверняка толкнет нам речь про пуанты.

– Это как? – спрашиваю я.

– Сама увидишь.

Мы входим в зал и рассаживаемся на полу. Мисс Деббэ неподвижно стоит перед нами. Когда последняя девочка опускается на пол, мисс Деббэ простирает руку вбок.

– Я рада приветствовать вас в моей школе балета, – говорит она. Акцент у нее как у мультяшных героев – видно, она француженка. – Здесь вы научитесь двигаться. Вы научитесь танцевать. А кроме того, вы научитесь жить. Движение – это танец. Движение – это жизнь. Танец – это жизнь.

Она обводит нас взглядом, словно проверяя, не осмелится ли кто-нибудь возразить ей.

О чем она вообще?

Эпата восхищенно смотрит на наставницу. Террела косится на меня и поднимает одну бровь. У Бренды взгляд отсутствующий – наверное, думает об эпидермисе.

Мисс Деббэ откидывает крышку резной шкатулки и достает пару поношенных пуантов. Она держит их так, чтобы все могли разглядеть.

– У меня нет ничего дороже, – она делает драматическую паузу, – этих пуантов, этих крошечных туфелек. Некогда их носила мисс Камилла Фримен.

Мисс Деббэ показывает нам подметку правой туфельки – на ней виднеется поблекший автограф, сделанный черной ручкой.

– Когда я впервые приехала в эту страну, мисс Камилла Фримен стала моей наставницей, – при этих словах мисс Деббэ словно бы становится еще чуть выше. – Когда мисс Камилла Фримен только начинала танцевать, все утверждали, что ей никогда не стать звездой из-за цвета ее кожи. Но разве она стала их слушать?

Мисс Деббэ смотрит прямо на меня и чего-то ждет.

– Э-э… не стала? – говорю я.

– Нет! Не стала! Она не стала слушать разговоры этих глупцов. Она работала изо всех сил. Она стала первой чернокожей прима-балериной Балета Нью-Йорка. И танцевала она вот в этих туфельках! – Мисс Деббэ машет ими в воздухе. – Это не просто пуанты, – продолжает вещать она, – это символ ваших возможностей. Они напоминают нам о том, что в мире нет невозможного.

– Спорю, они напоминают нам о том, что туфли хоть полвека держи в ящике, а они все равно будут вонять, – шепчет мне Эпата. Мисс Деббэ поворачивается к нам и смотрит на Эпату. Та умолкает.

– Если вам покажется, что силы ваши иссякли, что вы готовы бросить балет, что прелесть и очарование этого искусства не для вас, – вспомните эти пуанты.

И мисс Деббэ бережно убирает туфельки обратно в шкатулку.

– Так. Теперь поговорим о нашем концерте, о чудесном концерте, который мы устраиваем в конце лета.

Было видно, что историю о пуантах все слышали уже тысячу раз. Но при этих словах девочки оживляются и слушают очень внимательно.

– В этом году все будет не так, как прежде, – мисс Деббэ поднимает бровь и обводит нас взглядом, слегка при этом кивая.

По залу ползут шепотки.

– Как же, жди, – шепчет Эпата, – тут никогда ничего нового не бывает. Общий школьный концерт всегда проходит одинаково – я-то знаю, у меня тут обе сестры учились.

– Мы поставим о-ча-ро-вательные новые танцы, – говорит мисс Деббэ.

Девочка в диадеме поднимает руку.

– А танец Феи Драже останется?

–  Oui, oui, – отвечает мисс Деббэ. – Но и здесь мы поступим не так, как прежде. Раньше роль Феи Драже доставалась лучшей ученице класса.

– Ха, – шепчет Эпата, – а теперь что – выберут самую худшую?

– На прошлой неделе я была на конференции преподавателей танцев, – продолжает мисс Деббэ. – Мы много говорили о том, как раскрыть потенциал наших учеников. Так как же мы будем выбирать исполнителей ролей в этом году? Мы устроим лотерею, будем тянуть бумажки с именами наугад. Теперь все вы имеете равный шанс стать Феей Драже.

Девочки перешептываются. С лица Эпаты сползает улыбка. Террела настроена решительно. Даже Бренда морщит лоб.

– Кстати очень будет роли главной о запись колледж в поступать буду я когда.

Террела тяжело вздыхает.

– Слушай, тебе всего девять! – говорит она. – До поступления в колледж еще семь лет, чего ты сейчас-то дергаешься?

Мисс Деббэ стучит тростью о пол, призывая к вниманию.

– Лотерею мы устроим на следующем занятии. Исполнители будут выбраны сразу и окончательно – никаких изменений. Никаких споров. Но какая бы роль вам ни досталась, в ней вы расцветете.Расцветете, как цветочки! А теперь – к станку!

После занятий все только и говорят о лотерее. Девочки, которые танцуют хорошо, расстроены – они-то думали, что роль Феи Драже достанется кому-нибудь из них. Те, кто танцует похуже, просто в восторге, ведь у них появился шанс. Что до меня – я просто хочу отзаниматься и ничего себе не сломать.

Мы собираем вещи. С другого конца раздевалки слышен визг.

– Кто привязал мои кроссовки? – вопит девочка в диадеме.

Террела улыбается.

Я выскакиваю наружу, где меня ждет мама. Пусть мисс Деббэ сколько угодно твердит про мой потенциал, я-то знаю: нет у меня никакого потенциала. По крайней мере по части балета. Мне все равно, кто получит роль Феи Драже, – это точно буду не я. Это просто невозможно, ну, и слава богу. В классе двадцать три человека, а в лотерею мне никогда не везло. Даже когда лотерея беспроигрышная – все равно не везло. Как-то раз на дне рождения Кейши мы тянули бумажки с именами и получали призы. Каждому должно было достаться хоть что-нибудь, но бумажка с моим именем куда-то потерялась. Ее нашли два дня спустя, в куче крошек под холодильником.

Ладно – меня заставляют заниматься балетом, и пусть, но одно я знаю точно: проклятие Феи Драже мне не грозит.

Глава 7

– Александрина! Надевай свой славный костюмчик и пойдем! – кричит мама.

Я оглядываю комнату – славного костюмчика нигде нет. Зато есть матросский костюм в голубую полоску, с плиссированной юбкой и соломенной шляпой. Похоже на наряды, в которые одевали детей сто лет назад – наверное, именно в этот костюм и одевали сто лет назад.

Мама сказала, что сегодня мы «займемся реализацией маркетингового плана». Это значит, что она договорилась о встрече в десятке театров и собирается познакомиться с их руководством и продемонстрировать свои работы. Увы, она намерена показать, что способна создавать не только современные, но и исторические костюмы, и хочет продемонстрировать, как ее наряды сидят на живых людях. Вот поэтому я и наряжена ребенком, сбежавшим из сиротского приюта сто лет назад.

Мама заглядывает в дверь. На ней костюм под названием «Айсберг». На его создание маму вдохновил фильм «Титаник». Костюм весь белый, с мерцающими голубыми тенями, как настоящий лед. На каждом плече – острые треугольные выступы, и еще к нему полагается такая же заостренная треугольная шляпка. Мама говорит, что в такие ответственные дни, как сегодня, наряжаться айсбергом очень полезно, потому что айсберг – это природная сила, способная победить даже самый большой корабль. Я так понимаю, она имеет в виду, что во всех театрах ей должны будут дать заказы.

– Идем, детка, – говорит она. – Ты ведь помнишь, что нам сегодня предстоит?

– Не понимаю только, зачемнам это все предстоит, – бубню я, но все же натягиваю юбку и блузку. С плаката на меня сочувственно смотрит Фиби Фитц.

– Ты прекрасно выглядишь! – говорит мама, заставляя меня повернуться.

– Если тебе сегодня дадут много заказов, нам ведь не надо будет больше всем этим заниматься, правда? – спрашиваю я.

– Правда, – соглашается мама.

Десять минут спустя мы шагаем вниз по улице. Женщины показывают на меня друг другу и говорят, как трогательно я выгляжу.

– Разве тебе не весело? – спрашивает мама, цепляя на нос огромные белые солнцезащитные очки. И у нее, и у меня в руках стопки брошюр с мамиными моделями. Мне так жарко, что нижняя брошюра, которую я придерживаю потной ладонью, уже стала скользкой и сморщилась.

Мама договорилась о множестве встреч по всему городу. Она с хозяйским видом заходит в каждый театр, шлепает на стол брошюру и рассказывает любому, кто готов ее выслушать, о том, почему ее услуги этому театру совершенно необходимы. Все очень вежливо ее выслушивают и обещают сохранить ее адрес, чтобы можно было с ней связаться.

– А прямо сегодня тебе кто-нибудь даст работу? – спрашиваю я.

– Все происходит совсем не так, Александрина, – говорит мама. – Вначале нужно посеять побольше семян, а там, глядишь, что-нибудь и прорастет.

Я, наверное, никогда не буду настоящей деловой женщиной – мне скучно ждать, пока из семян что-то там прорастет. Когда я дома сажала цветы, то очень скоро выкапывала семена и клубни, чтобы поглядеть, изменилось хоть что-нибудь или нет.

Проходит не один час, но в конце концов мы все же поворачиваем домой. На Бродвее я вижу высокое здание с большим козырьком над входом. Наверное, у этого театра куча денег и он может нанять сколько угодно костюмеров.

– Вон еще один театр, – говорю я. – Мы туда зайдем?

Мы останавливаемся перед зданием.

– Гарлемский театр балета, – говорит мама. – Здесь в молодости танцевала мисс Деббэ. Я очень хотела ее увидеть, но у нас не было таких денег.

Мама рассматривает театр, как какой-нибудь храм. Никогда не видела у нее такого взгляда. Неужели ей страшно войти?

Внезапно я все ей прощаю – и мой дурацкий наряд, и то, что она целый день таскала меня по жуткой жаре. Я беру ее за руку и тяну ко входу.

– Мам, теперь-то ты можешь сюда прийти. Ну так пойдем!

Мы вдвоем с трудом открываем тяжелую дверь и входим в помещение кассы.

– Чем могу помочь? – спрашивает женщина, продающая билеты.

Мама стоит и молчит. Я толкаю ее локтем в бок. Она откашливается и начинает свою речь. Прижимает брошюру к окошку кассы, чтобы продавщица билетов ее получше разглядела, и спрашивает, нельзя ли встретиться с кем-нибудь, кто занимается в театре костюмами.

У нас за спиной слышатся шаги. Я чувствую сосновый запах.

– Александрина?

Да это же мистер Лестер! А еще говорят, что в большом городе невозможно встретить знакомых. Враки. На самом деле, здесь все совсем как дома – надо быть осторожнее, не то налетишь на свою учительницу, которая обнимается со своим бойфрендом или покупает крем для ног.

– Здрасьте, – говорю я. Мистер Лестер весело на меня смотрит. Я и забыла, что на мне этот дурацкий матросский костюмчик. Мистер Лестер, чего доброго, решит, что у меня вообще нет нормальной одежды. Сам-то он выглядит здорово – в темных джинсах и наглаженной желтой рубашке.

Мама оборачивается и ослепительно улыбается.

– Привет, красавчик, – говорит она. Кажется, мама снова стала сама собой – к сожалению.

Мистер Лестер спрашивает, что нас сюда занесло, и мама показывает ему брошюру.

Потом она спрашивает, что здесь делает он,и оказывается, что мистер Лестер ставит один из танцев для театрального шоу.

Вот это да! Солидно звучит. Погодите, но с чего бы это такой важный человек, работающий в театре, учит балету каких-то несмышленышей в школе? Ох, боюсь, теперь дела у меня пойдут еще хуже – я же не смогу держать себя в руках.

– А хотите посмотреть театр? – спрашивает он.

Я больше всего хочу убраться отсюда, пока мама не ляпнула еще что-нибудь ужасное. Но ведь мне никогда еще не доводилось видеть, как выглядит настоящий нью-йоркский театр изнутри…

– Очень хотим, – говорит мама.

Мистер Лестер ведет нас через зал с красными бархатными креслами, за тяжелый занавес, за кулисы. Он показывает нам уборные (маленькие и очень скромные – даже звездочек на дверях нет). Мы заходим в самую дальнюю комнату, где работают осветители, а потом идем туда, где хранятся костюмы. Когда мистер Лестер отворачивается, мама тайком подбрасывает пару брошюр на стол дизайнера по костюмам.

Мы выходим на сцену и смотрим в зал, на зрительские места. Их там сотни! И хотя все они пустые, у меня все равно немного сосет под ложечкой.

– Подумать только – на этой самой сцене танцевала мисс Деббэ! – говорит мама, медленно поворачиваясь вокруг себя.

– Да, мама до сих пор считает этот театр своим домом, – говорит мистер Лестер. – Именно поэтому у школы «Щелкунчик» такие крепкие связи с театром балета. Здесь много наших учеников.

Мама растеряна.

– Мисс Деббэ – ваша мать? – спрашиваю я.

– Ну да. Она оставила девичью фамилию, потому что приобрела известность еще до замужества.

Мама опять приходит в волнение. Еще бы, если бы я повстречалась с дочкой Фиби Фитц, я бы тоже не сразу пришла в себя. Мама выглядит так, словно ей нездоровится – как будто она перекаталась на американских горках.

Мистер Лестер думает, что маме дурно от жары. Он ведет нас в кафе через дорогу и угощает холодненьким. По-моему, очень мило с его стороны. Мы сидим у окна. Мама уже пришла в себя и расспрашивает мистера Лестера о том, куда бы ей еще отнести свои брошюры, а он записывает ей на листочке имена своих друзей из театрального мира.

Пока они болтают, я поднимаю глаза и вижу за окном кафе знакомое лицо. Не может быть – это же Террела! Она вытаращила глаза и переводит взгляд с мистера Лестера на маму и обратно. Я краснею. Нет, здесь еще хуже,чем в Эппл-Крик! Я вяло ей машу, но тут какой-то парнишка, наверное, ее брат, хватает Террелу за руку и тащит за собой.

Мы прощаемся с мистером Лестером и идем домой.

– Какой приятный человек, – говорит мама. – Когда я с ним только познакомилась, то подумала… – она умолкает и встряхивает головой. – Но раз я теперь знаю, что он сын мисс Деббэ, встречаться с ним я не стану. Ты только представь – иметь свекровью мисс Деббэ! Я бы при ней рот боялась раскрыть!

Мамины слова меня успокаивают. Жаль только, Террела их не слышит.