Текст книги "Современная жрица Изиды"

Автор книги: Всеволод Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Блаватская видимо раздражилась этимъ и довольно рѣзко объявила, что сдѣлаетъ больше. Она начертила краснымъ карандашемъ на своей бумагѣ, въ концѣ записаннаго ею содержанія письма, теософическій знакъ, затѣмъ подчеркнула одно слово и съ напряженнымъ выраженіемъ лица, съ видимымъ большимъ усиліемъ воли, произнесла:

– Этотъ знакъ долженъ быть въ концѣ письма, и это слово также подчеркнуто!

Затѣмъ письмо передали въ открытую дверь г-жѣ X. Она тотчасъ же къ намъ вышла, оканчивая разрывать конвертъ, вынула письмо и прочла. Содержаніе его оказалось тождественнымъ съ записаннымъ Еленой Петровной, хотя далеко не слово въ слово, и, при этомъ, мы увидѣли въ концѣ въ точности повторенный краснымъ карандашемъ знакъ Блаватской и слово, подчеркнутое ею, находилось въ письмѣ и было точно также подчеркнуто.

Дамы, пораженныя, тотчасъ же составили подробное описаніе этого интереснаго феномена, и всѣ присутствовавшіе подписались. Подписался, конечно, и я.

Вѣдь я не имѣлъ никакого ни нравственнаго, ни юридическаго права сказать имъ тогда, что Бабула могъ подать заранѣе, за часъ или за два передъ тѣмъ, подготовленное и снова заклеенное письмо, что г-жа X. очень легко могла, на мгновеніе отвернувшись въ дверяхъ, вложить въ конвертъ подготовленное письмо и только сдѣлать видъ, что оканчиваетъ разрывать конвертъ передъ нами. Да я тогда и не помышлялъ ни о какихъ подобныхъ возможностяхъ. Вотъ въ какое положеніе бываетъ поставленъ человѣкъ, попадающій въ руки «дамъ, проведшихъ семь лѣтъ въ Тибетѣ»!

Когда Блаватская спросила меня, доволенъ ли я, удовлетворилъ ли меня феноменъ? – я сказалъ ей, что хоть и не могу не вѣрить; но все же чѣмъ-то неудовлетворенъ.

– Пождите, увидите лучше – произнесла она съ улыбкой.

Ждать мнѣ пришлось не долго.

VI

Я получилъ записку отъ m-me де-Барро, извѣщавшую меня, что вечеромъ у нея соберутся теософы и будетъ conférence Олкотта.

Мнѣ было интересно увидѣть «полковника» въ роли оратора.

Когда я пріѣхалъ, всѣ уже были въ сборѣ. Въ столовой, за овальнымъ столомъ, на предсѣдательскомъ мѣстѣ, помѣщался полковникъ, съ одной его стороны – Могини, а съ другой m-me де-Морсье, записывавшая все, что говорилось. Собралось всего человѣкъ десять, двѣнадцать.

Госпожа Y., увидя меня, указала мнѣ знакомъ мѣсто возлѣ себя и объявила, что Еленѣ Петровнѣ нездоровится, и что поэтому она осталась дома съ г-жей X.

– Ну, а меня послала сюда ради приличія. Только и скука же, я вамъ скажу! – Олкоттъ толкуетъ что-то о буддизмѣ – посидимъ немного, да и поѣдемъ къ намъ чай пить. Мнѣ Елена такъ и поручила непремѣнно привезти васъ съ собою.

Олкоттъ дѣйствительно толковалъ что-то о буддизмѣ, но его то и дѣло прерывали. Вообще это былъ вовсе не conférence, а простая бесѣда людей, не спѣвшихся между собой и хорошо понимавшихъ, что происходитъ совсѣмъ не то, чего бы всѣмъ хотѣлось.

Посидѣли мы съ госпожей Y. минутъ двадцать и потихоньку выбрались изъ комнаты.

Въ маленькой гостиной улицы Notre Dame des Champs горѣла лампа и за круглымъ столомъ, въ большомъ креслѣ, помѣщалась Елена Петровна съ колодой маленькихъ картъ для пасьянса, а рядомъ съ нею г-жа X. Обѣ дамы насъ очень похвалили за то, что мы пріѣхали рано, и г-жа X. любезно объявила мнѣ:

– Ну вотъ мы теперь и проведемъ пріятно вечерокъ. Елена боялась, что вы пожалуй не пріѣдете, даже на картахъ загадывала.

При этихъ словахъ г-жа X. ушла въ свою комнату и вернулась оттуда съ коробками разныхъ русскихъ, привезенныхъ ею, гостинцевъ.

Скоро Бабула подалъ чай. Вокругъ насъ была тишина, на пустынной улицѣ почти никакой ѣзды, и мнѣ снова стало казаться, что я нахожусь въ какомъ-нибудь русскомъ деревенскомъ домѣ, среди старыхъ помѣщицъ. Да и разговоры у насъ были совсѣмъ русскіе, очень, очень далекіе отъ Парижа, теософіи, Индіи и тому подобныхъ вещей. Однако, этой иллюзіи не суждено было продолжаться. Блаватская хоть и сказалась для теософовъ больною, но очевидно себя хорошо чувствовала и была въ прекрасномъ расположеніи духа. Она раскладывала пасьянсъ своими тонкими, какъ-то странно, черезчуръ гибкими пальцами съ длиннѣйшими ногтями, сверкала брилліантами, рубинами и изумрудами своихъ колецъ. Веселая и добродушно-лукавая усмѣшка то и дѣло дрожала на ея губахъ.

– Скажи пожалуйста, Елена, – вдругъ обратилась къ ней г-жа X.– привезла ли ты съ собою тотъ твой миніатюрный портретъ, который былъ сдѣланъ индусомъ-«челою», и о которомъ ты мнѣ писала?

– Нѣтъ, – отвѣчала Блаватская, – онъ остался въ Адіарѣ, насколько я помню, да впрочемъ, вотъ сейчасъ мы это навѣрно, узнаемъ. Бабула! – крикнула она.

У двери показалась чумазая физіономія индуса.

– Скажи пожалуйста, – обратилась къ нему Елена Петровна, – гдѣ тотъ мой маленькій портретъ, который былъ въ медальонѣ?

– Онъ остался въ Адіарѣ, въ шкатулкѣ, произнесъ индусъ, какъ-то слишкомъ прямо, нахально глядя въ глаза своей госпожѣ.

– Очень жаль! – воскликнула г-жа X.,– но отчего же ты не взяла его съ собою? – любопытно было бы посмотрѣть на художество этого твоего «челы».

– Художество его ты и сейчасъ увидишь, на мнѣ такой же точно портретъ «хозяина», нарисованный этимъ же «челою». Смотри!

При этихъ словахъ Блаватская сняла со своей шеи большой золотой медальонъ, открыла его и передала г-жѣ X.

Скоро медальонъ этотъ оказался въ моихъ рукахъ, я увидѣлъ въ немъ сдѣланное на кости, и весьма посредственно, изображеніе какого-то необыкновенно красиваго человѣка въ бѣломъ тюрбанѣ. Посмотрѣли мы всѣ, посмотрѣли – и Елена Петровна опять надѣла медальонъ на шею.

– Да, но я бы хотѣла видѣть именно твой портретъ, – стояла на своемъ г-жа X. – Ты вѣдь говоришь, что не только для твоего «хозяина», но и для «челы» его нѣтъ ничего невозможнаго, ну, такъ сдѣлай же, чтобы этотъ портретъ изъ Адіара, изъ шкатулки, очутился здѣсь, передъ нами.

– Ишь, чего захотѣла! – замѣтила г-жа Y.

Елена Петровна усмѣхнулась.

– А вотъ посмотримъ, можетъ быть это и возможно, – многозначительно проговорила она и подняла руку.

Въ то же мгновеніе надъ нашими головами раздался уже знакомый мнѣ звукъ серебрянаго колокольчика. Блаватская прислушалась и затѣмъ обратилась къ г-жѣ X.:

– Ну-ка, сними съ меня медальонъ да открой его, можетъ быть тамъ что-нибудь и найдешь.

Г-жа X. сняла медальонъ, открыла, и моимъ изумленнымъ глазамъ явилось на обѣихъ внутреннихъ сторонахъ медальона два портрета: одинъ, уже знакомый, красиваго человѣка въ бѣломъ тюрбанѣ, а другой – портретъ Елены Петровны въ какой-то мѣховой шапочкѣ, портретъ мало похожій и вовсе не хорошо сдѣланный, но несомнѣнно ея портретъ.

Я взялъ медальонъ въ руки, тщательно осмотрѣлъ его: оба портрета были вдѣланы крѣпко, очень крѣпко, однимъ словомъ, имѣли такой видъ, будто они всегда тутъ и находились, одинъ противъ другого. Все это было устроено такъ чисто, что я рѣшительно не могъ ни къ чему придраться.

Г-жа X. многозначительно взглядывала поперемѣнно на каждаго изъ насъ и вдругъ сказала:

– Ну, а открой-ка теперь медальонъ, можетъ быть твой портретъ ужь и исчезъ.

– Можетъ быть, – произнесла Елена Петровна, открыла медальонъ… портрета въ немъ не было.

Опять она сняла медальонъ съ шеи, опять онъ въ моихъ рукахъ, я разглядываю его очень внимательно и убѣждаюсь, что единственный портретъ человѣка въ тюрбанѣ крѣпко вдѣланъ, а отъ другого не осталось ни малѣйшаго слѣда. За портретомъ «хозяина», судя по толщинѣ медальона, не можетъ быть мѣста для другого портрета, сдѣланнаго на костяной пластинкѣ, съ наклееннымъ на нее все же довольно плотнымъ стекломъ.

«Феноменъ, да, феноменъ», – думалъ я, но въ то же время внутреннее чутье настойчиво твердило: «а что, если это только одинъ изъ самыхъ обыкновенныхъ фокусовъ, если все это подготовлено, какъ и весь разговоръ о портретѣ, какъ и каждое слово?

А что, если меня и чай пить звали, и всю обстановку такую спокойную и симпатичную устроили для того, чтобы совсѣмъ сразить и на вѣки-вѣчные заполучить этимъ феноменомъ?»

Одной этой мысли было совершенно достаточно для уничтоженія во мнѣ того сладостно-жуткаго чувства, которое не можетъ не охватить человѣка въ виду полуоткрытой передъ нимъ двери въ область тайнъ природы.

– Ну, что вы на это скажете, господинъ скептикъ? – обратилась ко мнѣ Елена Петровна.

– Это необыкновенно и во всѣхъ отношеніяхъ интересно.

– Убѣждены ли вы наконецъ?

– Не совсѣмъ, но теперь ужь вамъ очень легко убѣдить меня. Я прошу вашего хозяина, для котораго пространство – ничто, и который, какъ вы говорите, невидимо присутствуетъ здѣсь, въ этой комнатѣ, его или его челу, однимъ словомъ, я прошу существо, или силу, которыя производятъ эти феномены, положить сейчасъ исчезнувшій вашъ портретъ въ мой портъ-сигаръ.

Я вынулъ изъ кармана портъ-сигаръ, открылъ его, убѣдился, что кромѣ папиросъ въ немъ ничего нѣтъ, закрылъ и крѣпко держалъ въ рукѣ своей.

– Вотъ, сказалъ я, – пусть вашъ портретъ очутится въ этомъ портъ-сигарѣ, который я держу въ рукѣ, и тогда я убѣжденъ совершенно и готовъ буду идти на какія угодно пытки за мое убѣжденіе.

Елена Петровна наклонила голову, будто къ чему-то прислушиваясь, и сказала:

– Вы забываете, что имѣете дѣло съ человѣкомъ, хоть и умѣющимъ производить вещи, кажущіяся вамъ необыкновенными, но все же остающимся индусомъ-фанатикомъ. По его взглядамъ, онъ никакъ не можетъ войти въ соприкосновеніе съ европейцемъ.

Я улыбнулся, положилъ свой портъ-сигаръ въ карманъ и заговорилъ о совершенно постороннемъ.

Елена Петровна видимо была взволнована. Черезъ нѣсколько минутъ я всталъ, сказалъ, что уже поздно, что я долженъ вернуться пораньше домой. Дамы стали просить меня остаться.

– Ну, пожалуйста! – говорила Блаватская, – какихъ-нибудь полчаса: вотъ сейчасъ наши вернутся съ conference'а, мы имъ разскажемъ про феноменъ. Пожалуйста! да ну, не дурите, останьтесь – что вамъ полчаса какихъ-нибудь!

Она взяла изъ рукъ моихъ шляпу и снесла ее на мраморную доску камина. Я ничего не замѣтилъ особеннаго, но внутренній голосъ ясно сказалъ мнѣ: «портретъ въ шляпѣ». Мнѣ очень хотѣлось сейчасъ же подойти къ камину и скорѣй убѣдиться, правъ я или нѣтъ, но я терпѣливо вернулся на свое мѣсто и наблюдалъ.

Дамы были очень взволнованы; г-жа Y. увѣряла, что видитъ какую-то сѣрую человѣческую тѣнь.

– И я тоже вижу тѣнь, – смѣясь сказалъ я, – вонъ она сгущается возлѣ камина, у самой моей шляпы!

Я ждалъ, что послѣ этихъ словъ моихъ Блаватская подойдетъ къ камину и я ужь пожалуй не найду въ шляпѣ портрета. Она даже и приподнялась-было, но снова погрузилась въ свое кресло.

Скоро раздался звонокъ, теософы вернулись съ conference'а. Дамы стали оживленно разсказывать Олкотту, Могини и Китли о только-что происшедшемъ феноменѣ, требовали моего подтвержденія, и я, конечно, подтвердилъ, что все было именно такъ какъ онѣ разсказывали.

– Могу я теперь удалиться? – спросилъ я Елену Петровну.

– Можете.

Я подошелъ къ камину, взялъ шляпу и, разумѣется, маленькій овальный портретикъ, тотъ самый, который появился въ медальонѣ Блаватской, а потомъ исчезъ изъ него, былъ въ ней. Я не могъ удержаться отъ смѣха.

– Индусъ-фанатикъ преодолѣлъ свое отвращеніе къ европейцу! – сказалъ я. – Елена Петровна, получите вашъ портретъ.

– Онъ уже теперь не мой, – отвѣтила она, – оставьте его себѣ на память, если хотите, а не хотите – такъ бросьте.

– Очень вамъ благодаренъ, – я оставлю его на память.

На слѣдующее утро я опять долженъ былъ ѣхать въ квартиру Блаватской, чтобы подвергнуть себя обычнымъ магнетическимъ пассамъ полковника. Мнѣ очень любопытно было взглянуть на Елену Петровну при свѣтѣ дня, послѣ вчерашняго феномена.

Я нашелъ всѣхъ трехъ дамъ нѣсколько смущенными, тѣмъ не менѣе сейчасъ же, конечно, заговорили о феноменѣ.

– Не убѣдительно? – спрашивала Блаватская.

– Не убѣдительно, – сказалъ я.

– Чего же вамъ, наконецъ, нужно? Или вы думаете, что это я сфокусничала?

– Я ровно ничего не думаю, я только просто не убѣжденъ, а для убѣжденія надо было такъ мало! Да и теперь еще очень легко все исправить; вѣдь вы сказали, что тотъ, кто произвелъ феноменъ, не могъ положить портрета въ портъ-сигаръ только потому, что я держалъ портъ-сигаръ въ рукѣ?

– Да.

– А въ шляпу, которую я ношу, онъ все же положилъ?

– Это совсѣмъ другое.

– Такъ вотъ я и предлагаю слѣдующее: вашъ портретъ находится теперь въ моемъ бюро; вернувшись сегодня отъ васъ, я его снесу въ садъ и закопаю въ землю, – если мудрый индусъ могъ приблизиться къ моей шляпѣ, то въ моемъ саду онъ легко можетъ, конечно, вырыть портретъ и взять его. Я буду ждать двѣ недѣли: если черезъ двѣ недѣли раскопаю землю и не найду портрета, – феноменъ для меня будетъ такъ же убѣдителенъ, какъ еслибы портретъ былъ положенъ въ мой портъ-сигаръ.

– Хорошо, я постараюсь, – унылымъ голосомъ произнесла Елена Петровна.

Но это уныніе было мгновенно; она тотчасъ же разсердилась и уже не въ состояніи была себя сдержать: вся ея мудрость исчезла. Теперь она проявляла всѣ признаки раздражительной дамы, которой не удалось устроить то, чего она желала, и которая, къ тому же, попалась въ просакъ.

– Ну и что жъ, вы объ этомъ феноменѣ не можете написать корреспонденцію въ какое-нибудь русское изданіе? – спрашивала она.

– Сейчасъ никакъ не могу, но въ то же мгновеніе, какъ я убѣждусь, что портретъ исчезъ изъ моего сада, я напишу, и не только напишу, а и буду кричать объ этомъ феноменѣ сколько хватитъ моего голоса.

– Такъ знаете ли что! – воскликнула, вся багровѣя, Елена Петровна, – напишите, что я фокусница и обманщица! Напишите, что вы убѣдились въ этомъ! Изобразите меня во всемъ видѣ, со всѣми онёрами, сдѣлайте одолженіе, пожалуйста!..

По счастію, въ комнату вошелъ Олкоттъ и попросилъ меня послѣдовать за собою для магнетическаго сеанса, – иначе я не знаю, чѣмъ бы кончилось мое объясненіе съ Еленой Петровной.

Однако послѣ сеанса г-жа X. и г-жа Y. все же, очевидно по порученію Блаватской, всячески убѣждали меня послать въ Россію корреспонденцію объ этомъ феноменѣ. Я наотрѣзъ отказался, и онѣ замолчали.

Вообще объ этомъ феноменѣ, гораздо болѣе интересномъ, чѣмъ многіе изъ тѣхъ, о которыхъ прокричали теософы въ своихъ брошюрахъ и книжкахъ, насколько я знаю, нигдѣ не говорится – его замолчали въ Парижѣ и въ Лондонѣ. Не замолчала его однако г-жа Желиховская и въ одномъ изъ ея фельетоновъ, о которыхъ я говорилъ выше, попавшихся мнѣ долгое время спустя, я нашелъ его описаніе. Но каково же было мое изумленіе, когда я узналъ изъ этого фельетона, будто видѣлъ въ тотъ вечеръ какое-то огненное явленіе, «какъ бы огненный шаръ, овальной формы, какъ лучезарное, голубовато-огненное яйцо» («Одесскій Вѣстникъ» 1884 г. № 123, статья: «Е. П. Блаватская и теософисты»). Я видѣлъ овальный медальонъ Елены Петровны, сначала съ однимъ, потомъ съ двумя, а затѣмъ опять съ однимъ портретомъ, я видѣлъ и даже увезъ съ собою овальный портретикъ, появившійся въ медальонѣ, потомъ оказавшійся въ моей шляпѣ и подаренный мнѣ Еленой Петровной, нарисованный на кости, съ наклееннымъ на него стекломъ. Наконецъ, на заявленіе г-жи Y., что она видитъ какую-то сѣрую человѣческую фигуру, я, смѣясь и тономъ, въ значеніи котораго довольно трудно было ошибиться, сказалъ, что вижу тоже «тѣнь, сгущающуюся у моей шляпы». Но, хоть и легко было увидѣть «небо съ овчинку» въ такой компаніи, я тогда никакого «овальнаго шара» (!!?), даже еслибъ подобную непостижимую форму предмета и можно было постигнуть, не видалъ, ни о какомъ огненномъ яйцѣ не говорилъ моимъ собесѣдницамъ, и это яйцо-овальный шаръ – всецѣло произведеніе творческой фантазіи г-жи Желиховской.

Вернувшись домой, я, для очищенія совѣсти, вырылъ въ саду ямку и закопалъ въ нее портретъ. Черезъ двѣ недѣли я раскопалъ это, замѣченное мною, мѣстечко и – нашелъ портретъ, конечно, въ полной сохранности. Скажу даже больше, въ теченіе этого времени, этихъ двухъ недѣль, Елена Петровна была у меня въ саду, я нарочно провелъ ее по тому мѣсту, гдѣ былъ зарытъ портретъ, но даже и ея присутствіе не помогло ея невидимому спутнику исполнить задачу, успѣшное выполненіе которой вѣроятно сдѣлало бы меня фанатическимъ проповѣдникомъ феноменовъ «посланницы махатмъ»[8]8
  Недавно, въ бумагахъ и письмахъ, относящихся къ тому времени, я нашелъ этотъ портретикъ Е. П. Блаватской и, полагая, что онъ можетъ быть пріятнымъ «сувениромъ» для сестры покойной, переслалъ его г-жѣ Желиховской черезъ общаго нашего знакомаго А. А. Б-ва.


[Закрыть].

VII

Еще чаще, чѣмъ съ Блаватской, пришлось мнѣ, въ то время, видаться съ г-жей Y. Мы съ ней вдвоемъ побродили по Парижу; отправлялись на засѣданіе сената, гдѣ краснорѣчивый Накэ въ пламенныхъ рѣчахъ «проводилъ» новый законъ о свободѣ развода, бывшій тогда животрепещущей новостью дня. Въ этомъ засѣданіи, среди сонма сенаторовъ французской республики, «ветхій деньми» Викторъ Гюго дремалъ самымъ безцеремоннымъ образомъ, пробуждаясь только отъ черезчуръ громкихъ возгласовъ оратора и глядя равнодушнымъ, ничего не выражавшимъ взглядомъ прямо передъ собою. Этотъ почти безсмысленный взглядъ уже давно всё пережившаго поэта краснорѣчиво говорилъ, что ему нѣтъ никакого дѣла не только до свободы развода, но и вообще до всего житейскаго, что надъ его сѣдой, отмѣченной божественной печатью головою уже вѣетъ крыломъ блѣдный призракъ смерти. Этотъ блѣдный призракъ обнялъ его и освободилъ отъ слишкомъ долгой земной жизни менѣе чѣмъ черезъ годъ послѣ того, предоставивъ Парижу, жадному до зрѣлищъ, неслыханное по своей торжественности и своеобразности зрѣлище, котораго мнѣ привелось быть свидѣтелемъ…

Послѣ долгой, утомившей насъ прогулки забрались мы какъ-то съ г-жею Y. въ прелестный небольшой паркъ Монсо и около часу просидѣли, отдыхая на удобномъ садовомъ диванчикѣ подъ густыми вѣтвями старыхъ каштановъ, скрывавшихъ насъ отъ знойныхъ лучей солнца. Между нами велась очень оживленная и откровенная бесѣда о самыхъ различныхъ предметахъ, и г-жа Y. выказала мнѣ такое участіе, что я былъ глубоко тронутъ. Наконецъ она сказала:

– А чтобы доказать вамъ, что мое расположеніе не слова пустыя, я вамъ повѣдаю такія вещи, о которыхъ конечно и не заикнулась бы постороннему человѣку. Я въ эти дни много о васъ думала – мнѣ кажется, вы черезчуръ увлекаетесь теософическимъ обществомъ и боюсь я, какъ бы эти увлеченія, во всѣхъ отношеніяхъ, не отозвались на васъ вредно и прискорбно.

– Сердечно благодарю васъ за ваше участіе, – сказалъ я, – но, мнѣ кажется, я ужь не такой увлекающійся человѣкъ, какимъ вы меня считаете. Конечно, я очень заинтересованъ теософическимъ обществомъ – иначе быть не можетъ – вѣдь я ужь говорилъ вамъ, что всякія мистическія и оккультныя вещи составляютъ, въ настоящее время, предметъ моихъ занятій. Что же тутъ можетъ быть для меня вреднаго? Или вы боитесь, что, подъ вліяніемъ полковника Олкотта и Могини, я сдѣлаюсь буддистомъ? Относительно этого вы можете быть совершенно спокойны.

– Ахъ нѣтъ, – совсѣмъ не то! – воскликнула г-жа Y.,– дѣло не въ чтеніи мистическихъ книгъ и не въ занятіяхъ оккультизмомъ – вы можете иначе увлечься и поставить себя въ крайне рискованное положеніе. Тутъ есть такія вещи, которыя втягиваютъ, отводятъ глаза, а когда человѣкъ очнулся и начинаетъ видѣть ясно – ужь поздно! Вѣдь вы не передадите моихъ словъ Еленѣ?

– Если вы думаете, что передамъ, то пожалуйста ничего мнѣ не говорите.

– Ну такъ слушайте. Что скажете вы о феноменѣ съ медальономъ?

– Вы сами можете отвѣтить на этотъ вопросъ – вы должны были видѣть мое къ нему отношеніе.

– Но видите ли вы мое отношеніе къ нему и вообще ко всему, что производитъ Елена?

– Говоря откровенно – пока еще не вижу.

– Вотъ то-то и есть! Знайте же, что между мною и ею нѣтъ ровно ничего общаго. Я ее люблю, я привыкла любить ее съ дѣтства, и бываютъ минуты, когда мнѣ ее очень жалко – какъ тамъ ни говорите – вѣдь она глубоко несчастная женщина. Ну вотъ, вслѣдствіе этой жалости, мнѣ и приходится иногда на многое закрывать глаза, хотя оно и возмущаетъ меня глубоко. Но я ее люблю, мнѣ ее жаль – и я не могу не быть къ ней снисходительна. Теперь вотъ мы не видѣлись много лѣтъ, она пишетъ, проситъ меня пріѣхать повидаться, у меня нѣтъ средствъ для такой поѣздки, но она высылаетъ мнѣ нужныя для этого деньги – и вотъ я пріѣхала. Я очень рада видѣть ее, быть съ нею, но, несмотря на это, между нами все рознь и рознь, ничего нѣтъ общаго. Она вотъ постоянно заставляетъ меня писать объ ея обществѣ, обо всѣхъ этихъ феноменахъ, – ну что я тутъ подѣлаю?! Что только возможно, я готова для нея сдѣлать, но наконецъ она требуетъ невозможнаго… я многимъ готова для нея пожертвовать, но даже для нея не въ состояніи пожертвовать совѣстью.

– Какъ совѣстью? да развѣ она отъ васъ требуетъ чего-либо подобнаго?

– Вотъ то-то и есть, что требуетъ, давно, ужь много лѣтъ она отъ меня этого требуетъ. Ей, понимаете ли, то, что она требуетъ, кажется пустяками, а для меня, – еслибы я согласилась на ея желаніе – это было бы преступленіемъ… понимаете – преступленіемъ! Она меня понять не можетъ, мы совершенно разно смотримъ на вещи – вѣдь я христіанка, а она… кто она? мы съ вами этого не знаемъ, да можетъ быть и сама она путемъ не знаетъ. Она пристаетъ ко мнѣ такъ, что мнѣ просто некуда отъ нея дѣваться. «Значитъ, говоритъ, ты меня не любишь, если не хочешь для меня даже этого сдѣлать, ну что тебѣ стоитъ?» Понимаете ли, это просто какая-то дѣтская наивность! И, представьте, X. вѣдь за одно съ нею меня мучаетъ…

– «Вотъ, говоритъ, одна только я и люблю Елену, а ты ее не любишь, потому что не хочешь помочь ей». Вѣдь это что жъ такое! X. дѣйствительно не знаетъ границъ своей жалости къ Еленѣ, но развѣ это настоящая любовь? Развѣ можно идти на ложь и преступленіе для того, чтобы доказать свою любовь!? Эта любовь, въ концѣ концовъ, будетъ для нихъ обѣихъ только гибелью – и ничего больше. Вотъ *** (она назвала имя недавно умершаго ихъ родственника, – человѣка довольно извѣстнаго) – онъ былъ большого ума и настоящій, искренній христіанинъ, – умирая, на смертномъ одрѣ, онъ меня умолялъ не поддаваться просьбамъ Елены и объяснить ей, что еслибы ея желаніе исполнилось, еслибы я согласилась сдѣлать то, о чемъ она меня постоянно проситъ, это, прежде всего, ей самой было бы гибелью…

– Да въ чемъ же дѣло? – сказалъ я, – вѣдь вы говорите все намеками.

– Я иначе не могу говорить.

– Но вѣдь изъ вашихъ намековъ я долженъ заключить нѣчто ужасное. Вы говорите: «преступленіе», «погибель»…

– Такъ оно и есть. Поймите сами, о чемъ я говорю – это не трудно. Не заставляйте меня высказаться больше, я сказала совершенно достаточно, чтобы предупредить васъ. Берегитесь – можно запутаться! Елена именно такая женщина – она иногда поступаетъ совершенно наивно, просто глупо; но въ то же время умѣетъ напустить такого дыму… Еслибы знали вы, какихъ людей она запутывала въ свои сѣти!

– Однако, вы сказали такъ много, что лучше прямо договорить.

– Нѣтъ, я ничего не скажу больше! – воскликнула г-жа Y. – Я слишкомъ много сказала, и въ томъ, что я сказала, ужь совсѣмъ мало іі, на которыхъ я не поставила точекъ, сами поставьте – à bon entendeur-salut!

– Такъ значитъ – всѣ эти феномены махатмъ, вся эта дѣятельность, – только обманъ, обманъ и обманъ! – воскликнулъ я.

– Я молчу! – торжественно произнесла г-жа Y. и дѣйствительно не хотѣла больше прибавить ни слова.

Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, изъ Россіи, она мнѣ писала, вспоминая этотъ разговоръ нашъ и письменно повторяя снова все, мною здѣсь сказанное. Письмо это у меня хранится[9]9
  У меня много всякихъ, иной разъ далеко небезъинтересныхъ, писемъ какъ г-жи Y., такъ и другихъ «причастныхъ дѣлу» лицъ. Но, само собою разумѣется, что письма, неимѣющія отношенія къ теософическому обществу и Блаватской, письма личнаго, интимнаго характера совершенно неприкосновенны въ моемъ портфелѣ. Я не упомянулъ бы даже и о моемъ разговорѣ съ г-жей Y. и о ея письмѣ, еслибы этого настоятельно не требовало возстановленіе «настоящей правды» о Блаватской и теософическомъ обществѣ, столь жестоко нарушаемой статьями г-жи Желиховской. Къ тому же всякій согласится, что въ словахъ г-жи Y., подтвержденныхъ ею письменно, не только нѣтъ ничего, компрометтантнаго для этой особы, а напротивъ, – они дѣлаютъ честь ея тогдашнему отношенію къ дѣлу.


[Закрыть].

Вынужденный статьями г-жи Желиховской, которая лучше чѣмъ кто-либо знаетъ, кого я называю буквой Y., говорить о теософическомъ обществѣ и его создательницѣ, я не могу пренебрегать такимъ важнымъ обстоятельствомъ, не могу и не долженъ. Въ цѣпи доказательствъ теософическихъ обмановъ признаніе г-жи Y., не только словесное, но и письменное, является весьма важнымъ звеномъ.

Я былъ глубоко благодаренъ г-жѣ Y. за это признаніе, дѣйствительно произведшее на меня очень сильное впечатлѣніе и заставившее меня еще строже, еще холоднѣе, относиться къ тому, что было передъ моими глазами. Ослабить мой интересъ къ теософическому обществу и къ самой Блаватской это признаніе не могло – вѣдь ужь я самъ былъ насторожѣ, вѣдь я самъ ужь сказалъ себѣ, что во всякомъ случаѣ не всѣ феномены Елены Петровны истинны.

Я весьма склоненъ былъ присоединиться къ мнѣнію г-жи Y., что Блаватская – медіумъ, что большинство ея феноменовъ медіумическаго происхожденія. Я уже имѣлъ случай близко разглядѣть многихъ медіумовъ и отлично зналъ, что каждый изъ нихъ непремѣнно производитъ иногда явленія обманныя, но что это еще нисколько не доказываетъ, что всѣ производимыя имъ явленія – обманны. Вышло что-нибудь необычное само собою – прекрасно, не выходитъ – и вотъ какая-то непреодолимая сила заставляетъ медіума «помочь» явленію, сфокусничать. Я давно уже убѣдился, что таково общее правило не только профессіональныхъ медіумовъ, но и всякихъ. Чудесное – это такая бездна, которая неудержимо втягиваетъ въ себя, и всѣ цвѣты, въ ней растущіе, какъ ядовитые, такъ и безвредные, обладаютъ одинаково опьяняющимъ ароматомъ.

Я ужь и безъ г-жи Y. очень ясно видѣлъ, что не могу найти у Блаватской и въ ея обществѣ того, за чѣмъ первоначально къ ней являлся, но уйти отъ нея пока не было никакой причины – напротивъ, были двѣ весьма серьезныя причины для того, чтобы не только остаться, но и по возможности сблизиться съ нею и съ ея обществомъ. Что касается этой новой теософіи и ея литературы – вѣдь я не зналъ еще ровно ничего, значитъ, нужно было хорошенько познакомиться съ этой литературой, съ этимъ ученіемъ и уяснить себѣ, что въ немъ заключается новаго и что заимствовано изъ источниковъ, уже мнѣ извѣстныхъ.

Меня, напримѣръ, крайне занималъ, вмѣстѣ съ кружкомъ парижскихъ теософовъ, вопросъ о «кармѣ» и о «нирванѣ» въ объясненіи Олкотта, Могини и Блаватской. Да и не одно это. Интереснаго было чрезвычайно много.

Что же касается самой Блаватской, послѣ бесѣды съ г-жей Y., я окончательно далъ себѣ слово – во что бы то ни стало разглядѣть эту женщину.

Хотя въ Европѣ и не было еще настоящаго теософическаго движенія, но оно могло развиться не сегодня – завтра (какъ это и случилось). Теперь вокругъ Блаватской собрано нѣсколько человѣкъ, черезъ годъ – другой за ней пожалуй пойдутъ тысячи, какъ уже пошли въ Америкѣ и въ Индіи. Что же она такое – эта основательница если не новаго, то во всякомъ случаѣ обновленнаго ученія, которое она пропагандируетъ своими феноменами; что въ этихъ феноменахъ истинно и что ложно, и есть ли въ нихъ хоть что-нибудь истинное?

Меня она, по счастью, во всякомъ случаѣ, не собьетъ съ толку, но вѣдь даже въ тогдашнемъ маленькомъ кружкѣ парижскихъ теософовъ я видѣлъ нѣсколько лицъ, искренно увлекающихся, готовыхъ, очертя голову, кинуться въ бездну, куда заглянуть приглашаетъ ихъ Елена Петровна, поднимая руку, звеня своими невидимыми серебряными колокольчиками и продѣлывая свои феномены. Вѣдь если всѣ эти феномены, всѣ какъ есть, – одинъ только обманъ – что же такое эта Елена Петровна? Въ такомъ случаѣ это ужасная и опасная воровка душъ!

И она, очевидно, хочетъ всѣми мѣрами постараться раскинуть свою паутину какъ можно дальше, она мечтаетъ распространить ее и на Россію. Для этого она и проситъ г-жу Y., проситъ уже давно, нѣсколько лѣтъ, помочь ей и совершить преступленіе. Для этого она такъ ухватилась и за меня – конечно, въ подобномъ дѣлѣ, ей нуженъ человѣкъ, который много пишетъ и котораго читаютъ.

Затѣмъ у меня была еще одна мысль, или, вѣрнѣе, еще одно чувство: мнѣ, какъ и г-жѣ Y., было жалко эту Елену Петровну, эту талантливую женщину, у которой, несмотря на все, я ужь подмѣтилъ и почуялъ не совсѣмъ еще погибшую душу. Какъ знать, быть можетъ есть еще возможность, тѣмъ или инымъ способомъ, остановить ее и спасти какъ для нея самой, такъ и для тѣхъ, кого она погубить можетъ своею ложью, своимъ обманомъ. Да и вмѣстѣ со всѣмъ этимъ развѣ сама она не была интереснѣйшимъ феноменомъ, – съ ея умомъ и талантливостью, съ ея смѣшной простотой и наивностью, съ ея фальшью и искренностью? Разглядѣть, изучить такой феноменъ, такой живой «человѣческій документъ» – тянуло. Надо было только знать, что голова не закружится, что ядовитый цвѣтокъ бездны не опьянитъ;– но въ этомъ смыслѣ я за себя не имѣлъ пока основаній бояться.