Текст книги "Сезон охоты на единорогов (СИ)"

Автор книги: Ворон Ольга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Я прошёл, сел, и тут же передо мной Анна поставила кружку. В тёмном океане чая лениво перекатывались на волнах мелкие травинки и лепестки.

Отхлебнул. Да. Это то, что нужно сейчас!

Анна села напротив. Наморщила лоб, потёрла виски и начала:

– Так, мальчики. Ещё раз, если вы пропустили, – я смогу восстановить только одного из вас. На двоих меня не хватит. Придётся тратить энергию матрицы, а она у меня слабая. Поэтому после этого я просто стану, словно тряпочка с глазами – лежать и моргать.

Я откашлялся, привлекая внимания. Но Анна недовольно замахала рукой – «потом, потом!» – и продолжила:

– Мне бессмысленно бегать и пулять – я этого не умею! Отлежусь чуток. Тем более, что моя работа будет на другом пласте реальности…

Я согласился. Пускать её туда, где стреляют, после того, как она так глупо попалась под пулю? Увольте!

– Что ты умеешь?

Анна задумавшись, накручивала локон на палец и смотрела в чай, но, наконец, решительно тряхнула волосами.

– В этом и загвоздка, Борис. Я не боевой вед. Создать огненный шторм, двигать по воздуху оружие или ставить прозрачные стены – я не умею.

Она отвела взгляд:

– Учительница – это такая доля, которая, в идеале, далека от войны…

Я понял и скрыл потемневший взгляд в чае. Ведь, ничего не требовал особенного. Даст сил чуток – уже будет хорошо! А сможет прикрыть иллюзорной маскировкой – совсем отлично! Сумеет хотя бы маленький какой переполох у противника вызывать – цены ей не будет! Но – нет, так нет.

Анна, словно прочитав мои «громкие мысли», криво усмехнулась и фыркнула:

– Не настолько всё плохо, Борислав!

– Я весь внимание, веда, – кивнул я.

Снова меланхолично накручивая прядку, она отвернулась к окну. Хмурая, задумчивая, точёная, словно созданная из мрамора рукой гения древняя муза. Муза заботы. Солнечный свет из окошка не скупился, поливая бархатную кожу светом, и в ложбинке меж ключиц блестела капелька пота.

– У учителей есть свои преимущества, – наконец, ответила она. – Работа с детьми многому учит. А когда детей двадцать и все мельтешат…

Она резко встряхнулась и повернулась к нам.

– Значит, так, мальчики. Первое – создаю временную петлю. Время можно не щадить – его ещё долго меньше не станет. Тут у меня свои наработки… Второе – пробью коридор к Юле. Это тамошние мастера-веды почувствуют на раз и начнут меня выцеливать, чтобы отбить. На время это их займёт капитально, так, что всё остальное интересное просто пропустят. Сможете пройти, словно по коридору. Третье – в одиночку соваться туда практически бессмысленно, но маскировка – увы – не мой профиль. Зато вполне могу насоздавать фантомов. Хоть сотню! Одна беда – кроме видимости, в них ничего нет. Зато пошумят, отвлекут людей. Останутся только тархи…

С каждым её новым предложением, в голове всё чётче выстраивался план. И на лице застывала маска готовности. Одно только угнетало – как рассказать Женьке-то? Как отстранить его от стражества, которое несёт его душа добровольно, и заставить остаться дома?

И вдруг поймал себя на мысли, что смотрю на него как уже на своего. Также пытаясь оградить и от беды, и от душевного терзания.

Женька катал в руках чашку, гоняя по донышку остатки чая и хмурился. Почувствовав мой взгляд, вскинулся. И я ясно увидел в его глазах– всё он уже понял. Только ждёт, когда я озвучу это. Как любой справный тис ждёт команды от своего сура – предчувствуя, предвосхищая. Вот, ведь, какая петрушка вытанцовывается…

Я откашлялся и улыбнулся молчаливо ожидающей нашей реакции Анне:

– Это будет великой заботой, веда!

Она вздохнула:

– Тогда допивайте… А я пойду себе готовить уютный склепик.

И порывисто поднявшись, ушла.

И меня внезапно настигло понимание разницы. Это тебе не Юрка-Юла, мелкий вед с третьим олосом и житейским опытом ребёнка. Веда вполне осознавала, когда ей стоит вмешаться, а когда нужно уйти, оставив тархов наедине. И не лезла. Решайте сами, думайте сами. Хотя, вот, Юрка, каждый раз встающий между нами с Женькой, поставил мне картинку-зеркало для защиты, а она попыталась привязать к себе своими ведовскими штучками. И не знаешь – что лучше-то?

Наткнулся на внимательный Женькин взгляд исподлобья и, кивнув в сторону комнаты, едва слышно спросил:

– Ты её знаешь?

Тот отозвался почти беззвучно, едва шевеля губами:

– Она из Крёстов. Учила Юрку среди других одарённых. Потом его отобрали как потенциального Чудотворца для интенсивного обучения. Она была против. Её пытались заставить. Она сбежала.

– Я всё слышу, – пропела Анна из комнаты.

Женька тут же замолчал.

Вот, ведь, слух! Я-то рядом едва различал слова!

Было о чём подумать. Вроде и простыми словами Женька всё описал, но, зная ведов, можно понять, что происходило тогда нечто страшное. Пытаться заставить веда что-то делать против его воли могут только более сильные. А уж если смогла бежать от них – значит, и сама вышла на высокий уровень обороны! Получается, что доверять ей, как минимум, сейчас – можно.

Женька кивнул, подслушивая мои «громкие мысли».

– За что она тебя ненавидит?

Женька помрачнел. Скулы заиграли. Отвёл глаза:

– Мне доверяли наказывать Юрку, когда он не справлялся с заданиями. Веда была против такого метода.

Так вот что так грызёт твоё сердце, Жанька! Не отболело, не отстрадало ещё. Но я не вед, Жень, мне не надо объяснять, что никто лучше тиса не сможет наказать ребёнка. Аккуратнее и бережливей добротно воспитанного тиса в этом деле просто нет. Любой тарх может дозировать удар, но не каждый может это сделать так тонко. Поэтому доверие к тебе у Крёстов я понимаю. И стыд, который до сих пор терзает сердце, приму. И не ударю больше, напоминая об этом.

Разберёмся с последним вопросом.

– Жень, иду я.

Я ожидал вспышки ярости, ожидал бури и метаний от нестабильного ведомого. Но Женька покорно склонил голову, что принял. И всё. Я почувствовал себя последним дураком. Уже собрался внутренне, приготовился к тому, что придётся ломать сопротивление, словно упёрся руками в тяжёлую дверь, а она легко раскрылась передо мной, принуждая теперь лететь вперёд, нашаривая опору в пустоте.

Выдохнул, обретая понимание.

– Тела там, у сарая, – мотнул я головой: – Собери оружие, патроны. А я пока к Анне. На лечение.

Женька снова кивнул. Взгляд у него оставался задумчивым и отстранённым, но не из-за мёртвой плёнки равнодушия, возникающей от работающего «привратника», нет. Он словно погружался в себя, в осознание происходящих перемен, наблюдал, как внутри рушатся с трудом выстроенные за годы одиночества опоры собственного мнения, как дикий катаклизм изменений взламывает фундамент ярости и боли. Смотрел на это молча, понимая, что ничего не будет, как прежде.

– Просьбу можно?

Он сказал это так тихо и отрешённо, что я даже сперва не осознал, что слышу именно его – дикого, резкого тиса!

Предчувствуя необычность просьбы, я замялся, пряча сомнения, кашлянул в кулак.

– Можно.

Женька впервые за разговор посмотрел прямо мне в глаза и коротко попросил:

– Вернись.

И я почувствовал, как и мой мир, выстроенный за годы одиночества, ломает внезапный катаклизм…

Глава 16 По дороге с облаками

Глава 16 – По дороге с облаками

Деревня будто вымерла. Жара, наверное, так действует. Даже старушки с завалинок, что сидят каждый день, вспоминая молодость и вкушая солнышко, исчезли, будто не было. Жара. Солнце в небе – капелька тающего мёда – приторное, жаркое, липкое. Союзник или враг? Нет, просто постороннее.

Дурею. И более всего оттого, что только что пережил. Как ни крути, а не часто приходиться вот так, до самых глубин, оказываться потрясённым чужой силой надежды… Взорвал меня Жанька. Разорвал на кусочки, на тряпочки, словно захотелось ему взглянуть, что же на самом деле у меня внутри – сила или слабость. И не склеятся теперь. Это уж наверняка. Потому что вряд ли вернусь. Потому что вряд ли смогу объясниться. Потому что вряд ли он второй раз вот так, искренне и ярко, предложит мне остаться рядом, а сам я… Эх, да что там говорить!

Дурею. Потому что только лет шесть назад в последний раз испытывал такое – заботу и надежду. Я уже отвык от зовущего «вернись», от надёжного «я буду рядом», от признательного «я благодарен». Отвык и потерялся сам в себе, будучи не властен в судьбе потеряться в ком-то ином, заблудиться, переплестись согласием и конфликтом, внутренним и внешним, сущим и несущим, существенным и несущественным. Я давно не любил этот мир, не находя того, сквозь кого сила чувства способна потрясать мироздание. И давно не чувствовал прочной надёжности руки, поданной вовремя, восхищённого сияния глаз, в которое можно окунуться в миг неуверенности и тоски, мощного и глубокого дыхания, выдающего жизнь в идущем рядом. Жизнь, которую стоит беречь. Просто беречь, верить в неё, восхищаться ею, осознавать, что она – живая. Поскольку иначе – зачем? Потому что иначе однажды задашься вопросом «зачем?» и не найдёшь ответа. В жизни одного нет смысла. Смысл – когда рядом есть кто-то. И этот смысл судьба второй раз в жизни дарила мне! Юрку, которого можно растить, чувствуя, как пробивается к солнцу молодая ярая сила. Женьку, которого можно вести за собой, зная, что спина будет прикрыта, а твой путь – одобрен, сквозь какие бы дебри он не пролегал. Анну – веду-загадку, чей насмешливый взгляд и дурашливое «у, тархово племя», кажется, растапливает сердце…

Для тарха есть великое богатство. Где-то на рубеже тридцатника ты можешь выбрать – семья или дорога. И никто не осудит. Сам, может, и будешь жалеть, что бы ни выбрал, но никто вовне ни словом не попрекнёт. А жалеть будешь… Просто потому, что пока выбираешь – свободен. Когда выбрал – стал несвободен, стал ответственен за выбор. Но нельзя не выбирать. В тело, в сознание, в душу человеческую вложено творцом чувство, важное, словно сама любовь. Чувство нужности. Если внутри каким-то невидимым и непонятным судьбу регулирующим механизмом определяется, что живёшь ты не для чего и не для кого – всё! Вырубается что-то, отключает саму возможность вдыхать с воздухом силу, а с взглядом окружающих – любовь, веру и надежду. Потому, пока жив – будь нужен. И будешь жив! И выбираешь – семья или дорога. И, если, как я, выбрал первое, то твоя судьба – забота и ответственность. Потому что, если ты находишь её, то ты обретаешь Дом. Дом – это руки любимых и любящих. Это – объятие, в которое вкладывается жизнь. Дом – там, где смешивается ритм и звук: дыхание, сердца биение, движение и слово, мысль, чувство. Дом – это любовь. А, если у тебя появляется продолжение, если у тебя появляется мир завтра, появляется сын или дочь, то это значит, что ты создал Семью. Семья – это семь ликов твоих: любовь, забота, ответственность, искренность, нежность, истинность, красота. Это сама возможность побыть творцом, создателем и на свои плечи взвалить тяжесть бремени сотворения, боль возрастания творения. Но и тогда, и до, и после, если у тебя появился идущий следом, значит твоя правда – истинна. Значит, ты – первый. Значит, у тебя есть Домен. Домен – продолжение дома, его защитная стена, оберегающая крепость вокруг семьи. Сила, умноженная на двоих. И разделённая на мир. И чувство это – идущего первым – невозможно определить однозначно. Это радость и боль, это вера и доверие, это гордость и страх. Потому что это тоже – счастье. Такое же, как и любое другое. А настоящее счастье всегда с привкусом страдания.

Дурею… Вот иду по середине серой пыльной дороги и едва смотрю по сторонам, уверенный до кретинизма, что ничего со мной не случится и спокойно и свободно доберусь до церкви. А, ведь, положено идти с оглядкой, осторожненько, по краёшку. Всё-таки это – жара. Или веда. Маленькая женщина с каштановыми волосами и смешным курносым носиком, которая умеет чётко инструктировать и давать прикрытие невидимости целому дому! Она сейчас там, в домике на краю мира, лежит на постели, одеревенев от сложной работы – собирая все силы для создания иллюзий и временной воронки. А рядом, на страже, побитый и уставший, Женька.

Остановился резко и вскинул оружные руки. Иллюзия была до умопомрачения совершенна. Единорог просто соскочил с крыши дома и встал передо мной, как лист перед травой.

Он был немолод. Я слабо разбираюсь в лошадях, тем более, мистических, но его возраст являл себя безоговорочно. Седые пряди в гриве и огромный рог, вито устремлённый в небо. И темно-лиловый глаз в обрамлении седых ресничек. Единорог стоял, огромными пушистыми ноздрями вдыхая мой запах. Он настолько откровенно пытался ощутить воздух, идущий от меня, что мне сделалось смешно.

Интересно, это тот, с которым я уже встречался, или нет? И видят ли нас люди из домиков или этот осколок реальности только для нас двоих?

Я аккуратно сложил руки за спину, убирая за пояс оружие, и терпеливыми мелкими шажками двинулся к зверю. Потянул вперёд руки, протягивая их ладонями вверх – так они казались безопасными. Единорог дёрнул большим мохнатым ухом-стрелкой, но с места не сдвинулся. Даже наоборот, чуть сильнее потянулся вперёд точёной мордой. Я подошёл почти на расстояние вытянутой руки. Подошёл настолько близко, что почувствовал на ладони тёплое дыхание единорога. Дыхание – это обмен… И он сдвинулся ко мне, осторожно передвинув острое копыто в пыли. Ткнулся влажными губами мне в линии жизни и поднял морду. Я смотрел ему в глаза, а он – мне. И вроде бы не было разговора меж нами, но чувствовалось, что любое движение, любая эмоция, любой взгляд – это вполне самодостаточное слово, а за ним всегда стоит душа. Может потому, нас и угораздило понять друг друга?

Он отвёл в сторону морду и открыл мне свою здоровущую шею, кое-где посеребрённую, но настолько мощную, что даже мысли о дряхлости существа не позволяла. Я сдвинулся в образовавшуюся пустоту, словно в бою пытаясь пройти сквозь чужую жизнь. И совершенно непостижимо оказался за холкой единорога. Когда и как он успел повернуться ко мне боком? Вот ведь иллюзия! Даже самая совершенная – она всё-таки хоть на чуток, но совершенней естественной реальности. Только потому – узнаваема.

Жарким воздухом обдало бок, когда единорог повёл мордой, рогом подталкивая и побуждая к действию. В его жесте сквозило недовольство длительной задержкой и дремучей тупостью человека. Прости уж, однорогий, не так легко сломить в себе «привратника»! Будь я в другой ситуации – никогда бы не доверился иллюзии. Но за последние дни много случилось странного, заставляющего сменить к себе отношение. И, оставляя размышления в пыли серой дороги, я опустил ладони на спину животного. Если бы передо мной был простой конь, я бы посчитал его недомерком. Эх! Не впервой без седла, но навык, прочно вбитый в крестец учителями Ляле-хо, необходимо ещё разбудить! Рывок!

Спина у единорога оказалась невыразимо жаркой и до совершенства упругой. Хребта почти не чувствовалось, чему я возрадовался. Но досталось и печали – как управлять-то? И, вообще, управляемо ли это создание или нет?

Оказалось, что нет. Единорог мотнул башкой, оглядываясь так, что едва не столкнул рогом со спины, убедился, что я от одного бодания не сверзнусь, и аккуратно побрёл с дороги. Именно – побрёл. Плавающим мягким шажком, стелящим корпус над землёй в почти не потрясаемом горизонтальном положении. Приноровиться к его шагу делом оказалось пустячным. А вот к осознанию того, что как распоследний кретин сидишь на самостоятельно куда-то прущемся животном – куда как сложнее.

– Эй! Э-эй! Старичок! – Тихо позвал я, совершенно не рассчитывая на ответ: – Куда едем-то? Нам к Чуде надо!

«Старичок» в такт движению покивал головой, растрёпывая по мощной шее серебристые волны гривы. И продолжил аккуратненько переставлять острые копытца. Топ-топ. Я огляделся. Только что мы были на главной улице села, а сейчас уже обходили оградки огородов. Единорог ровным тихим шагом выносил меня за пределы населённого пункта. И, как мне кажется, совсем не в том направлении, куда нужно.

– Эй, старичок! Мне в другую сторону! – попробовал я в последний раз воззвать к иллюзии. И в первый раз огорчённо подумал о том, что вполне мог и ошибиться, приняв единорога за весточку от Юрки. Мог, ведь, наверняка, кто-нибудь, надёлённый умом и способностями, перенять иллюзии Чуды. Или перенаправить их. Нет, это новоявленная мысль не очень меня растревожила – сражаться с единорогами, конечно, я не предполагал, но сбежать от него проблем бы не вызвало. Другое дело, что стало обидно. И за то, что так долго соображаю, и за то, что единороги – они… ну… священные, что ли. Светлые. Волшебные…

Единорог внезапно остановился, всхрапнул и мягко поднялся в «свечку». Я, крякнув, ухватился за тугие пряди над холкой и подправил положение корпуса. Зверь осел на задние ноги и повёл башкой назад. Тёмно-тёмно-лиловый взгляд кольнул меня пониманием. И единорог рванул вперёд. Если бы не предупредил, если бы он сразу так сдёрнул с места, то вряд ли я понял его желание, а так – стало ясно, что зверюга неспроста решила меня покатать. Конечно, неожиданное движение заставило мышцы сжаться в тугие жгуты, и тем потревожило места ран, запаянные Анной, но не долеченные до конца. Боль вызвала тошноту и желание прикусить язык, не более. Если бы носом пошла кровь – всё было бы хуже.

Но скачка была безопасной. Казалось, что никакие ухабы не заставят качаться корпус мифического животного. А его скорости мог бы позавидовать, наверное, и средненький гоночный мотоцикл. Уж как минимум, под восемьдесят мы шли. И это по пересечёнке! Однако бег единорога был настолько плавен, что в голове стала крутиться картинка встроенных в копыта рессор. Единорог стелился над землёй, и возникало ощущение нахождения на холке охотящегося хищника.

Передо мной, ровно в просвете меж двух мохнатых остроконечных ушей, словно в прицеле, возникли купола церкви. Единорог выносил меня к ней со стороны кладбища – откуда мало того, что вряд ли ждут, но и сам я вряд ли бы додумал появиться!

На полном скаку единорог внёс меня в густой высокий кустарник, где и остановился, словно наткнулся на невидимую стену – весьма прочную и тягуче-упругую. Весь корпус зверя – и меня на нём – бросило вперёд, а потом, замедляясь, повело назад. Мотнуло, конечно, знатно, но обиды не держал. Уж какие там обиды на боевого товарища во время операции! Пока зверь стоял, замерев, я перекинул ногу через холку и скользнул вниз, в переплетенье веток. Почувствовал, как обдало жаром и влагой – зверюга сильно запотел от непривычного труда. Я соскочил, потянулся, поправляя осанку.

Пока ориентировался на местности, единорог фыркал и задом наперёд выбирался из зарослей, в которые меня занёс. Выпутался из веток, ступил на чистую полянку и через мгновение растворился в воздухе: был – и нет! Иллюзия, да и только. Спасибо, Юрка!

Огляделся. За слабо заселённым сельским кладбищем высился живой забор из шиповника. Дальше начиналась территория церкви. Слишком далеко находясь, осмотреть её я ещё не мог, но вполне мог представить типичную геометрию: культовое строение по центру окаймлено множеством дорожек – от всех ворот к входам в храм. За церковью должен быть домик священника, а рядом с ним – огород. Ага, он как раз по правую руку мне, сразу за кладбищем.Замечательно. Ну, двинулись…

Я сделал пару глубоких вдохов-выдохов и подумал о змее. О мудрой серой змее, которая мягко и беззвучно скользит над поверхностью мира и не оставляет на земле ни следа, ни тени. Змея усталая и опасная. Змея гибкая и не помнящая о старых шрамах…

Скользить по православному сельскому кладбищу это не то что по какому-либо другому. Здесь скрыться особо не за чем – тонкие деревянные крестики да оградки по колено. Одно хорошо – кусты. На посадки всяческих полудиких растений сельчане не скупы – знают, что следить не придётся. Но и кусты те в степной полосе всё больше жидкие да низкорослые. Вот и приходиться скользить, едва блестя чешуйками на солнце. А солнышко катиться за полудень.И это хорошо.

Ворота кладбища огромны – для въезда телеги с покойником и входа провожающих строгими рядами по четверо. Возле запертых ворот буйная сирень – наверное, благоухает весной так, что и покойнику хочется подзадержаться на этом свете и надышаться ароматом. Наверное. Сейчас огромные листья пыльны и вялы – время цветения прошло. Возле кустов пружинисто напрягаю поясницу, почти вертикально выпрямляя корпус – теперь есть возможность оглядеться не из положения краба.

Церковь как церковь. Заброшенная, но ещё не разваливающаяся. Простое квадратное строение с куполом на световом барабане – всё под общий канон пирамиды. Трапезная маленькая, едва ль в четверть длины основного помещения, да и колоколенка тонкая, словно спичка. Явно, что церквушку ставили не в стародавние времена – тогда предпочитали большую монолитность и монументальность. Но при всём этом церковь оставляла благожелательное впечатление – возможно даже, в другое какое время и зашёл бы сердцем погреться. Теперь же очень не хотелось. Желание отпало, когда обнаружил застывшего, словно в «вороньем гнезде», в тенях светового барабана человека с винтовкой.

Второй неприятностью были посты. Всего на моей стороне храма я насчитал шесть человек. И, что хуже всего, именно человек. Адептов среди них не было… Сбывалась информация от Анны. Какой может быть подготовка обычного человека представление я имел – встречался, бывало. Но вот отсутствие в карауле Адептов корябнуло – неужто уровень умений этих ребят таков, что мастера им не нужны даже для страховки? Корябнуло и отпустило. Не до этого стало.

Вдоль стен церкви медленно и тяжело шагал я.

Именно я! Та же одежда, та же травленая шрамом рожа.

Я-другой шёл, с трудом передвигая ногами, так, будто после долгого боя. Механически – шаг за шагом в одном ритме.

А за мной такой же странной трудной походкой шагал Просо. Но не тот Женька, что сейчас сидел возле Анны, нет. А тот, каким он был ещё этим утром. Острый и тонкий, в синих джинсовых брюках и рубашке.

Вообще, кроме до жути странной ходьбы и отсутствующего выражения на серых лицах, ничего невероятного не было. Просто идут два тарха, явно идут на глупую смерть в лобовую атаку. Ничего необычного, если не то, что это – я и Женька.

Ай да Анна! Ай да веда!

Несколько человек сорвались с мест в сторону шагающих призраков. Пара командиров вытащили рации – доложиться.

Когда защёлкали выстрелы, я залёг ниже – от греха подальше. За стволами старой сирени видно стало не так хорошо, зато безопаснее. Пули кучно ударили в грудную клетку меня-другого, превратив сердце в фарш. Я даже вздрогнул, представив себе на миг, что попали в меня-настоящего.

Мой двойник медленно схватился за грудь и стал валиться вперёд – на одно колено. Попытался стрелять, но не смог. Неоружная рука опёрлась о землю. Всего секунда, и она безвольно подломилась, расслабляясь от умирания тела. Просо упал мгновением позже, с такой же мешаниной лохмотьев ткани и плоти над сердцем. Также попытался остановить падение и успеть выстрелить и также, неудачно.

Ай да веда! Такую профессиональную картинку смерти тарха сделала, что сразу чувствуется – знает она нашу породу, это самое «тархово племя»!

К упавшим очень быстро и совсем не дилетантски подбегали воины Крёстов. Подбегали, и становилось ясно, что они не понаслышке знают о возможностях тархов. Часть скользящих к трупам держала на мушке тела, часть – шерстила стволами по периметру. И только теперь я увидел настоящих тэра – открылось всего двое, но мне и этого хватит с лихвой. Серьёзные ребята, они находились в самом кубе храма, и вышли полюбоваться на работу своих учеников и подчинённых. Переговоры меж тархами мне не были слышны, но это и не требовалось – и так ясно, какие приказы могут быть отданы и какое объяснение дано. Иллюзия. Хорошо наведённая иллюзия. Но не дай небо её спутать с реальностью. И наоборот…

Из здания к тархам вышел вед. Пожилой и уставший от всего происходящего. Мужчина строгого лица и жёсткой вертикальной оси корпуса – человек, привыкший повелевать. Тархи одновременно опустили глаза перед высшим, выказывая послушание. Вед заговорил с ними, а я прикрыл глаза, обращая градиент внимания от зрения на слух. Нет сомнений в том, что слова высшего внесут ясность в происходящее.

– «Юла витает в прибрежье реальности и, вероятно, сам составляет иллюзии, что вас пугают… Не ослабевайте контроля… "Стирайте" всё, что движется… Ждите Лок с Просо…»

Тархи согласно склонились, провожая уходящего ведуна и, когда он скрылся за дверьми, усмехнулись друг другу. Иллюзии их не пугали, их заботило только соотношение количества патронов, потраченных людьми на одну «мёртвую душу». Два коротких приказа и тархи вернулись в здание, не озабочиваясь происходящим за спинами. Дурной знак – они доверяли тем людям, которых подготовили. Настолько, что не стремились проверять быстроту и точность исполнения команд. Спустя мгновение, посмотрев на то, как споро прикрыли движение тархов младшие и как постовые прыснули по кустам, я осознал – в этом не было нужды.

Мать моя женщина. Сколько их там, говорила Анна? В общем, мне хватит…

Так. Я мягко повернулся на бок и краем взгляда поймал небо. Теперь можно подумать. Значит, веды тутошние Анну ещё не раскусили, если считают, что иллюзии создаёт Чуда. Радует.

Очень близко с лицом колыхнулся под тяжёлым кузнечиком стебелёк. Насекомое, почувствовав непрочность окружающего мира, спрыгнуло, и тут же стебелёк маятником качнулся назад… Я приоткрыл рот и позволил себе схватить и прикусить травинку. Надо ждать.

Я закрыл глаза и представил себе всё небо. Всё, которое не мог видеть. Небо бирюзовое. На его фоне белоствольные берёзы. Такое небо всегда было моей мечтой. Где-то под этим небом жило три важных для меня человека. Всего три – но это уже целая Вселенная. Мир, в котором я стал нужен. Возможно, всего лишь на одно действие – сегодняшнее. Возможно, только для того, чтобы горели дальше те, ради которых… Один из них – маленький мальчик, в котором есть самое важное для мира сегодня – простое желание детства, намерение света и звание человечка. И это Чудо сейчас…

Меня резко вздёрнуло, почти болезненно пройдя по глазам ослепительным светом. Несильных способностей тарха мне бы хватило, чтобы связаться с пацанёнком, но кто-то рванул почти уже начавшую создаваться связь. Владыки Крёстов? Нет – сам Чуда. И в краткий миг возвращения из поплывшей реальности я осознал происходящее, будто посмотрев сквозь тусклые уставшие глаза больного своей судьбой мальчика. Чуда держался. Чуда знал, что его не оставят, что его вытащат. И ещё – он словно издалека успокаивал меня, словно говорил, что тревожится не о чем. Что он видел сон, где его папа-снеговик взял на плот ещё и нас всех. Меня, Женьку и Анну. И этот плот донесёт волнами до берега. Главное – не отчаиваться.

Я сжал кулаки и выдохнул, избавляя сознание от постороннего.

Двое – я и Жаня – двигались к церкви со стороны дороги уставшей механической походкой. Они шли к церкви, суеверно обходя лежащие тела своих предшественников. И тренированно ушли вниз, когда от здания им навстречу ударили пули. На одно колено, рванув оружие и приготовившись стрелять.