Текст книги "Всемирный следопыт 1929 № 09"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

IX. Скелет в пещере.

С наступлением весны поиски были возобновлены. Чтобы не терять времени на переход из Дудинок к Диксону, Бегичев достиг побережья на лодках, спустившись по реке Пясине. После прошлогодней находки в бухте Глубокой, Бегичеву было ясно, что ключ к разгадке судьбы второго норвежца, а может быть и всей трагедии, надо было искать на участке между устьем Пясины и Диксоном. Тут и было сосредоточено внимание второй экспедиции.

Расстояние от устья Пясины до Диксона равно приблизительно ста пятидесяти километрам. Береговая линия здесь не имеет больших изгибов, и это в значительной степени облегчало задачу. Идя побережьем и не упуская из вида ни одной складки местности, следопыты скоро убедились, что находятся на верном пути. Сейчас же за бухтой Пясины им стали попадаться следы прошедшего тут когда-то человека: остатки костров, обрывки тряпок, стрелянные ружейные гильзы. Кострища попадались очень часто – в расстоянии двух-трех часов пути одно от другого, – и это говорило о том, что оставлявший их человек находился в тяжелом положении, не будучи в состоянии совершать больших переходов. Но красноречивее всего это было подтверждено той находкой, которая попалась следопытам уже в непосредственной близости от Диксона. Это была небольшая пачка бумаг, завернутых в тряпку. Они были исписаны не по-русски, но среди них нашлась одна и на русском языке. Вот каково было ее содержание:

«Г-ну заведующему радиостанцией.

Это та телеграмма, о которой я упомянул в моем письме к вам и которую прошу отправить по назначению при первой возможности. Если в телеграмме что-нибудь непонятно, то прошу за разъяснением обратиться к г-ну Тессему.

С почтением Роальд Амундсен.»

Итак, этот клочок бумаги является сопроводительным письмом к тем документам, которые были поручены норвежцам. Может быть среди этих бумаг находилась и та телеграмма, о которой говорится в этом письме. Нет, этой телеграммы, до сего времени не дошедшей по назначению, в числе найденных бумаг не было. Очевидно она хранилась у норвежца в другом месте. Все же факт нахождения этих бумаг говорил многое: очевидно, человек, в руках которого они находились, уже не надеялся, что ему удастся отправить телеграмму Амундсена. В противном случае он не бросил бы этого сопроводительного письма.

После этого казалось бы нетрудно было найти и того, кто нес эти бумаги. Он, или вернее его останки, должны быть где-то тут, но дальше следы исчезли. Бегичев дошел до Диксона, вернулся назад, обследовал побережье на несколько километров в глубь – ничего. Ни одного кострища, ни одной тряпки. Куда же девался этот человек? Ведь если бы он хотя немного прошел вперед, перед его глазами был бы Диксон. Спасение находилось от него в расстоянии какого-нибудь десятка километров.

Участок местности между последней стоянкой норвежца и Диксоном был исследован с такой тщательностью, что если бы тут был утерян карманный нож, и то пожалуй был бы найден. Тем не менее это не дало никаких результатов. Не пошел ли норвежец после последней остановки в глубь берега? Это было возможно, потому что он мог не знать, что Диксон так близко. Наконец в этот момент могла быть метель, и он, не заметив острова, мог пройти мимо. А раз это так, то поиски надо было вести уже к западу от Диксона.

Об этом именно и думал Бегичев, направляясь на радиостанцию, чтобы выяснить вопрос о продуктах для дальнейшей экспедиции. Дожидаясь у пролива лодки с острова, он обратил внимание на одну прибрежную расщелину, мимо которой ему и другим случалось проходить уже не раз. В этот момент он не думал о норвежце, а спустился в расщелину в силу укоренившейся привычки осматривать все, что попадалось на пути. В глубине расщелина переходила в довольно большую пещеру, в которой можно было стоять не сгибаясь. Войдя в нее, первое, что увидел Бегичев, был след костра, но и это не навело его на мысль о том человеке, которого он так упорно искал. Слишком близко было человеческое жилье, чтобы тут можно было рассчитывать найти его след. Присутствие же костра объяснялось просто – его могли оставить радисты, которые часто, разнообразя свою монотонную жизнь, охотятся в окрестностях на белых медведей. Но, осмотревшись, Бегичев тотчас же понял, сколько он потратил бы даром времени, отправившись в новую экспедицию: в глубине пещеры он увидел того, кто в действительности когда-то жег тут костер…

Теперь это был скелет, прикрытый полуистлевшей одеждой. Рядом лежал кожаный мешок, но ни лыж, ни ружья нигде не было. В мешке обычные принадлежности путешественника: складной нож, расческа, очки для защиты глаз от блеска снега, записная книжка и парусиновый пакет с бумагами. Во внутреннем кармане вязаного жилета – золотые часы. На их крышке с внутренней стороны была выгравирована надпись на иностранном языке, но Бегичеву без труда удалось прочесть слово «Тессем». В парусиновом пакете в числе других бумаг оказалась и та телеграмма, о которой говорилось в препроводительном письме Амундсена. Вот содержание этого документа, два года пролежавшего на груди скелета:

«Экспедиция „Мод.“

Телеграмма Леону Амундсену. Христиания.

Вышел из Диксона 4 сентября 1918. Ветер и состояние льдов благоприятствуют. Встретился со свежеизломанным льдом у архипелага Норденшельда. Пытался обогнуть эту группу островов, но был задержан непроходимым паком. Вошел в архипелаг у о. Макарова, прошел 7 числа в Таймырское море, где, видимо, вновь взломанный лед двигался к северу. Туман и лед отчасти препятствовали нашему продвижению вперед, но течение быстро несло нас к северу. На короткое мгновение открылись острова Хейберг, кроме них ничего не видели. 9-го мы с усилиями продолжали выбиваться из льдов при сильном юго-западном шторме во вновь образовавшуюся полынью. В тот же день под проливным дождем и под завывание бури обогнули мыс Челюскин, самую северную точку Азии. Были остановлены льдом в нескольких милях к востоку. Паковый лед держался вплотную к берегу, несмотря на сильные юго-западные штормы, и нам удалось пробиться на 21 милю к востоку, где 13-го нам пришлось искать возможно более защищенного места из опасения быть зажатыми льдом и не повторить дрейфа „Фрама“ в более южных широтах.

Встали на якорь в бухте, в 200 ярдах от берега, где немедленно и вмерзли. Бухта защищена с юга и востока, но открыта с других сторон. Мы тут же приступили к устройству нашей станции и наблюдательной будки, а также к защите судна. 1 октября все было в действии.

Солнце скрылось 27 октября; зима мягкая, самая низкая температура – минус 46 градусов. Частое и величественное северное сияние. Время проходит быстро. Солнце вновь появилось 15 февраля. Выехали на нартах 1 апреля на полуостров Челюскин, который был тщательно обследован и заснят в отношении географическом и магнитном. Весна началась в июне. Холодное и сырое лето. Лед стал проявлять признаки взламывания после урагана 2 августа. Животный мир беден. Убили несколько оленей, птиц и 31 медведя. Растительность также скудная. Были найдены кости мамонта в трех различных местах.

Научная работа идет великолепно. Беспроволочных сообщений не получали. Очевидно наш приемник слишком слаб. Прекратите всякие операции помощи в направлении мыса Колумбии. Посылаю первую часть моей книги, содержащей 105 000 слов, тысячу снимков, несколько карт и набросков. Тессем и еще один человек выходят в октябре[19]19
  В действительности они были отправлены 12 сентября.


[Закрыть] для доставки домой почты и научных материалов. Судно выйдет, как только состояние льда это позволит. Все здоровы.

Август 15, 1919. Роальд Амундсен».

* * *

Итак, задача, взятая на себя Бегичевым, была им разрешена. Норвежцы с судна «Мод» были найдены. Кнудсен погиб в бухте Глубокой, а Тессем – в двух километрах от острова Диксона. Полярная пустыня однако осталась верна себе: она крепко схоронила все, что могло бы пролить свет на обстоятельства, при которых произошла трагическая гибель этих людей. В их смерти было много неясного: лыжи и сани, которые нигде не были найдены, путешественники в крайнем случае могли употребить для костров, но куда девались их ружья? Потом, для чего один из них был сожжен на костре? Куда, наконец, девались те солидные научные материалы, которые им были вручены великим путешественником? Обо всем этом лишь можно строить разные догадки, но какие бы мы предположения ни делали, все они могут оказаться далеки от истины. Так было пять лет спустя и с полярным следопытом боцманом Бегичевым: его трагическая гибель в этих же самых местах вначале рисовалась совсем не так, как она произошла на самом деле…

В заключение эпопеи двух норвежцев надо заметить, что Бегичев не ограничился только ролью следопыта, разыскивавшего потерявшихся людей: производя поиски, он не переставал в то же время быть деятельным исследователем этого мало известного края. Открыв две больших, еще не нанесенных на карту реки, он собрал огромный краеведческий материал. К сожалению преждевременная смерть помешала передать их куда следует – записки Бегичева пропали.

Приключения трех натуралистов:
Страшный зверь. Солнечник пятнобокий.
Серия рассказов Воронина.

Страшный зверь

– Если подняться на эту гору, – сказал Игнат, указывая пальцем на огромный массив влево от крепости Гоние, – то в конечном итоге на скалах повиснут три трупа. Придется атаковать второй от реки приступ.

Игнат задумался, пробуравил пальцами маленькую ямку среди травы и плюнул туда.

– Смотри, ребята, – добавил он, – зверь страшный…

Антон в недоумении приподнял реденькие брови. Я рассердился.

– Чего ты страху подпускаешь! Велика важность – втроем медведя убить!

Игнат вздохнул.

– Медведь незнакомый, никем не исследованный. Говорят местные жители – страшный зверь…

Антон, Игнат и я сидим на берегу реки Чороха в ожидании каюка. Еще вчера Игнат старательно вспахал поле нашего любопытства. Сегодня утром выросли плоды охотничьей страсти. Первые шесть километров пыльной дороги Игнат изображал предводителя могикан: шел впереди, отшвыривая носком сапога камни, и пел песни. Сейчас он благоразумно втесался в толпу простых воинов (я и Антон). Он перепугался ответственности, увидав впереди дико раскиданные массивы гор. Начиналась пограничная полоса. Редкий человек отходил дальше чем на километр в сторону от дороги за Чорохом. Нам предстояло пройти через вершину крайнего хребта вглубь неведомых гор…

Мы впрыгнули в подошедший каюк. Аджарцы-перевозчики ловко работали шестами. Юркая вода завертелась у бортов.

– Скажите пожалуйста, – обернулся Игнат к аджарцам, – какой зверь вас мучает? Какой зверь народ пугает?

Перевозчики взволнованно закивали головой:

– Есть зверь: маленький как большой теленок, злой как змея, хитрый как человек… Убей пожалуйста!..

– Какой зверь?

– Седой дым – шерсть есть. Острый кинжал – зубы есть. Убей пожалуйста, очень просим!..

Мы постарались расшифровать аджарскую грамматику. Страшный зверь – аджарский медведь. Цвет шерсти – пепельный. Рост – маленький. Ударом лапы убивает корову. Двумя ударами – буйвола. У молодых медведей на груди белое пятно. С нечеловеческой хитростью он завлекает охотников в медвежьи западни и убивает в глухих непроходимых горах…

На том берегу Чороха перевозчики не взяли обычной платы.

– Ты добрый дело!.. Не надо… не обижай!..

Попрощались они с нами как с покойниками – поцеловали в лоб.

Через два часа три охотника – я, Антон и Игнат – нерешительно топтали подножие второго от реки выступа горного хребта. Запах первобытного, никогда не рубленного леса встретил нас, раздув наши ноздри. Неприятное ощущение: полутемный, полусырой воздух, полускользкие камни, полукрутой подъем. Мы взбираемся гуськом, притихшие, озабоченные, внимательно оглядывая местность, готовые нападать и боясь нападения.

– Это похоже на охоту за гориллой, – заметил я.

– Помалкивай, – зашипел Игнат.

Я охотно подчинился. Мы взбираемся выше.

Хребет горы. Надвигается вечер. Солнце опутало красной паутиной весь ландшафт и само покраснело от натуги, стараясь утащить с собой высокие горы за далекий горизонт.

Нам попалась удобная для ночлега площадка: сзади стена подпирает тучи, спереди стена спустилась вниз, в открытое пространство, поросшее кустами рододендрона и самшита. Ниже поляны и сбоку темнел лес. С правой стороны площадка осыпалась крутым обрывом. С левой можно было пройти по узкому карнизу.

Дежуря по очереди, мы благополучно встретили утро. Легкий завтрак удвоил энергию.

– Вперед! – скомандовал Игнат, поскользнувшись на обломке скалы.

Он удачно съехал вниз, в кусты, разодрав брюки.

Начался трудовой охотничий день.

Я заметил, что с восходом солнца природа молодеет. Воздух прозрачный, холодный. Растения – свежие, светлозеленые, контуры мягкие. Днем наступает зрелость: пышнее кажется лес. Воздух нагрелся, тягучий. Легкая пыль покрывает небо седым налетом… Вечером – душно. Обвисли листья. Только солнце, вечное обновление, крадется, пылая старческой краснотой, за горизонт…

Размышляя и поглядывая по сторонам, я и не заметил, как мы спустились к глубокому обрыву, поросшему колючим кустарником ежевики. Я заглянул через край. Внизу, промыв глубокое ущелье, звонко плещется маленькая горная речка. Слева утес скрывает узкий проход в горы. Под обрывом те же кусты ежевики. Дно ущелья покрыто мелкими сырыми камнями.

– Отдохнем, – предложил Антон.

– Тут отличное место для звериного водопоя – отозвался Игнат. – Ветер встречный. Все благополучно. Я думаю залечь часика на два.

Я в полном согласии опустился на землю.

Прошло полчаса. Река монотонно плещется. Пролетел ястреб. Пробежала белка. Внизу забегали трясогузки.

– Начинается… – шепнул Игнат.

Маленький рыжий шакал осторожно высунул морду из-за утеса, оценивая безопасность водопоя. Приседая, он пробежал открытое место… Внезапно из-за выступа показалась широкая морда. Шакал стремглав скрылся в кустах. На берег вышел серый как пепел медведь. Он был длинный, худощавый, похожий на волка. Лоб крепкий, большой. Глаза маленькие, бессмысленно злые.

Я замер, в первый раз увидев настоящего аджарского медведя – «страшного зверя». У воды он лениво наклонил морду. Массивный загривок вздыбился… Игнат вскинул ружье к плечу. Я повторил его движение… Руки Антона быстро опустились на наши спины.

– Не стреляйте… тише…

Мы повернули голову в сторону его взгляда.

Смешно кувыркаясь, из-за утеса выбежали два бурых медвежонка. За ними вышел небольшой бурый пестун. Искоса поглядывая назад, он подгонял азартную команду. Секунды через две показалась новая морда. Высунулись два бурых бревна, передвигавшие мохнатое туловище. Огромная медведица явилась на водопой.

Очевидно медвежата не привыкли к строгим окрикам посторонних зверей. Они обиженно рявкнули на стоявшего в воде серого медведя. Через секунду они попятились, испуганно подняв морду. Еще секунда… Медвежата бросились со всех четырех ног. Пестун сердито заворчал. Медведица, глухо рыча, в два прыжка заслонила свое семейство.

Я подумал, что серый медведь ввязался в опасную историю: вдвое меньше медведицы, он стал сопротивляться. Но… пять минут спустя я перестал так думать… После десятиминутного наблюдения холодный пот выступил у меня на голове…

Серый медведь нагнул морду. Пестун поднялся на дыбы. Медведица бешено бросилась вперед. Серый медведь отскочил и со страшным ревом опрокинул пестуна. Оба медвежонка, заорав, помчались еще дальше. Медведица с разбегу шлепнулась в реку. Серый медведь побежал за утес. Я увидал немедвежью хитрость, – зверь притаился за утесом.

Перепуганный пестун бросился к мокрой медведице. Быстрая оплеуха. Пестун опомнился. Отбежал к кустам, строгим окриком собрал медвежат и, сконфуженно облизывая морду, уселся перед ними. Медведица мчится к утесу…

Мои симпатии на стороне медведицы. Я замахал рукой:

– Куда?.. Дура собачья!.. Беги назад!..

Рука Игната больно стукнула мои губы (глупая привычка – держать в руке запасный патрон). Антон ущипнул меня в ногу.

– Тише… болван!..

Медведица добежала до утеса. Быстрый бросок серого туловища. Двойной рев. Опрокинутая медведица замерла под серым противником… Через мгновенье она взметнула лапы, – брызги крови и клочья серой шерсти разлетелись по сторонам. Обезображенный, в мгновение истерзанный серый хищник рухнул на землю. Бурая туша навалилась сверху.

– Теперь конец, – прошептал Игнат, поднимая к плечу карабин. – Бурую медведицу я сам уложу. Вы – пестуна. Медвежата на прибавку пойдут…

– Подожди, – попросил я. – Сделай одолжение, подожди…

Игнат снисходительно пустил ствол карабина. Охотник подчинился натуралисту.

Серый медведь не издох. Он вцепился клыками в бурую грудь медведицы, рвал когтями ее нависший живот. Рыча от боли, медведица присела, прижалась к врагу плотнее, и полплеча серого зверя исчезло в ее огромной пасти.

– Молодец баба! – одобрительно промычал Антон. – Ишь, как чехвостит серого подлеца!

«Серый подлец» вдруг вытянул длинную волчью морду и завыл.

Трудно передать этот громкий, тоскливый и как будто призывной звук. Казалось – медведь в предсмертной агонии торопит смерть. А может быть умоляет о пощаде?

– О-ох!.. – выл он низким басом. – О-ох!..

– Кончается, – весело добавил Антон. – Последнее издыхание.

– Ишь, мучается, – жалостливо заметил Игнат. – Пристрелить бы его…

Мы одновременно вздрогнули. Игнат подхватил карабин и сгреб в руку все запасные патроны. Далеко сверху послышался ответный рев:

– Ох!.. Ох!..

Мы подскочили.

– Ох!.. Ох!.. – раздалось в стороне.

– Ох!.. – отозвалось где-то совсем близко.

Трещат сучья. С грохотом сыплются камни. С быстротой атакующей кавалерии выбежал из-за утеса, щелкая страшным оскалом клыков, серый медведь. Дико заревела бурая медведица, раненая в бок. Высоко взметнула морду. Схватилась с новым врагом.

По-моему пестун пострадал невинно. Второй примчавшийся на призыв товарища серый медведь обрушился, ломая кусты, на безобидного стража двух младенцев. Налетевший бандит поработал клыками и лапами на совесть. Пестун бесславно превратился в груду мяса, крови и шерсти. Перепуганные медвежата юркнули в кусты.

Атакованная с двух сторон медведица заревела немедвежьим предсмертным ревом. Сквозь вихрь диких звуков пролетел тонкий писк. Медвежата, все еще удивленные, пищат тоскливым дискантом… Медведица бросила неравный бой, она мчится к кустам. На полдороге ее настигли «страшные звери», впились в плечо, в горло… Последняя схватка… Рев…

– Давай смоемся, пока не поздно… – шепнул перепуганный Игнат.

Антон уже пятился в кусты. Опережая Игната, я нырнул за Антоном. Страх удесятерил силу наших ног. Как джайраны мы бежали от места медвежьей схватки. Выше… выше!.. Вот наша площадка… Скорее!..

Гул внизу стих. Мы легли на скале животом вверх, едва дыша. Рядом легли карабины и груды патронов. Мы перевернулись на живот и смотрим вниз.

Один раз показался «страшный зверь». Я невольно щелкнул затвором. Медведь подозрительно поднял кверху морду. Никто не выстрелил. «Страшный зверь» скрылся в лесу…

Всю ночь мы дрожали у огромного костра. Утром спешно направились к переправе у Чороха. Только внизу, выйдя на дорогу, мы опять обрели дар слова.

– Чтоб они издохли! – выругался Игнат. В первый раз за всю свою охотничью практику он возвращался без добычи.

– Страшный зверь… – мотнул головой Антон, убивший когда-то двух бурых медведей… нарисованных на мишени тира.

– Да, – согласился я, скромный натуралист. – Очевидно серый медведь случайно нарушил свою привычку – бродить только у горных вершин, и, что удивительнее всего, у них прекрасно налажена связь и взаимопомощь.

О солнечнике пятнобоком

День – ясный как хорошо вымытое стекло. Обычно седая от туч вершина Мтиралы четко проявилась в небе темнозеленым конусом. Игнат сидит рядом со мной у открытого окна лаборатории. От безделья он ловит мух и впрыскивает им формалин. Мухи дохнут. Игнат доволен…

Хлопнула дверь. На пороге появился в более чем растрепанном виде Антон.

– Айда за мной! – говорит он, запыхавшись. – Я договорился с рыбаками. Мы выезжаем через час от мыса Бурун-Табие. На весь день баркас и снасти в нашем распоряжении… А, кстати и Игнат здесь. Поедем, Игнатушка?

– Всегда готов.

Игнат нахлобучил на голову потрепанную кепку.

– Заготавливай инструмент.

«Инструментом» Игнат называл шприцы, баулы, банки.

* * *

Море – изумруд. Небо – бирюза. Солнце – алмаз. Баркас легко разрезает грудь моря, оставляя позади свежую рану – волнистый след, сверкающий блеском солнца. Я с Игнатом гребем дружно. Сзади нас гребут двое рыбаков. Их движения профессионально равнодушны. Антон сидит рядом со старшим рыбаком у рулевого весла. У его ног торчат железные прутья.

– Антоша, – кричу я, – не думаешь ли ты железом дельфинов глушить?

Приятель смеется и машет рукой, – греби, мол, и не разговаривай.

В стороне от баркаса выпрыгивают, играя, дельфины. Гавань удаляется, превращаясь в узкую, усеянную колышками полоску. Между Зеленым мысом и Махинджуари белый дымок – мчится поезд. Игнат, не переставая грести, плюет на руки.

– Ружье дома оставил, жалко. Я бы по дельфинам пострелял.

Игнат не может пропустить равнодушно ни одно живое существо. Никогда из него не выйдет хорошего натуралиста.

– Антон, – догадался я, взглянув на железные прутья, – ты взял драгу?

– Да… греби.

Прошло два часа. Море потемнело. Блеск усилился. Гавань скрылась за горизонтом. Над морем остались вершины горных хребтов. До берега не менее пятнадцати километров. Антон махнул рукой.

– Довольно, клади весла.

Старший рыбак перешел на нос баркаса. Под его быстрыми руками замелькали, падая в воду, пробковые поплавки. Два других рыбака навязывают к низу сети грузила – небольшие камни. Мне с Игнатом осталась наименее ответственная работа – подавать сеть старшему рыбаку таким образом, чтобы не запутаться в веревках. Поплавки по очереди отплывают от баркаса. Антон медленно гребет. Оба конца сети, описав полукруг, сошлись у баркаса.

– Тяни! – скомандовал рыбак.

Четыре пары рук удвоили энергию. Сеть вышла из воды, мигая лопающимися пузырями. В крупных ячейках запутались морские ерши, мелькнула расписная красавица тригла-ласточка, забили хвостом звездочеты. К мошне прижался серебряный горбуль, и среди мелкой рыбешки вытянулось длинное полено, словно обтянутое замшей. Антон бросил весла.

– Акула… сельдевая акула!

Увертываясь от удара мускулистого хвоста, опережая Антона, я подхватил акулу под плавники.

– Берегись! – крикнул Игнат.

Я охнул и присел, поспешно засовывая ладони подмышки. На первое ощущение казалось, что проклятая рыбина покрыта не чешуей, а настоящей наждачной бумагой. Игнат укоризненно мотнул головой.

– Эх ты! Нашел чему радоваться! Я этой дряни у устья Чороха десяток тебе наловлю.

Рыбаки подтвердили заявление Игната. Сельдевая акула – обычное явление на Черном море. Путается она между стаями хамсы, селедки, мелкой кефали и другой стадной рыбы, которой и питается. Не кусается. На людей не нападает. Длина – до двух метров. Неприятность только в том случае, если провести рукой по коже, шершавой как коровий язык.

Я охнул и присел, поспешно засовывая ладони под мышки…

С помощью рыбаков я принялся освобождать сеть от улова. Приходилось пускать в ход всю свою ловкость, чтобы не наколоться об ядовитые спинные плавники звездочетов и драконов. Игнат закурил папироску и вдруг толкнул меня локтем.

– Посмотри-ка.

Я посмотрел. Антон стоит на корме, стараясь извлечь железные прутья из-под кормового сиденья. Мои плечи приподнялись.

– Что же тут особенного?

– Чудаки! – рассмеялся Игнат. – Ты вспомни о глубине моря и об особенностях ста метров. Будете вы своим ковшом со дна морского сероводород черпать, что ли?

Я расхохотался. Игнат прав. Антон опростоволосился. Глубже чем на сто метров море насыщено сероводородом. На дне существует в дохлом виде только то, что утонуло.

– Антоша, – заявил я, захлебываясь от смеха, – мне знакомо одно животное, которое раскапывает могилы, питаясь падалью… К чему ты драгу налаживаешь?

Антон молча рванул прутья. Потянулась мелкая «хамсиная» сеть. Я в первый раз видел драгу такой конструкции. Обыкновенная драга состоит из железных полуобручей, прикрепленных к дну, сделанному из досок, обитых жестью. Все это обтянуто сетью. Такое сооружение волочится по дну на буксире.

Антон повернул в мою сторону торжественно ухмыляющееся лицо.

– Эта драга – мое изобретение. Она годится для любой глубины. Я ее опущу метров на сорок. Игнатушка, подержи хвостик… вот так… Ты подержи веревки. Я опускаю… вот так… Пусти, Игнат…

Антоново изобретение потонуло в глубине моря. Драга оказалась толковой. Это сеть, сшитая обыкновенным мешком. К отверстию привязаны два железных прута. К верхнему ободу привязаны две веревки, к нижнему – одна. Потянешь за верхние – драга плывет с открытой пастью на желаемой глубине. Потянешь за нижнюю – пасть закрывается.

Заинтересованный Игнат ухватился за весла. Баркас идет по волнам. Драга, как хищная рыба с открытой пастью, мчится в морской пучине.

– Стой! – заорал Антон.

Игнат бросил весла и перескочил на корму. Рыбаки с любопытством перегнулись через борт. Антон выхватил у меня верхние веревки, дернул за нижнюю.

– Тащи!.. тащи!..

Всколыхнулась вода. Вынырнули железные прутья. В сети, тяжелой и молочной от медуз, бились несколько рыб. Нетерпеливо, игнорируя ожоги медуз, я принялся исследовать содержимое. Игнат поддерживал в раскрытом состоянии пасть драги. Антон замер в счастливом созерцании плодов своего изобретения. Скользнув по медузам, мои жадные пальцы больно накололись на острые плавники.

– Ах ты, дрянь! – выругался я разочарованно. – Это ерши.

Антон заволновался.

Драга, как хищная рыба с открытой пастью, мчится….. в морской пучине…

– Пусти, я сам…

Я охотно уступил. Антон взял конец мошны, быстро поднял и…

– Солнечник!.. Солнечник пятнобокий! – закричал он диким голосом, словно заблудившись в лесу.

Игнат откинул в сторону медуз.

– В первый раз такую штуковину вижу, – заявил он.

– Это знаешь что? – возбужденно указал Антон пальцем, – Это водится только в Средиземном море. Это первый и единственный экземпляр, пойманный на восточном побережье Черного моря.

Брови Игната приподнялись с искренним сожалением:

– А я думал, что эта штуковина вообще нигде не водится… Вот в девятьсот одиннадцатом году у Новороссийска кита поймали, это я понимаю.

– Осел ты! – разозлился Антон. – Сын осла! Дети твои ослами помрут… Это, понимаешь ты, солнечник пятнобокий! Sevs faber!

Во время этого гневного препирательства я старался рассмотреть редкую добычу.

Солнечник пятнобокий никогда не затеряется среди обыкновенной морской добычи. Ромбическая форма туловища с высоким султаном спинного плавника и черное пятно по бокам. Большие янтарные глаза. Матовый блеск чешуи словно излучает собственное сияние, достаточное для того, чтобы называть его…

Вдруг лодка качнулась. Заскрипели уключины. Всплеснулась вода.

– Вы куда? – крикнул Антон рыбакам.

Звездочет.

– Нельзя… – возбужденно ответил старший рыбак. – Трапезондский ветер идет. Посмотри пожалуйста… совсем нельзя рыбу ловить.

Антон мельком взглянул на быстро надвигающуюся с юга черную тучу и отвернулся к своей добыче. Я осмотрел гладкое беспредельное море, потемневшее, мутное с юга, и почувствовал легкую тошноту. Игнат побледнел.

– Посмотрим, – зловеще пробормотал он. – Разве что рыбаки спасут…

* * *

Трапезондский ветер – это ураган, налетающий вдруг и заставляющий еще долго после себя в солнечный день бесконечно ворчать и плескаться мертвой зыбью проснувшееся море. Трапезондский ветер – это несчастье рыбаков, – никогда не угадаешь, когда он прилетит. Внезапный порывистый ветер уничтожает всякую закономерность в движении волн. Они сталкиваются, мечутся, беснуются.

Тригла-ласточка.

Игнат скорчился на носу. Мы с Антоном вычерпываем воду, сгибаясь под ударами волн. Рыбаки гребут, то ударяя веслами по водяной стене, то срываясь резким движением по воздуху. Баркас должен иметь поступательное движение, иначе – гибель. Драгу, шапки, рыбу, баулы, банки унесло за борт. Волны прыгали как бешеные.

Вдруг ветер утих. Гребни страшных мутно-зеленых волн снизились. Я вздохнул. Антон улыбнулся.

– А солнечник здесь! – указал он на оттопырившуюся у груди куртку.

Игнат высунул голову (он накрывался сетями) и испуганно оглянулся.

– Черпайте воду! – заорал он.

Дракон.

Рыбаки отчаянно гребут. Рулевой кивнул головой.

– Выливай воду. Сейчас ветер силу наберет. Выливай пожалуйста.

Через десять минут примчался ветер, яростно теребя море за пенные макушки волн.

* * *

Поздно вечером мы подъехали к мысу Бурун-Табие. Ураган стих. Черно-бархатное небо улыбнулось сверкающими звездами. Я с Игнатом едва выползли из баркаса – без шапок, мокрые как рыбы. Антон бодро ступил на камни, прижимая за пазухой sevs faber’a.

* * *

– Sevs faber! Солнечник пятнобокий!.. Ах ты, паразит несчастный!

Руки Антона шлепались о бедра, о поясницу и не уставали взлетать в воздух.

– Ирод ты этакий!..

Я скромно молчал. Рыба воняла отвратительно. Чешуя и кожа расползались, когда в нее тыкали пальцем.

– Когда я был на Кольском полуострове, – заявил Игнат, выждав паузу Антоновых стенаний, – я видал, как приготовляют рыбий жир. Прежде всего бочки, солнце, никакой соли и много рыбы.

Антон застонал еще больше:

– Брось трепаться, дура кольская! Тоже еще выискался путешественник! Ты лучше обмозгуй, что наделал этот паразит несчастный.

Антон выразительно ткнул в мою сторону пальцем.

– Я понятия не имею, и Игнат не имеет. А кто рыбу испортил?..

– Ну тебя!

Антон плюнул и быстро вышел из лаборатории. Игнат сокрушенно вздохнул.

Солнечник пятнобокий.

– Будет он теперь плакаться в тряпочку. Как это тебя угораздило?

Я развел руками.

– Ничего не понимаю. Я взял обычный состав: двадцать частей морской воды, двадцать – глицерину и шестьдесят – спирту. Все это я в достаточной дозе впрыснул в рыбу, обмазал ее глицерином и спрятал временно в вате… Кстати, щиповки, – я их за неделю до солнечника препарировал. Сейчас посмотрим… Вот.

Я развернул вату во втором ящике. Маленькие полосато-пятнистые рыбки лежат в вате как живые – блестящие, упругие. Я еще раз развел руками.

– Удивительно!

Игнат равнодушно взглянул на щиповок, поковырял их палкой и пробормотал:

– Стоит со всякой дрянью возиться! Сварил бы уху, и ладно.

Я возмутился:

– Ты, Игнат, не понимаешь. Ты охотник, а мы натуралисты. Ты убиваешь и ешь, а я с Антоном изучаем…

– Изуча-а-аем! – передразнил Игнат. – Мучаете вы, а не изучаете. Антон меня перебил, а то бы узнал ты, как на Кольском полуострове я изучением занимался. Два года потом рыбы в рот не брал.

– А что?

– А то… Треску несоленую в открытых бочках держат на самом солнцепеке. Рыба гниет и жир наверх пускает – чистенький, желтенький… А вокруг вонь… Тьфу!