Текст книги "Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945"

Автор книги: Вольфганг Отт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Идя к трапу, которого уже не было видно, он не мог избавиться от кошмарной мысли, что, как только он до него доберется, трап исчезнет. Когда он поставил ногу на первую ступеньку, Шмуцлер обвил руками его шею, а ногами – бедра, как будто они репетировали это раз сто, не меньше. Не могли же они задраить крышку люка, сказал себе Тайхман и в ту же минуту сообразил, что конечно же крышка задраена. Услышав команду «задраить водонепроницаемые двери», матросы тут же обязаны ее выполнить.

Эта мысль парализовала его. Он знал, что до люка ему подниматься почти два метра, и не мог сделать ни шагу. У него не осталось сил. Шмуцлер делался все тяжелее и тяжелее. У Тайхмана вдруг закружилась голова, отчего его потянуло вниз, но головокружение неожиданно прекратилось, потому что сверху повеяло свежим воздухом. Тайхман почувствовал удар ногой по голове, потом кто-то наступил ему на руку, и он завопил. Руку тут же освободили.

– Это ты, Ганс? – Это был голос Штолленберга.

Тайхман поднялся наверх, чьи-то руки подхватили его, вытащили из люка, и он потерял сознание.

– Хайле Селассие был черен, как цыган, – произнес Питт, когда они уложили Тайхмана и Шмуцлера на палубе и осветили их фонариками.

– Ничего с ними не случилось. Это они черные от угольной пыли, – сказал Хальбернагель.

После глотка шнапса Тайхман пришел в себя.

– Послушай, негус, – обратился к нему Лёбберман, – мы расскажем тебе, какого капитана приобрели.

– Говори потише, Медуза, – перебил его Питт.

– Будь я проклят, если не подведу Паули под трибунал. Пусть все слышат, что я скажу. Флагман флотилии дает три коротких световых сигнала. А теперь слушай внимательно, Тайхман. Слушаешь?

– Да.

– Хорошо. Так вот, Паули поворачивается ко мне и спрашивает: «Что это означает?» Представляешь, капитан спрашивает матроса, что означают три коротких световых сигнала!

– Мы всегда знали, что Паули дерьмо, – вмешался Бюлов.

– Дерьмо? Да он самый настоящий преступник!

– Не так громко, Медуза, – произнес Питт.

– Да я повторю это любому, кто захочет меня слушать.

– Ну что ты хочешь, Медуза, он же специалист по бюстгальтерам, – усмехнулся Хейне.

– Он преступник, говорю вам. Таким нельзя доверять боевой корабль. Но это еще не все. Я объясняю ему, что это означает британские торпедные катера. Но Паули даже не подумал сменить курс. Я говорю, нужно повернуть им навстречу. «Не вижу никаких катеров», – отвечает Паули. «Да вон же они, – говорю я, – подходят курсом тридцать градусов». – «Нет, мы отойдем», – заявляет Паули и командует лево на борт. Через полминуты – бац! Если бы он повернул всего лишь на тридцать градусов вправо, то нос нашего корабля смотрел бы точно на катера, и они бы в нас не попали. Торпеда прошла бы по левому борту. Но Паули испугался и не пошел на сближение с противником, а дал команду отойти.

Холод загнал матросов вниз. Когда Тайхман улегся на свою койку, подложив под себя кусок брезента, Штолленберг сказал:

– Ты знаешь, Паули не только не умеет управлять кораблем, он еще и порядочная свинья. Сразу после того, как в борт ударила торпеда, он дал команду задраить все водонепроницаемые двери. Герд поднялся на мостик и сообщил ему, что кочегары стучатся в переборку. Он спросил, нельзя ли ненадолго открыть дверь, ведь в кочегарку еще не могло набраться много воды. Паули заорал, что убьет любого, кто попытается открыть водонепроницаемые двери, безопасность корабля, мол, превыше всего, и ему плевать, что станется с запертыми кочегарами. Но Герд не отстал от него…

– И ты тоже?

– Мы еще два раза подходили к Паули и просили разрешения открыть дверь. В конце концов он погнал нас с мостика. Герд сказал, что до кочегарки можно добраться через входной люк, поэтому он обвязал меня веревкой под мышками и опустил вниз. Мне кажется, это я наступил тебе на лапу.

– Наверное.

– Нам повезло, что торпеды попали в угольный бункер, иначе воды было бы гораздо больше. Но если бы не Вегенер, мы бы все равно пошли ко дну.

– Как это так?

– Он подвел свой корабль к нашему борту, а потом он и тральщик номер 2 пропустили под нашим днищем трос. Вот это настоящее морское искусство.

– А что делал в это время Паули?

– Ничего. Просто трепал всем нам нервы своим криком.

– Если этот ублюдок будет командовать нашим кораблем и в следующем плавании, я его выброшу за борт.

– Я тебе помогу, – поддержал Штолленберг.

Глава 5

Паули посадил Тайхмана и Штолленберга на три дня под арест. Они возвратились из увольнения в 1:11. Паули посчитал эти одиннадцать минут самовольной отлучкой и подверг их наказанию. Они и вправду засиделись у Доры, но сумели бы вернуться вовремя, если бы не перепутали входы на верфь. Они совсем забыли, что сегодня утром «Альбатрос» был поставлен в сухой док.

А перед этим они помогали освободить бункер от оставшегося там угля и наткнулись на тела двух кочегаров, стоявших вахту вместе с Тайхманом. Их расплющило взрывной волной о крышу. Паули требовал, чтобы бункер был чист как стеклышко.

– Рабочим дока и особенно инженерам, – сказал он, – не понравится вид крови и сломанных костей.

Они закончили работу в 16:00. После этого команду выстроили в парадной форме на палубе для вручения Железного креста второго класса младшему лейтенанту запаса Паули. Такой же награды удостоился и погибший командир, а также Штюве за сбитый им самолет. Командир флотилии поблагодарил команду за спасение поврежденного корабля и произнес несколько прочувствованных слов о павшем командире и двух кочегарах. В заключение он объявил, что старшим помощником назначается младший лейтенант Пашен.

– Смирно! Равнение направо! – скомандовал Паули.

Командир флотилии поблагодарил команду:

– Так держать!

Хейне ткнул Лёббермана под ребра:

– Здорово ты отдал нашего Паули под трибунал!

– Зря Вегенер наградил его Железным крестом, – заметил Бюлов.

– Он вынужден был дать ему крест, иначе Штюве не получил бы своего, – сказал Штолленберг.

Командир флотилии отдал честь своим бывшим ученикам, пожал им руки и задержался, чтобы немного поболтать с ними.

– Ну, как дела? – спросил он Тайхмана. – Что вы?.. – Он запнулся, неуверенно улыбнулся и хлопнул Тайхмана по плечу. – Все придет в свое время.

– Что он хотел этим сказать? – спросил потом Тайхман Хейне.

– Черт его знает, – ответил Хейне. – Пойдем лучше к Доре.

На пути в город они миновали двух дам. Одна, вся в черном, была вдовой погибшего капитана; другая – женой командира флотилии. Все отдали им честь, и даже Питт постарался сделать это как следует. Тайхман отдал честь вдове командира.

– Я был бы не прочь позабавиться вон с той. – Питт почмокал губами.

– Ты всегда был свиньей, – бросил Штолленберг и покраснел.

– О ком это вы? – спросил Хейне с непривычной для него резкостью.

– О мадам Вегенер, если не возражаешь, – ответил Остербур.

– Пойди сначала спроси, согласится ли она иметь с тобой дело, – произнес Тайхман со смешком, который был больше похож на кашель подавившегося человека. Дамы проехали мимо в автомобиле командира флотилии. Бюлов и Фёгеле пошли в парикмахерскую, а Тайхман, Штолленберг и Хейне отправились по магазинам. Им пришлось походить, пока они не нашли то, что искали. Они купили яркий шелковый шарф с набивным рисунком; продавщица, которой они понравились, уступила его по двойной цене, зато без талонов. Они встретились с Фёгеле и Бюловом в парикмахерской.

Побрившись, все пятеро отправились к Доре.

– По правде говоря, я бы с большим удовольствием посидел в баре и выпил бы чего-нибудь приличного.

– Не говори глупостей, Ганс, – сказал с нажимом Штолленберг. – Ты идешь с нами.

Когда они вошли в заведение Доры, там сидело всего несколько посетителей. Между кафе и пивным залом был проход, и с первого взгляда никто бы не догадался, что официантки обслуживают посетителей не только за столиком.

Они уселись за угловой столик рядом с баром и послали на разведку Фёгеле. Он попросил продать ему пачку сигарет без талонов.

– Не могу, – ответила девушка за стойкой. Эта крашеная блондинка, судя по всему, была не прочь удалиться с клиентом на второй этаж.

– Мне хотелось бы увидеть вашу хозяйку.

– Она сейчас очень занята.

– С кем?

– Не поняла?

– Я хочу сказать, с кем это она кувыркается в постели?

– Советую вам оставить ваши грязные намеки – здесь приличное заведение.

– Я хочу передать ей привет.

– От кого?

– От «Альбатроса».

– Кто это – мужчина?

– Нет, целая толпа мужчин.

– Не понимаю. Не могли бы вы говорить пояснее?

– «Альбатрос» – это корабль. На нем служат мужчины. Понятно?

– Не думаю, чтобы моей хозяйке это было интересно.

– А вы лучше спросите ее саму.

Девица сделала недовольное лицо и удалилась.

– Кусок мяса, а не девушка, – сказал Фёгеле, постукивая монеткой по стойке бара. – Эй…

В эту же минуту кусок мяса появился в сопровождении Доры, одетой как дама. Она и внешне стала напоминать даму.

– Кого я вижу! – вскричала она и поздоровалась с Тайхманом, Штолленбергом и Хейне, как будто не видела их по меньшей мере лет двадцать.

Они отдали ей шарф и книги.

– Какой милый шарфик! И целых три дневника сразу…

– Можешь использовать их для записи своих доходов и расходов, – предложил Хейне, – здесь очень хорошая бумага.

– Стоило ли так из-за меня тратиться!

Она на минуту оставила их и вернулась с пятьюстами марками. Хейне сказал, что деньги возвращать не надо – они начистили друг другу рожи и разошлись довольные. Но Дора настаивала.

– Тогда мы их здесь же и пропьем, – пошел на компромисс Тайхман.

– Об этом не может быть и речи. Денег с вас я не возьму.

Штолленберг предложил вернуть деньги их законным владельцам, но его предложение было единодушно отвергнуто.

– Тогда получится, что мы напрасно дрались, – сказал Хейне.

Наконец, они согласились принять от Доры эти деньги, но тут же отдали их ей на хранение.

– Ну а теперь что бы вы хотели съесть?

– Ничего, Дора. Нас хорошо кормят.

– В таком случае, что я могу для вас сделать? Что-нибудь для души?

– Это наш первый выход в город, – с улыбкой сказал Бюлов.

– Ну, тогда выбирайте, герои.

– Я уже выбрал, – заявил Фёгеле. – Беру девушку, которая не хотела продать мне сигарет.

Девушкам Дора сказала:

– Эти господа – мои гости. Обслужите их по первому разряду.

А потом повернулась к Тайхману:

– Пойдем со мной, малыш, я знаю, что ты большой дока в этом деле. Может, и я у тебя чему-нибудь научусь.

Комнаты девушек были на втором этаже. Личные апартаменты Доры располагались на третьем.

– А где твой муж?

– Зачем он тебе?

– Он на службе?

– Нет, он уже давно на пенсии.

Она показала ему гостиную и спальню. Обе, насколько мог судить Тайхман, были отделаны со вкусом. Дора пустила в ванну горячую воду.

– После хорошей ванны чувствуешь себя заново народившимся. Я хочу, чтобы ничто не напоминало тебе о твоей гнусной работе. Пусть она останется в другой жизни. Забудь о ней на время, хорошо?

– Для этого придется очень сильно постараться.

– Может быть, мне удастся помочь тебе.

Когда он вышел из ванной, на Доре был пурпурный бархатный халат. Аромат, исходивший от нее, стал сильнее и приятнее, чем раньше. Она откинула одеяло на кровати, где легко разместились бы три человека. Тайхман никогда до этого не видел ничего подобного и даже немного испугался. У него повлажнели ладони, совсем как во время первого воздушного налета. Дора выключила люстру, оставила гореть только лампу у кровати, которая излучала теплый, красно-желтый свет.

– Не слишком ли велика для тебя кровать, малыш?

– Да, великовата.

– Не волнуйся. Со мной она не покажется тебе большой.

Она выскользнула из своего халата и выключила лампу – он видел ее обнаженное тело не больше секунды.

Какое-то время, может быть, всего несколько мгновений – он не знал сколько – Тайхман был счастлив, поскольку сумел забыть прошлое, настоящее и все на свете, кроме Доры. Его тело подхватила волна, смывшая все незначительное и открывшая ворота для одной-единственной вещи, которая остается человеку, когда надеяться больше не на что.

Когда все закончилось, он почувствовал себя старше. Но очень скоро ему стало интересно, что будет дальше. Дора была счастлива. Она сказала ему об этом, да он и сам почувствовал. Она несколько раз повторила, что он сделал ее счастливой. К тому же она была очень оживленна и, когда не хватало слов, выражала свои чувства звуками. Тайхман был доволен, но в душе посмеивался над ней. «Какая же она наивная», – думал он.

Они почти не разговаривали. Дора ни о чем его не спрашивала, а ему нечего было ей сказать, но он был рад, что она с ним. Один раз Дора встала и принесла бутылку вина. Она велела ему пить медленно.

Незадолго до полуночи в дверь постучал Штолленберг и сказал, что уходит.

– Иду, – крикнул Тайхман и стал одеваться.

– Разве ты не можешь остаться на всю ночь?

– Нет, не могу. Матросам это не позволяется. В особенности с нашим новым капитаном.

– Плохо. Я хотела бы, чтобы мы проспали эту ночь вместе. Просто проспали. Мне этого ужасно не хватает – просто лежать в одной кровати с человеком, который тебе нравится. И не надо бояться, я не собираюсь говорить о любви…

– Любовь – это обман. Но без нее плохо. Вот в чем дело.

– У тебя разумный взгляд на вещи. Только не надо так громко произносить слово «обман». Но все равно, я скажу тебе одну вещь. Только смотри, не заносись – о таком мужчине, как ты, мечтают все женщины, даже те, которые не признаются в этом. И знаешь почему? Потому что ты думаешь не только о себе. Я говорю это, поскольку мне кажется, что я у тебя первая женщина. Но ведь здесь, в Гамбурге, тебе не к кому пойти, правда?

Она встала, сунула ноги в сабо, надела халат и проводила Тайхмана до входной двери.

На улице его ждал Штолленберг.

– Хейне давно уже ушел, – доложил он. – Сказал, что лучше проведет ночь у себя дома, с Молли.

– Как ему угодно, – ответила Дора.

Они попрощались. Дора хотела, чтобы Тайхман ее поцеловал. Но ему показалось глупым целоваться у порога, и он не стал этого делать. Штолленберг в это время завязывал шнурок.

По пути на корабль он сказал:

– Говори что хочешь, но я чувствую себя сейчас гораздо лучше.

– Я ничего не говорю.

– И правильно. Впрочем, что нам еще оставалось делать?

– Ну, можно было заняться физическими упражнениями.

И они оба рассмеялись так громко, что поздние прохожие остановились и в удивлении уставились на них.

Сидя на гауптвахте, Тайхман вспоминал свой визит к Доре. Жизнь здесь никак нельзя было назвать однообразной, поскольку в этом же самом деревянном бараке располагался штаб флотилии. Он состоял из административного офицера в чине младшего лейтенанта, старшего писаря, нескольких писарей и двух женщин-машинисток. Возглавлял штаб лейтенант запаса по фамилии Лёве. Чем он занимался днем, никто не имел ни малейшего понятия. Зато вся флотилия знала, чем он занимается ночью, – только машинисткам об этом не рассказывали. Для деятельности Лёве требовались две комнаты – в первой он обычно сидел в одиночестве за столом и чистил ножницами ногти; в другой он, уже не один, с наступлением темноты укладывался на койку. По совместительству он командовал флотилией, когда капитан-лейтенант Вегенер находился в отпуске. В настоящее время Вегенер на несколько дней уехал в Берлин; он больше уже не жил в Денхольме. Когда флотилией командовал Лёве, в море она не выходила.

Гауптвахтой служила самая дальняя комната в бараке. Она была разделена на две маленькие камеры, так что сидеть могли сразу два человека. В каждой камере было расположенное под самым потолком маленькое окошечко, снаружи забранное решеткой, – Тайхману казалось, что ее прутья были из проволоки. В первые же минуты своего заключения он определил, что их можно без труда раздвинуть – решетка была сделана больше для вида.

Камера не отапливалась, но арестованные держали оконце открытым даже зимой, поскольку через стенку находилось отхожее место. Барак был хлипкий, перегородки – тонкие, а в стене, отделявшей гауптвахту от сортира, были проделаны дырки. Перегородка между двумя камерами тоже была очень тонкой и вся в дырках, поэтому Тайхман и Штолленберг могли свободно, без особого труда, переговариваться. Зато с другой стороны до Тайхмана доносились такие запахи и звуки, что ему становилось дурно. Однажды, когда один из посетителей сортира совсем уж забылся, он крикнул:

– Я все вижу!

После мгновенного замешательства послышался ответ:

– Наглец!

Через несколько минут в камере Тайхмана появился лейтенант и сказал:

– На вас жалуется одна из дам.

– Я требую, чтобы мне принесли письменные принадлежности, – заявил Тайхман. – Хочу подать на этих стукачек письменную жалобу командиру флотилии.

Лейтенант Лёве предпочел больше не затрагивать этот вопрос, но не позабыл сообщить Тайхману, что дамы не просто стучат по клавишам, а работают стенографистками, и посоветовал ему на будущее поменьше прислушиваться к тому, что происходит за перегородкой.

Тайхман в ответ заявил, что это легче сказать, чем сделать, – у него всего две руки, и одновременно зажимать нос и уши он не может.

– Я сыт по горло этой глупой болтовней! – заявил лейтенант и ушел, громко хлопнув дверью.

Тайхман услышал, как в коридоре он зовет фрейлейн Эрику. В соседней камере покатывался со смеха Штолленберг.

Война Паули против Тайхмана продолжалась. Когда Тайхман отсидел свое, Паули заставил его стоять в карауле – в целях акклиматизации, как он заявил, чтобы снова привыкнуть к свежему воздуху.

Тайхман попросил Штолленберга сказать Доре, что он не сможет прийти. Он знал, что она ждет его, об этом ему сообщил Фёгеле, приносивший ему еду в камеру. Дора встретит его как самого дорогого гостя, сказал Фёгеле. Он ходил к ней каждый вечер, а с ним и все остальные.

В первую ночь Тайхман стоял на часах от полуночи до четырех утра. В половине третьего Паули поднялся на борт в сопровождении женщины. Тайхман доложил ему, что на судне все в порядке. Паули слегка покачнулся и дыхнул на него густым перегаром.

– Это еще кто? – спросила спутница Паули.

– Младенец из моей команды.

– Что-то он больно велик для младенца. Он пьет?

– Велик? Гляди-ка, и вправду велик. Ха-ха. Но ведь он туп, как младенец, правда, Тайхман? Повтори: «Я тупой Тайхман».

Но Тайхман молчал.

– Ну-ка, давай, повторяй.

Тайхман сглотнул.

– Побыстрее, парень. Приказываю повторить мои слова.

Тайхман молчал – в горле он почувствовал комок, который ходил вверх и вниз. Он решил плюнуть Паули в лицо; его охватил приступ ярости – словно тонна кирпичей, она легла на живот и придавила кишки. Он задыхался и прилагал неимоверные усилия, чтобы не зарычать. Перед глазами у него замелькали точки, и лицо Паули то наплывало, то удалялось. «Надо достать его, пока я еще что-то вижу, сейчас я убью его, сейчас я…»

– Пойдем, милый, пойдем же.

– Отвяжись, я хочу, чтобы он повторил мои слова.

Тайхман снял винтовку и прислонил ее к сходне. Он сумел взять себя в руки и знал, что ему надо делать – теперь все было просто. Он снял перчатку и сжал кулак. Паули поднимал воротник плаща. Тайхман ждал, когда покажется его подбородок.

– Пойдем, дорогой мой, пойдем.

Тайхман отступил на полшага. Голова Паули все еще была опущена, подбородок закрыт воротником. Тайхман отвел руку для удара. Кулак задел за поручень, и Тайхман слегка развернулся, чтобы ничто не мешало ему нанести удар.

– Ну, пойдем же, дорогой. Я хочу прямо сейчас.

– Отстань. Пусть эта собака повторит мои слова или я…

– Положи руку вот сюда, дорогой. Что ты чувствуешь?

После того как они скрылись в каюте, некоторое время было тихо. Потом там поднялся такой гвалт, что Тайхман не мог не слушать. Дело закончилось громкой руганью. Они орали как резаные, осыпая друг друга оскорблениями. Наконец, Паули вышвырнул женщину из каюты.

Она лежала на палубе и рыдала. Вслед за ней из каюты вылетела ее одежда.

Женщина попыталась открыть дверь, но Паули запер ее изнутри. Она забарабанила в дверь, но, сообразив, что это бесполезно, пустила лужу.

– Ты что делаешь? – крикнул Тайхман. – Убирать придется нам, а не ему.

В каюте открылся иллюминатор. Паули высунул наружу голову и заорал:

– Тайхман!

Тайхман подошел.

– Для чего ты здесь поставлен, как ты думаешь, черт тебя подери? Следить, чтобы на корабле было тихо. И гони отсюда эту шлюху. – С этими словами Паули захлопнул иллюминатор.

– Что он сказал? Что эта свинья сказала?

– Он хочет, чтобы вы сошли на берег.

– Этот жмот не заплатил мне ни пфеннига. Ни единого пфеннига. Сказал, что подарит мне бюстгальтер. А на фига он мне! Посмотри – разве мне с такой фигурой нужен бюстгальтер? Вот, пощупай – все натуральное.

На следующее утро вахтенный старшина прочитал в судовом журнале следующую запись:

«1:30 – Вместе с командиром на борт поднимается неизвестная дама.

2:18 – Беспорядок на корме. Дама употребляет крепкие выражения и осыпает командира оскорбительными словами.

2:23 – Дама покидает каюту командира под принуждением.

2:26 – Дама облегчается под дверью командирской каюты.

2:27 – Дама отказывается прекратить безобразие, несмотря на приказ командира.

2:37 – Получив десять марок, дама покидает корабль.

Никаких других событий во время вахты не произошло.

Тайхман, матрос второго класса».

Вахтенный старшина Бекер послал за Тайхманом.

– Друг мой, – сказал он. – Эта маленькая запись в судовом журнале может стоить тебе больших неприятностей. Через полчаса я должен отнести его командиру; надо либо слегка изменить ее, либо удалить.

– Не надо ничего менять. Пусть у Паули будут неприятности. Он их заслужил.

– Меня это не касается. Но с твоей стороны это глупость, большая глупость!

– Знаю. Сегодня ночью сам Паули сказал мне, что я глуп. Надо было так и подписаться в журнале: «Тупой Тайхман». Жаль, что мне не пришло это в голову раньше.

Но Бекеру не пришлось нести журнал командиру – старший квартирмейстер послал его на склад за свинцовым суриком. Тайхман отправился чистить гальюн. Он чистил унитаз, когда в туалет заглянул главный старшина Вернер.

– Доброе утро, Тайхман.

– Доброе утро, господин главный старшина.

Пауза.

– Ты не всегда ведешь себя как подобает военному.

Тайхман продолжал работать.

– Но сегодня ночью ты чересчур буквально выполнил требования устава. Я хочу сказать…

Старшина вошел внутрь и закрыл за собой дверь.

– То, что ты написал в журнале, абсолютно правильно с военной точки зрения. Но ты ведь знаешь, наш командир пришел из запаса…

– Истинная правда, господин главный старшина.

– Все это. так, но тебе за это крепко достанется. Он превратит твою жизнь в ад.

– Я к этому привык. Пусть превращает.

– Ну, как хочешь. Не забудь промыть горячей водой и сиденья.

– Слушаюсь, господин главный старшина.

После обеда Паули появился в кубрике. Никто не крикнул «Смирно!», как принято делать на военных кораблях, когда в кубрик во время полуденного перерыва заходит офицер. Паули рвал и метал.

– Это бунт! – кричал он.

Теперь он с ними заговорит по-другому; никогда еще он не видел более разнузданной команды. Потом он принялся проверять рундуки, в результате чего половина экипажа отправилась под арест.

Рундук Тайхмана ничем не отличался от других, но Паули не нашел у него ничего предосудительного. Он отнесся снисходительно и к рундуку Хальбернагеля, только потребовал убрать фотографии, которыми он был обклеен изнутри. Это были открытки с изображением кинозвезд, которые можно было купить в любом магазине, только Хальбернагель обрезал у них белые края, и они стали похожи на семейные фотографии. Кроме того, на них красовались надписи вроде «Всегда любящая тебя Зара» или «Дарю тебе целый вулкан любви, твоя верная Марика, которая тебя никогда не забудет». Все поклонницы Хальбернагеля имели на удивление схожие почерки, которые, в свою очередь, очень напоминали почерк их любимого мужчины. Паули, очевидно, заинтересовался почерком, ибо очень тщательно изучал рундук Хальбернагеля и даже встал на колени, чтобы рассмотреть фотографии обнаженных девушек на нижней стенке.

Когда он уходил из кубрика, снова никто не крикнул «Смирно!». На этот раз Паули, похоже, не заметил этого. Возможно, он увидел выражение глаз матросов.

Тайхман освободился в 17:00. Он тщательно вымылся, надел парадную форму и смазал волосы помадой, отчего они стали казаться темнее. Помаду из города принес Штолленберг и тихонько сунул ее в рундук друга.

Когда Тайхман поднялся на палубу для получения увольнительной, у трапа стоял Паули.

– Подождите у входа в мою каюту.

Тайхман ждал в течение двадцати восьми минут. Наконец, появился Паули, вошел в каюту и пригласил его.

– Будьте добры, доложите по форме.

– Матрос второго класса Тайхман явился по вашему приказанию, господин младший лейтенант.

Паули уселся на стул и скрестил ноги. Тайхман стоял перед ним по стойке «смирно». Паули очень тщательно, не торопясь, набил трубку. Тайхману редко приходилось видеть его так близко. Паули было около пятидесяти. Сморщенным желтым лицом, зелеными глазами с набрякшими веками, складками нависавшими над ними, губами голубоватого оттенка, всегда сжатыми и презрительно искривленными, он походил на ядовитого гоблина. Губы его раздвинулись, образовав удивительно правильное круглое отверстие, куда он вставил свою трубку.

– Подайте мне эту полоску бумаги. Да, вон ту, что лежит на столе.

Паули свернул ее жгутом.

– А теперь будьте добры дать мне огоньку.

Тайхман вытащил из кармана зажигалку и протянул ее капитану.

– Нет, зажгите ее сами. Вот так.

Паули зажег жгут и поднес его к трубке.

– Видите ли, я всегда прикуриваю от бумаги – терпеть не могу запаха газа.

«Как гладко он это все разыграл, – подумал Тайхман. – Интересно, сколько ему пришлось репетировать, чтобы добиться такой гладкости».

– Для того чтобы твердо выучить, что нужно вносить в судовой журнал, а что – нет, вы будете стоять на часах семь дней подряд. И запомните на будущее – в журнал записывают важные события. Только самые важные. Можете идти.

Тайхман пошел в рубку и попросил главного старшину показать ему судовой журнал. Тот протянул ему новенькую, только начатую книжку.

– А где старый?

– Его нет..

– Я вижу, он ничего не делает наполовину.

– Да, Паули такой.

Тайхман снял форму и сел в кубрике играть в дурака со Штолленбергом и Бюловом.

– Похоже, ты у нас теперь будешь вечным часовым, – заметил Бюлов.

– Да, буду. Мне просто не нравится, когда на меня писают собаки, как на эсэсовцев, охраняющих штаб-квартиру партии. Я не могу стоять так же неподвижно, как они.

– Зато научишься играть в карты. Ты уже второй раз продуваешь.

Тайхман взял бутылочку пива.

– Смотри, чтобы тебя не поймали. Когда стоишь на часах, пить запрещается.

Пиво ему мало помогло. Он знал, что Паули – свинья, но никак не предполагал, что это очень хитрая свинья, и потому расстроился.

Вошел Паули с новым старпомом. Никто не встал по стойке «смирно» – в свободное время от матросов этого не требовалось. Командир велел открыть рундуки. В них все было точно так же, как и раньше. Они были чистые, форма и белье – тоже. Но не у всех белье лежало ровной стопочкой на верхней полке. Хуже того, один матрос хранил его на второй полке, а другой – на третьей. Паули взмок от усердия, выбрасывая вещи матросов на пол.

Пока Паули проверял рундуки по правому борту, старпом подошел к Тайхману и сделал знак, чтобы тот поскорее убрал с глаз долой бутылку. Тайхман сунул ее под лавку.

Паули подошел к рундуку Тайхмана и переворошил там все, включая зубную щетку.

– Почему вы не надели форму, которая полагается для ночного караула?

– Меня не отправляли в ночной караул, господин младший лейтенант.

– Черт побери, разве я не сообщил вам, что вы будете нести караул в течение семи дней?

– Это запрещено, – вмешался старпом. – Нельзя в течение двух дней подряд назначать человека в ночной караул. Это разрешается только в боевых условиях.

– Здесь у нас не санаторий.

– Вы правы, – сказал старпом, – но мы служим на флоте и должны подчиняться существующим правилам.

Паули ничего не сказал и покинул кубрик белый от ярости. Старпом поставил ногу на первую ступеньку трапа, и тут Остербур рявкнул: «Смирно!» Слово это прозвучало как-то странно – у него снова были проблемы с зубами. Старпом обернулся и отдал честь в направлении Остербура, и тот вспыхнул, словно юная девушка на первом свидании со взрослым мужчиной.

– Чего разорался? – спросил Питт. – Забыл, кто здесь главный? Это я должен командовать «Смирно!», а вовсе не ты со своей кашей во рту.

– На самом деле это ты должен был скомандовать «Смирно!» – сказал Тайхману Штолленберг.

Тайхман в конце концов попал на берег. Паули ушел в увольнение, а поскольку моряка, назначенного в караул, отпускать в увольнение не разрешалось, старпом послал его на берег по делу – отвезти фотопленку для проявки, разрешив не возвращаться до полуночи.

Отдав пленку, Тайхман пошел к Доре, испытывая смешанные чувства.

Доры дома не оказалось. Крашеная блондинка сообщила ему, что она уехала закупать продукты. У Фёгеле с блондинкой был роман; он утверждал, что это его первая и единственная любовь. Ему пришлось терпеть насмешки Бюлова, с которым он поначалу делил свою единственную любовь, но который потом великодушно отказался от своей доли. Он и вправду был влюблен и без слов сносил все подначки. Когда же Бюлов спрашивал его, на каком языке он общается со своей возлюбленной, которая вряд ли понимает бушменский диалект, он делал вид, что не слышит. В другой раз Бюлов заявил:

– Фёгеле, я уверен, что в постели ты полный профан. Она спит с тобой исключительно из жалости. Ты для нее – все равно что ребенок, а поскольку своих детей у нее, бедняжки, нет, она нянчится с тобой. И ты останешься для нее ребенком до тех пор, пока она тебе не изменит.

Фёгеле всегда отвечал на это одинаково:

– Она любит меня. Иначе брала бы деньги.

Тайхман уселся за угловой столик у самой стойки и принялся пить пиво.

Когда вошла Дора, он встал. Он долго раздумывал, надо ли ему вставать при ее появлении. Но, увидев ее модный, как с картинки, наряд, автоматически поднялся с места. Она приехала в грузовике, который доставлял продукты, привозимые торговыми судами.

– Наконец-то! – воскликнула она и протянула ему руку. – Я сейчас приду – надо проследить, чтобы все разгрузили.

Грузовик привез множество всяких вкусных вещей – ящики со шнапсом, ликерами, винами, шампанским и самыми разными деликатесами в консервных банках.

– Ты всегда закупаешь продукты оптом?

– Конечно. Это дешевле. К тому же так я получаю все без талонов.

– Как тебе это удается?

– Секрет фирмы. А теперь продумай меню. Что бы ты хотел съесть и выпить. Ты получишь все, что твоя душенька пожелает.

– Я полагаюсь на твой вкус.

– Тогда подсчитай сумму по этим счетам – у тебя это наверняка получится быстрее, чем у меня. Ты ведь ходил в хорошую школу.