Текст книги "Пять бессмертных (Т. I)"

Автор книги: Всеволод Валюсинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

«Что ж, – думал он, – если это уже конец работы, то Курганов больше молчать не станет. Но как, как скажет он это? Кто же решится?.. А Гета?»

При мысли о Гете Карста как будто что-то дернуло изнутри. Он сразу сел на скамейку, выпрямившись.

Гета – маленькая, черная еврейка с шапкой спутанных, точно сажей присыпанных волос – заняла в его жизни большое место. Ему казалось: вот настанет, наконец, счастливый день, когда цель их работы будет достигнута, когда они смело и счастливо скажут на весь мир вслух то слово, которое не дерзает произнести язык, и все это будет служить фоном и рамкой к главному, к самому главному и значительному в его жизни: любви его к ней.

«Бессмертие, – бывало, думал он, глядя на ее склоненную над работой головку, – мое бессмертие в ней. Она – тот сосуд, в котором мое „я“ может жить. Ах, как давно и как просто решен этот вопрос!»

Карст был слишком умен, чтобы не понимать, что Гета тоже любит его. Он сам не знал, чего боялся, но никогда с ней об этом не говорил. Он ценил и не хотел лишиться того удивительного состояния, когда оба знают свой секрет, оба молчат, главное и значительное все откладывают… а теперь… Как много он научился понимать в ее взгляде! Каждое ее движение, легкое дрожание рук, помогающих ему в сложной и серьезной работе, – насколько яснее все это говорило ему, чем самые значительные слова!

Всего неделю назад с ним произошел удивительный случай. При воспоминании о нем ему казалось, что солнце стало светить вдвое ярче – и силу, ух, какую бодрую силу он в себе почуял! Карст, великан Карст, так привыкший сдерживать себя, при воспоминании об этом ложился, если его никто не видел, на пол, кувыркался через голову, крепко ударял себя кулаками в выпуклую сильную грудь, с удовольствием прислушиваясь к гулкому звуку ударов. И потом сам с собой тихо смеялся своему настоящему и грядущему счастью.

Это было всего неделю назад. Он в одном углу мастерской был занят окрашиванием и высушиванием препаратов. Гета у большого стола, вот уже более часу не вставая с места, сидела за микроскопом. Работа приближалась к концу. Карст, положив на решетку последнее стеклышко, встал и приготовился убирать инструменты, когда Гета, не отрывая глаза от окуляра, тихо позвала его:

– Карст, идите сюда!

Он подошел. Гета откинулась, посмотрела на него, сощурясь, и уступила место у стола.

– Посмотрите, какое перерождение. Эти клетки совсем имеют вид соединительнотканных.

Карст сел и, наклонившись над микроскопом, стал наблюдать. Гета стояла рядом. Он смотрел на белый, яркий круг с бледно окрашенными причудливыми узорами тонкого среза ткани, но мало понимал из того, что видел. Он чувствовал только, что рядом с ним Гета. Он ощущал ее дыхание на своей шее.

– Вот так еще лучше видно, – сказала она, обнося кругом него руку и подводя рычажок диафрагмы.

– Хорошо теперь? – спросила она каким-то странным голосом, почти шепотом. Карст почувствовал, как ее маленькая ручка мягко легла ему на голову. Он, не шевелясь, продолжал сидеть в прежней позе, но крепко закрыл глаза. Рука его, лежащая на столе, сильно впилась и сжала его край.

– Очень… хорошо, – прошептал он едва слышно.

Нежно-нежно, как мать, ласкающая больного ребенка, она несколько раз провела рукой по его волосам. И этот сильный, большой человек чувствовал, что такого счастья ему больше не пережить!

Послышались шаги на лестнице. В соседнюю комнату, тихонько насвистывая, вошел Биррус. Хотя стоило Гете только убрать с головы Карста свою руку, чтобы Биррус не обратил на них никакого внимания, они оба почему-то испугались, как школьники. Карст вскочил и бесцельно стал передвигать на столе инструменты. Гета растерялась, наклонилась к полу, делая вид, что ищет что-то. Биррусу сразу бросилась в глаза напряженность поз. Продолжая насвистывать, он слегка поднял брови, чуть усмехнулся и, круто повернувшись на каблуках, быстро вышел. Послышались его удаляющиеся шаги на лестнице, стук дверей, и все стихло.

Карст, как мальчик, стоял все так же у стола, не смея обернуться, и чувствовал только глухие удары сердца. Он хорошо понимал, что сейчас не только имеет возможность и право предпринять что-то важное, но даже обязан сделать решительный шаг, иначе Гета может составить совсем ложное мнение об его отношении. А ему этого совсем не хотелось.

«Чего же еще ждать? – думал он. – Разве может представиться более удобный случай? И что подумает она, если… если я так и останусь стоять?»

Но, думая именно так, он оставался стоять и все так же бессмысленно передвигал по столу разные предметы. Он попросту боялся. Несмотря на свои тридцать два года, он был нетронутым девственником. Проводя жизнь между наукой и спортом, он до сих пор как-то не имел случая сблизиться с женщиной. Он берег себя для лучшей и единственной, которую, был уверен, рано или поздно должен был встретить. И встретил, наконец, здесь, на Кургановской опытной станции.

«Беречь себя?» – Да, он действительно имел право так думать. Высокий блондин, атлетического телосложения, он был, в самом деле, красив. Особенно красив был его высокий умный лоб с белым рубцом, следом ожога кислотой, полученным при небольшом взрыве в лаборатории. Как все мужчины, не знавшие близости женщин, он смотрел на них особенными глазами.

И вот теперь он чувствовал, что надо, обязательно надо что-то сделать, что-то сказать, но не находил в себе сил. Геты он не видел. Она стояла сзади, наверно, тоже не шевелилась, так как он не слышал даже ее дыхания.

Он чувствовал ее взгляд на своей спине. Странная неловкость спутывает все тело, ни минуты нельзя больше… Эх, как глупо, как глупо! И для самого себя неожиданно, словно его толкнула посторонняя сила, он быстро обернулся и стал к Гете лицом. Та стояла, прислонившись к столу, беспомощно, по-детски, опустив руки и голову. Глаза ее были закрыты.

– Гета! – крикнул он и сам не узнал своего голоса.

Мягкая, горячая волна прокатилась по всему телу. Мощный инстинкт завладел его волей. Надо только отдаться этой силе, и все выйдет хорошо. Он быстро и решительно пошел кругом стола туда, где, словно обиженная и одинокая, стояла маленькая женская фигурка.

На лестнице опять послышались шаги, смех, и в комнату быстро вошли, говоря и перебивая один другого, Биррус, вторая ассистентка Лина и вечно веселый и улыбающийся толстяк Уокер. Не замедляя шагов, Карст прошел мимо Геты навстречу вошедшим и, не останавливаясь, дальше на лестницу и наверх. Он шел, так странно глядя и так решительно, что все примолкли и невольно уступили ему дорогу. Казалось, он ничего не видит.

– Чего это он? – спросил Уокер.

– Не знаю, – ответила Гета, наклоняясь над столом и, чтобы скрыть дрожание рук, принялась за уборку инструментов.

После этого им ни разу не удалось остаться наедине. Гета и Лина, почти не выходя, работали в верхних отделениях. Потом приехал Курганов…

Карст перебирал в памяти малейшие подробности этого случая, сидя на скамейке и не шевелясь. Так бы просидел он, наверное, до вечера, если бы его не позвали. Потом они несколько дней работали с Кургановым. Работа эта требовала такой точности и внимания, что некогда было ни о чем другом подумать. Только сегодня, когда явилась возможность передохнуть и Курганов предложил проехаться в лодке, Карст решил завести разговор о том, что мучило его последнее время. Из первых же слов Карста, сказанных в заливе, Курганов понял, что тот уже знает все.

Да, Карст, – и не один он, а, вероятно, и Уокер и Биррус – начинали понимать, что случайное, побочное явление, которое, казалось, легко устранить, является неизбежным, обязательным спутником их трудов. И они сами испугались того, что нашли.

Он еще как-то оставался наружно спокоен, пока никто вслух не произнес, не назвал вещей своими именами. Но теперь, в лодке, услыхав от Курганова подтверждение своих догадок, он чутьем угадал, что иначе не может быть. Нервы его не выдержали.

«Бессмертны и… бесполы», – стояли в его ушах слова Курганова и камнем давили мозг. Если бы он раньше мог представить себе, к чему приведет их работа, то вряд ли нашел бы силы и решимость принять в ней участие.

«Мало того, – думал он, – что бессмертие одного покупается ценой жизни другого. К этому присоединяется еще мертвое и пугающее, что так смело и спокойно Курганов назвал своим именем».

Пока ехали каналом, Карст усиленно налегал на весло и старался занять свое внимание чем-нибудь посторонним. Не глядя на лодку, где сидели Гета и Лина, он внимательно следил за лентой близкого берега. Было почти совсем темно под сводом переплетшихся над узким каналом ветвей больших дубов. Лодка быстро скользила по неподвижной воде. Поднятые ею волны с шумом набегали на песчаные берега.

Все молчали. Курганов смотрел на неясные фигуры своих спутников, обдумывая свое и их прошлое, неведомое и вместе с тем властно влекущее к себе будущее. Ему казалось, что он видит сон, странный сон, который, проснувшись, постарается поскорее забыть.

Но это не был сон.

Вскоре въехали они в освещенные воды маленькой пристани, где в небольшой выемке оставлялись лодки. Оттуда широкая лестница, обсаженная высокими кедрами, вела к террасе. Со стороны канала все это казалось входом во дворец. Глаз искал на ступенях воздушную восточную фигуру из сказок Шехерезады, танцующую в лунных лучах танец семи покрывал. И действительно, какая-то белая фигура виднелась на темном фоне дерев; на нижних ступенях стоял в халате с засученными рукавами и с сигарой в зубах толстяк Уокер. Он вышел полюбоваться ночью и подышать свежим воздухом.

– А я собирался ехать встречать вас, – сказал он, – жалко, что вы вернулись. Теперь один, конечно, не поеду. А ночь, ночь-то какова!

– Да, ночь хороша! – как-то серьезно ответил Курганов, подтаскивая лодки в выемку пристани. – Такая ночь, такая ночь, что кто молод и кто имеет возможность, должен… должен не спать, – неожиданно закончил он, – а мы, старики, можем уйти куда-нибудь в укромное место, сесть на камушек и поплакать.

Все тихо пошли наверх. По дороге Уокер с хохотом рассказывал, как сегодня человек, поставлявший им животных, обиделся, когда ему показали Ксеркса и сказали, что это та самая собака, которую он доставил месяц тому назад.

– «Помилуйте, – говорит, – вы смеетесь, что ли, надо мной? Правда, похожа, но той было почти двадцать лет. Она от старости не могла стоять на ногах, слепая почти и глухая. А эта, – говорит, – ей еще и двух лет нет. Что вы меня, за маленького считаете?» Ха-ха-ха! Конечно, я сказал ему, что пошутил.

Завязался разговор. Геты не было. Она задержалась у лодок, отвязывая свой пояс, служивший буксиром. Узлы сильно затянулись. Она никак не могла их развязать. Карст, заметив ее отсутствие, тихонько отделился от компании и вернулся к лодкам.

– Что вы там делаете? – спросил он.

– Да вот, развязываю, – отвечала Гета, не поворачивая головы, – и ничего не могу поделать. Не так надо было завязать. Теперь вот затянулось все. – И она снова принялась теребить твердый узел.

– Пустите, я сделаю.

Гета вышла из лодки. Карст, став на ее место, занялся узлами.

– Ну и напутано же! Лучше разрезать, – с усилием улыбаясь, говорил он, – придется, кажется, разрезать в трех местах. Да-а.

– Не смейте резать. Ведь мне нужен пояс, а вовсе не лодку отвязывать. Оставьте лучше так пока. Зачем мне ваши куски?

В ее голосе послышались капризные нотки, но Карст уже отвязал и с поясом в руке повернулся к ней. При свете луны Гета увидела его бледное лицо. Ее поразило какое-то новое, скорбное выражение его красивых глаз. Молча взяв пояс, она смотала его в клубок, повернулась и тихо пошла к террасе. Карст шел сзади. Легкое белое платье Геты, не стянутое поясом, просвечивая на фоне огней террасы, позволяло видеть ее маленькую, точеную фигурку.

«Вот она идет и не знает, что я ее всю вижу», – подумал Карст. И вдруг опять знакомое чувство горячей волны обдало его. Тело сделалось странно легким: опять он почувствовал, что надо только отдаться этой неудержимой силе.

«Совсем как тогда», – успел только подумать он, в несколько прыжков догоняя Гету.

Услыхав его быстрые шаги, Гета остановилась и закрыла лицо руками. Карст совсем не знал, что будет делать. Уголком мозга он чуял, что сделает как раз то, что нужно, и отчасти с любопытством этого ожидал.

Гета не издала ни звука, когда сильные руки быстро подняли ее на воздух. Она крепко схватила Карста за шею и спрятала лицо в складках широкого чесучового пиджака. У Карста свалилась с головы шляпа. Он этого не заметил. Он свободно и уверенно пошел со своей ношей. И опять тем же уголком мозга удивился тому, что идет прямо в самую темную чащу парка, хотя не предполагал, что сделает так.

«Вероятно, и дальше так будет, – мелькнула мысль, – вот сейчас, так же… Само собой…»

Он почувствовал слабость в животе и ногах.

Парк был стар и запущен. Развесистые деревья сливались наверху в шатер. Здесь был почти полный мрак. Только местами, пробиваясь сквозь черные стволы дубов, лунный свет фантастическими бликами заливал небольшие поляны.

Карст, не останавливаясь, шел в глубь парка и крепче прижимал к себе, казалось, спавшую белую фигурку.

Все инстинкты, старые как мир, рожденные еще тогда, когда в лесу, похожем на этот парк, вокруг огней собирались какие-то люди с каменными топорами у пояса, все ощущения, давно похороненные в недрах сознания, теперь властно вышли из тьмы и нераздельно завладели его волей.

Он углублялся в темную чащу со своей ношей. Ему казалось, что он помнит, как миллионы раз когда-то и где-то он делал то же самое, но никак не мог вспомнить, когда это было. Это было неясное, но давно знакомое чувство.

«Вот это и есть, вероятно, инстинкт», – пронеслось у него в голове. И сразу ему представились те бесчисленные поколения живых существ, которые предшествовали ему. Как морской песок, производила их земля. Они рождались и гибли. Они цеплялись за жизнь. Все эти миллионы лет несчастные смертные существа разного пола рвались друг к другу и в объятиях своих искали давно утраченную идею бессмертия.

Каким-то, в самых тайниках сознания заложенным чутьем он понял всю истину и правильность работы Курганова. Он хочет создать бессмертное существо, сливая два пола в один. Но это ужасное оплодотворение требует смерти, личной, обязательной смерти одного из супругов, вступающих в этот страшный брак.

«Бессмертны и бесполы», – опять припомнились ему слова Курганова. Он с новой силой почувствовал всю очевидную неизбежность этого, и ему стало холодно.

«Как странно, – мелькнула мысль, – то, для чего не хватало у меня силы мозга, чему не помогли все мои знания, сейчас, в короткий момент, я осознал и понял одним толчком обостренной интуиции… А ведь Курганов знал…»

Все эти мысли одновременно пронеслись в его голове, пока он переходил одну из залитых лунным светом прогалин. Дальше была такая черная тень под сводами далеко раскинувшихся вширь столетних дубов, что почти ничего не было видно.

Зачарованный и ведомый посторонней силой, он направился прямо туда.

Под одним из старых деревьев, между гигантским спрутом раскинувшихся корней, где толстым слоем лежали сухие прошлогодние листья, он вдруг остановился, как будто искал именно это место. Он стал на одно колено, наклонился, чтобы положить Гету на это мягкое ложе, но руки, теплые, тонкие руки, охватившие его шею, не разжались, а только сжимали все сильнее и крепче.

И, наклоняясь ниже, вместе с пряным запахом земли и перетлевших листьев, он успел уловить последнюю, молнией блеснувшую мысль:

«Как это просто и… красиво!»

Час спустя, у морского берега, где темной стеной кончались густые заросли парка и беспорядочные валы дюн казались при свете луны застывшими в могучем размахе волнами, под одним из крайних деревьев, прислонившись спиной к стволу, сидела Гета. Карст лежал на земле, положив голову ей на колени. Оба молчали. Гета тихонько гладила его по голове и делала эта так мягко и осторожно, как будто боялась причинить ему боль.

Мягко и радостно светилось ее лицо. Тихий покой выражала вся ее склоненная фигура. В ней трудно было узнать кипучую девочку Гету, которая еще сегодня вечером устроила водяное сражение с Кургановым.

Они поменялись ролями. Всего час назад Карст, могучий и сильный, как дикий зверь, схватил беспомощную, закрывшую руками лицо, слабую девочку и унес в темную чащу леса. Тогда она с радостной покорностью подчинилась его силе. А теперь он казался себе маленьким и слабым. Ему хотелось сжаться в комок и спрятаться у нее на груди, подчиниться исходящей от нее благостной силе материнства.

Она сама ощущала в себе эту силу. Гладя по голове этого большого, крепкого человека, она время от времени ласково повторяла:

– Мальчик мой!

В ее устах эти слова казались не странными, а понятными и хорошими.

Было тихо. Со стороны дома слабо доносились звуки рояля. Это играл Биррус. За большим расстоянием нельзя было уловить мелодии. Звуки то усиливались, то почти вовсе умолкали. Казалось, что где-то далеко играет целый оркестр.

– Мальчик мой, что с тобой было сегодня в лодке? У тебя было такое нехорошее лицо, – тихо спросила Гета, продолжая гладить голову Карста, спрятавшего лицо в складках ее платья.

Он взял ее маленькую руку и прижал к своим закрытым глазам.

– Не спрашивай об этом. Не надо. Когда-нибудь, завтра. Все равно от этого никуда не уйти.

Столько тоски, безнадежной и покорной, было в его голосе! Гета сразу поняла: случилось значительное и неотвратимое, что касается сейчас и ее не меньше, чем Карста. Ей стало страшно. Охватив руками его голову, она подняла ее, заглянула с тревогой в глаза, спросила настойчиво и умоляюще:

– Милый, скажи сейчас, а то я буду все время беспокоиться. Скажи, что случилось. Как только я увидела тебя там в лодке, так сразу почувствовала, что у тебя какое-то несчастье. Ну, скажи же! Тебе самому будет легче, когда поделишься. Ведь ты любишь меня? Ведь скажешь? Да?

С камнем на сердце слушал Карст эти робкие просьбы. Что же он мог сделать? Сказать, что, может быть, даже завтра уже им обоим придется или умереть, или страшной ценой купить бессмертие? Он чувствовал, что Курганов недаром появился здесь. Сказать ей сейчас все, потом бежать вместе, бросить Курганова и отказаться от всего?

Бросить Курганова? Нет, он хорошо понимал, что не сделает этого.

«Как я сейчас скажу ей об этом? – думал он в ужасе. – Сегодняшний день – столь великий для нас обоих, – неужели я испорчу ей ее маленькое счастье? Пока она ничего еще, по-видимому, не знает, а Курганов не любит говорить раньше времени. Завтра, через неделю, месяц – в конце концов, узнает и она, но сегодня…»

Он сделал страшное усилие и заставил себя весело рассмеяться.

– Полно, ничего особенного, – сказал он, садясь и привлекая ее к себе, – я пошутил, хотел посмотреть, как ты отнесешься. Дело гораздо проще. Курганов сказал мне, что скоро едет сам и возьмет меня с собой…

– А тебе не хотелось ехать? – живо спросила Гета. Она сразу поверила ему, потому что очень хотела этому верить.

– Да, ужасно не хотелось. А теперь еще больше хочется.

– Почему же это? – в ее голосе появились шаловливые нотки.

Он крепче прижал ее к себе и стал тихонько на ухо говорить то, что всегда говорят люди в такие моменты, чего сами не могут потом повторить и что очень трудно, если вообще возможно, передать на бумаге.

– Слушай, – вдруг сказала Гета, – Курганов тогда сказал, что тебе трудно с чем-то расставаться… Значит, он догадывался, что ты… – она мило смутилась и едва слышно кончила, – любишь меня?

– Да, наверно, догадался.

– А разве нельзя никак тебе остаться?

– Не знаю, но надеюсь, что если попрошу, то он не будет настаивать. Зачем я ему там?

– Милый, не уезжай, мне теперь без тебя дня не прожить. Никакая работа на ум не пойдет. Все это время, с тех пор, как, помнишь, у микроскопа, ты ушел, а я потом работала наверху с Линой, мне казалось, что я с ума сойду. Все из рук валится. Кролики эти надоели страшно. Завтра Курганов велел приготовить препараты селезенки. А Лина все возится с яйцеводами. Вчера вскрывали двух самок. У всех что-то странное. Матки сморщены. Яичники и яйцеводы потеряли свою форму. А у самца яички вовсе атрофировались. Курганов взял препараты и унес с собой мозги всех троих.

Она помолчала и потом прибавила:

– Все одно и то же. Зря только уродуем животных. Правда, они «молодеют», как говорят Биррус, но зато тяжело на них смотреть: какие-то они все одинаковые…

Карст с улыбкой думал о том, как странно в этом одном маленьком существе соединяется практикант-биолог с прелестной женщиной.

«Конечно, ученой назвать ее нельзя, и вообще женщина вряд ли может быть ученой. Из всех нас один только Курганов может так называться. Она – дельный, аккуратный работник. Курганов не взял бы ее к себе, если бы она ничего не стоила. Гета – милая, умная, интересная женщина. Но если бы я встретился с мальчиком, обладающим ее психикой, ее характером, ее знаниями… Разве бы я провел с ним пять минут без скуки? Если бы сегодня в лодке этот мальчик стал брызгать водой, как это сделала Гета, разве всем нам показалось бы это естественным и милым? Гм… значит, мы все время считаемся с ее полом. Но с полом заставляет считаться наш собственный пол. Наша мужская психика также находится в самоподчинении… Гормоны… Но это же пустой звук. И все остальное в нашей психике подчинено каким-либо гормонам… Кажется, не совсем так. Женщина, лишенная пола, лишится и своих психических особенностей. Бесполая Гета – мой воображаемый мальчик – не стала бы в лодке брызгать водой, потому что это было именно женское кокетство. Но что же бы тогда осталось? Ведь если предположить, что…»

– Карст!

Он вздрогнул и, словно очнувшись, растерянно взглянул на Гету.

– Я говорю, а ты вовсе не слушаешь, я тебе интересное рассказываю, а тебе и дела нет. Может быть, ты спать хочешь?

– Нет же, я слушаю, внимательно слушаю.

– Повтори, что я сказала.

– Ты говорила… говорила… – Карст с комической серьезностью упер палец в лоб, – погоди, сейчас…

Гета звонко рассмеялась.

– Не можешь припомнить? Как же говоришь, что слушал?

– Ну да, помню, ты говорила о кроликах.

– Ха-ха-ха! Да это давно было. После того я рассказывала совсем о другом.

– О чем же?

– Не слушал, так вот теперь не скажу.

Карст, кряхтя, стал на колени.

– Прости меня, окаянного, повтори снова, я, конечно, очень виноват, но заслуживаю снисхождения и даже одобрения.

– Как это? Почему?

– Да потому, что я думал все время только о тебе.

– Правда?

– Правда.

– Ну ладно, я снова расскажу, только ты скажи, когда забудешь о том, что я рассказываю.

Он засмеялся.

– Как же я могу сказать, что забыл? Это все равно, что сказать: «я сплю».

– Ну, слушай. Я рассказывала о том, как третьего дня поссорилась из-за тебя с Линой…

– Из-за меня?

– Ну да, из-за тебя. Она говорит, что люди большого роста всегда и во многом умственно отсталы. То есть не то, что умственно, а она иначе выразилась: нравственно-этически, кажется. Речь шла, конечно, сначала не о тебе. Она по какому-то другому случаю об этом заговорила. Да это и не ее собственное мнение. Просто где-то вычитала. Но дело не в этом. Я, конечно, стала с ней спорить. Напомнила ей о великих и в то же время больших людях. Но она не хочет слушать: «Это, – говорит, – только военный гений. Ни один ученый или художник не был очень большого роста».

Карст со смущением взглянул на свое огромное тело. Она заметила его взгляд, улыбнулась и продолжала:

– Я ей и говорю, что, может быть, не бывает каких-нибудь особенно выдающихся людей, но это не значит, что высокий рост служит признаком какой-то отсталости. А она говорит мне: «Ты ничего не понимаешь». Стала доказывать, что рост тела выше нормального не может не отзываться на росте и развитии мозга, подавляет его, вызывает разные корреляции[3]3
  Взаимные отношения.


[Закрыть] и все такое… Я, конечно, возражала! А она, – представь себе, что она мне сказала!

– Ну, что?

– «Это, – говорит, – ты потому только споришь, что за своего Карста заступаешься». Как тебе это нравится? Ей какое дело?..

– Откуда же она знает? Разве ты ей говорила?

– Ничего не говорила. Но, верно, знает. И кроме того…

– Ну, а ты что на это?

– Я… – Гета торжествующе на него посмотрела, – я ей говорю: «Если так, то я тоже знаю, почему ты споришь. Потому что тебе нравятся маленькие». – «Кто же это?» – спрашивает. Ха-ха-ха! А сама даже позеленела. «Ну, конечно, – говорю, – Гаро». Она со злости даже языка лишилась. Стоит и смотрит на меня. Глаза выпучила. Как будто я бог знает что сказала. Ведь все знают, а она какую-то тайну устраивает.

– Разве все? А я вот, например, как раз и не знал.

– Неужели? У них давно роман. Я часто вижу, как вечером, когда мы с ней уходим к себе, он выходит и все прогуливается под окнами. А Лина увидит сразу и берется за голову: болит голова, надо пойти освежиться. Ну, и уходит. Разве трудно понять? Она и притворяться-то по-настоящему не умеет. Зато я вчера, как только увидела, что Гаро пошел в парк, ей и говорю: «А что, – говорю, – Лина, у тебя голова не болит?» – «Нет, – говорит, – а в чем дело?» Я ее подвела к окну и показываю – тот в это время как раз в окно посмотрел. Меня ему не видно, он рукой и махнул – Гета показала, как Гаро махнул рукой. – Совсем у меня Лина смутилась, чуть не заплакала. А все-таки пошла. Все-таки пошла! – И Гета звонко рассмеялась.

Карст взглядом биолога присматривался внимательнее к Гете, как будто в первый раз в жизни увидел ее. Его поразило, насколько законченно художественной была каждая черта ее лица. Несмотря на это, оно было несколько асимметрично и прямо или сбоку имело различные выражения. Карст вглядывался в ее улыбающиеся темные глаза, разрезом похожие на египетские.

«Поздно ты родилась, – думал он, – жить бы тебе тысячи три лет назад где-нибудь в Ханаане…» – и он вообразил себе Гету в древней обстановке и в восточных костюмах.

Вот она идет по большим каменным плитам от колодца с глиняным кувшином на плече, упершись одной рукой в бок и опустив темные, длинные ресницы, от которых, кажется, на все лицо падает тень. Проезжий купец, остановившийся у колодца, поит своих верблюдов. Он выронил из рук сосуд с вином, заслонил глаза ладонью от солнца и посмотрел ей вслед с удивлением… Как Елеазар, он спрашивает у черной и сморщенной, как сушеная фига, старухи: «Кто эта девушка?» Вот она лунной ночью, такой же светлой, как эта, лежит на плоской кровле, подложив красный коврик. Она подперла щеки руками и о чем-то задумалась. Все спит, и лишь изредка тишину нарушает сопение верблюдов, лежащих внизу в небольшом дворике. О чем думает она?

– О чем думаешь ты? – спросил Карст, заглядывая в ее глубокие глаза.

Гета усмехнулась.

– Как это странно, вчера еще мы были как будто чужие друг другу, а сегодня…

– Ну, ну, что сегодня?

Вместо ответа Гета стремительно бросилась к нему.

– Ведь ты же любишь меня? Я ни одного дня не проживу, если с тобой что-либо случится.

И она, как незадолго перед тем Карст, прижалась к нему, как к надежной защите от чего-то страшного, что может нарушить едва родившееся счастье.

Карст встал и поставил на ноги Гету.

– Пойдем. Поздно слишком. Или, вернее, рано.

Он чувствовал, что не выдержит долго своей роли. У него слова не шли при виде ее радости и неведения. Им овладела страшная усталость.

Взявшись за руки, как дети, они тихо пошли к дому берегом канала. Луна бледнела. Наставал предрассветный час, когда воздух странно непрозрачен, предметы плоски, мертвы и кажутся плохо нарисованными.

Гета шла, помахивая сорванным прутиком. Всю дорогу тихо и спокойно говорила она об «их» будущем. Карст, сжав зубы, молчал и смотрел себе под ноги. С лицом, светящимся тихой радостью, Гета говорила о том, как они устроят свое гнездо где-нибудь поблизости лаборатории, как будут вместе работать, как она будет дожидаться его поздно вечером…

Вдруг она остановилась. Схватив Карста за руку, посмотрела радостно расширенными глазами:

– Ведь кончим же мы когда-нибудь работу! Карст, что будет, когда Курганов добьется своего? Ведь мы будем вечно молоды! Вот как сейчас! И мы без конца будем… Даже если хоть через тридцать лет мы добьемся, то это ничего не значит. Мы вернем себе молодость и счастье. Ха-ха-ха! – вдруг рассмеялась она, – представь себе: мы уже старички, сморщенные, горбатые, зубов нет, шам-шам-шам, и вдруг… вдруг опять мы оба… Или потом, например, когда-нибудь, через много, много лет тебя спросят: «Сколько лет вашей жене?» – «Сто сорок три года». Ха-ха-ха! Карст, да что же ты как будто недоволен чем-то! Чего ты молчишь? – она притворилась обиженной. – Я понимаю, ты думаешь о том, как я тебе надоем за такой долгий срок. Конечно!

– Да, но подумала ли ты, сколько же у нас будет…

Гета сильно покраснела, но справилась с собой, рассмеялась, как колокольчик. Ударив Карста прутиком по руке, бросилась бежать по прямой аллее к террасе.

– Кто раньше?

Карст тоже помчался, но нарочно не торопился, чтобы дать ей прибежать первой. У самой террасы он ее догнал и схватил за руки.

– Ну, а теперь таким же ходом спать, Лина уже давно спит, – сказала Гета, взглянув на темные окна верхней комнаты.

Кошачьим движением она подскочила и поцеловала Карста, как будто укусила, потом крепко, по-мужски, пожала руку.

– У тебя измученный вид. Иди спать. Завтра увидимся в шестом отделении. Скучная у меня работа, – она поморщилась, – препараты, препараты, конца этому не будет… Ну, я пошла.

И, кивнув ему еще раз, она быстро направилась к дому.

Карст жил в небольшой пристройке. Он уже было двинулся туда, но вспомнил, что на пристани, под террасой, у него осталась шляпа, и вернулся обратно.

«Вот здесь я ее уронил», – думал он, направляясь к тому месту, где схватил Гету. Шляпы там не было. Он оглянулся кругом и заметил, что она лежит на одной из скамеек около пристани.

«Кто же ее туда положил? Странно». – Он надел шляпу и побрел к себе.

Никаких мыслей в голове не было. Он шел, как автомат. Целая неделя нервного напряжения, закончившаяся такими потрясениями, выбила его из колеи. Он испытывал состояние тяжелой реакции. Ему самому казалось странным его состояние. Неодолимая усталость и апатия ко всему завладела им совершенно.

Придя в свою комнату, он едва заставил себя раздеться, бросился в постель, не притронувшись к оставленному на столе ужину. В тумане пронеслись перед его глазами все события сегодняшнего дня. Потом словно черный колокол накрыл его сознание. И все исчезло.