Текст книги "Тореадоры из Васюковки"

Автор книги: Всеволод Нестайко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Тореадоры из Васюковки
трилогия о приключениях двух друзей
Новая авторская редакция с новыми эпизодами

Часть I
(которую рассказывает Павлуша Завгородний)

Глава первая
Метро под свинарником. Тореадоры из Васюковки. Собакевич

– Вот авантюрист сопливый! Ванька-а-а! Вылазь сейчас же! А то так всыплю – неделю не сядешь! Вылазь, слышишь!

Мы лежим в густом бурьяне за ригой, уткнувшись носами в землю, и не дышим.

– Вылазь, непутевый, а то хуже будет! Ты меня знаешь!

– Знаю, знаю, – едва слышно выдыхает мой друг и наконец отваживается подать голос.

– Дедушка! – жалобно отзывается он.

– Давай-давай!

– Дедушка, – еще жалобнее повторяет мой друг, – вы отойдите за хату, мы вылезем. Ведь вы же бить будете.

– Они еще мне условия ставить будут, вышкварки! А ну, вылезайте!

– Да мы же не хотели. Мы же хотели метро. Такое, как в Киеве.

– Я вам дам метро! Я вам такое метро дам, что…

– Мы же не знали. Мы сейчас все закидаем – ничего видно не будет. отойдите, дедушка.

Долго еще ведутся переговоры. Наконец дед в последний раз ругнулся, закашлялся, плюнул и поплёлся за хату.

Мы вылезаем из бурьяна.

У свинарника нас встречает гундосым хрюканьем пятипудовая свинья Манюня, противная и пятнистая, как географическая карта.

– У-у, скотина! Чтоб ты…

Это из-з неё мы попади в переплет.

У нас была прекрасная, благородная идея – провести под свинарником метро. Это должно было стать сюрпризом. Первая линия метро в Васюковке! Станция «Рига» – станция «Кривая груша». Три копейки в один конец. Родственники – бесплатно. С учительницы математики – пять копеек.

Мы уже прокопали почти до половины свинарника, и вдруг – непредвиденная катастрофа! – проклятая свинья Манюня провалилась в наше метро. Провалиться она сумела, а вот вылезти – дудки! И подняла такой крик, что приплелся дед. Ну и…

Горько вздыхая мы засыпаем метро. Изредка опасливо озираемся – не застанет врасплох нас дед. чтобы надрать уши. Хотя и обещал нам, что не тронет, пока не закончим, но кто его знает… Вы бы послушали, как он ругался, когда вытаскивал свинью! И где он таких слов набрался.

Но деда не видно. И пока мы работаем (а дело это долгое и нудное), я вас познакомлю с моим другом.

Вы, конечно, знаете, что есть такой остров – Ява. В индийском океане. То, что Ява, Суматра, Борнео, Целебес – Большие Зондские острова.

Но Ява – это не остров.

Ява – это мой лучший друг и напарник. Ява Рень.

Наверно, вам удивительно, что это за имя такое – Ява? Это он сам себя так назвал, когда ему только полтора года было. То ли он, пискля малая, хотел сказать: «Я – ваня», а вышло «Ява», то ли «Иван» у него так прозвучало (потому что по правде его Иваном зовут), но прицепилось это «Ява» к нему, как репей к собачьему хвосту. Даже милиционер Валигура, что живет в нашем селе, так его зовёт.

У них вообще вся семья интересная.

Отец на скрипке играет. Корова – Контрибуция называется. А дед (вы уже с ним знакомы) – охотник завзятый, на охоте, когда стреляет, левый глаз тряпочкой завязывает. Потому что у него левый глаз без правого не прищуривается. Как левый прищурит – правый сам закрывается. Но уж и бьёт дед Варава с этой тряпочкой, ох же и бьёт!

Городские охотники, что на «Волгах» из Киева приезжают, только охают.

«Вы, дедушка, абсолютный чемпион», – говорят.

В честь старого Реня даже озеро, что возле нашего села, люди Реневым назвали.

Мать же Явы – депутат райсовета, звеньевая кукурузоводов.

Как-то Ява с Яришкою, сестричкой младшей, поссорился и при всех шлепков ей надавал. Но она вместо того чтобы заплакать, вдруг как закричит:

– Опозогил! – Она букву «р» не выговаривает. – Маму-депутата на всё село опозогил. Загаза чегтова!

Такого шороха наделала – Ява не знал, куда и глаза деть. Стоял-стоял, красный как рак, а потом как дал дёру – только пятки засверкали.

Но это только один раз было. А вообще характер у Явы ого-го! Сталь, а не характер. Таких на миллион лишь один рождается.

Ява сам говорил:

– Мы, – говорил, – с тобою, Павлуша, ребята незаурядные. Правда, без вранья, мы всё же ребята с фантазией. Скажи:

– С фантазией, поддакнул я.

– Ты слышал, как дед Салимон вчера у сельмага говорил: «Вон, – говорит, – Ява и Павлуша пошли. Вот мальчишки! Орлы! Соколы! Гангстеры, а не мальчишки! Нет на них арестанской».

– Слышал. Вправду.

– Нужно, чтобы все про нас говорили так. Нужно, чтобы слава о нас гремела на всю Васюковку, как радио на первомайские праздники.

– Нужно, – согласился я.

И Ява всё время придумывал разные штуки-выкаблуки ради нашей славы. Как-то раз мы с ним поймали в лесу сыча и выпустили в клубе во время лекции на тему «Воспитание детей в семье» Лектор упал с трибуны и вылил себе на голову графин воды.

А старые дедовы подштанники на телевизионную антенну над клубом, думаете, кто повесил? Мы, конечно.

А то как-то летом Ява сказал:

– Давай устроим бой быков.

– А? – не сразу понял я.

– Ты помнишь, мы в клубе заграничное кино смотрели «Тореадор»?

– Ага… Ну и что?

– Помнишь, на арене разъяренный бык, а дядька в шляпе, со шпагой, перед ним танцует.

– Да-да-да…

– А потом – рраз! Бык – брык! И аплодисменты.

– Ага. Классно… Но это же убивать надо. Кто же нам позволит убивать поголовье?

– Ну, дурной! Убивать! Что это тебе – мясозаготовка, что ли? Это же зрелище. Как на стадионе. Как футбол. Главное тут – красиво размахивать красной тряпкой и ловко уворачиваться, чтобы рогом не зацепило. Ты же видел. Тореадоры – это самые ловкие и смелые герои. Главное – тренировка и ловкость. Понимаешь? Впервые в истории Васюковки – бой быков. Тореадор Иван Рень и тореадор Павел Завгородний! Гости съезжаются со всей Украины. Трансляция по радио и по телевизору. Даже в Жмеринке видно будет.

Я улыбнулся. Это было классно. По радио, по телевизору и вообще…

Мы уселись поудобнее и начали обговаривать детали. Прежде всего – бык. Кандидатура колхозного бугая Петьки была отклонена сразу. Это такое страшное мурло, что его даже сам зоотехник Иван Свиридович боится. Глаза – как тракторные фары. Землю гребет ногами, как экскаватор.

Этим летом один дачник чуть не умер от страха. Лежал на выгоне голый – загорал. Голова под зонтиком, всё остальное на солнце. И вдруг – Петька. Дачник как рванет. Бугай за ним. Дачник толстый, с брюшком. Видит – не убежит. А тут телеграфный столб на дороге. как этот дачник на столб вскарабкался – до сих пор не понятно. Но факт – полдня загорал на изоляторах, держась за провода, пока не подъехал комбайнер Коля на комбайне и не снял его. Дачник штаны надел и сразу на станцию: домой ехать.

Не, пусть с бугаем Петькой враги наши бьются.

Другой кандидатурой был козел Жора. Это я его кандидатуру выдвинул, чтобы отомстить. Очень мне противен был козел Жора, потому что съел мою рубашку, когда я купался.

Но Ява меня не поддержал.

– Нет, сказал он. – Жора очень болтливый. Всё время мекает. Мы и оваций не услышим. И речь идет о бое быков, а не козлов. Нужно что-то бычачье, коровье – большое и круторогое.

– Коровье? – говорю. – Слушай, а, может, взять просто корову? Потому, что кроме Петьки, настоящих быков у нас нет, а коров сколько хочешь. И вообще нигде не сказано, что обязательно должен быть бык.

Ява задумался:

– Кто знает, может, и так.

– Тогда, – говорю, – лучшей кандидатуры, чем ваша Контрибуция, и не придумаешь.

– А почему Контрибуция? Почему не ваша Манька?

– Потому что у нашей Маньки теленок и один рог сломан. Ты хочешь, чтобы над нами смеялись? Тореадоры с однорогой коровой! Карикатура. Такого еще никогда в мире не было.

– Можно, конечно, и Контрибуцию. Но она немного психическая.

– Что значит «психическая»! Скажи лучше, что ты просто мамы боишься.

– Я – боюсь? Вот я дам сейчас тебе в ухо, и ты увидишь, как я боюсь. А ну забери свои слова назад!

– Я забираю, но ты всё равно боишься.

– Боюсь?

– Боишься…

– Боюсь?

– Боишься…

Я схватился рукой рукой за ухо, в свою очередь, заехал Яве кулаком в живот. Мы покатились по траве и выкатились на дорогу. Всю грязь, что была на дороге, мы, катаясь, собрали на свои штаны и рубашки. первым опомнился я.

– Стой, – говорю, – хватит. А то вместо боя быков у нас вышел бой дураков.

– Это же ты виноват. Ну, хорошо, попробуем Контрибуцию. Завтра погоним пастись и попробуем. Ведь твоя Манька и вправду для телевизора не подходит. Люди еще подумают, что это не корова, а собака.

Мне уже надоело драться, и я сделал вид, что не понял, как жестоко он оскорбил нашу Маньку.

Следующим утром мы встретились на дороге, что вела на выгон. Я гнал Маньку. – Ява – Контрибуцию. Коровы плелись, легкомысленно мотая хвостом, и не подозревали, какой это исторический день.

У Явы на голове была широкополая дамская шляпа, которая досталась нам в наследство от одной дачницы, которая отдыхала у нас в позапрошлом году. Шляпа Яве была велика и спадала на глаза. Что хоть что-нибудь видеть и не упасть, Ява всё время дергал головой, поправляя её. Казалось, что он кому-то кланяется.

У меня подмышкой был коврик. Это был знаменитый коврик. Я его помню столько, сколько вообще что-нибудь помню. Он висел над моей кроватью. Коврик был красный, и на нём вышиты три смешных щенка, которые сидели вместе, прижавшись головами. Это были Цуца, Гава и Рева, о которых мне мама рассказывала разные истории, пока я не засыпал. Последние два года, поскольку я уже вырос, коврик лежал в сундуке, и теперь от Цуцы, Гавы и Ревы очень воняло нафталином.

Коврик и шляпа – это был наш тореадорский инвентарь. По дороге мы еще вырезали из лещины две прекрасные шпаги. Мы были в полной боевой готовности.

Мы шли и пели арию Хозе из оперы Бизе «Кармен», которую много раз слышали по радио:

 
– Торе-адор, сме-е-лее в бой, торе-адор, торе-адор,
Там ждет тебя любовь, там ждет тебя любовь.
 

Мы пели и не знали, что нас ждет.

Небо было синее-синее – настоящее испанское небо.

Погода – самая подходящая для боя быков.

Мы погнали коров аж на самый край выгона, туда, где пруд – подальше от людских глаз.

– Отгони свою Маньку в сторону, чтобы не мешала, – сказал Ява, – и давай начинать.

Я не стал спорить. Тем более, что Манька у нас очень нервная, ей лучше не видеть боя быков.

Ява поправил на голове шляпу, подтянул штаны, взял мой коврик и, пританцовывая, на цыпочках стал подходить к Контрибуции. Подошёл к самой морде и начал размахивать ковриком перед глазами. Я затаил дыхание – сейчас начнется…

Ява замахал ковриком еще сильнее. Контрибуция – ноль внимания! Спокойненько щиплет травку.

Ява мазнул ковриком по ноздрям. Контрибуция лишь отвернула морду. Ява раздраженно заверещал и изо всех сил хлестнул её ковриком. Контрибуция, лениво переступая ногами, повернулась к Яве хвостом.

Ява снова обежал корову и начал вытанцовывать…

Через полчаса он сказал:

– Она ко мне просто привыкла, она меня любит и поэтому не хочет… А ну давай ты!

Через час, запыхавшись, я сказал:

– Бревно какое-то, а не корова. Жалко, что у Маньки нет рога, я бы тебе показал, что такое настоящая тореадорская корова.

Ява снова сменил меня. Он то и дело менял тактику: то подходил к корове потихоньку и неожиданно бил ковриком, то подскакивал с разгона, то забегал сбоку. Контрибуция не принимала боя. Чубы у нас взмокли, коврик нервно подрагивал в руках, – казалось, что Цуца, Гава и Рева вот-вот загавкают. А Контрибуция – хоть бы что, не обращала внимания на на ну никакого внимания.

Один раз, когда Ява схватил Контрибуцию за ухо, она с укором глянула на него своими печальными глазами и сказала:

– Му-у!

В переводе с коровьего это, наверно, означало: «Идите, мальчики, отсюда. Не трогайте меня».

Но мы вовремя не поняли предупреждения.

Тяжело дыша, мы прыгали вокруг неё, вызывая на бой. Яве было стыдно передо мной за свою Контрибуцию – я это видел.

Наконец разозленный Ява крикнул:

– А ну ударь, а ну ударь её, Павлуша, хорошенько! Что – боишься?.. Ну тогда я сам.

Он размахнулся и стукнул Контрибуцию ногою по губе.

И вдруг… Вдруг я увидел Яву где-то высоко в небе. И оттуда, с неба, услышал его отчаянно пронзительный крик:

– Ой-ой!

Бежать он начал, по-моему, еще в небе. Потому что когда ноги его коснулись земли, он уже что духу мчался к пруду. Я рванул за ним. Это было нашим единственным спасением. Мы с разгону влетели в пруд, поднимая целые гейзеры воды и грязи. Остановились уже на середине. То, куда мы влетели, честно говоря, прудом назвать можно лишь условно. Когда-то и вправду тут был большой пруд-копанка. Но он давно пересох, заилился и превратился в обыкновенную лужу. В самом глубоком месте нам было по шею. Именно в этом месте мы сейчас и стояли, переводя дух.

Контрибуция была около лужи и мычала в наш адрес какие-то свои коровьи проклятья. В лужу она лезть не хотела. Она была брезгливая, чистоплотная корова. Мы это знали.

Мы стояли и молчали.

Дно лужи было вязкое, илистое. Мы по самый пуп стояли в противной, скользкой грязи. Только от пупа до шеи была вода – грязная, мутная и вонючая. Настоящие помои. Долго мы стояли с Явою в этих помоях. Полчаса, не меньше. До тех пор пока Контрибуция не успокоилась и не отошла. Она же была очень гуманная и благородная корова, это Контрибуция. Потому что она подкинула тореадора Яву не рогами, а просто мордою. И когда мы наконец вылезли из лужи, несчастные и грязные, как поросята (не мы, а сама – грязь), она и словом не напомнила нам нашего к ней [отношения?], Мы остались с ней друзьями. Ява после этого не только никогда её больше не ударил, а всегда угощал конфетами, которые давала ему мать.

И теперь, когда мы мы, сокрушенно вздыхали, засыпаем наше неудавшееся метро, Контрибуция выглядывает из коровника и сочувственно смотрит на нас. И нам даже кажется, что на глазах у неё слёзы. Дорогая Контрибуция! Какое у тебя большое и нежное сердце! Ты единственная понимаешь и жалеешь нас. Благодарим тебя, корова!

– Еще не закончили, черти болотные? – так неожиданно громыхнул сзади дед Варава, что мы даже присели. Мы утратили бдительность и услыхали, что у нас за спиной делается. Попались всё-таки.

Впереди стенка свинарника, по сторонам густой бурьян, сзади дед Варава. Бежать некуда. Так мы и застыли, присев, как цыплята перед коршуном.

– Не бойтесь, не трону!

Эти слова выпрямили нас, разогнули нам ноги. И словно велосипедным насосом кто-то качнул – это мы вздохнули. И дрожащие губы наши сами собою растянулись в противную льстивую улыбку. Но дед на улыбку нашу не ответил. Не любил дед таких улыбок. Суровым был дед Варава.

Лицо у него было серое и пятнистое, как прошлогодние листья. Губы тонкие и так сжаты, словно во рту вода. Глаза без ресниц, круглые и неподвижные, как у петуха. Из-за этих глаз казалось будто дед навек чем-то удивлен. Но это лишь казалось. Наверно, не было в мире уже ничего, что могло бы удивить деда Вараву. Восемьдесят третий год ему пошел.

– Кончайте, шминдрики, и идите учить уроки, экзамен на носу.

Мы поморщились. Мы это знали. Но нам не хотелось думать об этом. И кто выдумал эти экзамены! Да еще весной, когда воздух пахнет футболом и «чижиком», когда птицы галдят, как бабы на базаре, и когда так солнечно и тепло, что мы с Явою уже трижды купались. Как хорошо было еще в том году в четвертом классе! Никаких тебе экзаменов. Лучше было бы и не переходить в пятый. Никогда в жизни мы С Явой еще не сдавали экзаменов. Это было впервые. И хотя мы ершимся и говорим: «Наплевать!», но у каждого из нас при напоминании об экзаменах ёкает в животе. Лучше двадцать «метро» засыпать, чем один экзамен.

– Кажется, дедушка, всё. Так. как и было Правда же? – неуверенно спрашивает Ява, притаптывая ногами свежую землю.

Дед косо смотрит на нашу работу – видно, что он не доволен. Но говорит:

– Идите, идите уже. Но знайте, что еще раз что-нибудь такое – уши пообрываю и свиньям выкину.

Прижимаясь спинами к бурьяну, мы боком идем мимо дед и, только его обходим, изо всех сил бежим.

И очень вовремя: еще миг и – жесткая дедова рука с размаху впечаталась бы в наши штаны…

Я живу по соседству с Явою. И через минуту мы уже переводим дух в нашем саду.

Мы сиди в картошке под вишнею. Сидим и горюем, что такая досадная неудача постигла нас с этим «метро». Но долго горевать мы не умеем.

– Слушай, – вдруг говорит Ява, – а давай сделаем… подводную лодку.

– Давай, – не задумываясь говорю я. И только потом спрашиваю: А из чего?

– Из старой плоскодонки. Той, что возле вербы… полузатоплена.

– А как?

– Воду вычерпать, дырки позатыкать, просмолить, верх забить досками. Вот тут перископ. Вот тут люк. На дно балласт.

– А двигатель?

– На веслах будет. Нам же не нужно, чтобы очень быстроходная. Лишь бы подводная.

– А дышать.

– Через перископ.

– А на поверхность как всплывать.

– Балласт выкинем и всплывем.

– А как водой зальет и затопит?

– Ты что – плавать не умеешь? Вот еще! «Как? Как?». Фиг с маслом с тобой сделаешь!

– Сам ты фиг с маслом! какой умный!

– Да ну тебя, – сказал Ява уже примирительно. А я совсем ничего не ответил – сегодня ругаться не хотелось.

Мы проходили мимо старого скособоченного колодца с журавлём, из которого уже давно воду не брали – так заилился. Я перегнулся и громко крикнул в душную, пропахшую плесенью и болотом темноту: «О!» Я люблю кричать в колодец: такое «о» нигде не услышишь, как в колодце. Красота, а не «о». Вот и сейчас.

– О!

– О!

– О!

Только эхо раздается – словно аж до центра земли.

И вдруг в эти крики влилось жалобное тонкое скуление. Я навострил уши.

– Ява! – говорю. – Там кто-то есть.

– Врешь!

– А ну крикни и послушай.

Я перегнулся через край колодца и крикнул. Мы прислушались. И отчетливо услыхали из глубины плаксивое щенячье скуление.

Мы переглянулись.

– Какая-то свинья бросила туда щенка, – сказал Ява.

– Точно, сказал я.

– Ну что? – спросил Ява.

– Нужно вытащить, – сказал я. Хоть мог это этого и не говорить. Потому что он таким тоном сказал, в котором уже был ответ.

– Значит так, – сказал Ява. – Я сажусь в ведро и спускаюсь. А ты меня держишь.

– За что? Разве я тебя так удержу?

– Ты и вправду слабак. Не удержишь.

– Значит, я спускаюсь, а ты меня держишь, если ты такой могучий.

– Нет, спускаться буду я. Я первый сказал. И… и у тебя была ангина неделю назад. Тебе нельзя в колодец. И вообще у тебя носоглотка… Мы знаешь что, веревку привяжем вон к тому брусу-противовесу. И ты вытянешь. Очень удобно.

– А где взять веревку?

– Да вон она.

– Да на ней же коза! Вместе с козой привяжем что ли?

– Коза так погуляет, никуда не денется.

– Ну что же – давай!

– Мме-е-е! – радостно запела отвязанная коза и немедленно побежала проказничать. Но нам некогда было её воспитывать.

Ява сел в ведро, я взялся за веревку, привязанную к брусу-противовесу на коротком плече журавля.

– Опускай! Опускай понемногу! – скомандовал Ява.

Операция началась.

Спуск прошел нормально. Мне было совсем не тяжело опускать веревку, и уже через полминуты послышалось глухое, как из бочки, явино: «Стоп! Хорош!»

Я бросился к срубу:

– Аллё! Колодценавт Ява? Как себя чувствуете?

– Отлично! Пульс нормальный. Невесомости нет. Давление триста атмосфер. принял на борт потерпевшего товарища Собакевича. Ой-ой-йой! Что же ты отпустил! Тут такая грязь! Засасывает! Тяни быстрее!

Я ойкнул и бросился назад к веревке. Вцепился двумя руками и начал тянуть.

Ого-го! Ох! Эх! Ух! Ну и тяжело! Тяну, даже приседаю. Изо всех сил, всей тяжестью своего тела тяну за веревку вниз. И вдруг чувствую, что ноги мои отрываются от земли. Ой, мамочка! Это же я сейчас поднимусь и повисну над землей, как жаба на крючке, только ногами дрыгать буду. перевешивают меня Ява со щенком. Ой-ой-йой!

– Ява! – кричу в отчаяние. – Ява! Хватайся за сруб, помогай, а то я в небо взлетаю!

Понял, видно, Ява ситуацию, послушал меня, потому что пятки мои снова коснулись земли. А тут я еще и ногой зацепился за корень, который как раз возле меня из земли высовывался. Закряхтел я изо всех сил – вот-вот жилы, как струны, со звоном полопаются, – и из колодца, словно пузырь из носа, медленно появились явина голова.

Первым на землю ступил «товарищ Собакевич» – кудлатый, вислоухий рыжий щенок, а потом уже Ява.

Я сразу увидел, что щенок – не из нашего конца села. У себя мы всех собак до одной знали – от Гривка, здоровенной овчарки деда Салимона до позавчера рожденных, еще слепых щенят Жучки бабы Маланьи.

– Вот хотел бы я знать, кто его туда кинул, – сердито проскрипел Ява. – Ноги бы повыдёргивал!

– Какой-то фашист хотел избавиться, – сказал я. Щенок, наклонив голову набок, посмотрел сперва на Яву, потом, наклонив голову в другую сторону, посмотрел на меня и завилял хвостиком, очевидно, благодаря за спасение. Знакомство состоялось. Мы сразу понравились друг другу.

– Айда на речку! – сказал Ява. – Надо помыть Собакевича – видишь, какой!

То, что он Собакевич, а не Шарик, Полкан или Жучка, уже не вызывало никакого сомнения. Имя, в шутку данное ему Явой в вонючей темноте колодце, пристало к нему сразу и навсегда.

Мы побежали на речку.

Подводная лодка из плоскодонки навечно потонула в забвении…