Текст книги "Всемирный следопыт 1929 № 02"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

II. В Приангарской тайге.

Тайга не знает полян, и лишь с перевалов открываются ее фиолетовые дали. Отсюда лесной простор, то взбегающий на округлые угоры, то опускающийся в глубокие пади, похож на море с застывшими волнами. Под Тайшетом эти волны были золотисто-пурпурного цвета, – там преобладала северная березка, еще не уронившая своих листьев. Но чем дальше на север, тем реже береза, меньше золота, больше темной зелени, подернутой серыми плешами. Зелень – это сосна, ель, пихта, изредка кедрач. Серые плеши – лиственница, теряющая на зиму свой убор.

Деревья в Приангарье достигают колоссальных размеров. Словно готические колонны, тянутся вверх красавицы-сосны, буйно переплетаются ветвями ель и пихта. Современем эти леса на многие десятки лет обеспечат мировой рынок первосортным строительным материалом, а пока это край почти первобытной дикости. Хаотический бурелом делает тайгу недоступной для непривычного человека, и нужна большая сноровка – сноровка таежника-чалдона, – чтобы гоняться за зверем или птицей по этим дебрям.

А зверем и птицей здешняя тайга еще богата, – не нужно даже сходить с дороги, чтобы иметь дичь на ужин. Рябчики и полевики снимаются чуть не из-под ног наших лошадей. Птица выходит на дорогу подбирать упавшие с проезжающих подвод зерна овса. Заслышав характерное фырканье, первым срывается с коробка наш комсомолец Д. Ф. Попель или, попросту, Митя. Он у нас самый рьяный охотник.

Обычно лесная чаща так прячет своих пернатых обитателей, что в ветвях их нескоро разыщешь. Но вот серенький глупыш садится на дерево совсем на виду, – его можно снять, не вставая с повозки. Однако у Мити свой метод охоты. Держа наготове мелкокалиберную винтовочку, он ищет глазами местечко, где бы можно было прилечь, так как предпочитает стрельбу лежа. Ложится на одно место – не видно цели, переходит на другое – неудобно лежать. Наконец пристраивается.

После этого можно было бы ждать выстрела, однако, еще не все приготовления закончены: нужно освободить винтовку от носового платка, которым Митя обвязывает затвор, чтобы не потерять диоптр[6]6
  Диоптр – приспособление для более точной наводки в цель.


[Закрыть], затем вынуть из ствола тряпку, предохраняющую его от сырости. Только тогда ствол винтовки направляется в сторону рябчика.

Кругом – ни звука. Лошади, довольные неожиданной остановкой, стоят не шевелясь. Госторговец Вологжин, обладающий счастливой способностью засыпать при всяких обстоятельствах и во всяком положении, уже клюет носом, а Митя все еще целится. Может быть, потому, что дичь здесь не пуганая, а может быть, просто приготовления охотника заинтересовали рябчика, но он также терпеливо дожидается выстрела. Наконец раздается треск, похожий на треск сломанного сучка, – это выстрел Митиной винтовки. Рябчик с любопытством вытягивает шею, стараясь рассмотреть, что происходит внизу, а охотник ждет, когда дичь упадет с дерева. Убедившись, однако, что рябчик не намерен этого делать, Митя вкладывает в ствол новый патрон.

Так повторяется до трех раз, а птица все еще не падает. Митя поднимается с земли и говорит:

– Очевидно, мушка сдвинулась. Надо пристрелять…

Вы думаете, что, говоря о пристрелке, Митя имеет в виду сделать ее потом, на остановке? – Ничуть не бывало! Несмотря на наши протесты, он приступает к ней немедленно. Ведь рябчик еще продолжает сидеть, и для него, Мити, было бы позором не свалить его в конце концов с дерева. В ближайшую колоду летит несколько пуль, и Митя идет смотреть пробоины.

– Так и есть, надо целиться чуть вправо, – торжествующе объявляет он.

Возвращается на прежнее место и снова наводит винтовку на рябчика. Но тот, вероятно, уже удовлетворил свое любопытство, ждать повторения кажется ему скучным: показав охотнику хвост, он снимается с дерева и благополучно улетает…

Такой способ охоты, может быть, и хорош, но он отнимает слишком много времени. Мы категорически заявляем молодому охотнику, что он может стрелять в пути по рябчикам не больше одного раза и, разумеется, без пристрелки. Ее он может с полным успехом делать на остановках. Мы и без того двигаемся черепашьим шагом.

К бесконечным тянугосам присоединился «колодник», в борьбе с которым проходят часы. Через каждую сотню шагов приходится вылезать из коробков, чтобы перетащить повозки через огромные стволы поваленных бурями деревьев. Объехать их нельзя – по сторонам тайга стоит непролазной чащой. Однако самое худшее, с чем нам приходится иметь дело, – это переправы через мосты.

Дорога, по которой мы плетемся, носит громкое название «тракта». Проложен этот тракт переселенческим управлением в 1913 году с целью колонизации долины Ангары, но с тех пор он ни разу не ремонтировался и почти зарос, превратившись в узкую лесную просеку. Многочисленные мосты также пришли в полную негодность. Представляя из себя груду полусгнивших свай и бревен и не имея подъездных гатей, которые размыло и снесло вешними водами, мосты местами возвышаются над горизонтом на несколько метров и похожи на доисторические свайные постройки. На такую постройку надо подняться с повозкой, чтобы переправиться через топь.

Один путешественник-француз, каким-то образом попавший в здешние места, так отметил в своем дневнике эти мосты:

«По пути нам часто попадались какие-то странные сооружения из леса, которые нам приходилось объезжать стороной. Эти сооружения русские называют „ле мост“…»

Француз ехал зимой, а потому мог «ле мосты» объезжать. Для нас же эти замечательные сооружения являются единственным средством переправы через таежные реки и топи. Берем их приступом. Выпрягаем лошадей и на руках втаскиваем повозки на перекосившийся настил, ежеминутно рискуя полететь вниз, в липкие объятия таежного зыбуна.

Попав в этот зыбун, человек, может быть, и выберется, но для лошадей – это верная смерть.

Мы должны благодарить судьбу за то, что нет дождей, которые сделали бы переправу в некоторых местах невозможной. Погода благоприятствует нашему путешествию. Дни стоят неизменно ясные, словно осеннее солнышко решило как следует приласкать тайгу перед зимней стужей. Предвестники зимы, ночные заморозки, уже покрывают корочкой льда лесные болота, но мы успеем добраться до Ангары до начала «шуги»[7]7
  Шуга – движение льда перед замерзанием реки.


[Закрыть], которая затруднила бы дальнейший путь. А вот и первые вести с этой реки…

Встречаем подводу с тремя седоками – это первая встреча с людьми за последние двое суток пути. В числе встретившихся людей – рабочий из экспедиции Кулика, некто А. Кулаков, возвращающийся с Ангары домой после работы у кино-оператора Струкова. Забрасываем Кулакова вопросами об ученом, но ему нечего сообщить, кроме того, что нам уже известно. Кулаков ушел от Кулика, заболев цынгой, одновременно с Сытиным, и что случилось затем с ученым, он не знает. На Ангаре, по его словам, про Кулика болтают много вздора. По одним рассказам – его уже давно нет в живых, по другим – его недавно видели в Кежме. Есть и такой вариант: Кулик нашел в тайге много золота; захватив его полный мешок, он уплыл на лодке по Подкаменной Тунгуске неизвестно куда…

Тайга верна себе: вокруг имени ученого она уже сплетает легенды. После разговора с Кулаковым мне становится ясно, что ничего достоверного о Кулике мы не узнаем до тех пор, пока не разыщем его сами.

III. В лодке по Ангаре.

В Дворце – маленькой деревушке, прилепившейся на обрывистом берегу Ангары и неизвестно почему присвоившей себе это громкое название – перегружаемся в лодку. Ангарские лодки так вместительны, что одной вполне достаточно, чтобы поднять нас со всем багажом, включая тяжеловесный ящик с оружием. Остается даже место для лежания, что очень кстати: не прерывая движения, мы в то же время можем выспаться. За весь путь от Тайшета спать приходилось только урывками.

Вечереет. На западе, цепляясь последними лучами за щетинистые хребты, в багровом пламени умирает солнце. Предвечерняя гладь воды развертывается между сопками полированным стеклом, в котором отражаются скалистые берега. Вверху плывет косяк диких гусей. Призывный крик с реки приглашает пернатых путешественников сделать остановку, но они продолжают свой путь на юг.

За бортами лодки журчит вода. Две девушки-подростка, легко и привычно ступая по камням, тянут бечеву. Идем на лямках. Ангара тороплива в своем стремлении обняться с многоводным Енисеем, – веслами против течения ее не осилить. Сто сорок километров, которые надо пройти до Кежмы, потребуют не менее трех суток непрерывного движения, в то время, как на обратный путь уходит меньше суток. Сухопутных дорог по берегам реки нет. Там залегли хребты – дикие, непролазные.

На горизонте показывается лодка. Это сверху идет последняя перед ледоставом почта. Ангара, будучи естественной дорогой края, в то же время служит и почтовым трактом, по которому раз в две недели в эту глушь приходят вести из культурного мира. Весной и осенью, когда вскрывается и замерзает река, эта связь надолго прерывается.

Встречная лодка держит курс по фарватеру, но, поравнявшись, мы вступаем с ней в разговор через реку. Несмотря на большое расстояние (Ангара в этих местах имеет ширину до двух километров), слышим друг друга прекрасно.

Задаем вопрос: прилетал ли в Кежму самолет? Это принимают за шутку. Самолет в Кежме! Что ему делать в этом медвежьем углу? Большинство населения не имеет понятия даже о железной дороге.

Объясняем, в чем дело, и ответ получаем отрицательный. Самолет в Кежму не прилетал, и там о нем ничего не знают. Вести по реке распространяются быстро, и если бы он пролетал где-нибудь в этих местах, о таком выдающемся событии, несомненно, было бы известно.

Представляя из себя груду полусгнивших свай и бревен, мосты были похожи на доисторические свайные постройки…

Что помешало Сытину долететь до Кежмы? Он вылетел из Иркутска на «Моссовете» одновременно с нашим выступлением из Тайшета… Но каковы бы ни были причины неудачи полета, мы не должны останавливаться в Кежме. Нам необходимо продолжать путь и позаботиться о проводнике. В моем блокноте записан адрес одного из рабочих метеоритной экспедиции – К. Сизых, который должен знать дорогу к избушке Кулика. Сизых – житель деревни Алешкиной, расположенной на одном из островов Ангары. Решаем его разыскать.

Дали гаснут, невидимая рука стирает вокруг все очертания. Ночь наступает свежая. В темноте загораются огоньки деревушки Ковы. В ней берем под лямки лошадь и сажаем в лодку девушек – им надо выспаться, чтобы потом снова взяться за бечеву… Скалистые берега не позволяют на всем расстоянии тянуть лодку лошадью.

На следующий день, рано утром, проходя мимо одного из островов, видим около его берегов множество лодок. Это алешкинцы вышли на рыбную ловлю, и возможно, что Сизых находится среди них. Лямщицы, давно уже сменившие коня, садятся в лодку, и мы поворачиваем к острову. Не доходя до берега, кричим собравшимся у лодок рыбакам: нет ли среди них нужного нам человека? Удача – он здесь! Через несколько минут мы сидим у костра и хлебаем горячую уху из стерляди, а Сизых делает своей жене последние распоряжения на время долгой отлучки. Бросая ловлю рыбы, он идет с нами в тайгу.

Ангара богата всякой рыбой, и рыболовство на ряду с охотой является главным занятием ангарцев. Ловят сетями и самоловами, а так как в это время рыба скопляется в определенных местах, по-здешнему «ямах», лов производится организованным порядком, – всем селом, чтобы у всех были одинаковые шансы на удачу. Покидая остров, мы наблюдаем своеобразную картину коллективного промысла.

Первой отходит от острова лодка с красным флажком на носу – на ней распорядитель ловли. За этой лодкой, напоминая эскадру на парадном смотру, стройными рядами двигаются остальные. Отойдя на середину реки, распорядитель поднимает флаг, и по этому сигналу лодки бросаются врассыпную. Выбор места предоставляется усмотрению самих рыбаков, а потому каждый спешит занять место там, где, по его мнению, можно рассчитывать на хорошую добычу. Через некоторое время движение лодок прекращается, – рыбаки занимают свои места. Не сводя глаз с лодки распорядителя, они ждут нового сигнала. Снова взвивается красный флаг, и снова движение, но на этот раз уже более спокойное. Скользя наперерез реке, лодки расставляют самоловы.

Солнце греет почти по-летнему, но мы нахлобучиваем на глаза шапки и поднимаем воротники, чтобы спрятать лица от жалящих укусов. Это – мошка, остатки таежного гнуса. Оводы и комары исчезли уже давно, а это маленькое насекомое живет до первых морозов. Впору одевать на лица сетки, но их нет в нашем багаже.

– Сейчас мошкара особенно злая, – говорит наш лоцман, – Последние деньки доживает, змея!..

Берега сближаются. Угрюмые хребты, словно желая преградить путь буйной реке, сдавливают ее отвесными скалами. Темносерые глыбы гранита угрожающе нависают сверху. Сердито бурля и пенясь, река огрызается каменными клыками и не хочет пускать дальше нашу лодку. Начинается шивера. Течение так быстро, что лямщицам не вытянуть лодки. Беремся за шесты.

Мы прошли уже немало шиверы, но эта, как говорит лоцман, самая гиблая. На протяжении нескольких километров река от берега до берега усеяна камнями, точно горохом, – шивера так и называется Гороховой. Многочисленная шивера и пороги, рассеянные по всему течению Ангары, делают ее непригодной для судоходства. Будь она доступна для судов, это изменило бы физиономию края.

Преодолев каменный «горох», некоторое время идем в спокойной воде. Но вот нашего слуха касается глухой гул, доносящийся спереди. Это Аплинский порог предупреждает о своей близости. При подходе снизу он не так опасен – только отбросит сердито; но, приближаясь к нему сверху, не следует пренебрегать его предостережением: подхватит и швырнет лодку в кипящую бездну с такой быстротой, что не будет времени даже испугаться. Так именно погиб в нем когда-то ссыльный поляк Аплинский, по имени которого порог и получил свое название.

Через порог переправляемся «вручную», то-есть разгружаем лодку и перетаскиваем вещи на себе, карабкаясь по скользким камням. Лодку вытягиваем на двух бечевах. Это занимает порядочно времени, и наш молодой охотник пользуется случаем пристрелять свою винтовку. Перед этим он безуспешно старался свалить черныша: вероятно, опять что-то приключилось с мушкой…

IV. На пороге пустыни.

Ангара с давних пор служила дорогой для беглых с царской каторги, которые, спускаясь вниз по реке, оседали на ее берегах. Бродяга Брюхан облюбовал устье реки Кежмы и поставил тут шалаш. Потом к нему присоединился беглый Ворон. Так образовался поселок Кежма. Брюхан и Ворон – родоначальники теперешних кежмарей. Поэтому у них только две фамилии: Брюхановы и Вороновы.

В настоящее время Кежма – самый большой поселок на Ангаре; это культурный и торговый центр Приангарья. Тут база Госторга по заготовке пушнины, кооператив, школа. В 1923 году кежмари ухитрились своими силами построить электрическую станцию, а теперь мечтают о радио. Занимая выгодное географическое положение, Кежма имеет все данные для дальнейшего развития.

Еще на берегу, не успев выгрузиться, узнаем, что накануне в Кежму прибыл сверху какой-то нездешний человек, который, повидимому, дожидается нас. Это, оказывается, Сытин. С самолетом, как поется в старой песне, вышло «гладко на бумаге, да забыли про овраги». На пути полета не оказалось баз с горючим, и, пролетев немного дальше селения Братского, он должен был вернуться. Сытину пришлось добираться до Кежмы в лодке.

На нашем пути Кежма – последний пункт, где мы можем доснарядиться и пополнить дорожные припасы. Как ни глухо и безлюдно Приангарье, нo дальше нас ждет настоящая пустыня. Надо подумать о многом и вспомнить каждую мелочь, прежде чем углубиться в лесные дебри. Перед отъездом сюда у нас почти не было времени, чтобы как следует собраться.

Два дня, проведенные нами в Кежме, навсегда останутся в моей памяти в образе бесконечного количества мешков, кулей, свертков и ящиков, заключавших в себе все необходимое для семи человек и десяти лошадей на месячный срок – так определялось время нашего пребывания в тайге. В состав экспедиции входят также четыре собаки, но они в расчет не принимаются. Кормом для них будут служить белки, которых мы будем стрелять по дороге. Сибирская лайка неприхотлива и довольствуется немногим.

В сборах сами собой распределяются роли в зависимости от склонностей каждого. Сытин и Суслов берут на себя административную часть, Вологжин – обязанности заведующего хозяйством, мне выпадает роль Госплана, а нашему комсомольцу – заботы об оружии экспедиции, то-есть его чистка. Кроме пристрастия к пристрелке, Митя обладает еще одним качеством, весьма ценным в охотнике, – он любит заниматься чисткой ружей. На остановках он часами наводит блеск на свою винтовочку, и мы так привыкли к этому занятию, что, если видим Митю без шомпола и протирки в руках, – невольно задаем вопрос:

– Что случилось, Митя? Почему ты не чистишь ружья?..

Он вполне доволен своей ролью. Чистит и протирает ружья с таким увлечением, что ежеминутно теряет протирку и шомпол. Кроме чистки, Мите поручено отобрать из имеющегося у нас запаса оружия две винтовки для вооружения рабочих, а остальные сдать на хранение местным властям.

Вопрос о бандитах получает некоторое разъяснение. Оказывается, эта сенсация имеет полугодовую давность. Еще летом, когда Сытин находился с Куликом, он слышал от одного поселенца на Подкаменной Тунгуске рассказ о каких-то субъектах, которые будто бы заходили к этому поселенцу на зимовье и расспрашивали, как пройти в район, где работала метеоритная экспедиция. Пробыть несколько месяцев в тайге без больших запасов продовольствия – вещь немыслимая: время от времени необходимо выходить за продуктами в жилые места. Между тем этих субъектов больше никто не видел, и мы приходим к заключению, что в тайге нам едва ли придется иметь дело с кем-либо, кроме зверья. Если эти подозрительные субъекты действительно были бандитами, то их давно уже нет в этих краях. Поэтому тащить с собой большой запас оружия не имеет смысла.

Течение так быстро, что лямщицам не вытянуть лодки; беремся за шесты…

О Кулике здесь рассказывают то же, что мы слышали от Кулакова, но в Кежме Кулика никто не видел. По словам кежмарей, Кулик, расставшись с Сытиным на фактории Ановар, нанял там одного рабочего и с ним отправился к месту падения метеорита. По дороге рабочий умер, и, похоронив его в тайге, ученый один вернулся в свою избушку. Его будто бы видели там тунгусы, но так ли это – приходится сильно сомневаться. Легенды вокруг «Тунгусского дива» слагаются быстрее, чем это можно было бы предполагать…

Вечером накануне выступления один из нанятых нами рабочих, оставшись со мной наедине, вдруг задает мне вопрос:

– Вы в самом деле едете расследовать это дело?

– Какое дело? – удивляюсь я.

– Убийство Кулика.

– Убийство Кулика? – Я замер изумления. – Но кто же его убил?..

Ответ был не менее поразителен:

– Сытин, который был с ним в тайге… Так у нас болтает народ. Будто бы они не поладили при дележке золота. Вас считают за следователей…

И рабочий рассказывает мне историю, которая могла бы послужить темой для целого приключенческого романа. Тот факт, что Сытин находится среди нас, не меняет дела. Убив ученого, Сытин не мог унести с собой всего золота, которое они нашли (кто же поверит, что они искали какой-то не имеющий цены камень, упавший с неба?). Теперь Сытин вернулся за остатками золота, но в Кежме мы его накрыли. Наш проводник Сизых, которого мы так быстро забрали с рыбалки, не дав ему опомниться, также причастен к этому делу. Не даром у парня после возвращения из тайги появилось много денег…

Так искажается истина в далекой северной тайге.

В эту ночь спать почти не пришлось. Сытин, не подозревая в каком тяжком преступлении обвиняют его кежмари, возился с пленками для своего киноаппарата, комсомолец доканчивал чистку винтовок, мы с Волошиным упаковывали вьюки. А когда в окна забрезжило серенькое утро, донесшийся с улицы топот копыт возвестил, что пора собираться в путь.

V. По таежной тропе.

За колючим угором в последний раз мелькает лента Ангары. Тайга надвигается сразу, и вокруг уже нет ничего, кроме сплошной стены первобытного леса. После суетни сборов кажется странной лесная тишина. Кругом ни движения, ни звука. Процеженный сквозь чащу дневной свет скупо освещает узкую тропу. Местами, где особенно густо переплетается бурелом, тропу легко потерять. Только опытный глаз может нащупать ее едва приметные следы.

Север уже чувствуется – тайга тут не та, которую мы видели по ту сторону Ангары. Принизились придавленные вылинявшим небом деревья, исчезла веселая березка, пушистее стал ковер седых мхов, затканных ягодами голубики. Подножье вывороченных бурями деревьев похоже на огромный блин. Корни расположены под прямым углом к стволу: слой почвы тонок – под ним вечная мерзлота.

Деревья стоят в земле непрочно, поэтому так густ бурелом. Если бы наши лошади умели говорить, они высказали бы свое недовольство дорогой. Но так как они не обладают даром речи, каждая из них выражает это недовольство в зависимости от своего характера.

Мой мерин, получивший за свою неуклюжесть кличку «Гардероб», всем своим видом показывает полное нежелание шагать через колодины, делая это только под энергичным воздействием основательной хворостины. Рыжей кобыле Игреньке, на которой едет Суслов, за каждой корягой чудится медведь и, ежеминутно бросаясь в сторону, она норовит повернуть назад. А Митин Буланый, преодолев несколько колодин, решил, что этого с него вполне достаточно. Перед следующим препятствием он останавливается как вкопанный.

Комсомолец вооружается длиннейшим концом веревки и пытается ободрить упрямца, но эффект получается самый неожиданный: Буланый берет барьер с такой стремительностью, что всадник планирует вниз, даже не успев выбрать места для посадки.

На это, разумеется, не следует досадовать: плох тот кавалерист, который никогда не падает с лошади. Виноваты также вьюки, которыми загружен конь. Митя поднимается с земли, ловит Буланого и снова водворяется на его спине. Для бодрости затягивает комсомольскую песню.

По-разному ведут себя и наши собаки. В то время как три из них усердно рыщут по чаще в поисках белок и глухарей, четвертый пес, Серко, предпочитает смотреть на хвост Митиной лошади, вероятно, считая это занятие самым интересным. Он присоединяется к остальным собакам лишь в том случае, когда они найдут дичь и притом с определенным намерением подхватить эту дичь на лету, когда она будет падать под выстрелом охотника. Почувствовав в зубах добычу, пес немедленно отправляет ее дальше, в желудок.

Такое поведение собаки вызывает вполне понятное негодование всех нас, за исключением Мити. Он старается оправдать Серка, говоря, что тот голоден. Пес действительно не очень жирен, поэтому мы прощаем ему двух рябчиков и белку, которых он уже успел сожрать. Но когда Серко тащит из рук Вологжина убитого им глухаря, наше терпение лопается.

– Пристрелить его, и делу конец! – предлагает кто-то. – Иначе всю дорогу будем сидеть без дичи.

– Я покупаю Серка! – заявляет вдруг Митя. – Вношу деньги, которые были за него уплачены…

Против такого предложения никто не возражает. Митя сажает на привязь прожорливого пса и с этого момента становится его единоличным и полновластным хозяином.

Митя вообще большой оптимист. Спасая Серка от пули, он надеется, что впоследствии, утолив свой безмерный голод, он станет приличной охотничьей собакой. Оправдаются ли эти надежды – покажет будущее, но его конь Буланый не обнаруживает желания исправиться. После скачка через колодину, имевшего последствием полет Мить с седла, Буланому взбрело на ум, что так он должен поступать и в дальнейшем. Поэтому Мите приходится делать вынужденные посадки на землю чуть ли не на каждом километре. Но это не понижает бодрости его духа.

– Обойдется! – хохочет он, который раз взбираясь на вьюки. – Мы с конем еще не привыкли друг к другу…

Настроение комсомольца, однако, круто меняется после того, как Буланый пытается повторить свой номер во время переправы через реку с явным намерением заставить седока принять холодную ванну. Удержаться в седле ему удалось, но, выбравшись на берег, он категорически заявил:

– Как вам угодно, дорогие товарищи, но дальше на этом проклятом коне я не поеду!..

Вечером, когда мы остановились на ночлег, Митя не занимался ни пристрелкой, ни чисткой оружия, хотя по обыкновению и держал в руках шомпол. На шомполе, сидя у костра, он сушил свою намокшую шапку, упавшую с его головы в воду по вине Буланого…