Текст книги "Тореадоры из Васюковки"

Автор книги: Всеволод Нестайко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Он уже согнулся пополам, держась за живот, так хохотал. Бурмило смеялся не подряд, а через определенные промежутки времени. Он был пьянее Кныша. Смех у него булькал где-то глубоко внутри, а наружу вырывался небольшими порциями, как пар из чайника, что только-только закипает:

– Хи-ш… хи-ш… хи-ш!..

– Эх, вы… с-сопляки! – насмеявшись, сказал Кныш. – Ну, хватайтесь за дядькины штаны да крепко держитесь, а то снова потеряетесь.

И,обняв Бурмило, он повернулся к нам спиной.

Большего позора и унижения мы в своей жизни не испытывали.

Но выхода не было. Не ночевать же в кукурузе.

И мы, как арестанты, опустив головы, покорно потащились за «врагами народа», за теми, кого считали шпионами и предателями.

Глава 12
«Не зови меня больше – Ява, зови меня – Кукурузо!»

Я иду в сельмаг. Меня мать послала. За маслом! Это на другое утро после трагедии в кукурузе.

В сельмаге и возле него полно людей – сегодня воскресенье. Кто-то что-то покупает, кто пиво пьёт, кто просто разговаривает, семечки лузгая. Сельмаг у нас напротив клуба – тут всегда сборище, а в воскресенье и подавно.

Заметив меня, люди начинают улыбаться, перешептываться, перемигиваться. А дед Салимон говорит:

– А, здорово, парень! Что-то я тебя давно не видел.

– Да его же не было в селе, – объясняет Гриша Чучеренко.

– А где же? – «удивляется» дед Салимон.

– Да в кукурузе блуждал… неделю или две.

– Ха-ха-ха! – хохотом взорвался сельмаг.

Тут продавец дядька Кузьма не выдержал, встрял:

– Мы недавно компасы получили… Не нужно?

– Ха-ха-ха!

– Хо-хо-хо!

– Хи-хи-хи!

– Вот мальчишки!

– Вот артисты!

– И кино не надо!

– Хе-хе-хе!

– Ху-ху-ху!

Взял я масло и стремглав на улицу. А за мной следом хохот катится. Кто не встретится, слово бросит.

– Привет кукурузнику!

– Здоров, козак!

– Салют от королевы полей!

Может, кто и просто так здоровается, а мне кажется, что насмешливо, издевательски. И может, кто где-то смеется совсем по другой причине, а я всё на свой счет принимаю.

Возле клуба большая афиша кинофильма «Тарас Шевченко» (сегодня идет). Нарисовано, как прогоняют сквозь строй солдата.

И сразу, мне кажется, что оживают тени по сторонам, вырываются розги из них, шпицрутенами свистят в воздухе. И горшки на плетнях – уже не горшки, а солдатские головы в бескозырках… Как тот солдат, бегу я сквозь строй – улицей…

Попали мы в передрягу. Несколько дней смеяться будут, не меньше. Хоть на улицу не выходи. У такой народ!

Принес я масло, пошел к Яве отвести душу. Встретил его в саду – он ко мне как раз собирался.

– Здорово, Павлуша! – серьезно-серьезно сказал он. – Я к тебе.

– Здорово, а я к тебе!

– Попрощаться шел, – отвел в сторону глаза Ява.

– Что, посылают куда-то? – удивился я.

– Да-а! – махнул рукою Ява. – Совсем из дома бегу.

– Куда?!

– На какой-нибудь необитаемый остров.

– Тьфу на тебя, глупый! Мелешь такое, что с ума сойти можно. Где ты возьмешь этот остров? Теперь таких островов и не бывает.

– Бывает. Но ты не знаешь.

– Как же ты убежишь, когда мы и до моря с тобой не смогли доехать? Тебя же на первой станции поймают.

– А я и не пойду на станцию… Зачем мне станция?

– А как?

– В плавни подамся. Сколько там островов необитаемых.

– Но как же там будешь жить? Пропадешь же. Помнишь, как Гунька пропал?

Жил в нашем селе когда-то придурковатый Гунька. Приблудный. Без роду и племени. Никто не знает, как он в селу прибился. Зимой ходил босой, без шапки. Старые бабки его святым считали. Тихий был, никого не трогал. Ходил себе по селу и смеялся: «Хи-хи-хи-хи». Любил в плавнях гулять. Как запропастится – два дня нет. Потом возвращается, худой, голодный, заросший рыжей щетиной, Даже зимой в плавни ходил по льду. В сильный мороз пойдет, разложит на острове большой костёр: люди уже думают – плавни горят. Приходит: «Фу, – говорит, – натопил. Теперь в селе тепло будет», Два года назад пошел Гунька в плавни, и то ли он вправду – пропал, утонул где-то в болоте, то ли просто ушел из села – так никто и не знает. Больше его не видели.

– Неужели хочешь пропасть, как Гунька? – повторил я.

– Не пропаду, – уверенно сказал Ява и вытащил из-под рубашки книжку. – Вот жил же человек на необитаемом острове – ничего. Не пропал.

– Что за книжка? – спрашиваю.

– «Приключения Робинзона Крузо». Читал?

– Не помню… Может, и читал. Что это за Кукурузо?

– Крузо, а не Кукурузо, чудак. Очень интересная книжка.

– Книжка книжкою, а плавни плавнями. Ты лучше подумай.

– Я уже подумал. И решил окончательно. Ты меня знаешь. Я только хочу, чтобы ты мне немного помог.

Я был обезоружен. Если человек обращается к тебе за помощью, то отказывать ему – свинство.

– И надолго ты собираешься на этот на этот остров?

– Робинзон пробыл на необитаемом острове двадцать восемь лет два месяца и девятнадцать дней, – вздохнув, сказал Ява.

– Ого-го! – даже рот я раскрыл. – Это же сколько тебе будет? Сорок с гаком. Это же мы уже все школу окончим и институты. Карафолька академиком станет. Гребенючка агрономом. Я лётчиком, если получится. А ты…

– Что же поделаешь, – снова вздохнул Ява.

– Слушай, а кто будет за Кнышем и Бурмило следить? Кто будет их разоблачать, выводить на чистую воду? Может же, они вправду опасные шпионы и злодеи? А? Ты что – забыл тот таинственный разговор? И акваланг? И торт, и всё другое? Забыл?

Ява сразу покраснел, как будто я его застал на месте преступления. Я уже начал радоваться, думал, что он сейчас откажется от своей затеи. Но он сказал:

– Нет, ничего я не забыл. Но придется тебе самому следить за ними и разоблачать их. Ты парень смелый, сам справишься. И станешь знаменитым. И о тебе в газетах напишут, и по радио, и по телевизору… А я не могу тут больше жить. Не могу. Переэкзаменовка…да еще и эта кукуруза. Через несколько дней приедет мать и… хоть на край света.

Я вздохнул.

– А может, все же не будешь убегать? Как-нибудь перебедуешь.

– Не, если я решил – все!

– Да пусть рехнется этот Кукурузо, что надоумил тебя на остров бежать. Так мы в детстве больше и не увидимся? – с отчаянием сказал я. – С кем же в футбол играть буду? С Карафолькой? Спасибо тебе!

Ява, сморщив лоб, смотрел на меня – что-то обдумывал. И помолчав немного, сказал:

– Почему это не увидимся? Ты один знаешь про остров. И приезжать будешь иногда… Робинзон тоже не совсем один был. Потом он спас дикаря Пятницу и вдвоём с ним жил. Так что…

– Выходит, я буду у тебя за дикаря, – уже весело сказал я. – Он, видите, герой… А я, значит, дикарь. Вот Кукурузо!

– Да Крузо, а не Кукурузо! Робинзон Крузо.

– Это он был Крузо, а ты – Кукурузо. Как раз подходящее тебе имя. После вчерашнего…

– А что! Может, это ты и неплохо придумал. Кукурузо! Звучит! А? Знаешь что! Ты не зови меня больше Ява, зови меня Робинзон Кукурузо. Пусть так и будет. Договорились?..

Так Ява перестал быть Явою, а стал Робинзоном Кукурузо. Видно, на роду ему было написано носить выдуманные имена.

Так что запомните хорошенько: дальше я буду его звать Кукурузо.

Глава 13
Ищем остров

– Так ты что – уже сегодня хочешь убежать на остров? – спросил я.

– Эх, какой ты быстрый! «Сегодня» – рассердился Кукурузо. – Нужно же сначала выбрать подходящий необитаемый остров, а потом уже бежать.

– А что там выбирать? Высадился на какой-нибудь и живи.

– Тебе – конечно. А мне двадцать восемь лет два месяца и девятнадцать дней жить. Думаешь – легко?

– Да разве я против, можно и выбрать. Хоть сейчас. Поедем?

– Немного позже. Через час. Как дед в сельмаг пойдет.

– А что ты вообще дома скажешь, когда убегать будешь? Они же волноваться будут. Всё село на ноги поднимут. Искать будут. Я себе представляю!

– Конечно же, я не скажу: «Дорогие родители, я убегаю от вас на необитаемый остров. Будьте здоровы. Пишите». Это же комедия. Никто так на необитаемый остров не бежит. Матери и отцу вообще ничего не придется говорить. Они в Киеве. А для деда я что-нибудь придумаю. Скажу, например, что к тетке Ганне в Пески пойду. Там же Яринка сейчас гостит. Что-нибудь выдумаю… Чтобы панику не поднимал.

– А потом что? Когда мать придет и узнают, что ты пропал.

– А мне что – пусть ищут. Лишь бы не нашли. Гуньку, тоже помнишь, три дня искали, а потом бросили. И Ничего. Теперь редко кто и вспоминает. Так и меня… – Тут голос у Кукурузо задрожал. Наверно, мысль о том, что его забудут, была всё же горька для него. И он поспешил перевести разговор на другое: – Главное, остров нужно хороший найти. Чтобы и место рыбное было, и дичь чтобы…

– А ты и ружьё брать будешь?

– А как же. У Робинзона было даже несколько ружей. Но я и с одной своей берданкой не пропаду. Ты же знаешь мою мою берданку. Бьёт, как сумасшедшая. Даже лучше дедова «Зауера».

Это уже Кукурузо преувеличивал. Но я не стал спорить – мальчишка на двадцать лет на остров бежит, пусть потешится. В прошлом году дед подарил ему на день рождения берданку и начал брать с собой на охоту. Кукурузо очень гордился и своей одностволкой, и тем, что ходил на настоящую охоту. Я завидовал ему и тоже мечтал о ружье, но у меня его не было.

В сенях послышался кашель, скрипнули двери, и во двор вышел дед Варава. Глянул сердито на нас и сказал:

– Я в сельмаг на минутку. Смотрите мне здесь!

– Да мы ничего. Вот только на речку, может, искупаться. Видите, жара какая – просяще произнес Кукурузо.

– Уроки, уроки надо учить, а не купаться. Двоечник! – буркнул дед и, кряхтя, шагнул через перелаз.

Я с сомнением посмотрел на Кукурузо.

– Ничего, пойдем, – тихо сказал он. – Я знаю эту «минуточку». Встретиться у сельмага с дедом Салимоном и часа три протрепятся, не меньше.

Хотя ничего странного и не было в том, что мы едем в плавни на лодке (сколько раз ездили и рыбу ловить, и просто кататься), ни у кого подозрения не могло возникнуть, но мы пробирались к речке крадучись, всё время озираясь. И ни одной хорошей лодкой не воспользовались. Хотя все они были привязаны у берега и не запрещалось брать их – тут и моего отца лодка была, и деда Варавы аж три (долбленка и плоскодонки). Мы разделись и переплыли на другую сторону на песчаный островок, где за большим кустом ивняка лежала та гнилая, изношенная, как старый башмак, ничья плоскодонка, из которой мы хотели сделать, но так и не сделали подлодку и на которой тонул Ява. Мы её после этого прошпаклевали, просмолили, и хоть она и пропускала воду, но не тонула: если не забывать вычерпывать, можно плыть. Тут же под лодкой лежало длинное потресканное весло, которое мы одолжили у деда Варавы. Он и не заметил – у него в сарае примерное с десяток весел валяется: и короткие – для долбленки, и длинные – для плоскодонок. У нас же, знаете, как на плоскодонках ездят? Стоя. Стоишь на корме (или на носу) – и то с одного борта, то с другого борта подгребаешь. Поэтому и весло длинное. Так грести – уметь надо. Если не уметь, можешь только – плюх! – корми раков. Ну, мы с Кукурузо смалу умели – нам не страшно.

– Черпак не забудь, а то высёрбывать придётся. Смотри, течёт всё-таки, калоша старая – сказал Кукурузо.

Оттолкнулись мы от берега – и уже в камышах. Узенькой протокой плывём. Гребет Кукурузо – хотя я и хорошо умею, но он большой мастер. Гребет тихо, осторожно – присматривается. Протока извилистая, всё время повороты. Если гребнешь сильнее, чем надо, – раз! – и лодка уже носом в камыши залезла. Отталкивайся потом, вытаскивай нос – морока! Хорошо гребет Кукурузо – ни разу в камыши не врезался. Я лежу на носу, смотрю в воду. Вода прозрачная-прозрачная – аж до самого дня видно: водоросли, лилии, коряги. И даже видно, как рыбы шныряли. Интересно!

Всё дальше и дальше углубляемся мы в плавни. Неожиданно за поворотом открылся широкий плёс. Гладь – ни морщинки. Белые и желтые лилии раскиданы – как на картинке. Посреди плёса два нырка плавают. Увидели нас – и нет. Так быстро нырнули, словно и не было. Только ровный плёс. А глядь – метров через двадцать – будто и не они, а другие…

Снова мы в протоку заехали.

Ш-ш-ш! С-с-с! Ш-ш-ш!

Утки пролетели.

Охотничий сезон не начался, и еще непуганые утки тучами летают над нами.

– Вот бы ружьё! – Говорит Кукурузо.

– Ага, – говорю я.

Плывем.

– Вон тот кизяк, возле которого я затонул, – печально произнес Кукурузо.

– Тьфу! – плюнул я в ту сторону.

Мы снова выплыли на плёс, довольно-таки большой, по которому даже гуляли пенящиеся волны (потому что как раз поднялся ветер) – как по настоящему морю. Это был уже пятый плёс, который мы проплывали. И островов мы миновали уже с десяток. Я каждый раз спрашивал: «Может, этот? Или этот? Хороший же необитаемый остров. То что надо», Но у Кукурузо были свои представления, и все острова он забраковал. По разным причинам. Один был слишком маленьким – негде разгуляться. У другого берега очень камышом заросли – до воды трудно добраться. На том деревьев нет – где же дрова брать для костра? И так далее.

И вот перед нами новый остров. Как большая зеленая куча: кусты ивняка, плакучие ивы и тополя покрыли его почти весь. Берега заросли камышом не сплошь – есть выходы к воде. Чистый плёс с трех сторон омывает остров.

– Кажется, он, – сказал Кукурузо. – Давай пристанем.

– Давай! – с радостью отозвался я, потому что мне надоело искать.

Мы пристали. Остров был чудесный. Будто специально созданный для такого дела, какое задумал Кукурузо. Много деревьев и сухих веток – на двадцать лет хватит топить. В камышах, даже сейчас слышно, – утки крякают. А значит, дичи полно. На чистоводье вдоль берега рыба плещется, сама в уху просится. Посреди острова поляна: не то что в чижа – в футбол играть можно. На краю поляны огромная старая плакучая верба стоит, ветвями землю подметает. И без шалаша от дождя спрячешься. Но шалаш, конечно, нужен.

– Шалаш я тебе помогу сделать, – сказал я, – ты же знаешь, как я шалаши делаю.

По шалашам я был мастер. Лучшего, чем я, шалаша никто из ребят не сделает. это меня отец научил. У меня отец плотник. Половину хат в селе он построил.

На лице у Кукурузо было раздумье:

– Робинзон, разумеется, всё делал сам. Потому что он же один попал на необитаемый остров.

– Так то же Робинзон, а ты Кукурузо, – возразил я. – Нельзя же полностью копировать.

Мне непременно хотелось как можно больше помочь другу. Кукурузо не стал возражать. Я тут же вытащил из кармана большой складной нож с деревянной ручкой и принялся резать лозу. Я очень любил резать что-нибудь своим ножом, никогда не разлучался с ним, и от постоянного ношения в кармане ручка отполировалась так, что блестела как лакированная.

Кукурузо покорно помогал мне, непререкаемо признавая в этом деле мой верх. Он носил лозу, расчищал для шалаша место, заострял палки для каркаса.

Вскоре под старой вербой уже стоял прекрасный просторный шалаш, крепкий-крепкий (никакая буря не страшна) и такой уютный, что мне даже захотелось жить в нем. Я был очень доволен своей работой.

– Все двадцать лет простоит – гарантирую! – уверенно сказал я.

Только сейчас мы вспомнили, что дед уже, наверно, вернулся из сельмага, и поспешили назад. Добравшись наконец до береге и спрятав лодку, мы до самого дома бегом бежали. А когда, запыхавшись, прибежали, обнаружили, что дед еще не пришел. Кукурузо не ошибся: дедова «минуточка» умела растягиваться до нескольких часов.

– Ну что? Деда нет, можно сейчас собрать все необходимое, – сказал Кукурузо. – Сегодня всё приготовим, перетащим к лодке, а завтра…

– Выходит, решил уже завтра? – спросил я.

– Конечно… Ты что! Через несколько дней мать приедет…

Кукурузо ходил по хате, задумчиво взявшись за подбородок, и прикидывая, что брать с собой.

– Прежде всего ложку, – он вытащил из буфета щербатую деревянную ложку и засунул её за пояс. – Соль обязательно, без соли пропаду. – Высыпал себе в тряпицу полпачки соли. – Хлеба! – мрачно глянул на зачерствевшую горбушку, что лежала на столе. – Мало…

Дед пошёл в магазин именно за хлебом.

– Я тебе принесу. И хлеба, и сухарей. У нас есть, – успокоил я его.

– Чаю? – он покрутил в руках пачку чая. – Обойдусь. Это тогда и чайник нужен. – А у нас один.

– Фонарик не забудь. Пригодится, – напомнил я.

– Фонарик обязательно. Без фонарика нельзя.

Он прошёлся по хате, взял в руки топор, что стоял в углу возле порога:

– Топор. Нужно хотя бы два. У Робинзона было аж двенадцать топоров.

– Что он – жонглировал ими что ли? – удивился я. – Зачем ему столько? Глупый какой-то твой Робинзон.

– Ты очень умный! – рассердился Кукурузо. – Молчи! Ты никогда не необитаемом острове не жил – возражай!

В это время дверь открылась и на пороге появился дед. Кукурузо так и замер с топором в руках.

– Оп-па! – спокойно произнес дед. – Мебель рубить задумал? А ну, поставь топор на место! Двоечник!

– Да я ничего, – замямлил Кукурузо. – Я… я… хотел ему показать ему, какой у нас топор хороший… удобный. Он говорит, что у них лучше… Как бы не так, у нас лучше, дедушка?

Дед ничего не ответил, и мы вышмыгнули из хаты.

– Фу! Чуть не засыпались! – уже за ригой выдохнул Кукурузо. – И как мы не услышали его шагов!

Это и вправду было удивительно. Значит, мы очень увлеклись. Потому что дедовы шаги слышно издалека. Дед ходит, как на лыжах, не отрывая ног от земли: шарк-шарк, шарк-шарк. Кажется, едва ноги переставляет, вот-вот упадет… Но посмотрели бы вы на него на охоте… На зайца по чернотропу дед может прошаркать этак километров пятьдесят – хоть бы что.

С идим мы с Кукурузо за ригой и обговариваем, как лучше перетащить всё необходимое в лодку. Наконец договорились. Кукурузо понемногу будет выносить из дома и прятать в бурьяне за ригой. А как стемнеет, уже я (чтобы Кукурузо был у деда на глазах и не вызывал подозрения) потихоньку перенесу всё в лодку. А завтра…

Глава 14
Робинзон Кукурузо высаживается на необитаемом острове

Утро следующего дня. Солнечное, звонкое, голосистое: петухи поют, гуси гогочут, коровы мычат. Я скрючился у тына и поглядываю в щель, что делается во дворе у моего друга.

Подготовительные работы успешно закончены. Всё имущество Робинзона Кукурузо уже в лодке: и берданка, и удочка, и фонарик, и ложка, и коньки (на зиму), и топор (к сожалению, один и то старый, треснутый и без топорища – ну, это ничего, на острове можно будет вытесать) и много чего другого. Червяков накопана полная банка из-под бычков в томате (я слово «бычки» зачеркнул и написал карандашом «червяки», вышло «червяки в томате»). И еды полная сумка. И даже две таблетки пирамидона (на случай болезни).. Значит всё в порядке.

Теперь осталось одно – отпроситься у деда.

Дед сидит на колоде и вытесывает рукоять для вил. Кукурузо ходит возле него и канючит.

– Деда!

– А?

– Я к тетке Ганне пойду в Пески.

– Отцепись.

– Деда!

– А?

– Ну я пойду.

– Отцепись тебе говорят. Иди уроки учи. Двоечник!

Помолчали немного. Потом снова:

– Деда!

– А?

– Мне с вами скучно.

– Так мне что – на голову встать, чтобы тебя развеселить?

– Я к тетке Ганне пойду. Там Яришка. Я её сколько не видел.

– Когда она дома, то только и таскаете друг друга за волосы, а тут, видишь, соскучился…

– Я вам и самосаду принесу. Вы же знаете, какой у тётки Ганны самосад.

– У меня свой не хуже. Отцепись.

Снова помолчали.

– Дедушка!

– А?

– Ну я пойду.

– Вот пристал, как банный лист! А уроки?

– Да я книжку возьму и там буду учить. Вот спросите у тётки Ганны потом.

Я притаился и думаю: «Ох, и тяжело в наше время бежать на необитаемый остров!»

– Дедушка!

– А?

– Я только на пару дней. Надо мной всё село смеётся после вчерашнего… Вот вы какой, ей-богу!

– Так не болтайся, где не надо! Кто тебя в кукурузу погнал?

Снова помолчали.

– Дедушка!

– А?

Долго канючит Кукурузо. Наконец деду надоедает терпеть и он говорит:

– Вот чертёнок! Совсем замучил. Ну иди уже, чтобы я тебя не видел. Только на два дня, не больше. Но если тётка Ганна скажет, что уроки не учил, – этой палки отведаешь. Двоечник!

Кукурузо не стал задерживаться, побежал в хату (а то дед еще передумает!), схватил «Грамматику» – и к воротам. Потом вдруг остановился, обернулся, потоптался на месте, вздохнул:

– Будьте здоровы, дедушка! Хороший вы… Я всегда знал, что вы хороший…

– Иди-иди! – буркнул дед. Разве он знал, что прощается с ним Кукурузо на двадцать восемь лет два месяца и девятнадцать дней…

На улице я присоединился к Кукурузо.

Молча дошли мы до речки, молча сели в лодку и молча поплыли в плавни.

Только Собакевич, бежал за нами, весело гавкал и пытался ухватить за икры то меня, то моего друга. Не понял торжественности момента глупый щенок!

Не проронив ни одного слова, доплыли мы до острова. В молчании перенесли все вещи на поляну к шалашу.

И вот в последний раз стоим на берегу у лодки. Понурившись, ковыряем носками ботинок землю. Стоим и вздыхаем. Надо прощаться, а мы не знаем, что говорят в таких случаях на прощание. Ведь не на день мы прощаемся, не на месяц, не на год даже, а на целых двадцать восемь лет два месяца и девятнадцать дней. Еще никто в мире не прощался так надолго.

Кукурузо наклонился к Собакевичу, почесал за ушами, взял его переднюю лапу, пожал:

– Прощай! Я бы тебя тут оставил, но и сам не знаю, как у меня с харчами будет… Не бойся… Павлуша тебя в обиду не даст. Ты же, Павлуша…

– А как же! – не дал я ему договорить.

И смолк, думая, что бы ему еще такое сказать успокаивающее на прощание.

– А те двое всё-таки не шпионы, – сказал я. – Настоящие шпионы нас придушили бы там, в кукурузе. И никто бы не знал. Они же точно теперь знают, что мы за ними следили. Так что не переживай – однако никто бы про нас ни в газете не написал, ни по радио, ни тем более по телевизору…

Но Кукурузо на это ничего не ответил.

И снова мы стоим и молчим.

– Ну так что? Давай едь уже! – не выдержал наконец Кукурузо.

– А ты что, спешишь? – говорю я.

– Да не, я ничего, но вообще… Тебе же домой надо. Ребята, наверно, в футбол сейчас на выгоне играют.

– Да! – машу рукой. Мол, не нужно мне ни футбол, ни ребята. А сам думаю: «Неужели это Кукурузо никогда в футбол играть не будет? Вот бедный!». И так мне стало его жаль! Он же такой хороший вратарь! Настоящий Лев Яшин мог из него вырасти.

Вздохнув я, полез в карман и вытащил свой складной ножик.

– На, – говорю, – тебе пригодится. Ты же знаешь какой это ножик. Как бритва. Такого ни у кого нет. А у твоего кончик сломан.

Кукурузо покраснел от удовольствия. Он всегда завидовал мне из-за этого ножика и меняться не раз предлагал, но я не хотел. Но теперь пусть ему достаётся, раз он в футбол играть не будет и в одиночестве жить будет.

Я еще раз раз вздохнул, полез в другой карман и достал спичечный коробок. Там лежали рыболовные крючки, которые подарил мне отец. Прекрасные крючки! Настоящее богатство для рыбалки. И маленькие – на верховодок, плотву и карасей, и побольше – на ершей, окуней и лещей; и большие – на щук, линей, карпов. И совсем большие – тройные – на сомов и другого рыбьего зверя.

– Лови, – говорю, – на здоровье. Рыбой ты теперь обеспечен. Только знаешь, когда я к тебе когда-нибудь приеду, то и мне дашь половить. Очень я привык к этим крючкам.

Почему я так сказал – не знаю. Я еще ни разу не ловил на них. Наверно, всё-таки жалко мне было этих крючков! Даже больше, чем ножика. Кукурузо почувствовал это:

– Да зачем? Не надо. У меня же есть.

Но не мог оторвать восхищенного взгляда от коробка. Разве хватит у человека силы отказаться от такого подарка? Нет, не жалко мне крючков! Кукурузо же остаётся на необитаемом острове один-одинёшенек, как зуб во рту у деда Салимона. И никто его больше не увидит. Даже письма ему написать нельзя. Разумеется, нельзя. У него же адреса нет. У всех людей на свете есть адреса, а у него нет. Это неожиданная мысль взволновала меня.

– Слушай, – говорю, – так нельзя. Выходит, у тебя теперь нет адреса.

– Ну и что?

– Как – «ну и что?» Адреса нету, понимаешь! Выходит, будто ты вообще не живешь на свете.

– А что я могу сделать? – растерялся Кукурузо.

– Нужно немедленно как-то назвать остров. Будет название – тогда и адрес будет.

– Давай. Я что – против? А как?

– Откуда я знаю? Острова по-разному называются. Остров имени Врангеля, остров Мадагаскар, остров Таймыр. Нет, это, кажется, полуостров. Ну. как-то как.

– Ну пусть будет остров Мадагаскар. Красивое название. Мне нравится.

– Но уже есть Мадагаскар. Надо, чтобы такое название, которого еще нет.

Кукурузо задумался. Долго шевелил губами, наверно, перебирая в голове названия. Потом сказал:

– А знаешь – пускай будет имени Переэкзаменовки. Переэкзаменовка меня сюда привела, и пусть будет имени этой проклятой переэкзаменовки. Такого названия еще нет – стопудово.

Я не стал спорить. Так на карте мира (хотя об этом никто еще не знал) появилась новая географическое название – остров Переэкзаменовки. Кто знает, может, когда-нибудь в будущем школьники даже учить будут про это на уроке. «Остров Переэкзаменовки. Знаменит тем, что на нем провёл в одиночестве почти тридцать лет ученик пятого класса Робинзон Кукурузо». И какой-нибудь оболтус получит двойку за то, что не будет знать этого.

– Не дрейфь, Робинзон, все будет хорошо, – бодро сказал я. – На таком острове не то что двадцать восемь – сто лет прожить можно. Лишь бы рыба клевала.

– Я тоже так думаю.

– Ну, прощай!

– Прощай.

Я бросил в лодку Собакевича, сел сам.

Кукурузо вдруг вздохнул и тихо сказал:

– Ты извини меня, Павлуша, что я в позапрошлом году тебя при всех в лужу пихнул. Извини.

Я тоже вздохнул и сказал:

– А ты извини, что я тогда, помнишь, твою кепку на вербу закинул. И вообще извини, если что не так.

– Прости! – сказал Кукурузо.

– Прости! – сказал я и оттолкнулся наконец от берега.

Последняя связь Робинзона Кукурузо с людьми оборвалась. Он остался один на необитаемом острове.

Теперь даже если бы он и захотел вернуться домой, он бы не смог этого сделать сам, без посторонней помощи. Потому что у него не было лодки. А без лодки выбраться из наших плавней невозможно – утонешь, как слепой котёнок.

Я предлагал, чтобы он оставил себе нашу «подлодку» (мы же какой-нибудь лодкой воспользоваться для переправы на остров), но он категорически отказался.

– Это несерьезно, – сказал он. – Это было бы словно какая-то прогулка: надоело – вернулся. Если бы у Робинзона был транспорт – черта лысого он сидел бы так долго на острове один! Нет, нужно по-настоящему. Никаких лодок, никакой возможности вернуться.

Героический человек был Робинзон Кукурузо.