Текст книги "Тореадоры из Васюковки"

Автор книги: Всеволод Нестайко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Ого-го! Вот вы где!

К острову подплывала еще одна лодка. В лодке сидели Гришка Бардадым и несколько наших мальчишек-юннатов.

– Почти час вас ищем, – сказал вожатому Бардадым, вылезая на берег. – Нас Фарадеевич прислал. Приглашает вас к себе. Хочет показать свои новые сорта овощей и фруктов и угостить.

– Ой! Зачем я наелась! – отчаянно закричала Оксана.

Все засмеялись.

– Ничего! Пока доедем – утрясется, – успокоил вожатый. – Ну что же, друзья, собираемся!

Началась суматоха.

– О! А вы что тут делаете, босяки! – удивленно воскликнул Бардадым, заметив нас.

– У них дело! Секретное! – таинственно сказала Оксана.

– Что-о?! – скривился Бардадым. – Дело? Какое дело? У этих вот? У этих вот шалопаев? Врут они! Это же известные на всё село босяки. Наверно, что-то уже придумали, какую-нибудь пакость. Кроме пакостей, никаких делов у них не бывает.

Никто даже не засмеялся. Наверно, все испытывали неловкость и молчали.

Мы стояли красные, как два помидора.

Мы готовы были провалиться сквозь землю.

Эх! Если бы мы были здоровые, как ты!

Мы бы тебе показали! «Делов! Делов!» – говорить сперва научись!

– И ничего они не босяки, а хорошие мальчики! – выкрикнула вдруг Ваька.

– Конечно! – подхватил Игорь.

– Хорошие-хорошие-хорошие! – заверещала Оксана.

– Только так! – сказал Сашка-«штурман».

– Ну пусть! Пусть! Пусть! – замахал руками Бардадым. – Вы – наши гости, не будем ссориться. Поехали быстрее! Фарадеевич давно ждет.

Нас окружили Игорь, Валька, Сашка-«Штурман» и другие. Зазвучали возгласы:

– Прощайте!

– До свидания!

– Будьте здоровы!

Мы всем по очереди пожали руки. И тут Валька, протягивая руку Кукурузо, сказала:

– Жалко, что мы не узнаем, как закончилось ваше секретное дело…

Она сказала это с таким искренним сожалением, и я заметил, как снова покраснел Кукурузо. И вдруг в глазах у Вальки вспыхнули искорки:

– А вы знаете что! А вы напишите нам! Я вам оставлю адрес, а вы напишите. Хорошо?

– Конечно!

– Напишите! Напишите! – зазвучало отовсюду.

А Валька уже писала на какой-то бумажке адрес.

– На, – сказала она, протягивая бумажку Кукурузо. – Только смотри, не потеряй!

Кукурузо ничего не сказал – молча засунул бумажку за пазуху.

Они сели в лодки.

– Запоём что-нибудь веселенькое на прощание! – предложила Валька. – Запевай, Сашка!

– И они запели!..

Мы долго стояли на берегу, их давно уже не было видно, а их веселая песня звучала из-за камышей и разносилась по всем плавням:

 
Роди-и-ился я в селе-е,
папа и ма-а-ама – учителя-я,
А мой дядька – комбайнер
он лодку мне припер!
Мы плывем в желтой лодке,
в желтой лодке, в желтой лодке!
И наша лодка скребет по дну,
скребет по дну – скряб, скряб!
 

(Поётся на мотив знаменитой битловской песни «Yellow submarine». Примечание длинноногой Вальки).

А потом Кукурузо лежал в траве на поляне и молча смотрел в небо. Я тоже лежал и смотрел. Небо – это такая штука, что смотреть в небо можно часами. Смотреть и думать. Я не знаю, что думал Кукурузо, но я совсем не удивился, когда он вдруг вздохнул и сказал:

– Да, сейчас техника, это не то, что… а вообще… конечно… Говорят, в такой пуговке – приёмник, в портсигаре – телевизор. А фотоаппарат – тот вовсе под ноготь спрятать можно…

– Что же ты хочешь – на транзисторах, на полупроводниках, – сказал я и покраснел. Убейте меня, если я хотя бы приблизительно знал, что такое транзисторы или полупроводники. Да и Кукурузо, конечно, тоже. Ничего мы не знали. Ничегошеньки… А Игорь знал. Конечно, знал, если сам сделал приёмник на этих транзисторах.

Кукурузо вдруг вздохнул и мечтательно произнёс:

– А хорошо было бы сделать что-то такое… На транзисторах. Интересное и необычное. Например… Например, управление коровой на расстоянии по радио. Между рогами натянута антенна. В ухо вставлен маленький приёмник (на транзисторах, конечно).

Пасти такую радио-корову – одно наслаждение. Сидишь себе где-нибудь за три километра на бахче у деда Салимона, уминаешь арбуз сладкий-пресладкий (я больше всего самую середину арбуза люблю. А ты? Ага… Так-так). Вот так сидишь, хрумкаешь арбуз. Потом посмотрел в карманный телевизор, видишь – твоя Манька в потраве, в колхозном просе. Нажимаешь кнопку, и:

«Манька-а! А ну вернись, проклятущая». И Манька – как если бы её кнутом стегнули – назад. А ты снова сидишь и уминаешь арбуз. Красота!.. Скажи, а?

И сразу Кукурузо оживился – не умел он долго сидеть и раздумывать. Он был человеком дела.

– Ну, хватит, об этом потом… А теперь давай подумаем, как мы будем Кныша ночью задерживать.

– Что?! Задерживать?! Как же его задержишь? Он же нас утопит, как котят.

– Утопит? В ружьё зачем? Ты что, думаешь, для такого дела нужны люди и колья? Ружье – это не шутка. Это оружие. Бац – и будь здоров!

– Ты что, собираешься в него стрелять? – со страхом спросил я.

– Ну вот тебе сразу стрелять! Не стрелять, но… если что… Вообще, ружья кто хочешь испугается.

– Конечно, – согласился я. – Только как же… Я… ночью… а дома? Тебе хорошо, ты на необитаемом острове, тебе отпрашиваться не у кого. А я…

– Да отпросись. Подумаешь! Что-нибудь придумай.

– Что?

– Ну, что на рыбалку идешь или еще что-нибудь.

– Я и так на рыбалке сейчас.

– Да ты что – маленький! Тут такое дело, можно сказать, государственное, а он.

– Ну хорошо, что-нибудь придумаю. Только мне придется сейчас домой ехать.

– Езжай, а я что…

Я сел в лодку.

Лицо у Кукурузо было грустным и хмурым. Видно, ему очень не хотелось оставаться одному на острове. Он ходил по колено в воде вокруг лодки и ощупывая борта, бормотал: «Вот тут надо было зашпаклевать, а тут просмолить, а эту доску вообще заменить».

Ему хотелось еще что-то сказать, он почесал за ухом, шмыгнул носом и наконец сказал:

– Ты знаешь… Ты бы привез мне нытиков. Хоть один. Захотелось, как перед смертью. А то всё рыба да рыба.

Нытиками называли у нас глазурованные пряники, что продавались в сельмаге. Высохшие и твёрдые, как дрова, они ноют, когда вгрызаешься в них зубами. Один нытик можно есть целый день. Может, за это мы и любили их.

– Хорошо, привезу, а как же, – сказал я и оттолкнулся от берега.

Глава 19
Во сне и наяву

– Где ты целый день бегаешь не евши? Смотри, даже глаза ввалились, – укоризненными словами встретила меня мать.

– Да вы что, мама! Я ухи вот так наелся. Ох и вкусная! Там один Сашка такой мастер оказался – лучше любого повара, – я так неожиданно обмолвился, что едва успел закрыть рукой рот, чтобы совсем не проговориться. Мать заметила мой жест и, подозрительно глянув на меня, спросила:

– О каком это ты Сашке?

– Да про… про… Юрчишина, – начал выпутываться, словно вьюн из сети. – Ну тот, знаете, что у мельницы живет, дядьки Михаила сын.

А сам аж изнываю внутри. А что, если мать его сегодня в селе видела? Пропал тогда. Нет, пронесло! Мать ничего не сказала. Значит, не видела.

– И что – хорошо клевало? – ласково улыбаясь, спросила мать.

– Плохо! Едва на уху наловили, – не краснея, врал я. – Мы сегодня на ночь собираемся. На плесы. Пустите?

– Посмотрим, посмотрим. Иди-ка дров наруби, а то у меня все кончились.

И я, обрадовавшись, что всё обошлось, побежал рубить дрова.

До обеда я волчком возле матери крутился – то воды принесу, то помои вылью, то в хате подмету. Такой хороший, такой покладистый. А что поделаешь, нужно же, чтобы на ночь отпустили. Кукурузо же ждет.

После обеда почему-то глаза у меня слипаться начали – давали знать ночные приключения. Прилёг я под грушей в холодке и сразу провалился в сон, как топор в воду. И приснилось мне что-то странное. Не сон, а просто кино.

Стою я, значит, на берегу острова Переэкзаменовки. Стою и вижу, выплывает на плёс корабль, огромный белый океанский корабль (я такие только в кино видел), трехпалубный, а труба больше, чем вся наша хата. Я стою и удивляюсь: как это он через узенькие стружки в камышах проплыл? Но не успел я хорошо насмотреться, как с корабля спускают трап и по трапу идет на берег… Гребенючка. Подходит ко мне и говорит^

– Приветствую вас. К вам на остров приехала немецкая делегация школьников. Вы будете переводчиком.

Я удивленно смотрю на неё, и мне хочется сказать: «Что это ты, дурище, меня на „вы“ называешь?». Но я почему-то вежливо отвечаю:

– С большой радостью. Но хочу напомнить вам, что в школе я изучаю, как вам известно, английский и по-немецки говорю не очень хорошо. По-немецки я знаю лишь три слова: дер Тиш, дер Штуль и дер Бляйштифт.

– Ничего, – говорит Гребенючка, – вполне достаточно. Принимайте гостей. Вот они, пожалуйста.

Я смотрю и вижу, что по трапу спускаются Игорь, Сашка-«штурман» и Валька.

«Вот оно что! Так они, оказывается, немецкие школьники, а не наши».

Мы идем по острову и подходим к шалашу. Около шалаша стоит Кукурузо и ковыряет в носу.

– Знакомьтесь. Губернатор острова Переэкзаменовки Робинзон Васильевич Кукурузо, – говорю я, как мне кажется, по-немецки, а сам думаю: «Тьфу! Почему это я его губернатором назвал? Что он, иностранец, что ли? Он же наш, украинский Робинзон. Надо было, наверно, сказать – председатель сельсовета. Но как же тут сельсовет, когда он на острове один».

Между тем Кукурузо говорит:

– Пожалуйста!

И мы входим в шалаш. Входим в шалаш и оказываемся в большой светлой комнате, где всё белое, как в больнице. Посредине на белом столе стоит блестящая никелированная кастрюля.

– Кастрюля, – поясняет Кукурузо. – На транзисторах. Сама варит. Без огня.

«Ты смотри. Вот чертов Кукурузо! Всё-таки понавыдумывал это… на транзисторах».

– Дер Штуль? – спрашивает вдруг Валька.

– Дер Бляйштифт, – отвечаю я и сам удивляюсь, как складно выходит. Ведь она спросила: «Слушайте, а как ваше секретное дело?». А я отвечаю: «Всё хорошо, не волнуйтесь?»

Какой хороший немецкий язык! Одно слово сказал – и всё понятно. Нужно будет на следующий год попроситься в школе в немецкую группу. Обязательно. Отличником у них стать – раз плюнуть. Теперь я понимаю, почему все они: и Валька, и Игорь, и Сашка – отличники.

И тут я вдруг вижу: позади Вальки стоит в капитанской форме… Кныш. А возле него – голый, в маске и ластах, Бурмило.

«Вермахт… Подарочек от немцев… Двадцать железных… Сегодня ночью…» – вспоминаю я, и все во мне пошло-поехало вниз.

А Кныш подходит ко мне и грозно говорит:

– Даме всегда надо уступать место! – и изо всех сил толкает меня в грудь.

– Только так! – слышится голос Бурмилы.

И я лечу, лечу, лечу – куда-то в пропасть. Шлёп и проснулся.

Вот такая чертовщина приснилась мне.

И сразу вспомнил, что мне нужно ехать ночью в плавни. Что «сегодня ночью» – именно сегодня ночью. И так мне сделалось тревожно, что и передать нельзя.

Матери не было – пошла в поле. Отец с утра на работе. Нигде никого. А тут еще этот сон… Не мог я сидеть в одиночестве. К людям меня потянуло. На улицу. Как хорошо всё-таки, что есть на свете люди! Вон голопузая детвора соседская в колее заболоченной кораблики пускает, а всё равно: глянешь на них – и легче.

Заглянул я во двор к Реням. Дед Варава сидел на завалинке и правил косу.

«Эх, ничего вы, дедушка, не знаете, где сейчас ваш дорогой внук Ява, – подумалось мне. – Если бы вы знали, не сидели бы так спокойно. А ночью его сегодня неизвестно что ожидает! Настоящая военная операция. Может, и стрелять придется! Эх!». Проскочил я мимо открытой калитки, чтобы не заметил меня дед (а то еще, чего доброго, расспрашивать начнет!).

Иду по улице.

«А может и не приедет Кныш? Заболеет или еще что. Всякое же бывает. Но – нет, навряд ли. Такие не болеют»,

Навстречу Галина Сидоровна.

– Добрый день! – здороваюсь с ней уважительно, а в душе: «Прощайте, Галина Сидоровна! Может и не увидимся больше…».

Иду дальше.

И вдруг…

– Что ты нос повесил? Снова что-то натворил и мать ремня дала? – услышал я неожиданно. Поднял голову. У колодца, с вёдрами и коромыслом, стояла Гребенючка. И смотрела на меня улыбаясь. – И почему это ты один? А где же твой переэкзаменовщик? Поругались, может?

Наверно, надо было ей сказать что-то резкое и язвительное: «Не твое свинячье дело», но мне не хотелось, и я просто сказал:

– Он в Песках, у тётки.

– А ты, бедненький, ходишь и плачешь.

И снова я удержался от обязательного в таких случаях: «Сама ты плачешь. Вот вытри под носом», – а честно признался:

– Не плачу, но скучаю.

Мой необычно спокойные ответы, наверно, удивили и растрогали Гребенючку. Она глянула на меня с искренним сочувствием и сказала:

– Так почему ты к школе не приходишь, на площадку? Мы там всегда в волейбол играем и в другое.

– Да-а… – невнятно протянул я. И мне вдруг очень захотелось рассказать ей и про остров, и про Кныша с Бурмило, и даже про сон, что приснился мне сегодня. Я едва сдержался. Если это была только моя тайна, я бы, наверно, рассказал. Но – Кукурузо! Он бы никогда не простил мне это. Как тяжело иногда быть верным другом!

И еще я неожиданно подумал: «А умеет ли Гребенючка танцевать козачок?» И хотя я не знал, но почему-то решил, что наверно, умеет.

Пока мы говорили, она опустила ведро в колодец и теперь начала вытягивать, крутя двумя руками ворот. Я сначала смотрел, потом в душе махнул рукой: «А! Кукурузо всё равно не видит!» – и сказал:

– Давай помогу.

Она ничего не ответила, я взялся за ручку, и мы начали крутить вдвоём. Мы крутили так рьяно, что ведро качалось там, в глубине, стукалось о сруб, и слышался бесконечный плеск, как в водопаде. Когда мы вытащили, воды было всего полведра. Мы взглянули друг на друга и засмеялись.

– Давай еще.

Мне было очень весело вот так вдвоём крутить ворот. Наши руки соприкасались, мы толкали друг друга, а один раз даже стукнулись лбами. И всё время смеялись. Стало жалко, когда вёдра уже наполнились.

Она прицепила их на коромысло, взяла на плечи и пошла пошатываясь. Где-то в глубине шевельнулась у меня мысль: надо было ей помочь, поднести хоть до ворот. Но на это уже у меня не хватило пороха. И я лишь молча смотрел ей вслед. И думал, что на необитаемом острове я бы не жил ни за что на свете. Даже за мотоцикл с коляскою.

«Прощай, Ганя! Может, мы и не увидимся больше… И ты всю жизнь будешь вспоминать эту нашу встречу у колодца… Ой! – вспомнил я внезапно. – Кукурузо же нытиков просил привезти. А скоро же магазин закроется».

И тут, как палкой по голове, стукнула меня мысль: «Ой! У меня денег ни копейки. А нытик девять копеек сто грамм! Что делать? Когда мать или отец придут, продмаг будет закрыт».

Гребенючка уже входила в свою калитку.

– Гр… Гр… Ганя! – позвал я, едва не впервые называя её по имени.

Она покачнулась и даже выплеснула воду от неожиданности.

– Ганя, – подбежал я к ней, – подожди! Знаешь что, одолжи мне девять копеек. Мама с работы придет, я сразу отдам.

– Зачем? – лукаво посмотрела она на меня. – На папиросы? Да? На папиросы?

– Да какие там папиросы? Очень надо… Я на рыбалку на ночную иду. Крючков купить, а то сельмаг закрывается. Честное слово, отдам. Одолжи.

– Только у меня девять нету, у меня пятьдесят копеек целых. Мама на книжку дала. Ох, хорошая книжка продаётся!..

– Да я сдачу принесу. Я быстро.

– Подожди, я вынесу.

Короче говоря, нытики я купил. Гребенючке сдачу отнес, а когда мама пришла, и долг отдал. Всё вышло хорошо. Даже не пришлось долго просить у матери девять копеек. Сразу дала. И на ночь отпустила.

Вот что значит быть хорошим и выполнять всё, что тебе велит мама!

Еще и еды напаковала целый мешок – будто я на месяц уезжаю путешествовать.

И когда зашло солнце, я отправился. По дороге в сенях прихватил длинную веревку, на которую мама когда-то привязывала бычка. «Кто знает, может, придется связывать, так чтобы было чем», – подумал я, ощущая при этом холодок в животе.

Глава 20
«Руки вверх»

Кукурузо с удочкой в руках торчал по пояс в воде возле берега. Торчал, наверно, давно, потому что уже посинел, как бузина, и стучал зубами.

– Нечего сказать, спешишь ты, как свёкор пелёнки стирать. Я уже думал, что ты совсем не придешь, – сердито пробормотал он, но я видел, что он прячет радостную улыбку. Он всё же боялся, что я не приеду, и обрадовался, когда увидел меня.

Кукурузо вышел из воды и начал размахивать руками и приседать, согреваясь. Потом спросил:

– Ну как там? Что нового? Как мой дед? Еще в милицию не заявил.

– Да ты что! Сидит себе спокойненько и косу клепает. О тебе и не думает.

Кукурузо нахмурился. И я понял, что ему неприятно это слышать. Ему, наверно, казалось, что он уже долго-долго на этом острове, а оказывается, никто даже не заметил его отсутствия.

– Ну и правильно. Ну и хорошо. Скоро вообще все забудут, что был такой… И всё будет хорошо, – бодро говорил он, но в голосе слышались печаль и тоска. Кому же хочется, чтобы его все забыли!

Я вытащил мешочек с нытиками и протянул ему.

– О! Всё же привез! Спасибо! Так соскучился – и он сразу впился зубами в нытика.

– Ну, а ты что делал? – спросил я.

– Да что, рыбу ловил и просто так…

– Ну, а дневник свой ты хоть пишешь?

– Нет, не пишу, – легкомысленно произнес он, жуя нытик. – Бросил. Это же всё равно, что уроки готовить. Разве я для этого на необитаемый остров забрался.

Я ничего не ответил: я же знал, что там – в дневнике.

– Слушай, давай в чижа сыграем. Я так давно не играл! – попросил неожиданно Кукурузо.

– А что, можно, – согласился я.

И старые стреляные селезни, лупоглазые лягушки, пугливые камышовки, и другие жители плавней впервые в своей жизни услышали удалое и протяжной:

– Чурки-палки-наковалки накую-ю-ю…

Дотемна играли мы с Кукурузо. Прекратили только тогда, когда уже ни чижа, ни палки не было видно.

Еще во время игры, чем больше темнело, тем больше беспокойство охватывало меня. Я, конечно, старался не показывать его Кукурузо, но с каждой минутой что-то всё больше не давало покоя.

А когда совсем стемнело, я уже был, как это говорят, готовый: едва сдерживался, чтобы не стучать зубами.

– Ну поехали на Высокий, – сказал Кукурузо. Он вытащил из шалаша ружьё, зарядил.

Мы сели в лодку. Кукурузо на носу с ружьём, я грёб. Ночь, как на зло, снова была облачная, беззвездная, будто кто-то накрыл землю черным полотном.

– Значит, план такой, – шептал Кукурузо. – Я с ружьём, ты – с фонариком. Я говорю: «Руки вверх», ты в это время светишь фонариком и кричишь: «Товарищ Валигура, заходите справа! Николай Иванович, заходите слева!». Чтобы он думал, что нас много. Так даже настоящие пограничники делают, когда задерживают шпиона.

– А… а что мы потом делать будем? Когда задержим его? – поинтересовался я.

– Как – что? Передадим в милицию. Валигуре передадим.

– Так, значит, ты свой остров покинешь и не будешь больше Робинзоном? Раскроется же всё.

Ох, и зачем я это сказал!

– Нет, ни в коем случае! – решительно прошептал Кукурузо. – Я остаюсь на острове. А ты повезешь его в милицию.

Мне стало совсем плохо. Я едва не выпустил весло из рук.

– Да что… да как… да ну… – залепетал я.

– Подумаешь! Отвезешь к милиционеру, товарищу Валигуре. И всё.

– Да Валигура же еще и спрашивать будет, – чуть не заплакал я. – Что же я с этим ворюгой делать буду ночью один? Он же меня придушит.

– Не бойся! Я тебе дам ружьё. Потом привезешь.

– Н-не надо. Н-не давай! – теперь уже я решительно прошептал. – Я б-боюсь. Я ружья боюсь еще больше, чем Кныша. Случайно выстрелю, убью его, и меня тогда расстреляют.

Я уже окончательно понял, что у Кукурузо никакого плана не было. Он всё продумал только до того момента, когда скажет: «Руки вверх!» – и Кныш встанет, шатаясь, с поднятыми руками. А дальше, оказывается, всё должен делать я. Дудки!

– Нет! Так не будет! Я один Кныша не повезу, как хочешь.

– Да хватит уже! До села вдвоём довезем, а потом я вернусь. Вот нюни распустил! Не знал я, что ты такой боягуз!

Мне стало стыдно. Кукурузо всё-таки был намного храбрее меня. Иш, как держится уверенно!

Мы пристали к Высокому острову. Минуты две сидели в лодке тихонько, затаив дыхание, – прислушиваясь, нигде ни звука. Бурмило нет (лодки не видно). Послушался таки Кныша, остался дома, чтобы не мешать…

Загнали мы свою лодку в камыши, замаскировали. Сами залезли в кусты на берегу – я с одной стороны тропинки, что к озеру ведет. Кукурузо – с другой. Теперь нам оставалось одно – ждать, долго ждать, может, даже целую ночь, до самого рассвета, пока приедет Кныш.

– Спать нельзя. Ни минуты. А то как начнем клевать носом, разморит, – будем, как мокрые куры, и ничего не получится, – тихо сказал Кукурузо.

– Твоя правда, – вздохнул я. Мне уже сейчас хотелось спать

Я широко открывал глаза, всматриваясь в темноту, в которой едва-едва можно было различить на фоне неба очертания камышей, но глаза сами собой закрывались, и приходилось то и дело их протирать.

Наверно, нет ничего тяжелее, как не спать, когда хочется спать. И, наверно, нет более длительных минут, чем эти минуты полусонного ожидания в темноте.

– Не спи, а то прозеваем, – шипит из кустов невидимых Кукурузо.

Если бы он знал, как мне хочется именно прозевать! Но разве с ним прозеваешь, с таким упорным? Неужели он и правда не боится?

Воображение рисует мне страшные картины: Кныш, хищно оскалившись, бьёт меня весло по голове, потом кидает в речку, я глотаю воду, задыхаюсь-задыхаюсь, водоросли опутывают меня и… Мне даже и правда стало тяжело дышать. И зачем мы ввязались в это дело? Действительно, невесть что может быть. А что, если случится то, что я только что представлял? Это еще хорошо, если найдут наши тела. Тогда будут шумные похороны, с музыкой, с речами.

Хоронить будет вся школа, всё село. Все будут плакать. И Гребенючка, размазывая слёзы по щекам, проговорит: «А я же видела его накануне. Он был такой хороший, такой вежливый – помогал мне вытащить воду из колодца. И Ганей называл. Я еще девять копеек одолжила. Если бы знала – я бы ему пятьдесят отдала насовсем. Какой был мальчик!».

Мне стало так жалко себя, и я казался себе таким несчастным, что начало щемить в горле.

Но Кукурузо ничего этого не понимает. Он снова шипит из кустов:

– Не спи!

И я трагически шепчу в ответ:

– Да не сплю я, не сплю, что ты!

Время идет. То ли глаза привыкли к темноте, то ли становится светлее, но уже лучше видно камыши, и вода блестит, и клубятся в небе облака. А может, это уже светает? А то у меня такое чувство, что мы сидели целую вечность.

И вдруг – будто кто-то кольнул меня чем-то острым в грудь. Из темноты вынырнула лодка. Она плыла прямо к берегу. Ближе, ближе. В лодке грозная фигура гребет веслом.

Сердце повисло у меня на тоненькой ниточке – вот-вот оборвется. И тут в кустах клацнул курком Кукурузо и срывающимся голосом басовито приказал:

– Р-руки вверх-х!

Я забыл о фонарике, забыл, что мне надо кричать, и панически крикнул:

– Дядя милиционер, сюда! Дядя милиционер, туда!

И замер, испугавшись собственного голоса.

«Ой, что же мы делаем! Что мы делаем! Он еще ничего шпионского не делал, а мы уже: „Руки вверх!“. Ой, что же будет!».

– Руки вверх! Руки вверх! – снова, но уже не так басовито повторил Кукурузо и тоже растеряно замолчал.

Какое-то мгновение было тихо, потом…

– А? – словно не расслышав, спросила, грозная фигура. И…что-то глухо ударило о землю – это выпало из рук Кукурузо ружьё. А я во всю ширь раскрыл от неожиданности рот. И, только сейчас, вспомнив о фонарике, сжал его рукой.

Перед нами был… дед Варава.

– Дедушка, это вы? – плаксивым, растерянным голосом спросил наконец Кукурузо.

– Да я это, я, – сказал дед, вылезая на берег. – Не узнали, желторотики?

Мы молчали. Кукурузо, видно ждал и боялся дедовых расспросов – почему наврал что идет к тетке в Пески, где был, что делал, почему это – «руки вверх»… Но дед молча замаскировал свою лодку в камышах и ничего не спрашивая, словно он всё-всё знал. В таких случаях всегда лучше самому что-нибудь спрашивать.

И Кукурузо наконец несмело спросил:

– Дедушка, а как вы тут оказались?

– Топиться ехал. С горя. Из-за того что у меня такой внук шалопай.

– Да не шутите, дедушка.

– Вот, интересно мне с тобой шутить!

– Ну скажите, дедушка – канючил Кукурузо.

– Ты же мне соврал, почему я должен правду тебе говорить?

– Да я… – запнулся Кукурузо. Что же тут скажешь?

– Эхе-хе, – печально вздохнул дед. – Куда же я мог ехать! Тебя, дурачка, искал… Так вот взялся я сегодня ружьё своё чистить. В воскресенье же открытие охоты. Решил и твоё почистить. Думаю, хоть и двоечник ты, а жалко – всё же надо из тебя охотника делать. Бросился – нет твоего ружья. Туда, сюда – нет. Неужели, думаю, кто-то украл? Потом глядь – патронов почти половины нет (они же у меня, дурачок, подсчитаны). Начал догадываться. Тем более, вижу, и ватника нет, в котором ты со мной на охоту ходил. Но всё же решил проверить. И пошел в Пески к тетке Ганне… Вот так ты мои старые ноги жалеешь! Туда семь километров, назад семь. Там тебя, понятно, не нашел. Ганне не стал ничего говорить, чтобы не волновалась. Ну, думаю, не иначе как в плавни парень подался, чертенок. Я и сам туда еще мальчишкой когда-то убежал после того, как отец всыпал за разбитую макитру. Знаю… Пришел я из Песков – уже темнело. Надо было на утро поиски отложить, да и на душе неспокойно: «Уже два дня этот желторотик один в плавнях (Потому что дружка твоего я видел), а я, старый дурень, и ухом не веду. Может, он голодный, может, случилось с ним что. Всё-таки плавни – это не шутка. Не один фашист себе здесь могилу нашел… Чем дома сидеть, дай, думаю, поеду поищу». И поехал. Если бы не эти «руки вверх», наверно бы, старый до утра по плавням мотался, как водяной. Вот так-то.

Кукурузо все мог ждать: что дед ругаться будет, что даже надерет уши, как бывало. Он притих и замолк.

– Эх, неужели я помру и не увижу выйдет из тебя человек или нет? – с болью спросил дед.

– Не говорите так, дедушка, не помрете вы, – испуганно пискнул Кукурузо.

– Ты что думал – дед вечный? К девяноста уже подходит. Вот-вот – и в яму кувырком. Уже недолго.

– Я, может, еще даже раньше вас помру. Вон, помните, как у меня чирей на ноге был и температура сорок… Так что не говорите.

– Э, сынок, молодые могут умереть, а старые должны умереть… Так уж заведено. И не нужно в этом соревноваться. Лучше в чём-то ином…

Наступила тишина. Видно моего друга совершенно смутили и взволновали слова деда. Да и меня тоже. Никогда я не видел деда таким. Всегда он бурчал, ругался, подзатыльники даже раздавал, а тут… Эх, лучше бы он нам уши надрал.

– Дедушка, – жалобно произнес Кукурузо, – вы не говорите матери. Я вас прошу. А, дедушка?

– Да что же говорить. Нечем радовать.

– Я учу грамматику, учу, честное слово. И переэкзаменовку сдам.

– Посмотрим…

– Вы думаете, мы балуемся. Мы тут… мы тут…

– Да вижу – выслеживаете кого-то. Кого же это?

– Кныша.

– Оп-па! Чего вдруг?

Кукурузо хотел было начать объяснять, но тут дед вдруг приставил ладонь к уху и тихо сказал:

– Цыц!… Потом… Плывет… Прячьтесь, ребята, посмотрим, в чём тут дело.

Мы притихли. А дед сделал только один шаг к кустам – и будто растаял в темноте. Прошла минута, два, в может, и больше. И только тогда мы увидели – стружки выплыла лодка. Не пойму, как дед Варава мог услышать её. Вот что значит старый охотник!

Лодка пристала к берегу.

Из лодки вылез Кныш.

Что-то звякнуло, упав на землю.

Кныш ругнулся вполголоса, поднял, пошел по тропинке.

Он так близко прошел мимо меня, даже показалось, что он сейчас споткнется о мою ногу, и я быстренько подобрал её под себя.

В одной руке Кныш держал большой железный лом, а в другой – ведро и дуршлаг, такой металлический с дырочками, в каком галушки и вареники сцеживают.

Возле озерца Кныш положил лом на землю, снял сапоги, забрёл по колено в воду и начал дуршлагом собирать что-то с поверхности озерца и стряхивать в ведро.

– Айда, ребята, – шепнул дед и, вышел из кустов, громко кашлянув:

– Кхе-кхе!

От неожиданности Кныш дёрнулся, поскользнулся – бултых! – сел в воду. Только голова из воды торчит, во все стороны растеряно крутится.

– Бог в помощь, добрый человек, – спокойно произнес дед. – Что это вы тут делаете?

– Ку-купаюсь! – глуповато ощерился Кныш и начал неловко подниматься.

– С дуршлагом? Ясно!.. А берите-ка, ребята его сапоги, ломик – арестованный он. Повезем в село – там разберемся…

– Да вы что, дедушка!.. Да что вы, ей-богу!.. – засуетился Кныш, вылезая из воды и брызгаясь во все стороны. – Вот шутят! Хи-хи! Вот шутят!

– Давай-давай! – повысил дед голос.

– Да ну, честное же слово! Да ну, что вы такое говорите!

– Лезь, говорю, в лодку сам! А то свяжу!

– Да постойте, дедушка! Я всё расскажу! Всё, как есть! Не виноват я… ей-богу! Вот святой крест! Это всё она! Проклятущая баба! Тюрьма народов! Сам её ненавижу! Чтобы ей триста болячек! Ей-богу! Ведь как услышала об этом лёбулусе, то завела: «Достань да достань, она пойдет на базаре!» Ну с ножом к горлу пристала. Что ты сделаешь! Пусть уже, думаю, чтобы отцепилась, достану немного. Поехал. А его, оказывается, во-первых, еще нет, а во-вторых – он микроскопический. Как ты им, микроскопичным, торговать будешь? Ну хоть домой не возвращайся! Вы же не знаете моей бабы… Решил я её какой-нибудь другой гадости из воды натаскать, чтобы только не гавкала (разве она разберет?). Обманул её, сам сознательно обманул! Не хотел же трогать – раз ученики такое дело делают. Думал, всё! Обошлось! И торговля идёт, я спокойный. Но несчастная моя доля. Вот вчера узнала об обмане она. Господи, что было! Хоть крестись и беги. «Ты, – кричит, – преступник, ты, – кричит, – уголовник! Я же людям, может, навредила! Если настоящий мне не принесешь – со свету сживу!». Ну что было делать? Ну, поймите, дедушка, разве я хотел? Ей-богу же! Отпустите, пожалуйста!

Кныш замолк, всхлипывая.

Видно, дед заколебался – сопел и кхекал.

– Ой, дедушка, выкручивается он! Как уж! – закричал Кукурузо. – Они тут с Бурмило… в акваланге для подводного плавания… целое лето ныряют.

– Специально в Киеве купили. Мы сами видели, – подхватил я. – Задание у них какое-то… от вермахта. Наверно фашистский архив со дна достают. Как в Чехии.

Кныш даже съежился весь.

– Да вы что, ребята! Что вы! Да упаси Боже! Какое такое задание! Выдумали же такое, ей-богу!

– А что же? – спросил дед.

Кныш немного помолчал, потом сразу горячо заговорил:

– Да знаете, да мы же как раз, дедушка, и о вас думали. Хотели подарочек вам сделать. Хоть вы и непьющий, но на праздник рюмочку можете… Хи-хи! Это же, знаете, узнал я, что в войну немцы тут спирт утопили. Двадцать, говорят, канистр лежат. Герметичны – что им сделается. Так вот думаем поднять. Только вы, дедушка, пожалуйста, никому-никому! Мы вам по дружбе дадим. Даже и не думайте отказываться. Это же такое дело! Пригодится! Хи-хи!..

Кныш засмеялся мелким подлым смехом. Но смех сразу и прервался. По дедову настроению понял Кныш, что смеяться неуместно.

– Ясно, – сурово сказал дед. – А ломик зачем брал?

– Да так просто… просто… – замялся Кныш.