Текст книги "Всемирный следопыт 1929 № 09"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

V. Запах человека.

Однажды вечером чернокожий сторож парка принес в город сенсационное известие:

– Уппа ушел!..

Это случилось неожиданно для самого Уппы. Призывы джунглей пересилили в нем жажду «культурных» утех. Слон вышел через ворота парка, которые остались открытыми на ночь.

Перед ним мутно текла в простор широкая, обсаженная пальмами дорога. По небу плыли трепаные клочья облачков. Лихорадочный гомон ночного города замер позади. Уппа слышал только свои шаги, быстрые и глухие. В его крови всколыхнулись и забродили глубинные атавистические[16]16
  Атавизм – возвращение к предкам.


[Закрыть] силы, лишь только он вышел за городскую черту.

Растаяли последние кривые хижины негритянского поселка. Собачий надрывный лай и дробный рокот тамтамов остались позади. Вокруг разлеглась пустынная холмистая равнина с одиноко торчащими деревьями. Кое-где бурели квадратики полусгнившего проса.

Чернокожие жители поселка, завидев при свете луны громаду несущегося по дороге слона, прятались под соломенные кровли хижин. Для них это был призрак крупного слона, убитого ими год назад на ямсовом поле. Теперь «дух» животного вернулся в поселок, чтобы отомстить за свою гибель. Старики и старухи гнусаво шептали заклинания, прижимая к груди амулеты. Некоторые из негров решили, что ночное появление «духа» – новая проделка колдунов, наславших его на поселок, чтобы внушить всем страх перед своим могуществом…

Быки за колючей изгородью взревели от страха и заметались по загону, обрывая привязи. Но Уппа был не меньше быков испуган их ревом и паникой. Это ночное происшествие зародило в нем первую тревогу перед неведомыми опасностями, окружающими со всех сторон свободного обитателя джунглей.

Он то-и-дело поводил ушами, подымал хобот, остро прислушивался к каждому новому звуку. И безостановочно несся вперед настоящим слоновьим шагом, мягким, упругим, слегка колыхающимся.

Наконец перед ним встала темная стена с узкими прорезями угольного мрака. Джунгли открывали ему бесчисленные двери. Потрясенный, остановился слон-бродяга у этой таинственной стены. Хобот приподнят, чуть вздрагивает, глаза лихорадочно блестят, слух напряжен, как никогда в жизни. Шершавая складчатая кожа нервно ежится, хвост дрожит.

Жгучая потребность поскорее наполнить пищей огромный пустой желудок вывела Уппу из оцепенения. Он принялся яростно щипать сочную траву на опушке и обрывать хрусткие побеги молодых деревьев.

Шаг за шагом он продвигался в глубь джунглей, куда скупо проникал лунный свет. Случайно Уппа схватил хоботом вместо побега сухую ветку. Раздался треск. Обезьяны, серыми комочками прикорнувшие в ветвях, всполошились. С тревожным любопытством свесились они на руках и хвосте, пытаясь разглядеть, что творится в чаще.

Обезьянье сборище обменивается короткими визгливыми криками, похожими на истеричный смех. Потом сразу, точно по команде, обезьяны умолкают. Множество зорких каштановых глаз ловят каждое движение Уппы. Снова заверещали колючие визги. Уппа раздосадован назойливым шумом. Ему кажется, что невидимые враги дразнят его.

Он ломится все дальше. Свежие лохматые ветви склоняются к нему со всех сторон, словно приветствуя владыку джунглей, вернувшегося в свою вотчину. Над его головой в окне лунного света чеканится гроздь наливных плодов. Они манят Уппу пряным ароматом. Он поднимает хобот и срывает плоды. Испуганный этим шумом из-под корней дерева выскакивает какой-то крохотный зверек. Его писк и шорох травы, по которой он скользнул мимо Уппы, нагоняют на слона страх. Он роняет гроздь плодов. Его бока вздрагивают. Хобот свернут в кольцо, уши крепко прижаты. Уппа бестолково мечется в тесном пространстве между стволами. Сломав несколько молодых деревьев, он пробивает себе дорогу в самую чащу джунглей, где сумрак густ, как шерсть черной овцы,

Обезьяны, очнувшись от страха, подымают неистовый визг и вой. Некоторые из них бомбардируют бегущее чудовище плодами и сухими сучьями. Уппа мчится во весь опор. Треск деревьев, гулкий топот его ног, гомон обезьян пробуждают вокруг всех лесных обитателей. Встречные шакалы врассыпную спасаются бегством. Дикая кошка в разгар ночной охоты прервала свои маневры и недвижно распласталась на ветке. Пантера, поджидающая у водопоя антилопу, злобно рычит, но уступает дорогу Уппе. Крики разбуженных попугаев зычно врываются в общую кутерьму.

Тысячи звуков, опьяняющие запахи разнообразных плодов и растений, дыханье зверей, притаившихся в темноте, – все это приводит слона в панический ужас. Уппа не в силах понять причину этой всеобщей тревоги, дружной ненависти к нему. Он пришел сюда, чтобы вступить в братский союз с лесными обитателями, они же встречают его как враги.

Бедняга не может догадаться, что вся беда лишь в нем одном. Странная весть мигом разнеслась по окрестностям:

– Сын движущихся гор пахнет человеком!..

В приступе отчаянья Уппа пробует затрубить, но из его пересохшего горла вместе с отравленным городскими миазмами дыханием вырываются лишь жалкие хрипы. Он ошалело мечется из стороны в сторону в надежде выбраться из враждебного стана.

Никакого просвета в душной крыше ветвей, ни намека на выход. С обеих сторон тропинки, проложенной его бегом, крутые черные стены ветвей. Уппа теперь похож на заблудившегося ребенка, которому мерещатся в темноте сказочные ужасы.

Внезапно в просвете между ветвями он замечает вдалеке, на краю неба, одну из тех звезд, которые люди зажигают по вечерам. Холод ужаса сменяется живой теплотой надежды.

Туда, к этой человеческой звезде! Уппа устремляется в сторону призывного огня. Через минуту он на опушке. Вот и дорога, которая привела его в джунгли. Луна смотрит на него теперь с явной насмешкой. Уппа без колебаний направляется к городу, где все так знакомо и безопасно.

Джунгли провожают его тысячеголосым воем, свистом, хохотом, воплями. Без оглядки галопом мчится он по дороге. Там, впереди – безопасность, уютный ночлег в загоне. Он не успел проглотить ни одного плода в джунглях, но от сильного потрясения перестал ощущать голод.

VI. Последняя выпивка.

На другое утро сторож парка, сдавая ночное дежурство, доложил:

– Уппа вернулся.

Это событие ни в ком не возбудило особого интереса. По существу обывателям не было никакого дела до судьбы Уппы.

Снова начались скитания от загона к центру города. Неудач и разочарований встречалось все больше, но Уппа терпеливо их переносил. Волшебная сладкая вода доставалась ему значительно реже. Алкоголь был обложен пошлиной. Никто не спешил опорожнить бутылки с джином ради фокусов слона-попрошайки. К тому же все эти штуки приелись и перестали смешить публику.

Но нет такого неудачника, которому не выпадало бы на долю счастливых моментов. Выдался и Уппе день удачи.

Уппа ломился все дальше…

В город, где ползли его голодные дни, заехал по дороге во Францию сержант колониальной пехоты. Он провел два года в глубине Африки и совершил немало охотничьих подвигов. Об этом свидетельствовали его трофеи – внушительный груз слоновьих клыков. В ожидании парохода сержант истреблял спиртные напитки, рассказывая завсегдатаям клуба о своих охотничьих приключениях. То-и-дело он требовал ликеру, шампанского, коньяку и джина для себя и для собутыльников, за которых платил. Батареи бутылок громоздились на столиках, черный слуга сбился с ног, исполняя приказания охотника.

Сержант был крепкий, мускулистый мужчина со скуластым усатым лицом древнего галла. Его кожа была выдублена солнцем, ветром и ливнями Африки, а жесткие прямые волосы казались сделанными из жести.

Но и этого крепыша сломил хмель. Губы стали ватными, а язык распух и еле шевелился. Хохот и героические эпопеи смолкли. Отяжелев от жары, сытной еды и обильных возлияний, он слегка задремал в качалке под навесом веранды. Дремали и его собутыльники, уронив голову на мрамор столиков. Над верандой распласталась знойная тишина. Слуги скользили нацыпочках, чтобы не потревожить отдыха белых. Слышалось лишь равномерное посапывание, зуденье зеленых мух, липнущих к сладким бокалам, да отдаленные прибои базарного гула…

Внезапно ухо охотника поймало хорошо знакомый ему грузный слоновий топот. Сержант приоткрыл глаза, и взгляд его уперся в тощего молодого слона, остановившегося у веранды. По привычке он стал шарить кругом, отыскивая ружье. Не найдя оружия и сообразив, что он не в джунглях, а в клубе, сержант закричал во всю мочь:

– Не позволю над собой издеваться!.. Из цирка что ли выпустили эту падаль, чтобы подразнить меня! Или это просто двое шутов напялили на себя слоновью шкуру? Счастье их, что под руками у меня нет ружья, а то поплатились бы, черти, за мерзкую шутку!..

Чернокожий бой поспешил объяснить сержанту, кто такой Уппа и каковы его привычки. Неожиданно пьяница пришел в хорошее настроение. Вероятно его тронуло, что у животного одни с ним вкусы.

– Ах ты дирижабль этакий! – воскликнул он, вскакивая на ноги. – Чорт возьми! Я еще никогда не видал пьяных слонов… Ну, иди, иди поближе, старина! Выпьем с тобой за твои джунгли.

Несмотря на то, что у охотника был грубый сиплый голос, Уппа приблизился к нему и робко с просительным хрюканьем поднял хобот. Глаза его блестели мольбой и надеждой.

Развеселившийся сержант потребовал ведро и наполнил его шампанским, ликерами, джином, подсластив эту смесь несколькими бутылками лимонада.

Уппа осушил ведро одним духом.

– Клянусь всеми вырванными у твоих братьев клыками, – завопил в восторге сержант, – никогда не буду больше вас стрелять! Если бы я только знал, какие выпивахи бывают среди слонов!.. Вот продам клыки, куплю сладкой водки, напою все джунгли – и слонов, и чернокожих. Пусть все знают Гаспара Грюо!..

В благодарность за угощение Уппа проделал все свои фокусы и медленно побрел прочь от клуба. Вслед ему гремел хриплый хохот африканского героя.

VII. Туша на рельсах.

Ночь, густая и ароматная, как старое вино, затопила город и предместья. От реки тянул свежий ветер, пальмы сухо, металлически шелестели; изредка всхлипывала пароходная сирена, покрывая гулы города.

Долго бродил Уппа, пошатываясь и спотыкаясь, по опустевшим рынкам и улицам. С пьяных глаз он никак не мог найти дорогу в загон. Миновав пристань, он забрел на товарную станцию, опрокинул несколько ящиков, разрушил какие-то перегородки и вышел на железнодорожную линию. Поездов до утра не предвиделось, и сторожа мирно храпели в своих будках. Линия была пуста. Редкие фонари скупо мерцали. Тускло отсвечивали стальные ленты рельс. Кое-где чернели одинокие силуэты товарных вагонов.

Уппа вяло брел вдоль полотна. Внезапно резкий порыв ветра ударил по насыпи. Низкие тяжелые тучи разразились тропическим ливнем.

Косые струи яростно хлестали слона. Рельсы, насыпь, фонари, вагоны – все пропало. Ткнувшись в телеграфный столб, Уппа рухнул на полотно. Сознание его потухало. Вытянув хобот, он лежал на боку под лавинами воды. Темная туша бугром поднималась над рельсами. Вода ручьями сбегала с головы и собиралась лужицей в глубокой впадине на боку. Уппа был похож на исполинскую черепаху, распластавшуюся на прибрежном песке.

Он спал глубоким сладким сном. Ему снилось, что он наелся доотвала. Брюхо его так набито, что он не в силах подняться с земли. Но к чему подниматься? Опять шататься по городу, выпрашивая у белых сладкую воду? Нет, ему больше не нужны люди. Он поглотил такое количество травы, плодов, сочных побегов, сладких корней, что теперь уже никогда не будет голоден. Теперь он нежится в теплом болоте. Рядом с ним его мать. Она хочет вымыть своего слоненка и щедро поливает его из хобота болотной водой. И не только мать с ним. Вот одна за другой от зеленой завесы джунглей отрываются исполинские фигуры – это слоны его племени. Они радостно приветствуют его. Стадо все растет, окружая Уппу живой стеной. Бессчетное множество хоботов ритмически опускаются и подымаются, поливая разгоряченные бока Уппы каскадами воды.

Тысячи ног, массивных как стволы двадцатилетних деревьев, топчутся в болоте. Слоны исполняют древний священный танец вокруг своего повелителя. Грозные трубные рокоты разносятся над джунглями.

Уппе хочется принять участие в пляске сородичей. Он пытается подняться на ноги, вытянуть хобот, зычно затрубить, как трубят все кругом, слиться с общим торжественным ритмом. Но ноги подламываются под ним, он слишком наелся, слишком отяжелел. Он стал таким грузным, что земля больше его не держит, и он погружается в нее все глубже и глубже. Жидкая золотистая грязь уже прикрывает ему бедра. Еще немного – и он захлебнется…

Но нет: стадо стоит на страже своего вождя. Слоны-братья не дадут ему погибнуть. Они волнуются, радостный клич сменяется криками страха. Они тянут Уппу за ноги, за хвост, за хобот, за уши.

Внезапно старый самец-исполин, споткнувшись, падает на него. Уппа задыхается под его тяжестью. Глаза застилает туман, и сердце сжимается предсмертной тоской. Он пытается спихнуть с себя давящую тушу, но она не поддается. И вдруг слон вонзает бивни в грудь Уппе, где-то совсем близко от сердца. Уппа хочет закричать, широко разевает пасть и… слышит запах винного перегара.

– На помощь! Спасите! – вопит Уппа.

Но что это? Стадо пришло в неистовство. Потрясая хоботом, слоны разбегаются во все стороны. Уппа с ужасом постигает смысл их гневного вопля:

– От него пахнет человеком! Он забыл заветы джунглей! Он стал рабом белых врагов! Его дыханье отравлено смертью!..

В то же мгновение трясина смыкается над головой Уппы. И это уже нестрашно. Уппа доверчиво погружается в ее мягкие глуби, словно в постель из трав, словно в тень листвы родных джунглей.

На мгновенье он ощущает свое тело. Оно странно неподвижно и стало воздушно легким, как те голубые дымки, которые он видел на заре над лесной рекой.

Еще миг – и он не ощущает уже ничего.

Все кончено…

* * *

На следующий день, часов в восемь утра пассажирский поезд, подходивший к городу, был задержан стрелочником. Поднялась тревога. Солдаты поездной охраны, схватив ружья, выскочили на полотно и застыли в изумлении перед громадным трупом слона, перегородившим путь.

– Ну и история! Дернуло же его притащиться из джунглей на полотно и здесь издохнуть! – дивились солдаты.

– Недурно бы попользоваться клыками, – заметил кто-то.

Вооружившись веревками, солдаты начали стаскивать тушу с путей в канаву.

На фоне жгуче синего неба над трупом лесного великана роилась стая птиц. Коршуны и марабу кричали радостно и жадно:

– Сколько тут мяса!.. Тут для всех нас хватит еды!..

Наконец туша была убрана. Поезд сопя и фыркая, двинулся дальше, и птицы приступили к погребальному пиршеству…

Полярные трагедии: Тайна двух норвежцев.
Очерки Ал. Смирнова.

I. Навстречу неведомому.

В эту ночь, с 11 на 12 сентября 1919 года, на «Мод» никто не смыкал глаз. Трещины во льду с каждым часом увеличивались, и капитан был убежден, что утром удастся покинуть бухту. Конец восьмимесячному ледяному плену!

С тех пор как судно покинуло берега Норвегии прошло уже больше года, а до цели еще так далеко, что нельзя было даже приблизительно сказать, когда она будет достигнута. Предстояло сделать еще несколько сот морских миль к востоку, и только тогда судно попадет в течение, которое вместе со льдами понесет его к Северному полюсу.

И вот, когда стало известно, что капитан посылает двух матросов, Тессема и Кнудсена, с донесением в Норвегию, между бухтой Мод[17]17
  Так Амундсен назвал бухту, в которой перезимовал.


[Закрыть], затерявшейся в скалистых извилинах угрюмого Таймыра, и фиордами Скандинавии, где не умолкает шум прибоя, протянулась незримая нить. В то время как одни вооружились карандашами и принялись за писание писем, другие занялись собаками и санями, нагружая их съестными припасами. Путь, который предстояло совершить Тессему и Кнудсену, был не близок, а главное, в первой своей части совершенно не исследован. Известно было только то, что до острова Диксона, от которого судно отделяла тысяча километров, они не встретят ни одной живой души, а потому им надо было рассчитывать только на самих себя.

Время шло. Отгорели сполохи северного сияния, и ночной мрак стал уступать место короткому дню. Темный полог неба бледнел, одна за другой гасли звезды, а там, где должно было появиться солнце, кто-то развешивал пурпуровый занавес. Когда над краем ледяного поля показалось солнце, сборы были закончены, и к этому времени трещины вокруг судна превратились в настоящие каналы. Можно было отправляться в путь: судну – на восток, людям с санями – на запад. Те и другие – навстречу неизвестному. Непродолжительный прощальный завтрак в каюте – и все спустились на лед, где нетерпеливо повизгивали запряженные в сани собаки.

– Ну, кажется, все в порядке, будем сниматься, – сказал Тессем, в последний раз осматривая запряжку и закидывая за плечи ружье. – Счастливого вам плавания.

– Поскорей добраться до полюса, – добавил Кнудсен.

– А вам поскорей увидеть Норвегию.

– Счастливый путь!

– Привет родине!

– До встречи в Осло!

Вожак упряжки натянул постромки, и сани тронулись. Двое людей стали удаляться по направлению к берегу. С палубы еще долго кричали пожелания, махали шапками, но вот путники превратились в точки, а затем и совсем исчезли. Матрос Якобсен оторвал взгляд от ледяного поля и задумчиво сказал:

– Вот и ушли, на двоих стало меньше… По правде сказать, я им немного завидую.

– К весне будут дома, – заметил его сосед.

– Это как сказать, – процедил сквозь зубы старый Лapc. – Путь не близкий, а чорт знает, что может случиться в этих местах.

– Заткнись, брюзга! – набросился на него Якобсен. – Ты вечно каркаешь, как старая ворона.

Ларс усмехнулся и не спеша набил свою трубку.

– Я вовсе не каркаю, – возразил он, – а хочу сказать только то, что когда тебе придется итти по таким местам как эти, не торопись заказывать к своему приходу кофе – может остыть…

Помолчал и добавил:

– Ты в полярном плавании впервые, а я в третий раз. Знаю, как путешествовать в этих проклятых снегах…

II. Боцман Бегичев.

Зима в том году была необычайно суровая даже для мест, помеченных семидесятой параллелью. Обитатели поселка Дудинки, затерявшегося в устьях Енисея, говорили, что таких бурь и морозов уже не было больше двадцати лет. Поселок был невелик – два десятка бревенчатых изб и несколько юрт, населенных частью русскими, частью якутами. Единственным занятием дудинцев являлась охота, а потому все они были отличными следопытами. Но даже среди этих бывалых людей был человек, которому принадлежало исключительное место. Это был боцман Никифор Алексеевич Бегичев.

– Такого охотника у нас еще не было, – говорили про него дудинцы. – Да что у нас! Таких людей, пожалуй, не много найдется и в других местах.

Слово «боцман» прилипло к Бегичеву не даром – эту должность он занимал в молодости на шкуне «Заря», совершив на ней полярное плавание под начальством барона Толя. Впоследствии, когда Толь пропал со своим судном во льдах, Бегичев ходил на его поиски. А после этого Север навсегда его покорил: вернувшись из экспедиции, он выбрал местом постоянного жительства поселок Дудинки. Отсюда он мог время от времени совершать походы за белыми медведями в ледяную пустыню, да и вокруг было немало таких мест, которые обозначаются на географических картах белыми пятнами. Короче говоря, Бегичев был не только охотник, но и самобытный путешественник-исследователь, каких немало на далеких окраинах нашего Союза.

Поэтому назвать поселок Дудинки постоянным местом жительства Бегичева можно только условно. Он задерживался там ровно столько времени, сколько надо было для реализации добычи и приготовления к новому походу. Погода и времена года его не останавливали. Зимой его можно было видеть с упряжкой собак на ледяных равнинах или кочующим на оленях по тундре, а летом – на борте баркаса в плавании по Енисейской губе и даже в самом море. Тундра, безграничные просторы льдов и воды – вот что было подлинным домом этого человека.

– Самым ужасным наказанием для меня было бы просидеть несколько месяцев на одном месте, – говорил Бегичев дудинцам, когда они удивлялись его непоседливости. – Я чувствую себя хорошо только тогда, когда надо мной нет потолка.

Свой край Бегичев знал так же хорошо, как свою могучую пятерню, а пятерня его действительно была богатырская. Как-то на охоте медведь подмял под себя одного из охотников. Стрелять в зверя было рискованно, так как можно было задеть человека. Недолго думая, Бегичев вскочил верхом на медведя, оттянул за уши его морду, потом взял одной рукой, одетой в рукавицу, за нижнюю челюсть, другой – за верхнюю и разорвал медвежью пасть. Товарищ был спасен, а медвежья шкура присоединена к охотничьим трофеям.

Впрочем, с этим медведем – вернее, с его шкурой – произошла еще одна история, которая укрепила за Бегичевым славу не только отважного охотника, но и человека, который не гнул спины перед сильными старого мира. Возвращаясь с промысла, охотники сели в низовьях Енисея на пароход, на котором случайно оказался енисейский губернатор. Прогуливаясь по палубе, губернатор обратил внимание на сверток звериных шкур, лежавший на палубе, и пожелал приобрести одну из них для своего кабинета. Узнав кому принадлежат шкуры, он велел позвать Бегичева.

– Сколько ты хочешь за медвежью шкуру? – спросил губернатор охотника.

– Я продаю ее за сто пятьдесят рублей, – отвечал Бегичев.

– А сколько ты возьмешь с меня?

– Я уже сказал: сто пятьдесят.

Губернатор, очевидно, ожидал, что охотник отдаст шкуру такой важной особе, как он, за полцены, а потому сказал с раздражением:

– Я даю тебе пятьдесят, да и то это высокая цена.

– Вместо того чтобы отдавать шкуру за пятьдесят рублей, я просто могу вам ее подарить.

Голубоглазый гигант говорил спокойно, чуть-чуть улыбаясь, но ирония в его словах была очевидна.

– Я не нуждаюсь в ваших подарках! – вскипел губернатор и повернулся к охотнику спиной.

– Господин губернатор вероятно не знает, как добывается шкура белого медведя, – сказал Бегичев, оборачиваясь к капитану парохода. – За эту шубку или надо брать ту цену, которую она стоит, или просто дарить ее хорошему другу, такому, например, как ты. – Хлопнул капитана по плечу и добавил громко: – Забирай ее, дружище!

Губернатор это слышал и, побагровев от злости, поспешил спрятаться в свою каюту.