Текст книги "Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945"

Автор книги: Вольфганг Отт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 7

21 декабря 1940 года в 11:32 случилось следующее. Английские бомбардировщики тремя волнами совершили налет на Брест.

Две первые волны понесли большие потери от зенитного огня, и было решено, что третья, не долетая до Бреста, сбросит свои бомбы на объекты, находящиеся в море.

В 25 милях к северо-западу от Бреста бомбардировщики заметили флотилию тральщиков, шедшую кильватерным строем. Они атаковали тральщики с кормы, с высоты 180 метров, куда не доставали снаряды корабельных зениток. Они сбросили бомбы, придерживаясь определенной системы, увидели, как корабли окутались дымом, и улетели.

Так погибла 50-я флотилия минных тральщиков. На плаву остался только флагман, который шел головным и имел время для маневра. Его на буксирах привели в Брест.

Что касается экипажей погибших кораблей, то спасено было всего двадцать два моряка. Десять из них скончались от ран.

Глава 8

Друзья встречали Рождество в Гамбурге. Штолленберг недавно побывал дома; Бюлов и Фёгеле понимали, что к празднику все равно домой не поспеют, а у Тайхмана вообще не было дома. Они обсудили этот вопрос и решили остаться в Гамбурге.

В сочельник в доме Хейне собрались те же самые люди, что и в прошлом году, но их было не узнать. Настроение у всех – приподнятое, не то что год назад. Германия одерживала победы на всех фронтах, и в воздухе носилось: «Хвала Господу Богу, аллилуйя и осанна!»

Наверное, тон празднику задал генерал Хейне – он выглядел великолепно в военной форме. В армию его не взяли, он надел ее ради праздника и ради него же нацепил все свои медали и знаки отличия; в конце концов, это же часть формы, неотъемлемая часть торжества. Его сестра Луиза снова сидела позади него, чуть-чуть сбоку, положив длинные костлявые руки на колени.

Тайхман внимательно наблюдал за генералом: самоуверенный и полный достоинства, маленький человечек в генеральской форме стоял рядом с елкой и читал рождественский псалом. Испытывал ли он благоговейный трепет перед словом Божьим, держа в руках Библию? Понимал ли он, о чем читает? Нисколько: он крепко держал Библию в руках, и голос его не срывался от волнения, а тон свидетельствовал только о его привычке командовать и о том, что его заботит только одно – хорошо ли его слышно. Генерал производил впечатление нужного человека в нужном месте. Именно так он о себе и думал – сомневаться в этом не приходилось. «А разве он может думать по-другому?» – спрашивал себя Тайхман.

Когда началась раздача подарков, моряки получили по четыре пачки сигарет и по бутылке спиртного. Потом огни на елке погасли, включился верхний свет, и Рождество закончилось. По рюмкам разлили малагу, и начался общий разговор. Дети тем временем играли в войну. За полчаса они разгромили французскую армию и взялись за Англию – без труда пересекли пролив и с криками «Ура!» и «Зададим им жару!» быстренько ее завоевали.

В этом году на праздник пригласили двух отставных высших чинов; один из них принимал участие еще в войне 1870 года. Они держались в своей старомодной форме так, словно это были латы, и не принимали никакого участия в разговоре. Помимо Дибольтов присутствовал еще и пастор с женой, которых все называли господин и госпожа церковный советник. Другие гости были в основном предпринимателями. Это было очень достойное собрание. Все согласились, что Германия переживает великое время, но, по милости Господа, грядут еще более великие времена, и что Бог взял фюрера под свою защиту – это наглядно показал провал попытки покуситься на его жизнь в Мюнхене, и что Германия под вдохновляющим руководством Адольфа Гитлера стоит на пороге колоссальной – глобальной, как назвал ее один из приглашенных, которого все называли консул, – победы.

– Дай-то Бог, – произнесли дамы.

После этого заговорил церковный советник и заявил, что теперь, когда Бог даровал нам победу над Францией, Англия подожмет хвост; нынешнее Рождество – последнее военное Рождество в нашей жизни, молодому поколению войн больше не видать. Генерал добавил, что каждое поколение должно пройти через одну войну – одной вполне достаточно, чтобы закалить характер.

– Молодые люди должны пережить шторм, чтобы оценить безопасную жизнь в гавани, – сказал церковный советник и выпил за здоровье моряков. – Ведь я прав?

– Прекрасно сказано, – одобрил генерал и выпил за здоровье церковного советника. Тот попытался выпить по-гусарски, отставив локоть, и облился вином. Нападки на протестантскую церковь были ошибкой Гитлера, но он сам это понял, а кроме того, кадры СС приобрели полезный опыт. Таково было мнение церковного советника.

– Разумеется, – заявил генерал. – Молодым людям надо перебеситься.

– Лающая собака не кусает, – произнес господин из торговой палаты.

– Да-да, конечно же без несчастий не обошлось, – заметил гость, которого все называли сенатор, – но ведь нельзя же приготовить омлет, не разбив яйца.

– А этот омлет надо было приготовить, – согласился генерал. – Наша экономика непобедима; Германия способна воевать еще долгие годы.

– Именно так, господин коммерческий советник. Я слыхал, что продукция Рура в следующем году вырастет на сорок процентов и…

– Великолепно…

– Я убежден, что никто не может сравниться с нами.

– Да, дела идут хорошо…

– Можно даже прилично заработать, ха-ха-ха…

– Грех жаловаться.

«Все это компетентные люди, – подумал Тайхман, – кое-чего достигшие в жизни. Они верят в Бога и деньги, или наоборот, и делают это великолепно. Обстоятельная публика».

Молодежь вскоре удалилась в столовую. Сквозь закрытые двери послышалась танцевальная музыка.

– Танцевать в сочельник! Неслыханно! – воскликнул генерал. – Луиза, пожалуйста, попроси их прекратить это безобразие.

Луиза отправилась в столовую и вернулась с молодой девушкой.

– Но, дядя, мы думали, что уж сегодня… мальчиков отпустили всего на несколько дней, они скоро снова уедут…

– Дорогое мое дитя, – заявил генерал, – на Рождество не танцуют.

Но тут вмешалась фрау Дибольт:

– Пусть молодежь повеселится. Им так редко удается побыть вместе.

– Кроме всего прочего, – сказала девушка, – Рождество – это день радости.

– Ну можно ли возражать такой красивой молодой девушке? – сказал генерал. – Ладно, танцуйте. Но только, пожалуйста, поставьте другую музыку. Не надо этих безумных современных песен.

Жена пастора решила втянуть в разговор Тайхмана:

– А вы почему не танцуете?

– Не умею.

– Это невозможно.

– У меня нет музыкального слуха.

– Ну, это не имеет никакого значения. Я знаю множество людей, у которых нет абсолютно никакого слуха, и, тем не менее, они танцуют. Моему мужу, к примеру, медведь на ухо наступил, а он вполне прилично танцует, хоть и священник, ха-ха-ха.

– Да, танцы теснее связаны с сексом, чем с музыкой.

– Может быть, вы и правы. Поэтому вы и не танцуете?

– Я не люблю обходных путей.

– А вы шутник, испорченный мальчишка. Но иногда приходится искать окольные пути, – произнесла жена пастора, доверительно улыбаясь. – Не будете же вы ломать дверь, чтобы попасть в дом.

– А если двери этого дома широко раскрыты?

Жена пастора хихикнула.

Чтобы не оставалось недомолвок, Тайхман сказал:

– Что может быть глупее для мужчины, чем крутить по комнате потеющую женщину?

– Вы сказали – для мужчины?

«Эта похотливая старая корова собирается учить меня жизни», – подумал Тайхман. Его охватила досада, что он такой молодой. Он закурил.

Гости пили шампанское. Они чокались, произносили «ваше здоровье» и улыбались. Потом пришел еще один гость – школьный друг Герда Хейне по имени Альфред Ниенхаген. Он пришел на костылях – у него не было ступни. Когда Хейне представлял его, Тайхман услыхал, как генерал прошептал своей сестре:

– Говорил я тебе, не надо танцевать.

– Спасибо, – сказал Ниенхаген, когда Хейне пододвинул к нему стул. – Я еще плохо умею ходить на костылях. Чувствую себя словно аист в блюде с салатом.

– У тебя есть чувство юмора. Мне это нравится, – заявил генерал.

– Лучше быть раненым, чем убитым, ха-ха-ха. Для меня война закончилась.

– Где ты воевал?

– В Амьене. То есть я совсем не воевал, я просто лежал на животе, да еще не так, как надо, не так, как требуется в армии, а то был бы сейчас с обеими ногами.

– Что ты имеешь в виду? – спросил генерал.

– Это очень просто. Командир нашего взвода тоже лежал на животе – французы довольно метко стреляют. Ну, я слышу, взводный кричит: «Опусти ноги!» – Знаете, когда лежишь на животе, всегда немного задираешь пятки вверх, ведь так удобнее…

– Новобранцев сразу же отучают от этого, – перебил генерал.

– Да, отучают. Но у меня ужасно чесалась нога – блохи, сами понимаете. Во Франции санитарные условия совсем не те, что у нас, там полным-полно насекомых. Словом, я решил почесать ногу и задрал ее вверх. И тут – бах! – чувствую, что-то теплое течет по ноге. Когда я пришел в себя, – знаете, я не переношу вида крови, – увидел, что лежу в изумительной белой кровати под чистой белой простыней. Всюду пахнет чистотой, а сестрички такие хорошенькие, самые настоящие красотки, которые определяют по вашим глазам малейшее ваше желание, так сказать. Но ступню мне отняли, а с остальным у меня все в порядке.

– Наши военные госпитали всегда были образцовыми, – заявил генерал.

– Да, но я еще не рассказал самое интересное. Через несколько дней у моей кровати останавливается главврач и говорит что-то о моей храбрости перед лицом врага и от имени дивизии кладет на мою тумбочку Железный крест второго класса. А позже я получил еще и медаль за ранение. Как потом выяснилось, моя рота понесла тяжелые потери, и всем дали Железные кресты, в том числе и мне.

– И все это потому, что тебя в нужный момент укусила блоха, – сказал Хейне.

– Так оно и было. Можно написать работу о роли случая на войне.

– Твое здоровье, Альфред.

– И твое тоже, Герд.

Они выпили второй бокал за возвращение к мирной жизни в ближайшем будущем. Генерал лишь пригубил вино.

– Почему вы не выпили до дна? Вы что, не любите шампанское?

– Почему, люблю, – ответил генерал, но всем было ясно, что ему не понравился тон Ниенхагена. – Просто я пью медленно, чтобы оценить его вкус. Кроме того, до дна пьют только за здоровье руководителей государства, а насколько мне известно, таковых здесь не имеется. Ну а так я тоже надеюсь, что в ближайшем будущем наступит мир.

– Дай-то Бог! – произнесла одна из дам, сидевших сзади.

– Но мы все прекрасно понимаем, – сказал генерал, – что достичь его непросто. Если Англия не капитулирует, нам придется брать Лондон штурмом. Это единственный способ показать англичанам, что мы настроены серьезно. И только после этого наступит мир – только после этого.

– Я не думаю, что все так просто.

– Ну, милый мой, когда мы высадимся в Англии и двинемся…

– Сначала надо высадиться. Это обойдется нашей армии очень дорого. Я бы предпочел политическое решение этого вопроса, но, честно говоря, не очень уверен в том, что чиновники из министерства иностранных дел сумеют найти такое решение.

– Я тоже не уверен, – заявил генерал. – Я не забиваю себе голову политикой, да и плохо в ней разбираюсь. Нам, солдатам, часто приходится расхлебывать кашу, заваренную политиками.

– Это правда. И, прошу прощения, это одна из причин, почему я никогда не хотел быть офицером.

– Ну, тут вы слишком далеко зашли, молодой человек, – не сдержался генерал. – Наше слово играет не последнюю роль.

– Когда бывает уже слишком поздно. У меня свое мнение на этот счет.

– И у нас тоже, – произнес генерал.

– Вопрос только в том – правильно ли оно.

– Прошу прощения?

– Вы же не будете отрицать, что в вашей профессии вера и послушание ценятся выше, чем независимость мышления. Ну а я ничему не верю. С моей точки зрения, только невежественные люди способны во что-то верить. И подчиняюсь я нечасто – только тогда, когда считаю, что приказы отдает человек, достойный уважения. Мне время от времени нравится думать самому, хотя это вам, может, и не по душе. Я хочу сказать, что послушание само по себе ничего не значит; любая собака подчинится приказу, если ее принудить к этому, а я не люблю, чтобы меня принуждали делать то, что я не считаю правильным.

И прежде чем генерал пришел в себя после этих слов, Ниенхаген удалился.

Но для генерала дело этим не закончилось. Ему посмели возражать! Он осушил один бокал, а за ним – другой.

– Ну и манеры! Я с таким еще не сталкивался!

Воротничок генерала промок, а лицо стало багровым.

Впрочем, это могло быть и от шампанского. Он налил себе еще один бокал и встал.

– Сказать мне, старому генералу, что я не умею думать!

– Он этого не говорил, – неуверенно произнес профессор Хейне.

– Но имел это в виду, – сказал генерал, бегая туда-сюда по комнате, – у нас ведь, в конце концов, есть Военный колледж. Я никогда в жизни не слышал ничего подобного! – Генерал осушил бокал. Его руки дрожали. – У него еще молоко на губах не обсохло. И этот сосунок имел наглость заявить мне…

– Тем не менее, – перебил его Герд Хейне, – вы не постеснялись послать этого сосунка на смерть.

Отец Хейне бросил на него неодобрительный взгляд. Генерал налил себе еще шампанского.

– Это совершенно поверхностный человек, неспособный на настоящее чувство. «Война для него закончилась», – сказал он. Никакого понятия о долге и жертве во имя родины.

– Вы забыли, что он пожертвовал во имя родины своей ногой.

– И ты еще защищаешь его, Герд… – Генерал сорвался на крик. – Жертва должна быть добровольной, иначе это не жертва. Такой человек никогда бы не пошел добровольцем на фронт. У современных молодых парней неверное представление об армии. И ты – один из них, Герд. Всезнайка, вот ты кто. И вообще вы все нигилисты.

– Нигилисты, по крайней мере, честны перед собой.

– Вы должны быть идеалистами, черт бы вас побрал!

– Нельзя заставить человека стать идеалистом. Либо он идеалист, либо нет.

– А ты – нет. Но вы должны быть идеалистами, говорю вам.

– А если идеи ложные?

– Идеи никогда не бывают ложными. Дело тут не в разуме, а в характере. Запомни это. – Генерал снова выпил. – Мы солдаты, единственные люди, которые жертвуют жизнью ради своих убеждений. Когда политики совершают ошибки, они подают в отставку и продолжают себе жить дальше. Когда предприниматель перестает получать прибыль, он ликвидирует свое дело или объявляет себя банкротом и тоже продолжает жить. А ваши так называемые интеллектуалы, философы, писатели и вообще все писаки в целом, полны идей, но им никогда не приходилось платить за ошибки ценой своей жизни – ну, разве что кто-нибудь из них повесится из-за невозможности ужиться с самим собой. Они произносят речи и пишут книги, но речи и книги их ни к чему не обязывают. Они могут отрекаться от своих идей, изменять свои убеждения, идти на компромиссы, о да, они могут менять лошадей – им это ничего не стоит. Но когда дело доходит до характера, выясняется, что характера-то у них и нет. В этом ты, Герд, и твои друзья схожи, вы просто пустые люди. Да, вот оно, верное слово – пустые. Конечно, люди такого сорта не умирают за свои убеждения; да и за что им умирать – у них же нет никаких убеждений, и, кроме того, они стремятся выжить любой ценой…

– А у вас есть убеждения? – спросил Хейне.

Тайхман ткнул его пальцем под ребра, словно желая сказать: «Оставь старика в покое».

– Да, это убеждения моих отцов, – ответил генерал. – Убеждения, которые сделали нашу страну великой.

– Поступай правильно и никого не бойся, – подсказал Хейне.

– Да, – подтвердил генерал.

– Будь бесстрашным и правдивым.

– Да! – вскричал генерал.

– Быть, а не казаться.

– Да! – снова воскликнул генерал. – Значит, ты понимаешь, о чем я говорю.

– Да, господин генерал, – сказал Хейне.

В этот момент из столовой, где за закрытыми дверьми танцевала молодежь, донесся взрыв смеха.

– Силы небесные! – вскричал генерал. – Чертовы танцульки! Словно мы не воюем. Пустые… пустые люди.

Он рывком распахнул двери и встал в проходе, глядя на танцующих. Тайхман не видел выражения его лица, но, судя по реакции танцующих, оно, вероятно, было угрожающим.

– Немедленно прекратить! – рявкнул генерал. Его голос прозвенел, как натянутая струна.

Парочки поскорее покинули комнату, и только фонограф доигрывал «Маленького форейтора». «Хорошо, что это марш, – подумал Тайхман, усмехнувшись про себя. – Не дай бог, это было бы танго».

Когда пластинка закончилась, крышка фонографа захлопнулась. Не оборачиваясь, генерал прошел через пустую комнату – застывший, печатая шаг, вытянув носок, выпятив узкую грудь и распрямив спину. Правда, он слегка пошатывался. Генерал пытался унять дрожь в коленях, но это ему не удавалось. И все-таки, делая следующий шаг, он старался удержать дрожь. Наверное, он думал, что главное – это сохранить выправку, а куда идти – совсем не важно; осанка – вот что решает все.

«Он похож на щелкунчика, которому попался орех не по зубам, – подумал Тайхман. – Бедный старый генерал. На этот раз ребенка, который взял бы тебя за руку и отвел куда надо, рядом нет, и тебе придется идти самому. А проигрывать ты не умеешь – принять свое поражение с достоинством тебе не дано».

После ухода генерала всем стало неловко, и разговор велся вполголоса. В комнату вошел Бюлов и спросил Тайхмана, что случилось: Бюлов был с теми, кто танцевал.

– Тяжелый человек.

– В хороших семьях это случается, – заявил Бюлов и предложил продолжить веселье. Но Хейне собрал друзей и увел их в свою комнату.

Там было вино, и они уселись, попивая мозельское и куря черные гаванские сигары. Хейне курил сигареты. Тайхман вышел на балкон. Падал снег, и на тропинке в саду отпечатались следы разошедшихся гостей. С высоты они казались на удивление узкими и маленькими, и Тайхман поразился, что у мужчин могут быть такие короткие шаги. Последние гости покидали дом. Маленькие, сгорбившиеся и растерянные, они двигались по саду, словно кучка испуганных овец, потерявших пастуха. Где-то звонили в колокола; удары колокола не прекращались, словно его забыли остановить. Тайхман с удовольствием смотрел, как падают снежинки. Они тихо опускались на землю, и ночь от этого становилась светлее и приветливей, и там, где была грязь, снег покрывал ее. Тайхман почувствовал, что снежинки опускаются ему на голову, и это было приятно, как будто они его ласкали. В полете крошечных серебряных кристалликов было что-то успокаивающее и умиротворяющее. Тайхман готов был часами стоять под снегом, слушая звон одинокого колокола и размышляя, по ком он звонит.

В комнате разгорелся жаркий спор.

– Мы обсуждаем события сегодняшнего вечера, – сказал Хейне, который пребывал в непривычно приподнятом настроении. Он не скрывал сожаления, что спектакль, который разыграл перед ними генерал, окончился так быстро.

– Что ты Против него имеешь? – спросил Штолленберг.

Хейне объяснил, что дядя действовал на него как красная тряпка на быка.

– Тогда почему же ты решил стать офицером?

– Из-за своего цинизма, – заявил Хейне. – Я хочу победить этих ублюдков в их же собственной игре.

У Хейне давно уже накопилась масса аргументов против офицерского корпуса; он открыл шлюзы, и они хлынули, словно речной поток, долгое время сдерживаемый дамбой. Это, однако, не помешало Бюлову уснуть. Тайхману это показалось весьма забавным, и, зная, что Хейне хлебом не корми, а дай покритиковать своих родичей, спросил, как он относится к своему семейству в целом.

– Как ты думаешь, почему я решил поступить на рыболовный траулер, вместо того чтобы пойти в университет? Да я бы на Северный полюс уехал, только чтобы быть подальше от своих родственников. Самое противное в них – это фанатизм. Возьмем моего отца – внешне вполне приличный человек, но внутри – развалина. Ему сломали душу в юности, точно так же они хотели сломать ее и мне. Его довели даже до того, что он стал гордиться своей сломанной душой. «Не надейся только на свои силы – они ничтожны» – вот их девиз. В мире одному страшно; смотри, я завоевал весь мир. Но кто из них сумел завоевать мир? Кому вообще надо его завоевывать? И тем не менее, все они верят, что мир – творение Божье и что это самый лучший из миров. И их беспредельная вера в Бога помогает им делать все, что угодно, не испытывая никаких угрызений совести. Пока их кошельки полны, они счастливы. Больше им ничего не нужно. Да и зачем? Лишняя головная боль. Но приходит смерть, и что тогда? На самом деле они боятся не мира, а смерти – да, смерти. Построить философию, религию на слабости, на страхе – какой абсурд! Дичайший абсурд. За здоровье всех присутствующих! Кроме того, они ведут себя так, как будто на этой гнусной планете нет никаких проблем. Каждый из них имеет прямую телефонную связь с небесами, с самим Господом. И при малейшей царапине они звонят ему: «Алло!» И Бог посылает им кусочек пластыря, чтобы заклеить эту царапину. И они пытаются продать другим этот телефонный номер и не могут понять, почему великое множество людей, звонящих по нему, не получают ответа. Они не могут понять, что для некоторых эта телефонная линия в течение всей жизни заблокирована, и самое главное, их пониманию недоступно то, что есть люди, которые не хотят звонить Богу и просить у него помощи всякий раз, когда порежут пальчик. Мужества без одиночества не бывает. Впрочем, какой смысл разговаривать с вами, шутниками? Вы ведь спите.

– Вовсе нет, – возразил Тайхман. – Я закрыл глаза, потому что так лучше слышу.

– Да, и что же ты услышал?

– Что ты добрый христианин.

– Что??

– И никакой ты не атеист. А я-то думал, что ты атеист.

– А теперь ты так не думаешь?

– Нет, мальчик мой, не думаю. Ты полная противоположность атеиста. Более того, ты – идеалист. Так что генерал ошибался.

– А ты, Ганс, ты – пьян.

– Ты прекрасно знаешь, что нет.

– Ого, да ты еще и вонючка.

– Ты уверен в существовании телефонной связи с Богом, а теперь топаешь ногой от гнева, поскольку эта связь на мгновение прервалась.

Штолленберг дремал, но проснулся как раз в тот момент, когда Хейне говорил о мужестве.

– На одном мужестве далеко не уедешь, – заявил он.

– А я и не собираюсь этого делать, – сказал Хейне. – Я просто хочу пройти через все это, я хочу выбраться отсюда и оставить этот свинарник, который называется творением, позади. Ничего другого мне не надо, понял?

– Нет, не понял.

– Как бы мне хотелось иметь твои мозги, Эмиль.

– С моими мозгами все в порядке, хотя я немного пьян. Я кое-что понимаю в вине…

– Ты себе льстишь, Эмиль, – вмешался Тайхман.

– Хейне, в твоих словах была ненависть, – заметил Штолленберг.

– Нет, я всего лишь высказал правду.

– Нет, Герд, тебя выдал голос, – возразил Тайхман.

– Если ты – взглянешь на вещи не с точки зрения того, что мы называем ненавистью, ты лучше поймешь свою родню. – Штолленберг встал. – Люди, на которых ты нападаешь, могут быть не очень умными, но они не такие уж и плохие. Скажи, где тут…

– В коридоре, вторая дверь налево, – объяснил Хейне.

– Но мне кажется, что ты, Герд, иногда можешь быть плохим, – сказал Тайхман.

– Нет, он совсем не плохой, – заявил Штолленберг, выходя из комнаты.

– О чем это вы тут спорите? – спросил, просыпаясь, Фёгеле. – Давайте лучше выпьем.

И они стали пить «Йоханнисберг Кабинет 1929 года». Вернувшийся Штолленберг с удовлетворением отметил, что оно стоит тридцать марок за бутылку.