Текст книги "Всемирный следопыт 1929 № 02"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Птица вытянула шею и внимательно во что-то всматривается…

Это повторялось несколько раз в течение дня. Полчаса, час или больше журавлиха спокойно сидела на яйцах и подолгу не смотрела в мою сторону. Но внезапно подозрения снова пробуждались в птице, даже без всякого повода с моей стороны. Тогда с глазами, «строгими, как у прусского полицейского», журавлиха направлялась к кочке, останавливалась, оглядывалась по сторонам, потом изчезала из поля моего зрения. Немного погодя она снова появлялась и шла обратно к гнезду.

Прошло довольно много времени. Вдруг мне показалось, что от долгого глядения через щель у меня задвоилось в глазах. Нет, это было действительно два журавля: самец следовал за самкою. Повидимому, все это время он находился тут же, но стоял позади моего холмика, где я не мог его видеть. Прогулки журавлихи к холмику и обратно, очевидно, совершались по молчаливому соглашению с самцом. И вот они вдвоем жеманно и важно разгуливали передо мной в ярком солнечном свете – а у меня не было камеры. Проклятье!..

Прогулявшись некоторое время, самец остановился, наполовину скрытый деревьями, а самка снова направилась к гнезду. Я получил, наконец, возможность привести себя в некоторый порядок, после чего принялся внимательно рассматривать этих удивительных птиц. Самец все время вел себя одинаково. Он не совался вперед, и я ни разу не видел, чтобы он садился на яйца или ими занимался.

Я все время говорю «самка» и «самец», однако, не могу привести в подтверждение этого никакого доказательства, хотя вполне уверен, что заботилась о гнезде именно самка. Птицы походили друг на друга, как две капли воды, только самец казался чуточку меньше самки. Признак, по которому я научился их различать в эти немногие дни, заключался в том, что самец держал шею более прямо и граница между черным и белым оперением на шее была у него несколько других очертаний. Однако краснобурое поле на их спине было совершенно одинаковое. Об этой особенности журавлиного оперения следует сказать несколько слов.

Почти каждый вид животных обладает той или иной особенностью, над которой ученые ломают себе голову. У журавля особенность эта заключается в бурой окраске спины. Давным-давно замечено, что летом у взрослых журавлей вся спина покрыта ржаво-бурыми перьями. Каким образом появляется эта окраска перьев? Один австрийский ученый уверял, что самка журавля вымазывает себе спину болотной грязью, чтобы не так бросаться в глаза врагам, когда она сидит на яйцах.

В те несколько дней, которые я провел у гнезда, я видел, как журавлиха натирала себе спину илом. Создаваемая ею таким образом красно-бурая окраска перьев походит на тот защитный цвет, в который окрашены птенцы в течение всего периода их роста. Возможно, что подобная окраска сидящей на яйцах журавлихи служит защитой гнезда от разных врагов.

Наблюдая за моими журавлями, я несколько раз убеждался, что они действительно боятся своих врагов. У самца, который по нескольку часов под ряд простаивал дозором поблизости от гнезда, был особый язык из глухих воркующих звуков различных тонов, при помощи которых он, повидимому, сообщал самке то, что считал нужным.

Но самка отвечала ему лишь изредка – до тех пор, пока оба птенца не вывелись. Тогда обе птицы «заговорили» весьма горячо.

Когда прилетал сарыч, – что случалось по нескольку раз в день, – оба журавля внимательно следили за ним глазами, а самец издавал предупреждающий самку звук.

Тоже самое происходило, когда в кустах появлялась ворона. Случалось также, что самец делал несколько шагов, чтобы посмотреть, не село ли это подозрительное существо где-нибудь в таком месте, где за ним нельзя хорошенько следить. Но если к гнезду приближалась какая-нибудь безобидная птица, ни журавль, ни журавлиха не обращали на нее обычно ни малейшего внимания.

Самец кукушки, подобно журавлям считавший этот болотистый лес своим владением, целый день перепархивал с дерева на дерево или сидел в кустах, кукуя без устали. Я на него смотрел как на своего союзника, так как, пока он сидел в кустах над моею засадой, журавли должны были считать мой холмик вне подозрений. Случалось, что он садился на березовую ветку прямо над журавлихой и куковал так, словно хотел ей спеть серенаду, но важная птица не удостаивала его даже и мимолетным взглядом…

* * *

Денька через два после этого неудачливого дня я снова сидел с двумя камерами в своей землянке; на этот раз я был лучше подготовлен к различным случайностям. Первый, кто подошел к журавлиному гнезду, после того как лодка отъехала и все успокоилось, был маленький кулик-перевозчик. Он жил под кустом можжевельника на ближайшем сухом бугре и охотился в кочках и лужах торфяного болота. Найдя что-то съедобное поблизости от гнезда, он стоял около самых яиц, когда журавлиха показалась между березами. По сравнению с куликом она была великаном, раз в сто сильнее его, однако он спокойно оставался около яиц. Только когда журавлиха приблизилась, кулик тихонько отошел, словно для того, чтобы уступить ей место. А журавлиха даже не подумала ударить его клювом, несмотря на то, что один из птенцов вот-вот должен был вылупиться. Не обращая на кулика никакого внимания, она спокойно начала возиться с яйцом. Потом она все так же заботливо и осторожно опустилась на свое сокровище, подогнув под себя длинные ноги, и долго неподвижно сидела на яйцах.

С нежной заботливостью журавлиха стала удалять кусочки скорлупы с пухового платья птенца…

Вдруг журавлиха почему-то заволновалась. В первую минуту я подумал, что она заметила что-нибудь подозрительное в моей засаде. Но, повидимому, это было не так. Она поспешно встала с гнезда и скрылась среди берез. Немного времени спустя она вернулась, повидимому, совершенно успокоенная. Что встревожило ее? Этого я так и не узнал.

Я часто замечал у самых умных птиц аналогичное явление: после того, как они часами ведут себя спокойно, случается, что внезапно их охватывает чувство тревоги, совершенно так же, как нас, людей. Тогда они сломя голову бросаются навстречу невидимой опасности, но вскоре успокаиваются и возвращаются обратно как ни в чем не бывало. Это явление я не могу объяснить иначе, как тем, что птицы подобно человеку иногда «нервничают».

В тот день вылупился из яйца первый журавленок. Поистине, я пришел как-раз во-время! Но зато мне и выпало огромное счастье – наблюдать все это событие, развертывавшееся при великолепном освещении перед моею камерой.

Уже утром я заметил, что клюв одного из птенцов выглядывает из грубой скорлупы. С какою заботливостью помогала мать пробиваться птенцу на белый свет! И раньше она по нескольку раз на день вставала, чтобы перевернуть яйца на другой бок. Это делают все птицы. Но теперь уже все внимание птицы было направлено на то, чтобы малютка правильно лежал в скорлупе, чтобы он не оказался в гнезде головкою вниз или чтобы его не поранило стебельком травы. В это утро она только и делала, что приподымалась, чтобы посмотреть, как далеко зашло дело. При этом она необычайно осторожно двигалась вокруг гнезда, чтобы не причинить своими ногами вреда маленькому «гражданину».

Журавленок уже так громко пищал, что я мог это слышать в моей землянке, в пятнадцати шагах от гнезда. Обойдя гнездо кругом, журавлиха несколько долгих минут стояла с опущенной головой, не сводя глаз с вылупливавшегося птенца, словно прислушивалась к его голоску и размышляла, как ей теперь поступать дальше. Время от времени она поворачивала яйцо, но всегда таким образом, чтобы головка птенца была наверху. Проделав это несколько раз, она с величайшей осторожностью принималась отламывать клювом кусочки скорлупы у края пробитого отверстия.

Около полудня, когда журавлиха поднялась, вероятно, в двадцатый раз, чтобы посмотреть, в каком состоянии яйцо, в нем оказалась большая перемена. Скорлупа распалась на две части, и между ними торчала половина птенчика. Тут мать совсем засуетилась. Она то и дело переступала с ноги на ногу. Из горла этой обычно столь молчаливой птицы вырывались странные полуподавленные звуки, выражавшие участие и любовь к этому удивительному детенышу, такому крохотному по сравнению с ней самой. С нежной заботливостью стала она удалять кусочки скорлупы с его мокрого пухового платья и оттаскивала их в сторону, чтобы они не причинили ему вреда. Это была чудесная картина! Маленький рыженький птенчик рядом с высокою грузною птицей!..

С тихим удовлетворенным воркованьем, которого не опишешь никакими словами, журавлиха снова опустилась на гнездо таким образом, чтобы птенчик очутился под ее грудными перьями и мог хорошенько высохнуть. Прошел час, другой, третий. Наконец под мягкими грудными перьями птицы что-то зашевелилось. Большие крылья осторожно приподнялись, и на солнечный свет выполз маленький любопытный карапузик, который желал взглянуть на мир и сам посушить свое платье. Сидя в своей землянке, я вложил в камеру последнюю пластинку, сознавая, что никогда в жизни больше не увижу такой картины…

Вечером, когда лодка осторожно причалила к берегу и журавлиха, по обыкновению, ускользнула прочь, я поспешил поскорее убраться, чтобы птенец не оставался без защиты после захода солнца. Лодка отчалила. В то время как мы поспешно удалялись, гребя изо всех сил, вдали, стоя на открытом берегу, пара журавлей звонко перекликалась в вечерней тишине. Еще долго после того, как умолк последний их крик, эхо отзывалось на него с дальней опушки леса…

На следующий день шел дождь, и я решил не беспокоить журавлей. А еще на следующий день я видел их в последний раз, – по крайней мере, здесь, на озере. В это утро, когда мы осторожно подплыли к островку, в первый и единственный раз мы видели, как журавлиха, низко пригнувшись, отбегала от гнезда. Однако неудивительно, что на этот раз она медлила у гнезда до последнего момента. Ведь тем временем и второй птенец вылупился, а первый птенчик сидел в гнезде совершенно прямо с таким видом, словно хотел спросить, что мы за птицы такие.

Я знал, что уже через несколько часов все семейство может исчезнуть в болотистой чаще, поэтому я поспешил спрятать камеру под земляным холмиком, в надежде, что удастся заснять, наконец, обоих журавлей вместе. Тщетная надежда! В распределении родительских обязанностей наступила существенная перемена. Птенцы вылупились и готовы были вступить в свет. Мать выполнила свой долг, и теперь руководящая роль перешла к отцу. Очевидно, у журавлей, как у многих более мелких голенастых птиц, самец берет на себя роль главного пестуна и защитника птенцов. С удивлением заметил я, что на этот раз он первым показался из-за берез, когда лодка ушла. Тотчас же после этого появилась и мать, но не она, а отец подошел к гнезду и стал подзывать птенцов; журавлиха оставалась в кустах и спокойно чистила себе перья.

Зато отец был вовсе не так спокоен. Не знаю, может быть, он все время подозревал о моем присутствии, или ему только сегодня стало ясно, что в заболоченном лесу не все в порядке, – во всяком случае он не решался открыто показываться у гнезда. Правда, журавль держался совсем близко от него, всего в нескольких метрах, но так ловко спрятался за стволами берез и кустарником, что я никак не мог поймать его в мою камеру. Если в конце концов мне все-таки удалось его заснять, то этим я всецело обязан счастливому случаю. Но об этом после.

На солнечный свет выполз маленький любопытный карапузик…

Немного погодя самец стал приманивать птенцов, и старший из них ответил на его зов. Он был голоден, а у самца в клюве был корм – личинка или лягушонок, я не мог разглядеть. Самка также подавала голос и манила. Наконец старший птенец твердым шагом переступил через край гнезда и исчез между березами. Вероятно, он уже побывал там раньше.

Прошло довольно много времени. Другой птенец был также голоден. Он топтался в гнезде и пищал, но не решался двинуться с места. Родители откликались и приманивали его. Это обычный способ журавлей вызывать птенцов из гнезда. Иначе птенцы попросту не получают корма.

Я уже совсем потерял надежду заснять самца и с грустью думал, что в скором времени вся семейка исчезнет за деревьями, а в гнезде останется одна скорлупа. Но тут неожиданно прилетела ворона и уселась на березу над самым гнездом. Она отрывисто каркнула, когда заметила что-то для нее интересное. Длинные шеи журавлей мгновенно показались из кустов. Самец издал резкий, хриплый, предупреждающий крик. Но ворона ничуть этим не смутилась. Она продолжала покаркивать и уселась на ветку пониже, в каких-нибудь двух метрах от птенца. В ее намерениях не могло быть никакого сомнения, и все поведение красноречиво говорило об ее наглости…

Журавль-отец не мог этого стерпеть. Он забыл о всякой осторожности и бешено кинулся на защиту своего детеныша. Он кричал от возбуждения, и перья на его затылке развевались во все стороны. Ворона убралась во-свояси со всеми проявлениями крайнего испуга. К сожалению, журавль повернулся ко мне спиной и держался в тени. Но когда он снова вспомнил об осторожности и с прежним достоинством стал удаляться с поля битвы, я поймал его в объектив как раз в тот момент, когда он взглянул в мою сторону через кусты. К этому моменту гнездо уже опустело Второй птенец воспользовался удобным моментом, чтобы вылезть из гнезда, и тем самым интересному зрелищу был положен конец.

Я поймал его в объектив как раз в тот момент, когда он взглянул в мою сторону через кусты…

Было бы так заманчиво выползти теперь и последовать за журавлями с камерой! Но мне не хотелось открыть птицам мой секрет и спугнуть их. Пусть все остается как есть…

Когда лодка вечером приехала за мной, солнце еще не совсем зашло. Большой птенец к этому времени уже исчез в болотных дебрях, где родители и припрятали его. Но маленький птенец еще сидел около гнезда и глубокомысленно поглядывал на новый для него мир, который был так необычайно велик. Он держался молодцом. Крепко стоял он на своих коротких ножках, хотя еще и суток не прошло, как он вылупился. Когда я хотел взять его в руки, он больно укусил мне палец маленьким острым клювом. Я разглядывал его с таким же чувством, с каким рассматриваешь редкостный цветок. Так вот каков он, птенец журавля!

…Через несколько месяцев он вырастет и улетит в Африку!..

Ах, ты маленький карапузик! Неужели через несколько месяцев ты будешь таким же большим, как твои родители, полетишь в Африку и увидишь все ее чудеса? Почему бы и мне не последовать за тобой и не поглядеть, как ты там живешь и как себя ведешь среди негров, крокодилов и птиц, таких огромных, что даже тебе никогда до них не дорасти?..

Как это было:
«Хозяин» Мустага. Рассказ Л. Потапова.
В плену у овчарки. Рассказ-быль Г. Месинева

В этом отделе «Всемирного Следопыта» редакция помещает короткие истории, посвященные необычайным встречам, приключениям, открытиям и интересным наблюдениям (по возможности оправданным или документами, или фотоснимками, или зарисовками). Не каждый может быть беллетристом, но многие бывалые люди могут вкратце описать пережитые ими исключительные случаи, относящиеся к программе нашего журнала. Особенно это относится к морякам, водникам, звероловам, охотникам, натуралистам, горнякам, геологам, этнографам, археологам, ж.-д. строителям, лицам, работающим в заповедниках, на различного рода промыслах и вообще ведущим жизнь под открытым небом. Редакция рассчитывает, что «короткие истории» отдела «Как это было» помогут вместе с тем выявить и новых авторов.

«Хозяин» Мустага.
Рассказ-быль Леонида Потапова

Уже второй день дул холодный ветер. Тайга казалась теперь совершенно вымершей. Звери попрятались в свои убежища, и даже проворная белка не решалась перебежать по деревьям, чтобы переменить гнездо, и беспокойно ворочалась от укусов блох, кишевших в моховых стенках ее жилища[14]14
  Белка имеет по нескольку гнезд, которые время от времени меняет из-за блох.


[Закрыть].

Мы сидели в шалаше, выстроенном из молодых пихточек, под толстой ветвистой пихтой, поросшей мхом. Посредине шалаша тлела большая колодина. Порывы ветра ежеминутно врывались к нам через плохо заставленный вход. Они раздували огонь, подхватывали золу и разносили по всему шалашу. От этого у нас слезились глаза. Нас было трое: Пастагаш-шорец[15]15
  Шорцы – немногочисленная тюркская народность, обитающая в горах Кузнецкого округа в Сибири.


[Закрыть] – старый охотник, я – этнограф и Актеш – белая собака Пастагаша. Не хватало только Чубая. Чубай – товарищ Пастагаша – уже много лет скитался с ним по тайге, гоняясь за зверем. Я убедил Пастагаша и Чубая взять меня с собой в тайгу поохотиться для того, чтобы лично наблюдать и описать охоту.

Третьего дня, накануне вьюги, Чубай встал на лыжи и отправился на высокую гору Мустаг, вблизи которой мы раскинули свой стан. Чубай ушел поискать следов оленя или «сохатого» (лося), водившихся в этих местах, и с той поры еще не возвращался. Меня его отсутствие очень беспокоило, так как, уходя, Чубай взял с собой лишь ружье, топор да несколько горстей «толкана» (ячменного толокна). На нем была легкая короткая куртка из грубого холста, без воротника, даже не подбитая мехом. В такой одежде он где-то ночевал уже две ночи. Вероятно, Чубай наткнулся на след оленя, погнался за зверем и был застигнут вьюгой. Пастагаша отсутствие товарища, повидимому, не очень беспокоило. На мой вопрос: «Как ты думаешь, Чубай вернется?» – он ответил:

– А куда денется! – и спокойно сплюнул в сторону.

– Как куда денется! – продолжал я. – У него еды нет, одежда плохая, еще замерзнет где-нибудь…

Пастагаш усмехнулся, набил табаком маленькую трубочку и сказал:

– Не бойся, не замерзнет. Если спички взял, не хуже нас с тобой ночует.

Буря, должно быть, начала уставать. Затишья между порывами ветра стали продолжительнее. Костер ярко разгорался. Мы с Пастагашем протягивали к нему озябшие руки, ложились набок, заголяли спину и подставляли ее теплу. Актеш так близко подвинулся к костру, что в нескольких местах спалил себе шерсть. Едва мы успели разогреть спину, как новый порыв ветра с особенной яростью ворвался в шалаш и швырнул на нас полные пригоршни снега и золы. Пастагаш не выдержал. Он быстро поднялся и, взяв топор, вылез наружу. Через минуту я увидел, как он наглухо заделывал вход. Обратно он возвратился, подкопавшись под одну из стенок.

– К вечеру хорошо будет, – пробормотал он, отряхиваясь от снега.

– Почему ты так думаешь?

– Мустаг видно стало. Показал свою голову старик, – ответил Пастагаш, усаживаясь у костра.

Под «головой» Мустага Пастагаш подразумевал вершину горы, которая все время была закутана в тучи. Пастагаш порылся в углу и достал пару белок, убитых несколько дней назад. Он положил их вблизи огня, чтобы отогреть.

– Обедать будешь? – обратился он ко мне, показывая рукой на белок. – Вот когда мы подолгу промышляем в тайге в морозы, едим шибко много. Ночью и то раза три-четыре встаем обедать. Белку есть надо. У ней мясо сладкое. Ты только больше ешь, так-то лучше будет!

Убедившись, что белки оттаяли, Пастагаш стал снимать с них шкурки. Сделав надрез ножом, он затем действовал зубами. Не прошло и двух минут, как белки были ободраны. В таком виде они весьма непривлекательны. Их длинный голый хвост и когтистые лапки напомнили мне крыс. Пастагаш приступил к потрошению. Вынув желудки (лакомый кусок), он положил их на горячие угли, а остальные внутренности, за исключением прямой кишки, бросил вместе с белками в котелок с талым снегом и повесил кипятить.

– Как ты думаешь, Пастагаш, откуда белка берется? – полюбопытствовал я.

– Как откуда? Из тучи падает, – ответил он, переворачивая колодину.

– Почему же тогда не каждый год белка бывает? – спросил я, заинтересованный его ответом.

Пастагаш снова закурил трубочку, выпустил изо рта целое облако дыма, сплюнул в сторону и сказал:

– Вот ты говоришь, белка не каждый год бывает. Это правильно. В иной год, как нынче, белки совсем мало. Только это не из-за тучи. Это если Мустаг выиграет, тогда белки много будет.

– Как же это Мустаг выиграет? – перебил я его. – Ведь Мустаг – гора!

Пастагаш усмехнулся:

– Мустаг хотя и гора, а такой же мужик, как и мы с тобой. Ты русский, тебе и кажется – гора, да и все. А по-нашему, у каждой горы свой хозяин есть. У которой – мужик, у которой – баба, а только хозяин везде есть. У Мустага хозяин – мужик, он на нем и живет. У Абакана – тоже мужик. Они друг к другу в гости ходят, в карты играют. Иной раз по нескольку месяцев играют. Вместо денег у них идет белка. Если Абакан проигрывает, он белку к Мустагу гонит, и у нас ее много бывает. Если наш Мустаг проиграет, к Абакану белку отошлет, а мы голодом сидим. Горы – они такие же люди, так же и вино пьют, понял?

– Понял, – ответил я. – Ну, а пьяными горы бывают? -

– Пьяными?.. – Пастагаш задумался. – Не знаю… Поди, не бывают, – сказал он, уменьшая огонь под котелком.

Я взглянул в котелок. Вода в нем кипела ключом, белки в ней ныряли и вертелись. Пастагаш достал испеченные желудки и один из них дал мне. Вкус его отзывал пихтовыми шишками, которые и составляют содержимое желудка. Желая продлить разговор, я обратился к охотнику:

– Послушай, Пастагаш, а кто-нибудь видел хозяина Мустага, какой он?

Пастагаш удивленно посмотрел на меня, словно я не знал самых простых вещей.

– Погоди, – сказал он, – после все расскажу, теперь обедать надо.

Ветер окончательно стих, и Пастагаш разобрал заделанный вход в шалаш. Небо голубело. Из шалаша открывался вид на Мустаг. Его высокая вершина была совершенно голая. Снизу ее окутала плотным кольцом темная тайга, сизоватая от замешавшегося осинника. Было тихо.

Мы разлили суп в деревянные чашки, насыпали туда толкана и принялись за еду. Как суп, так и мясо белки довольно вкусны. После обеда Пастагаш развел большой огонь. Стало совсем тепло. Мы заняли прежние места, и Пастагаш, попыхивая трубочкой, продолжал:

– Ты говоришь, кто хозяина Мустага видел? Никто его не видел. Его как ты увидишь? Вот когда он ночью к охотникам во сне придет, тогда его увидеть можно. Придет во сне – старик и старик. Если лошадь тебе подарит, утром пойдешь промышлять – оленя убьешь. А так его где увидишь? Он у нас самый главный начальник над горами. Ты думаешь, все звери чьи?

– Мустага, наверно, – догадался я ответить.

– Верно говоришь! Все звери его, Мустага. Он их бережет, зря людям не дает. Звери – его богатство.

Актеш вдруг залаял и выбежал из шалаша. Мы последовали за ним. Между деревьями быстро двигалась человеческая фигура. Это был Чубай.

Войдя в шалаш, он сбросил с плеч свою ношу. Пастагаш захлопотал с обедом. Погода становилась яснее, но морознее. Вечерело.

Плотно закусив, Чубай разлегся у огня и стал рассказывать нам о своем приключении. Взобравшись на склоны Мустага, он вскоре напал на след оленя и погнался за зверем. След был свежий. Вечером Чубай загнал утомленного оленя в сугроб, где и убил его. Наскоро освежевав оленя, Чубай в темноте растопил в теплой шкуре снег и утолил жажду. Потом разложил огонь и лег спать.

Ночью его разбудил шум поднявшейся вьюги. Он вынужден был подвинуть огонь ближе к дереву, чтобы защитить его от ветра, и окопаться стеной из снега. Костер еле тлел и плохо защищал от холода. В этом логовище Чубай и ночевал две ночи в своей легкой куртке, питаясь олениной. К счастью, вьюга утихла довольно скоро, и он возвратился к нам невредимый, принеся с собою часть убитого оленя.