Текст книги "Современная жрица Изиды"

Автор книги: Всеволод Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

XXII

Прочтя письмо Елены Петровны, я отвѣтилъ ей, прося оставить меня въ покоѣ, сидѣть смирно и не лѣзть въ петлю. Я повторялъ также совѣтъ, данный ей мною при нашемъ прощаньи въ Вюрцбургѣ. На это я получилъ отъ нея такой документъ, изъ котораго она выяснялась вся цѣликомъ и передъ которымъ блѣднѣли даже ея Вюрцбургскія признанія. Она озаглавила его «моя исповѣдь» – и вотъ что я прочелъ въ этомъ посланіи:

«Я рѣшилась (два раза подчеркнуто). Представлялась ли когда вашему писательскому воображенію слѣдующая картина: живетъ въ лѣсу кабанъ – невзрачное, но и никому не вредящее животное, пока его оставляютъ въ покоѣ въ его лѣсу съ дружелюбными ему другими звѣрями. Кабанъ этотъ никогда отродясь никому не дѣлалъ зла, а только хрюкалъ себѣ поѣдая собственные ему принадлежащіе корни въ оберегаемомъ имъ лѣсу. Напускаютъ на него, ни съ того, ни съ сего, стаю свирѣпыхъ собакъ; выгоняютъ изъ лѣса, угрожаютъ поджечь родной лѣсъ и оставить самого скитальцемъ, безъ крова, котораго всякій можетъ убить. Отъ этихъ собакъ, онъ пока, хотя и не трусъ по природѣ, убѣгаетъ, старается избѣжать ихъ ради лѣса, чтобы его не выжгли. Но вдругъ одинъ за другимъ присоединяются къ собакамъ дотолѣ дружелюбные ему звѣри; и они начинаютъ гнаться за нимъ, аукать, стараясь укусить и поймать, чтобы совсѣмъ доканать. Выбившись изъ силъ, кабанъ видя, что его лѣсъ уже подожгли и не спастись ни ему самому – ни чащѣ – что остается кабану дѣлать? А вотъ что: остановиться, повернуться лицомъ къ бѣшенной стаѣ собакъ и звѣрей и показать себя всего (два раза подчеркнуто), какъ онъ есть, т. е. лицомъ товаръ, а затѣмъ напасть въ свою очередь на враговъ и убить столькихъ изъ нихъ насколько силъ хватитъ, пока не упадетъ онъ мертвый и тогда уже дѣйствительно безсильный.

Повѣрьте мнѣ, я погибла потому что рѣшила саму себя погубить – или же произвести реакцію, сказавъ всю божескую о себѣ правду, но не щадя и враговъ. И на это я твердо рѣшилась и съ сего же дня начинаю приготовляться, чтобы быть готовою. Я не бѣгу болѣе. Вмѣстѣ съ этимъ письмомъ или нѣсколькими часами позднѣе я буду сама въ Парижѣ, а затѣмъ въ Лондонѣ. Готовъ одинъ человѣкъ французъ – да еще извѣстный журналистъ, съ радостью приняться за работу и написать подъ мою диктовку краткое, но сильное, а главное – правдивое описаніе моей жизни. Я даже не буду защищаться, ни оправдываться. Я просто скажу въ этой книгѣ: въ 1848 г. я, ненавидя мужа, Н. В. Блаватскаго (можетъ и несправедливо, но ужь такая натура моя была Богомъ дарованная) уѣхала отъ него, бросила – дѣвственницей (приведу документы и письмо, доказывающіе это, да и самъ онъ не такой свинья, чтобы отказаться отъ этого). Любила я одного человѣка крѣпко – но еще болѣе любила тайныя науки, вѣря въ колдовство, чары и т. п. Странствовала я съ нимъ тамъ и сямъ и въ Азіи, и въ Америкѣ, и по Европѣ. Встрѣтилась я съ такимъ-то (хоть колдуномъ зовите, ему-то что). Въ 1858 году, была въ Лондонѣ, и такая-то и такая исторія произошла съ ребенкомъ – не моимъ (послѣдуютъ свидѣтельства медицинскія хоть парижскаго факультета и другихъ, для того и ѣду въ Парижъ). Говорили про меня то-то и то-то; что я и развратничала, и бѣсновалась, и т. д. Все разскажу, какъ слѣдуетъ, все что ни дѣлала, двадцать лѣтъ и болѣе смѣясь надъ qu'en dira-t'on, заметая слѣды того, чѣмъ дѣйствительно занималась, т. е. sciences occultes, ради родныхъ и семейства, которые тогда прокляли бы меня. Разскажу какъ я съ восемнадцати лѣтъ старалась заставить людей говорить о себѣ, что у меня и тотъ любовникомъ состоитъ и другой и сотни ихъ – разскажу даже то, о чемъ никогда людямъ и не снилось – и докажу. Затѣмъ оповѣдаю свѣтъ какъ вдругъ у меня глаза открылись на весь ужасъ моего нравственнаго самоубійства; какъ послана я была въ Америку – пробовать свои психологическія способности. Какъ создала я общество тамъ [77]77
  Мои читатели скоро увидятъ – какъ и почему она создала свое Общество.


[Закрыть] да стала грѣхи замаливать, стараясь и людей улучшать и жертвуя собою для ихъ возрожденія. Поименую всѣхъ вернувшихся на путь истинный теософовъ – пьяницъ, развратниковъ – которые сдѣлались чуть не святыми особенно въ Индіи [78]78
  Вродѣ Могини.


[Закрыть] и тѣхъ которые поступивъ теософами, продолжали прежнюю жизнь, какъ будто и дѣло дѣлали (а ихъ много), да еще первые накинулись на меня присоединясь къ стаѣ гнавшихся за мною собакъ. Опишу много русскихъ вельможъ и не вельможъ, См-ву между прочимъ, ея диффамацію и какъ это вышло враньемъ и клеветой [79]79
  Прошу читателей вспомнить этотъ курьезный инцидентъ, разсказанный въ первыхъ главахъ моей статьи. Блаватская уже забыла, что мнимая диффамація госпожи См-вой вовсе не была опровергнута хоть сколько-нибудь удовлетворительнымъ образомъ.


[Закрыть]. Не пощажу я себя – клянусь не пощажу, сама зажгу съ четырехъ концовъ лѣсъ родной – Общество сирѣчь – и погибну – но погибну въ огромной компаніи. Дастъ Богъ помру, подохну тотчасъ по публикаціи;– а нѣтъ, не допуститъ „хозяинъ“ [80]80
  Что можетъ быть возмутительнѣе и характернѣе этихъ: «дастъ Богъ помру» и «а нѣтъ, не допуститъ „хозяинъ“»..! Впрочемъ сноски въ этомъ письмѣ напрашиваются при каждомъ словѣ, а потому – лучше ихъ совсѣмъ не дѣлать, этотъ курьезнѣйшій документъ слишкомъ краснорѣчивъ и безъ подстрочныхъ примѣчаній.


[Закрыть]-такъ мнѣ-то чего бояться? Развѣ я преступница противъ законовъ? Развѣ я убивала кого, грабила, чернила? Я американская гражданка и въ Россію мнѣ не ѣхать. Отъ Блаватскаго, коли и живъ – чего мнѣ бояться; мы съ нимъ тридцать восемь лѣтъ какъ разстались, пожили затѣмъ три съ половиною дня въ 1863 г. въ Тифлисѣ, да и опять разстались. Ме – рфъ? – Плевать мнѣ на него эгоиста и лицемѣра. Онъ меня выдалъ, погубилъ разсказавъ вранье медіуму Юму – который позоритъ меня уже десять лѣтъ – ну тѣмъ хуже для него. Вы поймите – ради Общества я дорожила своей репутаціей эти десять лѣтъ, дрожала, какъ бы слухи основанные по моимъ же стараніямъ (великолѣпный казусъ для психологовъ, для Richet съ К®) и преувеличенные во сто разъ, не бросили бы безчестія на Общество, замаравъ меня. Я готова была на колѣняхъ молиться за тѣхъ, которые помогали мнѣ бросить завѣсу на мое прошлое – отдать жизнь и всѣ силы тѣмъ, кто помогалъ мнѣ. Но теперь? Неужели вы или медіумъ Юмъ или Ме – рфъ или кто-либо въ мірѣ устрашитъ меня угрозами, когда я сама рѣшилась на полную исповѣдь? Смѣшно. Я мучилась и убивалась изъ страха и боязни, что поврежу Обществу, убью его. Но теперь я болѣе не мучусь. Я все обсудила холодно и здраво, я все рискнула на одну карту – все (два раза подчеркнуто) – вырываю орудіе изъ рукъ враговъ и пишу книгу, которая прогремитъ на всю Европу и Азію, дастъ огромныя деньги, которыя останутся сиротѣ-племянницѣ – дѣвочкѣ невинной – сиротѣ брата. Еслибы даже всѣ гадости, всѣ сплетни и выдумки противъ меня оказались святой истиной, то все же я не хуже была бы чѣмъ сотни княгинь, графинь, придворныхъ дамъ и принцесъ, самой королевы Изабеллы – отдающихся и даже продающихся отъ придворныхъ кавалеровъ до кучеровъ и кельнеровъ включительно всему мужскому роду – что про меня могутъ сказать хуже этого? – А это я сама все скажу и подпишу.

Нѣтъ! Спасутъ меня черти въ этотъ послѣдній великій часъ! Вы не разсчитывали на холодную рѣшимость отчаянія, которое было да прошло. Вамъ-то ужь я никогда и никакого вреда не дѣлала и не снилось мнѣ. Пропадать такъ пропадать вмѣстѣ всѣмъ. Я даже пойду на ложь – на величайшую ложь которой оттого и повѣритъ всего легче. Я скажу и опубликую въ Times и всѣхъ газетахъ, что „хозяинъ“ и махатма „К. Н.“ плодъ моего воображенія; что я ихъ выдумала, что феномены всѣ были болѣе или менѣе спиритическія явленія – и за меня станутъ горою двадцать милліоновъ спиритовъ. Скажу, что въ отборныхъ случаяхъ я дурачила людей, выставлю дюжины дураками (подчеркнуто два раза) des hallucinés-скажу что дѣлала опыты для собственнаго удовольствія и эксперимента ради. И до этого довели меня – вы (два раза подчеркнуто). Вы явились послѣдней соломинкой сломившей спину верблюда подъ его невыносимо тяжелымъ вьюкомъ…

Теперь можете и не скрывать ничего. Повторяйте всему Парижу все то, что когда слыхали, или знаете обо мнѣ. Я уже написала письмо Синнету запрещая ему публиковать мои мемуары по-своему. Я-де сама опубликую ихъ со всей правдой. Вотъ такъ будетъ „правда (два раза подчеркнуто) о Е. П. Блаватской“, въ которой и психологія, и безнравственность своя и чужая, и Римъ и политика, и вся грязь опять-таки и своя и чужая – явятся на божій свѣтъ. Ничего не скрою. Это будетъ сатурналія человѣческой нравственной порочности – моя исповѣдь, достойный эпилогъ моей бурной жизни… Да это будетъ сокровищемъ для науки какъ и для скандала и все это я, я (два раза подчеркнуто)… Я являюсь истиной (два раза подчеркнуто) которая сломитъ многихъ и прогремитъ на весь свѣтъ. Пусть снаряжаютъ новое слѣдствіе господа психисты и кто хочетъ. Могини и всѣ другіе, даже Индія – умерли для меня! Я жажду одного: чтобы свѣтъ узналъ всю истину, всю правду и поучился. А затѣмъ смерть – милѣе всего. Е. Блаватская.

Можете напечатать это письмо коли желаете даже въ Россіи – теперь все равно.»

Послѣ этой «исповѣди» я уже могъ, и могу, спокойно говорить о ея словесныхъ признаніяхъ мнѣ въ Вюрцбургѣ, къ тому же въ полной мѣрѣ подтвержденныхъ разслѣдованіемъ Лондонскаго Психическаго Общества. Эти «признанія» теряются, какъ капля въ морѣ, среди однородныхъ съ ними ея дѣйствій, документально засвидѣтельствованныхъ. Ея «исповѣдь» – такой «человѣческій документъ», надъ которымъ, дѣйствительно, съ живымъ интересомъ остановится не только художникъ-писатель, но и психологъ, и психіатръ.

Изъ многочисленныхъ «правдъ» о жизни Е. П. Блаватской, начиная съ «правды» г-жи Желиховской и Синнетта, и кончая новѣйшими біографами «madame», полученная мною «исповѣдь», написанная ею собственноручно (что можетъ быть доказано какими угодно экспертами), безспорно – самая интересная «правда». Эта «правда» не частное письмо, а предназначена тоже для «публики» и разрѣшена самимъ авторомъ къ печати. Въ ней можетъ быть не меньше лжи, чѣмъ въ писаніяхъ Синнетта, Желиховской, Олкотта, гр. Вахтмейстеръ и тому подобныхъ достовѣрныхъ біографовъ и свидѣтелей. Въ ней истина чудовищно переплетена съ ложью, противурѣчія на каждомъ словѣ, горячечная фантазія споритъ съ наглымъ цинизмомъ; страсти кипятъ и чадятъ, внезапная искренность, вызванная отчаяніемъ, кажущейся безвыходностью положенія, смѣняется сознательнымъ, хитрымъ разсчетомъ.

Для біографіи, дѣйствительной, правдивой біографіи «madame», и эта собственноручная, написанная подъ минутнымъ впечатлѣніемъ «исповѣдь» не представляетъ достаточно цѣннаго матерьяла. Но какъ откровеніе ея характера и нравственныхъ свойствъ, какъ подлинный, съ натуры снятый, и снятый не художникомъ, могущимъ и польстить и обезобразить, а солнцемъ, безпристрастнымъ и точнымъ, – ея портретъ во весь ростъ, – «исповѣдь» эта является неоцѣнимымъ сокровищемъ. Въ ней цѣликомъ отразилась эта глубоко интересная и ужасная женщина, которую изслѣдователи Лондонскаго Психическаго Общества объявили «одною изъ наиболѣе совершенныхъ, остроумныхъ и интересныхъ обманщицъ нашей эпохи».

Мнѣ кажется, что такое мнѣніе не только не преувеличено, но даже не даетъ ей должнаго. Гдѣ же въ наши дни подобная обманщица или подобный обманщикъ?!

Е. П. Блаватская – единственна, она превзошла знаменитаго шарлатана прошлаго вѣка, Бальзамо-Каліостро, такъ какъ послѣ таинственнаго исчезновенія съ жизненной арены «божественнаго, великаго Копта» осталась только память о немъ, а послѣ смерти Елены Петровны и сожженія ея многострадальнаго, грѣшнаго тѣла – остается 60.000 членовъ теософическаго общества, остается цѣлое религіозное движеніе, съ которымъ, быть можетъ, придется и очень считаться.

Въ то время какъ лондонскіе изслѣдователи психическихъ явленій постановляли свой приговоръ – они и не подозрѣвали, какіе размѣры приметъ движеніе, затѣянное «интересной русской обманщицей»…

И я, и m-me де-Морсье, прочтя «исповѣдь» и оцѣнивъ ее по достоинству, хорошо поняли, что ждать появленія Блаватской въ Парижѣ и въ Лондонѣ – нечего. Никуда она не тронется теперь.

Весьма вѣроятно, что, пославъ мнѣ письмо, она тотчасъ же и раскаялась, что его послала, и ужь, конечно, дня черезъ два сама забыла, если не все его содержаніе, то добрую его половину.

Но она не могла, придя въ иное настроеніе духа, не сдѣлать новыхъ попытокъ къ улучшенію положенія. Передъ нею мелькала надежда, въ концѣ концовъ, все же еще вернутъ меня. Это было бы теперь такое торжество! Ей все еще я представлялся такимъ ручнымъ. Какъ же это я выдалъ ее, соотечественницу? Тутъ что-нибудь не такъ, вѣрно кто-нибудь сталъ между нами, насплетничалъ на нее…

Она вдругъ надѣла на себя добрую личину, изобразила изъ себя обиженную простоту и, черезъ нѣсколько дней послѣ «исповѣди», писала мнѣ снова, дорисовывая свой портретъ, досказывая, окончательно объясняя себя:

«Велики грѣхи мои прошлые да не противъ васъ, не вамъ карать меня, передъ которымъ я виновата какъ Христосъ передъ жидами… Зла-то я вамъ никогда не сдѣлаю а можетъ еще и пригожусь»… Затѣмъ она писала о Баваджи: «Онъ послушный и умный мальчикъ. Онъ послушное орудіе въ моихъ рукахъ. Je l'ai psychologisé,– говорили вы m-me de Morsier. Посмотрите вы только что сдѣлалъ сей „послушный ребенокъ“. Да онъ бросилъ меня при первомъ выстрѣлѣ Психическаго Общества. Онъ ругаетъ меня хуже васъ у Гебгардовъ. Онъ говоритъ que j'ai commis un sacrilège, deshonoré le nom des Maîtres, que j'ai avili la science sacrée en la donnant au européens. Онъ идетъ противъ васъ, Синнетта, меня, всѣхъ и чортъ ихъ знаетъ что они сдѣлаютъ вдвоемъ (съ Могини?) въ Лондонѣ – теперь когда онъ ѣдетъ а можетъ и поѣхалъ туда! Онъ самый опасный врагъ потому что онъ фанатикъ и способенъ взбунтовать всю Индію противъ меня»…

А потомъ опять: «Что я вамъ (два разъ подчеркнуто) сдѣлала? что вамъ сказали, что вы узнали – не дѣлайте какъ Психологическое Общество или m-me de Morsier которая вообразила себѣ что я все знаю, все должна знать – и поэтому предала меня… Берегитесь (два раза подчеркнуто). Вы окружены такимъ кольцомъ что вся ваша холодная голова вамъ не поможетъ. Одного прошу чтобы вы загадку эту мнѣ разгадали – что вы можете имѣть противъ меня… Я васъ что ли желала кусать, вамъ желаю зла?.. Если я писала вамъ что я въ отчаяніи, то писала только то что чувствую. Ваша дружба была мнѣ дорога а не ваше присутствіе или членство въ обществѣ. Я писала что сама первая опрокину всѣ континентальныя общества – парижское и нѣмецкое, гдѣ (кромѣ Гебгардовъ да бѣднаго Hubbé Shleiden) все чучелы и враги, и готова на это – напечатавъ о всѣхъ ихъ подлостяхъ… Но только подумайте, чтобы вы подумали обо мнѣ еслибы мы перемѣнились ролями! Да меня бы вѣшали – я бы васъ не выдала, да и никого другого не выдала бы – даже зная что это правда – а молчала бы. Ну что я вамъ сдѣлала?… Готова завтра же забыть все и любить васъ попрежнему потому что нѣтъ у меня злопамятности и потому что вы русскій – нѣчто для меня изгнанницы священное. Прощайте Е. Б.».

Я убѣжденъ, что она искренно не понимала, почему я ушелъ отъ нея и явился въ числѣ ея обличителей. Ея нравственныя понятія были такъ радикально извращены, что ей нѣкоторыхъ совсѣмъ не хватало. Она воображала, что все въ мірѣ основано на личныхъ отношеніяхъ – и что нѣтъ для этого исключеній. «Что я вамъ, „вамъ“ сдѣлала!» «Другихъ, значитъ, я могу надувать сколько угодно, могу ихъ губить, коверкать всю ихъ жизнь, могу предаваться всякимъ святотатствамъ и торговать по мелочамъ величайшими истинами, – если я расположена къ вамъ лично и не могу обмануть васъ, потому что вы меня поняли, если я еще въ силахъ пригодиться вамъ такъ или иначе – такъ за что же вы меня выдаете, да вдобавокъ еще иностранцамъ?!» – вотъ что она мнѣ внушала.

«Вернитесь ко мнѣ, я все забуду!» – еще бы! А сама думала: «попадись теперь мнѣ въ руки – такое устрою, что отъ меня тебѣ развѣ одинъ путь останется – пулю въ лобъ… Да и теперь – берегитесь, вы окружены такимъ кольцомъ, что вся ваша холодная голова вамъ не поможетъ!»

Она даже не удержалась – и вставила въ письмо свое слова эти, которыя, какъ я скоро долженъ былъ убѣдиться, не были пустой угрозой. Она уже готовилась, собравъ свою армію, мстить мнѣ самымъ «теософическимъ» образомъ.

XXIII

Такимъ образомъ окончились всякія мои непосредственныя сношенія съ Блаватской. Я не отвѣтилъ ей на послѣднее письмо ея, не плѣнился перспективой «забвенія прошлаго», не вернулся въ ея дружескія объятія. Я не боялся ея угрозы, не чувствовалъ себя сжатымъ магическимъ кольцомъ «теософскаго» мщенія и вообще подобенъ былъ той легкомысленной птичкѣ, о которой когда-то пѣлось:

 
Ходитъ птичка весело
По тропинкѣ бѣдствій,
Не предвидя отъ сего,
Никакихъ послѣдствій…
 

Все теперь стало совершенно ясно. Ждать какихъ-либо новыхъ откровеній не представлялось надобности, и ничто уже не въ состояніи было ослабить фактовъ, сдѣлавшихся мнѣ извѣстными. Еще осенью 1884 года, въ Эльберфельдѣ, я говорилъ Блаватской, что не желаю оставаться въ спискѣ членовъ «теософическаго общества», такъ какъ замѣчаю несоотвѣтствіе дѣйствій нѣкоторыхъ членовъ (начиная съ Олкотта) основнымъ правиламъ «устава». Но Елена Петровна, сильно тогда больная, стала «умолять» меня не отказываться оффиціально отъ членства, не дѣлать ей такой непріятности и «скандала».

– Дайте мнѣ лопнуть, поколѣть, – говорила она на своемъ любимомъ жаргонѣ,– тогда и дѣлайте что угодно, а пока я еще, хоть и колодой лежу, а все жъ таки не подохла, – не срамите меня и не давайте пищи разнымъ разговорамъ… вѣдь мои враги обрадуются – вотъ, молъ, и соотечественника удержать не могла, сбѣжалъ! Ну, если вамъ претитъ кто… Олкоттъ, либо другіе – такъ и плюньте на нихъ, не дѣлайте меня отвѣтственной за все и про все, пожалѣйте больную старуху…

Помимо всякой жалости, я увидѣлъ ясно, что оффиціальный мой выходъ изъ общества до послѣдней степени разобидитъ «madame», ея дружба ко мнѣ не устоитъ послѣ этого – и я отъ нея ровно ничего не добьюсь и не узнаю. Остальные же теософы, конечно, послѣ этого станутъ меня чуждаться, мнѣ придется до срока прекратить съ ними всякія сношенія. Въ виду этого я рѣшился ждать того времени, когда мои сомнѣнія и подозрѣнія превратятся въ осязательные факты. Послѣднія письма ко мнѣ «вдовы Блаватской» были болѣе чѣмъ достаточными фактами, а потому, 16 февраля 1886 года, черезъ нѣсколько дней по полученіи «исповѣди», я послалъ въ Индію, въ Адіаръ, на имя секретаря «теософическаго общества», мистера Оклэй, лично мнѣ немного извѣстнаго, заказное письмо слѣдующаго содержанія:

«Monsieur,

Je suis entré dans la Société Théosophique sur les assurances de sa fondatrice M-me Blavatsky, que la Société n'a qu'un seul but: la démonstration scientifique et phénomènale des forces de la nature, qui, jusqu'à présent, n'ont pas encore été découvertes par la science européenne.

Pour le moment, étant complètement convaincu, non pas par le Rapport de M-r Hodgson, mais par une investigation personnelle: 1, que la plus grande partie des phénomènes de la fondatrice de la Société Théosophique sont fabriqués; 2, qu'elle a voulu profiter de mon nom et m'a fait signer et publier le récit de phénomène, obtenu par fraude (le „phénomène de la lettre“ au mois de mai 1884); 3, que les lettres des soi-disant „maîtres“ de m-me Blavatsky n'ont pas la provenance qu'elle leur attribue; 4, que quelques membres influents de la Société ont agi contrairement aux principes d'honneur et même de simple honnêteté,– et ayant des preuves suffisantes de ce que j'avance, – par cette lettre, que je vous adresse comme au Sectétaire de la Société Théosophique, je donne ma démission de membre Effectif et membre Correspondant de cette dite Société, dont m-me Blavatsky est la fondatrice.

Néanmoins je vous prie de croire, que, m'intèressant profondément à la science Orientale, je tiendrai toujours en grande éstime toutes les personnes, qui s'occupent sérieusement et honnêtement des mêmes questions, qu'elles fassent ou non partie de la Société. Agréez… etc… – Signature» [81]81
  Милостивый государь, я вступилъ въ «теософическое общество» вслѣдствіе увѣреній его основательницы, г-жи Блаватской, что означенное общество имѣетъ единственной цѣлью: теоретическое и практическое (научное и эмпирическое) доказываніе существованія тѣхъ силъ природы, которыя еще не были открыты европейской наукой.


[Закрыть].

Отправивъ это письмо, я почувствовалъ себя какъ человѣкъ, взявшій ванну послѣ путешествія въ очень душномъ и очень грязномъ вагонѣ. Я написалъ сжатый разсказъ о моемъ знакомствѣ съ Е.П. Блаватской и о вюрцбургскихъ событіяхъ, а затѣмъ перевелъ на французскій языкъ отрывки изъ послѣднихъ писемъ ко мнѣ «madame» и ея «исповѣдь». На всякій случай и для того, чтобы придать этимъ переводамъ документальный характеръ, я обратился къ моему доброму знакомцу, почтенному старику Жюлю Бэссаку (Jules Baissac), извѣстному ученому и лингвисту, да къ тому же занимающему должность «присяжнаго переводчика парижскаго апелляціоннаго суда».

Жюль Бэссакъ, какъ уже было замѣчено въ началѣ моего разсказа, въ качествѣ ученаго, занимающагося исторіей религій, весьма заинтересовался «теософическимъ обществомъ» и его основательницей, съ которой его познакомила m-me де-Морсье. Онъ имѣлъ нѣсколько серьезныхъ бесѣдъ съ Е. П. Блаватской, Олкоттомъ и Могини, изъ ихъ устъ узналъ обо всемъ, что его занимало, ознакомился съ сочиненіями Блаватской и Синнетта и призналъ «теософическое общество» любопытнѣйшимъ явленіемъ современной религіозной жизни. Онъ написалъ обширную и обстоятельную статью подъ заглавіемъ: «La nouvelle théosophie» и напечаталъ ее въ повременномъ изданіи «Revue de l'histoire des religions». Статья эта вовсе не пропаганда нео-теософіи, а изложеніе того, что стало извѣстно автору со словъ основателей и дѣятельныхъ членовъ «общества».

Однако, несмотря на спокойный тонъ этого «доклада», все же, временами, въ немъ чувствуется человѣкъ «задѣтый за живое», и безсознательно уже почти отуманенный чарами «madame» и ея сподвижниковъ. Весьма вѣроятно, что этотъ туманъ, при благопріятныхъ обстоятельствахъ, сгустился бы, и Жюль Бэссакъ своимъ перомъ сослужилъ бы немалыя службы нео-теософіи. Но дѣйствія лондонскаго «общества для психическихъ изслѣдованій» и отчетъ Годжсона сразу расхолодили стараго ученаго.

Когда я обратился къ нему, онъ имѣлъ видъ человѣка, спасеннаго отъ большой опасности. Онъ съ большимъ интересомъ выслушалъ мой разсказъ и «просмаковалъ» письма Блаватской, причемъ я убѣдился въ его обстоятельнѣйшемъ знаніи русскаго языка.

Но для меня былъ важенъ вопросъ, имѣетъ ли онъ право, въ качествѣ присяжнаго переводчика, оффиціально засвидѣтельствовать переводы съ русскихъ документовъ. Оказалось, что онъ имѣетъ это право, и я тотчасъ же получилъ его любезное согласіе. Мы съ нимъ провѣрили мои переводы фразу за фразой, слово за словомъ, знакъ за знакомъ. Затѣмъ онъ засвидѣтельствовалъ ихъ всѣ собственноручно, за своею подписью, и приложилъ къ нимъ, а также къ русскимъ оригиналамъ, съ которыхъ переводы были сдѣланы, свой штемпель присяжнаго переводчика.

У m-me де-Морсье произошло собраніе всѣхъ наличныхъ парижскихъ «теософовъ». Когда всѣ оказались въ сборѣ – началось чтеніе моего разсказа и писемъ Блаватской. Большинство присутствовавшихъ уже были подготовлены къ тому, что ихъ ожидало; но все же изумительная «исповѣдь» Елены Петровны и документальное сообщеніе m-me де-Морсье о «дѣлѣ Могини съ миссъ Л.», въ которомъ основательница теософическаго общества тоже выказала себя съ неожиданной стороны, – произвели удручающее дѣйствіе.

Французская вѣтвь индійскаго главнаго общества, основанная герцогиней Помаръ подъ названіемъ «Société d'orient et d'occident», была уничтожена выбытіемъ изъ нея почти всѣхъ членовъ, во главѣ съ душою этой вѣтви и ея главнымъ секретаремъ – m-me де-Морсье. Тутъ же редактировались и подписывались отставки для отправленія въ Индію, въ Адіаръ, на имя мистера Оклэй.

Однако все же у «madame» осталось, изъ «парижской вѣтви» – два непреоборимо вѣрныхъ ей существа – почетная президентка, герцогиня Помаръ, и незадолго передъ тѣмъ избранный въ дѣйствительные президенты Драмаръ. Перевоплощенная Марія Стюартъ объявила, что она ничему не вѣритъ, что Блаватская – святая, а я – самый ужасный человѣкъ и т. д. Она, дѣйствительно, никакъ не могла поступить иначе – вѣдь она основала эту вѣтвь и была ея почетной, пожизненной президенткой, она писала о теософіи въ качествѣ ея провозвѣстницы и среди свѣтскихъ своихъ знакомыхъ, среди разнокалибернаго «tout Paris», посѣщавшаго ея отэль, играла роль доброй пріятельницы тибетскихъ махатмъ, умѣющихъ продѣлывать такіе интересные феномены. Признать себя обманутой – значило сдѣлаться посмѣшищемъ tout Paris.– Voulez-vous que je signe de ma main l'aveu de ma bêtise?! – говорила «дюшесса», – pas si bête! [82]82
  Что жъ, вы хотите, чтобы я своей рукой подписалась подъ признаніемъ въ собственной глупости?! я не на столько глупа, чтобы это сдѣлать!


[Закрыть]

Она, познакомясь со всѣми документами, относящимися какъ къ Блаватской, такъ и къ Могини, увѣряла, что все это пустяки, что на все это не стоитъ обращать вниманія. Наконецъ, получивъ письмо отъ Блаватской, уже начинавшей свое «теософское», обѣщанное мнѣ мщеніе, она принялась убѣждать m-me де-Морсье лишить меня всякаго довѣрія, какъ человѣка, способнаго на все, т. е. способнаго не только выдумать признанія «madame», но даже и поддѣлать ея письма.

Когда m-me де-Морсье высказала ей, что аттестаты, выдаваемые мнѣ теперь Блаватской, никакъ не могутъ быть блестящи, – она стала увѣрять, будто узнала обо мнѣ не черезъ Блаватскую, а отъ двухъ достойныхъ всякаго уваженія и довѣрія молодыхъ людей изъ русскаго посольства, сказавшихъ ей, что я «такой человѣкъ, съ которымъ нельзя знаться». Однако, найдя возможность объявить подобную вещь, она низачто не хотѣла назвать имена этихъ достовѣрныхъ лицъ. – Такъ и осталось для меня тайной – существовали эти анонимные враги мои въ дѣйствительности или были только «матерьялизованы» герцогиней, вдохновленной «вдовой Ашъ-Пе-Бе». По счастью, на сей разъ, грубая, обернутая анонимностью клевета попала на безплодную почву – m-me де-Морсье посмѣялась только надъ подобными ухищреніями…

Второе существо, оставшееся вѣрнымъ Блаватской, несчастный морфинистъ Драмаръ, дни котораго были уже сочтены, находился въ то время, ради своего здоровья, въ Алжирѣ. Узнавъ обо всемъ случившемся, онъ объявилъ письменно, что тоже «ничему не вѣритъ» и остается на своемъ президентскомъ посту съ цѣлью защищать до послѣдняго издыханія теософію – «cette religion sublime» и ея, направляемую махатмами, провозвѣстницу.

Его образъ дѣйствій былъ также совсѣмъ ясенъ. Полный неудачникъ, никому не вѣдомый маленькій сотрудникъ мелкой прессы, – онъ, въ извѣстномъ кругу, дѣлалъ себѣ имя фанатическими статьями о «теософіи». Запутавшійся въ своихъ мысляхъ атеистъ, захлебывающійся отъ злобы порицатель христіанства, о которомъ онъ не имѣлъ понятія, – онъ нашелъ «новую религію» и мечталъ обратить въ нее сначала Францію, а затѣмъ и весь міръ. Роль апостола не могла не соблазнять его.

А тутъ вдругъ основательница и первая провозвѣстница этой религіи оказывается такою! Конечно, можно пытаться отдѣлить Блаватскую отъ теософіи: но все же, въ данномъ случаѣ и въ данныхъ обстоятельствахъ, это не особенно легко, все же являются неожиданныя, большія задержки для успѣшнаго хода дѣла. А потому, хоть Блаватская и обманщица, надо прикрыть ея обманы и ее не выдавать. Онъ глубоко возмущался, что другіе «теософы» не понимаютъ такой простой истины.

Но вотъ, на нашемъ парижскомъ горизонтѣ, появился еще и третій личный другъ Елены Петровны, скомпрометтированный и возмущенный. Это былъ Гебгардъ-отецъ изъ Эльберфельда. «Madame» вызвала его къ себѣ въ Вюрцбургъ и (можно себѣ представить послѣ какихъ объясненій и сценъ) дала ему весьма почетную миссію: онъ долженъ былъ заставить меня молчать и отказаться отъ всѣхъ моихъ показаній, а, кромѣ того, поссорить со мною m-me де-Морсье во исполненіе правила: divide et impera. На меня рѣшено было дѣйствовать посредствомъ угрозъ, а m-me де-Морсье, какъ околдованную мною, слѣдовало вернуть на путь истины лестью.

Но дѣло въ томъ, что въ Вюрцбургѣ еще неизвѣстны были наши дѣйствія, да и Елена Петровна ничего не сказала ему о своей «исповѣди» и послѣднихъ письмахъ, очевидно не понимая ихъ значенія.

Herr Гебгардъ явился съ большимъ апломбомъ; но когда m-me де-Морсье, въ моемъ присутствіи, прочла ему мои показанія и переводы писемъ, – онъ представилъ изъ себя весьма жалкую фигуру.

Онъ, очевидно, не ожидалъ ничего подобнаго, онъ растерялся, до того растерялся, что не могъ произнести ни одного слова и поспѣшилъ изъ Парижа, чтобы обдумать «сообща» положеніе и хорошенько приготовиться къ исполненію возложенной на него миссіи. Онъ приготовился къ ней, какъ будетъ скоро видно, черезъ нѣсколько мѣсяцевъ.

Слѣдуетъ разсказать еще о неожиданномъ появленіи въ то время одной особы, которую мы считали навѣки поселившейся въ Индіи, въ «главной квартирѣ теософическаго общества». Когда, около конца 1884 года, Е. П. Блаватская отправилась въ Индію, съ цѣлью «разрушить заговоръ Куломбовъ», ее, между прочимъ, сопровождали (какъ она мнѣ писала въ приведенномъ мною выше письмѣ изъ Адіара отъ 3 января 1885 г.) «преданные друзья» – мужъ и жена Куперъ-Оклэй.

Это были молодые англичане, не очень давно поженившіеся. Жили они припѣваючи, въ полномъ достаткѣ и взаимной любви, пока судьба не познакомила ихъ съ Блаватской и ея обществомъ по фантастическимъ писаніямъ Синнетта. Они увлеклись «теософіей», да такъ увлеклись, что «madame» стоило мигнуть – и они объявили, что отнынѣ и «по гробъ жизни» отдаютъ себя дѣлу «теософическаго общества» и ѣдутъ въ Индію.

Продали они свою недвижимую и движимую собственность, все обратили въ деньги и отправились вмѣстѣ съ «madame» присутствовать при ея тріумфахъ и пополнять собою ея свиту. Когда я увидѣлъ Елену Петровну въ St.-Cergues, я спросилъ ее объ этихъ англичанахъ.

– О, они очень довольны своей судьбою! – отвѣчала она. – Его я оставила редактировать «Теософистъ», да и къ тому же онъ выбранъ секретаремъ «Общества», – словомъ замѣняетъ меня въ Адіарѣ.

– А жена его?

– Она помогаетъ ему во всемъ. Вотъ видите – еще одинъ примѣръ благодѣтельнаго вліянія «Общества». Что они такое были года два тому назадъ, эти Оклэи? Такъ себѣ, коптители неба, люди, не приносившіе пользы ни себѣ, ни другимъ. У нихъ не было никакой почвы подъ ногами, никакой цѣли жизни. Поэтому они помирали со скуки и ужь навѣрное кончили бы тѣмъ, что возненавидѣли бы другъ друга. Но теософія спасла ихъ; они отдали въ жертву «Обществу» все, что имѣли, но ничуть не побѣднѣли отъ этого – живутъ прекрасно вь Адіарѣ на всемъ на готовомъ, приносятъ большую пользу дѣлу и увѣряютъ, что никогда даже и не мечтали, во снѣ не видали такого благополучія и счастья. Мистриссъ Оклэй ходила за мною во время моей смертельной болѣзни и постоянно видала «хозяина». Она и теперь съ удовольствіемъ поѣхала бы за мною, чтобы служить мнѣ; но я не хотѣла отрывать ее отъ дѣла – она тамъ, особенно безъ меня, очень нужна…

То же самое разсказывала Елена Петровна и madame де-Морсье, знавшей довольно хорошо чету Оклэй и ими интересовавшейся.

И вдругъ, въ то время, какъ наши отставки, въ видѣ заказныхъ писемъ на имя мистера Оклэй, приближались къ Мадрасу, – мистриссъ Оклэй появилась въ Парижѣ, у m-me де-Морсье.

При первомъ взглядѣ на эту бѣдную даму можно было подумать, что она посѣтила насъ въ своемъ «астральномъ тѣлѣ», взявъ уроки «вылѣзанія изъ себя» у спеціалиста по этой части, челы Дамодара… Она была почти неузнаваема – такъ похудѣла, постарѣла, поблѣднѣла, такое истерзанное, испуганное и страдальческое выраженіе застыло на лицѣ ея.