Текст книги "Сезон охоты на единорогов (СИ)"
Автор книги: Ворон Ольга
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
Глава 5. Точка, точка, запятая
Жизнь давно приучила обходиться малым и благодарить за редкие минуты тишины и уюта. Поэтому пожить в настоящем доме уже само по себе было праздником, а уж предоставленная Просо возможность найти себе в нём место по душе казалась щедрым даром. В доме легко угадывалось хозяйское место Просо – то, из которого справный боец может успешно огрызаться, отстаивая свою территорию. Мне, при этом раскладе, нужно найти себе положение попроще. И, оглядевшись, я решил не напрягать пару своим присутствием и, выйдя, бросил вещи в сенях. Не то, чтобы там было уютно и удобно, но вход в жилое помещение я бы перекрыл любому.
Разложиться не успел, как подбежал Чуда и, схватив за руку, поволок в комнату. Затащил в свой огороженный уголок дома, за импровизированную ширму из провешенной верёвки со шторами почти до пола. Там оказалось не так уж много мебели: кровать, старый стол, стул да вешалки на вбитых в стену гвоздях-десяточках.
Чуда забрался на стул с ногами и резво раскинул передо мной на столешнице стопку рисунков:
– Смотри! Это Танистагория!
И тут же начал рыться в бумажках, самозабвенно что-то разыскивая. Я аккуратно взял со стола один из рисунков.
Карта. Зелёные леса, салатовые поля, коричневые болота, синие реки и голубые горы. Всё перемешено и взбито, словно гоголь-моголь. Так, как в реальном мире просто не бывает. И вершиной всего этого – схематичные домики крепостей. Печатными буквами вкривь и вкось – названия. Хорошо хоть, что без ошибок. А так – смотрится как работа детсадовца. Глянул на копающегося Юрку. Эх, а ведь ему то ли восемь, то ли девять! Если бы я так писал в его возрасте, то моя спина горела бы огнём от постоянной порки! Что ж – светломудрые Крёсты не могли обучить мальчика грамоте? Неужели рассказ Просо настоль правдив, и мальчонку действительно готовили на одно задание?
Взял сразу охапку листов, бегло осматривая каждый. Там и люди, и звери, и сущности пограничных земель-Пределов, а иногда – просто какие-то зарисованные наспех места. И всё такое детское, такое корявое, что даже корябает по сердцу расхлябанность, недостойная веда. Да я – обычный тарх – в его возрасте рисовал лучше! Хоть и прутиком на мокром песке… А тут – ни одной прямой линии. Деревья – как морковки, звери все как один, а люди как огуречки-человечки с тонкими ручками-паутинками. Неужели так могут рисовать те, кому Миром доверено вершить судьбы миров? Соединять и рвать нити рока, вводить в реальность миражи и словом или образом изменять ход времени? Не понимаю…
– А! Вот он!
Чуда вскинулся, разбрасывая листы в разные стороны и выуживая из-под калейдоскопа рисунков один. И обернувшись, сунул мне под нос свою картинку.
– Смотри! – торжественно велел он.
Картинка как картинка. Такая же кривая и неумелая, как и остальные. Я честно таращился на неё, пытаясь в скоплении линий разглядеть что-то такое особенное, из-за чего Чуда так старательно ворошил свои стопки работ. Но передо мной оставалась обычная детская каракуля. Прямо по центру – елочка. Такая, как рисуют на новый год детсадовцы – сложенная из зелёных треугольничков, словно пирамидка. Слева от неё то ли девочка, то ли женщина – человек-огуречек в юбке-трапеции и с лицом-кружочком в стиле «точка, точка, запятая, вышла рожица кривая». А напротив этой «дамы» единорог. Ну, точнее, нечто овальное на четырёх разноразмерных лапах и с морковкой во лбу.
– Ага, – глубокомысленно протянул я. Хвалить за работу – бессмысленно, а особенностей картинки, из-за которой нужно было перерывать всю стопку бумаг, я так и не понял. Поэтому решил обойтись нейтральным и кашлянул в кулак: – Оригинальная перспектива…
Чуда посмотрел на меня внимательнее, склонив голову на бок и прищурившись, словно проверяя меня на наличие разумности. А потом неподражаемо презрительно повёл плечами и фыркнул:
– Ну, ты что как маленький, в самом деле?
Ага. Ну да, это мы уже проходили.
Я вздохнул и положил лист на стол:
– Честно, Юр, я в этом всём совершенно ничего не понимаю. Оценить не смогу. Так что вот…
Чуда свёл тонкие светлые брови и резко дёрнул головой, отчего рыжие кудри снова размохрились, и мальчонка стал вновь словно бутон одуванчика.
– Да при чём тут понимание! – пристукнул он ладошкой по рисунку. – Понимать не надо! Просто смотри. Смо-три! – приказал он по слогам, делая приглашающий жест.
И до меня дошло.
Царапнуло по сердцу осознание собственной глупости, того, как стал дик и скудоумен, потеряв общение с Подобными и уж тем более с Ведами. И, сглотнув неприятие этого понимания, опустился на колено и поспешил упереться взглядом в рисунок. Всего и нужно-то – размыть своё видение мира, всего лишь снять со зрения фильтр, который ещё в младенчестве все мы воспитываем в себе, отсекая из поля внимания то лишнее, что не относится к слоям нашей реальности-Предела. Теперь фильтр мешал. Он судорожно заставлял цепляться сознанием на детском рисунке, показывая мешанину кривых форм и линий, складывающихся в привычные образы, и не позволял заглянуть глубже, туда, где пустоты и наполненности, строго выверено положенные на бумагу, могли оторваться от двухмерного пространства и встать перед сознанием полноценным миром, изображением, которое – вот дотянись – и можно потрогать! И потому приходилось вырывать фильтр с мясом, жёстко, так, что затылок давило и жгло под веками. Раз. Два. Три. Ёлочка – гори…
Передо мной – шагах в двадцати – высился еловый лес. Нет. Не так. Лесище. Стояли, задевая острыми вершинами за облака, не просто елки, а ели такого размера, что шатры их ветвей могли служить крышами для домов. Стояли ёлки, не тесно-не кучно, но так, что нижние ветки уже все обломаны от столкновений, а верхние почти срослись в единую крону, висящую над землей зелёной тучей. А здесь, на опушке этого леса лежал лёгкой пеленой на чёрной земле снег, и по нему бродили единороги. Серые, мохнатые, тонконогие, они разгребали копытами белые шапки над жидкими кустиками травы, и грациозно склонялись, чтобы схватить мягкими губами тонкие стебли. Фыркали, выпуская клубы пара, так, что он, поднимаясь, оседал у них же на морде, оставляя тонкий бисер водяных капель. И среди единорогов, не пугая и не удивляя зверей, стояла женщина. Она хмуро обозревала небо, явно ожидая от него беды. Низ длиннополого платья запорошило снегом, а на пышной меховой жилетке, склеивая мех, лежали капли воды. Женщина как женщина – не красавица, но с той спокойной уверенностью в лице, с тем ощущением достоинства, что отличают зрелую душевную красоту, пренебрегая телесной. Волосы вот только притягивали взгляд, сразу побуждая желание прикоснуться, зарыться в них, вороша и наслаждаясь. До пояса, гладко лежащие на груди двумя струями, затянутыми в нитки бисера, и матово сияющие даже при слабом зимнем солнце. Такие волосы трогать – словно в детство впадать, ощущая себя в колыбели на меховой подложке, ощущая безопасность абсолютного убежища.
– Ну? Посмотрел?
Я моргнул, теряя настройку, и снова перед собой увидел каракули детского рисунка. Но теперь даже лёгкий взгляд на него возвращал в памяти ту, настоящую, картину.
– Да, – кивнул. – Теперь я увидел.
Чуда удовлетворённо кивнул и настороженно заглянул мне в глаза:
– Красивая?
– Красивая, – согласился я.
И пацанёнок тут же с шумом выдохнул:
– Ох! – и нервно замотал ногами под стулом, шёпотом сообщив: – Я, правда, старался! Ну, чтобы она понравилась… Тебе, ведь, понравилось?
Чуда смотрел предельно серьёзно. Ясно. Значит, красота этой пленительной дамы – заслуга Чудиного мастерства. Что ж, мастер он отменный и видения делает качественные, позволяя себе роскошь не создавать лубочных картинок с неестественными цветами, а передавая красоту через спокойствие мира, через мелкие погрешности, выделяющие главное. Действительно, сильная работа для юного веда, что тут сказать!
– Понравилась.
Тем более что, действительно, не отметить такую женщину было бы сложно. Жаль, что в реальности таких не сыщешь.
– Ты правда-правда влюбился? – шепотом спросил Чуда.
– М… – замялся я.
Ясен-пень, что нет. Но вот с чего такие мысли у малолетнего пацана? И не придётся ли сейчас на пальцах рассказывать о том, какова разница между «понравилось» и «полюбил»? Вед-то он вед, но, ведь, мальчонка ещё…
Чуда мгновенно расстроился. Сразу поник и расстроенно посмотрел снизу вверх, протянул жалобно:
– Ну, она же тебе понравилась?
– Понравилась, – согласился я. – Но чтобы появилась любовь просто «понравилось» недостаточно, Юр. Нужно узнать человека ближе. Какой он в жизни.
Юрка схватил меня за рубашку, притянул к себе и почти прижался мне к уху:
– Она добрая! Она заботливая! Она справедливая! И она… она лучшая!
Я отодвинулся от мальчонки и взял его за плечи:
– Юр, это всё здорово, конечно. Но только, согласись, это всё – как ты её придумал, какая она для тебя, правда? А для меня всё может быть и по-другому…
Юрка замотал головёнкой, плеская по воздуху рыжими лохмами:
– Не может! Она для тебя. Ты для неё. Не может быть, что бы по-другому!
Я отпустил хрупкие костлявые плечики и устроился удобнее возле стула.
– Это как – для меня?
Чуда нахмурился, скукожился и отвернулся. Словно нахохлившийся воробей под дождиком. Рыжий и обиженный. Такой, что захотелось взять зонт и прикрыть от дождика.
Юрка искоса стрельнул на меня карим взглядом и тут же над огненной шевелюрой возник полупрозрачный зонтик. С разноцветными секторам, с яркими рисунками оранжевых воробьёв в разных фазах полёта. Легко паря в воздухе, зонтик мягко опускался вниз, на рыжую головёнку и исчезал…
Вот так вот. Поставил на место, называется. Всё-таки совсем я потерялся в этой жизни, если опять забыл, что разговариваю с Ведом.
– Ладно, – я развёл руки в стороны, словно проигравший. – А я для неё – это как?
– Как-как, – Чуда от избытка чувств даже шмыгнул сухим носом. – Как все! Чтобы защищал, чтобы достаток на двоих, чтобы дом построил, ну и детей… чтобы… тоже…
Я схватил в горсть рот, чтобы не высказаться сразу, потёр щетину и задумчиво оглядел стену за спиной мальчонки. Обычную, бревенчатую, с развешенными листочками рисунков. Если каждый из них – ведовская картина – то я многое теряю, не умея сразу видеть, что же на самом деле на них изображено. Надо бы как-нибудь над каждой сосредоточиться. Но потом. Сейчас бы понять – за что же мне такую странную любовь навязывает этот малец.
– Понятно, – наконец, выдохнул я. – То есть, ты рисовал мне жену?
– Ну да, – кивнул он и тут же забеспокоился. – Тебе же нужна жена?
Я от неожиданного вопроса замер. Как бы тебе сказать помягче… Была у меня жена уже, Чуда. Была.
Но Чуда застенчиво улыбнулся и почесал ухо о костлявое плечо:
– Вот Жане не нужна. Он так сразу и сказал – рано, мол, много чего сделать ещё надо успеть. Но тебе же нужно! Ты же уже старый, правильно?
Вот так! Сороковник – это старый. Так и запишем. И ещё – что жениться надо только старым – ещё одна непреложная истина. Но ответ ещё не успел сформироваться у меня в голове, а непоседливое Чудо уже развивал тему моих будущих отношений с «зимней красавицей»:
– Она хорошая. Будет тебе жена, а мне – мама. – И тут же поправился, заметив мой ошалелый взгляд: – Ну, как будто мама. Понарошку. Я же не дурак, я понимаю, что мама может быть только одна. Просто… ну, как бы мне ещё, наверное, расти. Учиться всякому. Я, вот, даже кровать заправлять не умею… и шнурки завязывать… Надо меня учить. А ты же не будешь учить, правильно? Ты будешь всегда занят. Ты же тарх – тебе всегда нужно кого-нибудь охранять! А она не будет занятой. Вот. Ну и пока у вас своих детей не будет – она будет на мне тренироваться.
Оставалось только прикусить язык и молча смотреть на рассуждающего пацанёнка и постоянно напоминать себе: не всё так просто, помни, это – вед.
– Это будущая королева Танистогории! – по секрету, наклоняясь ко мне ближе, сообщил Чуда. – Она скоро придёт к нам. Главное – не пропусти её, ладно?
– Как не пропустить? – кротко поинтересовался я.
Мальчонка пожал плечами:
– Ну, как только появится – сразу сказать, что любишь. И цветы какие-нибудь. Иначе она не поверит и уйдёт. А я долго тропы сводил, второй раз может не получиться.
Я открыл рот. И тут же закрыл. Всё. Молчать, молчать, молчать!
Теперь всё встало на свои места. Дело не в том, что вед что-то придумал себе, нарисовал для меня картинку, показал, давая насладиться образом женщины, которая, на его взгляд, мне бы подошла. Нет, не всё так просто. Он, получается, таким рисунком, а может и ещё какими своими, ведовскими способами, сводил тропы. Стёжки-дорожки двух судеб связал в узелок. И меня, получается, он тоже сюда привёл своим волшебным умением, а никак не сам я, пень старый, по доброй воле припёрся, чтобы его охраннику со стражеством помочь. Вот такой вот щелчок по носу.
Чуда недовольно почесал нос и обижено засопел.
– Раз всё понятно, – насупился он, – тогда иди! Я рисовать буду!
Он отвернулся к столу и зарылся в бумаги, вороша кипу в поисках чистого листа.
Разговаривать и вправду уже не о чем. И, тихо поднявшись, я двинулся на выход. Не хватило воздуха, чтобы продышаться после новой информации. Вот так, легко, взмахом карандаша и кисточки, мою судьбу перевязал незнакомый мне мальчонка-вед. Да так, что ни «привратник» не помог, ни поставленные когда-то охранные блоки от веда моей школы, ни даже амулет храма, висящий под рубахой на груди.
Я вышел на крыльцо и огляделся. Как и ожидалось, Женька работал. Приладил широкую доску на козлы и, вбив в неё пару гвоздей, приспособил в качестве верстака. Старым, посеревшим от времени, рубанком подправлял штакетину, срубленную из такой же старой половицы из разобранного сарая. Женька лишь исподлобья отследил моё появление и снова с ожесточением повёл рубанком по досочке. Лицо оставалась отрешённым, и даже случайные жесты не выдали отношения, но я всё равно нутром чуял, что Подобный не рад моему приходу. Вот только с чего бы? Вчера ещё в ночь сам предлагал присоединиться, утверждал, что «стражит» носителя особого дара и одинок в этом. А сегодня – стоило только откликнуться на его зов, – и уже замкнулся в себе. Нет, осознаю я, что – как выяснилось, старый пень и мало что понимаю в жизни, – напортачил и вчера ломался, как девка красная, и не доверял ему. Но, всё ж таки, я признал свою ошибку и притащился и напросился в гости сам. Так чего бы и ему чуток не попридержать это напряжение в плечах, которое сразу выдаёт, что «карман реальности» уже приоткрыт, и пистолеты – вот они, под руками, только дернись!
По традиции, дело хозяина подходить, если гость открыт для разговора. Но Женька прикипел взглядом к своему верстаку так, что стало ясно – подойти придётся мне. Если уж я хочу здесь, рядом с Чудой, остаться. Женькино право отказать или согласиться – он у меченного первый страж, ему и привилегия принимать других на стражество.
Я подошёл неторопливо, привычно держа руки так, чтобы и сомнения не оставалось, что не вооружён и в «карман» за чем-либо холодным или излишне горячим не полезу. Но Женька всё равно резко отложил рубанок и замер, внимательно следя за каждым моим движением. Это уже становилось оскорбительным – с Чудой меня на полчаса оставил наедине в доме, а теперь смотрит волком!
– Забор? – кивнул я на штакетину.
Женька на миг запнулся, явно не ожидая такого начала, но тут же взял себя в руки:
– Да, подправить надо…
И отвёл взгляд, смотря искоса. Плохой жест. Видимо, совсем я ему в печёнках сижу, если от взгляда воротит.
Я расслабленно привалился к стене сарая, не убирая из поля зрения Подобного рук. И кивнул:
– Доброе дело. Тут, смотрю, работы ещё непочатый край…
Ну? Пригласишь помочь? Или прямым текстом напрашиваться?
Жаня промолчал. Ладно, зайдём с другого края.
– Юрка, я смотрю, рисует, в основном. Надо, наверное, красок побольше докупить, а то всё истратит быстро.
Жаня дёрнул плечом, словно отгоняя назойливое жужжащее насекомое и коротко отозвался:
– Пока хватает.
То есть опять – «без тебя справимся, иди, куда шёл». Ну. Попробуем последний раз.
– Давно тут осели?
– Меньше недели, – отозвался он и снова взялся за рубанок – разговор закончен.
Ну, нет, Женька, со мной лучше так не шутить! Разговор начал не ты – не тебе и завершать. Тем более, что говоришь со страшим! Не знаю уж, какой у тебя олос, не знаю, какой статус, но мой возраст и опыт требуют почтения.
И я рискнул.
Шагнул и накрыл ладонью рубанок сверху, останавливая и прижимая к доске.
Сделать что-то Жаня не успел, даже не попытался. Только поднял ошалелый взгляд, резко темнеющий от ярости. Но в ответ агрессии не увидел.
– Давай я с этим довершу, – попросил я. – А тебе и так ведь дел навалом, правильно?
Он несколько мгновений стоял молча, сжав губы, чтобы не выпустить случайно гнев или оскорбление, а потом медленно кивнул, соглашаясь, и отнял ладонь от рубанка. Шагнул назад, не отрывая от меня взгляда. Ещё шаг. Ещё. И только отойдя на достаточно безопасное расстояние, где в один рывок я бы не успел его положить, выдохнул и отвёл глаза. Так и отошёл, напряжённый, словно до предела сжатая пружина. Только что-то в его взгляде, дёрнувшемся мне за спину, показалось странным. И, дождавшись, когда Жаня уйдёт за ветхий сарайчик, я резко обернулся.
А чего я, собственно, ещё ожидал?
Маленький вед стоял на крыльце невесомой тенью. Голые грязные ступни пылились на ветхом коврике входа, ладошки собраны в мелкие кулачки, а лицо напряжённое. И взгляд – непередаваемо тусклый взгляд, подобный мёртвой рыбине – взгляд веда, творящего свою ворожбу где-то на другом пласте реальности.
Я чуть замешкался, замялся, ещё соображая, а стоит ли выговаривать мальцу, что лезет в жизнь двух вполне самостоятельных тархов, отвлёкся на шаткую конструкцию верстака, будь он неладен, но миг спустя Чуда на крыльце уже не было.
И я махнул рукой. В самом деле – найдётся ещё время поговорить с Юркой и объяснить ему, насколько он неправ. И взрослые-то веды не лезут между двумя тархами, а уж мальцу совсем не дело вставать между нами. Даже, если дело его правильное.
Решил так, и на душе стало полегче. Вроде и не грызёт теперь где-то под рёбрами, не карябает чувство неудовлетворённости. И, встав на место Женьки, взялся за рубанок.
Хотя дерево старого инструмента выглядело убого, но лезвие, видимо, Жанька успел поправить – брало легко и уверенно. Рядом обнаружились и молоток, и гвозди. Только делай! Подправив одну досочку и поставив её на место на палисаднике в заборе, я взялся за следующую. Потом ещё, ещё.
Солнышко жарило прямой наводкой, безветренное небо на всю ширь и даль обжигало голубым светом, и распаренное трудом тело требовало свободы. Я сбросил рубашку, развесил сушиться на высокие кусты крапивы у сарая, и закатал штанины – сразу стало полегче. И продолжил – доска за доской.
Душа радовалась работе. Руки гладили сухое застарелое дерево, с любовью ощущая каждую трещинку, безошибочно, сразу чувствуя, куда и как вести лезвие. Каждый рывок бередил старую рану, вытаскивая боль с самого дна воспоминаний, куда загнал дурную память, пытаясь освободиться от невозможного груза. Да вот… не освободился…
Дарья была чудом в моей жизни. Ярким, словно комета. Пролетела, обожгла! И разбилась, изувечив мой мир. Две пули потребовалось людям тура Сергея, чтобы остановить её сердце. Две – дочери – в грудь и голову. И два десятка – ведомому, Сашке. Если бы я тогда не оставил их одних на те дурные пару дней – возможно, я тоже лежал бы рядом. Или нет. Как судьба бы легла. Но тогда, собрав под одной крышей людей, ради которых в моей жизни было всё, я был живым. Был человеком. И это не забыть. Вот так, исподволь, но это время вылезает из меня по крупице, по жесту, по чувству. В том, как легко и свободно движутся руки, прилаживая новую штакетину к забору, например.
Взгляд в спину ожог.
Я резко, как сидел на корточках перед забором, так и развернулся, не вставая. И молоток увереннее перехватил в ладони. И гвозди меж пальцами зажал, как нужно – дай замах и полетят в цель. А после и до «карманчика» доберусь, а у меня там есть что в заначке для души.
– Ой!
Загремели жестяные ведра, падая из рук. Покатились под горку мне под ноги.
Фея, испуганно подняв плечи, замерла на тропе меж домов. Видимо, шла за водой к ближайшей колонке, да вот тропка мимо меня и пролегла. А увидеть страшного, готового к обороне дома, тарха – то ещё зрелище для девичьего сердечка. Тем более, что сегодня уже виделись, да не в лучшее время.
Я опустил руки, бросая в траву оружие, и медленно поднялся. Не дай то Небо – убежит, сорвётся, не найдёшь потом.
Но девушка стояла, словно окаменевшая. Только взгляд испуганно метался.
Подойти? Так ещё больший страх вызову.
Я растянул губы в подобие улыбки и ткнул пальцем за спину, на дырку в оградке палисадничка, которую только что латал:
– А я тут забор… того…
И она сразу выдохнула, плечи опустились и, смущаясь своего страха, фея нервно рассмеялась.
– Ой, а я то, глупая, подумала нежить какая страшная… – и тут же снова от страха распахнула глаза, прикрывая ладошкой рот: – Ой! Не обижайтесь! Я не со зла! Просто дом давно нежилой стоит. Про него столько говорят страшного… Я не хотела вас обидеть!
Я усмехнулся. «Нежитью» уж меня точно не обидеть. Где-то даже родня. Но вслух сказал совсем другое:
– Знамо-дело! Чужой страшный мужик у пустого дома – плохая примета. Нежить – не нежить, но может кто и дурной быть – тут осторожность лишней не будет. Так что всё верно, барышня.
– Какая же я барышня? – смущённо засмеялась она. – Тоже скажите! Барышни-то за прилавком не работают, барышни по ресторанам сидят до на иномарках разъезжают! А я по простому – Вера я!
Фея смущённо зарделась, прижимая ладошки к груди. Туда, где под тонкой блузкой просматривался крестик. И тут же спохватилась:
– А вёдра-то, вёдра!
Я подхватил оба и неторопливо пошёл навстречу. Теперь уже можно.
Подошёл – шаг остался. И почувствовал её запах.
Каждый человек пахнет особо. Встречались такие в моей судьбе, что вдохнёшь – кровь на снегу. Были – молоко с мёдом. Герань и вино. Свежестираный холст и утреннее море. Да многие! Чуда, вот, пахнет одуванчиками и свежеструганным деревом. Женька – пеплом и полынью. А она… она пахла яблоками. И ещё чем-то неуловимым.
– А я Борислав. Проводить? Чтобы не было страшных нежитей?
Она снова смущённо закрылась ладошкой, но я видел – глаза смеялись.
Вёдра я отдавать, конечно, не стал. Если рядом есть мужчина – зачем девке таскать тяжести? Так вместе за водой и пошли. Шли молча, но аромат спелых яблок мягко обволакивал меня, говоря громче самого громкого крика – только не прикасаться! Не прикасаться! Иначе судьба ещё не раз посмеётся над тобой, тарх. Старый, одинокий тарх…
Стылая вода из колонки гремела о жестяные вёдра, летели в стороны брызги, а мне всё казалось, что Фея странно смотрит. Нет, понятно, что только что напугал, да и первая встреча, наверняка, ещё не отболела, но всё равно – странно.
Я поднял вёдра и бодро кивнул:
– Ну? Куда идём?
Она спохватилась:
– Да вот мой дом!
Мы двинулись рядом. И снова аромат яблок окутал меня с ног до головы. И, чтобы не пойти на поводу рождённого им чувства притяжения, я спросил первое, что на ум взбрело:
– И много тут нежитей?
И тут же прикусил язык. Люди и тэра совсем разное вкладывают в это слово. Но вместо того, чтобы рассмеяться на глупость, Вера нахмурилась и пожала плечами:
– Ну, вот, дед Стобед есть. Нежитью кличут, да. Потому что «сто лет в обед», а он ещё крепкий и бегает на своих двоих, и даже палку тяжеленую с собой таскает. А ещё потому, что явился неизвестно откуда, занял брошенный дом, и живёт в нём. Да как живёт! Как к нему кто не пойдёт – его дома-то и нет. Но по вечерам окошки светятся, видно, что сидит и читает книжки. А больше нежитей и нет.
– Эх, – притворно вздохнул я. – Вот думал, хоть тут нежитей, вроде меня, будет побольше. А у вас, как везде, – образование, электричество и интернет.
Она пугливо покосилась на меня и тут же рассмеялась. И мне тоже настало время, наконец, усмехнуться. Затем и дошли до дома.
– Ой, я вас не пущу, – забеспокоилась Фея. – У меня там псин страшный, чужих не любит.
Что чужих он ненавидит люто, это я итак слышал. Из-под забора глухо ворчала мощная глотка, явно намекая на мою незавидную участь, если перешагну черту – и вполне заметную – двора, и невидимую – меж мной и девушкой. Не рычи, лохматый. Не меня надо опасаться.
Я поставил вёдра возле двери и кивнул:
– Ну раз так – принимай водичку, хозяйка. А я пойду – забор подновить надо! Доброго денёчка.
И неторопливо, не делая резких движений, и слушая глухое взрыкивание за спиной, пошёл обратно к дому. Там действительно ещё оставалось много работы. И Чуда. И Жанька. Злой и острый, как только что правленая бритва. Мне бы эти отношения построить. А Фея… Будет в её жизни прекрасный принц, наверняка, будет.