Текст книги "Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945"

Автор книги: Вольфганг Отт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Днем корабли вернулись к пирсу в Сен-Мало.

Хальбернагель с ветерком подкатил на своем велосипеде, который затащил на борт, опасаясь, что его украдут.

– Вы нашли их?

– Да нет, черт побери, – сказал Мекель. – Все коту под хвост. Мы потеряли человека и батон хлеба, сожгли кучу угля.

Хейне, как обычно, возразил.

– Пусть из нашего похода ничего не вышло, – заявил он, – зато мы продемонстрировали наше желание спасти противника, оказавшегося в опасности в открытом море; в более высоком смысле, наши усилия не пропали даром.

– Попробуй объяснить это Шмуцлеру, – парировал Мекель.

Для них был приготовлен прекрасный обед. Расстарался кок штаба флотилии. Были поданы свиные ножки с кислой капустой и картофельным пюре и компот – все пребывали в восторге; Шмуцлер был похоронен и забыт.

После обеда Хальбернагель прочел лекцию. Он выступил в роли официального гида. Начал с общего описания купальных сооружений на пляжах Сен-Мало, затем обрисовал прелести вечерних прогулок по крепостному валу, после чего перешел к ценам на алкогольные напитки. И только тогда, когда Питт грубо прервал его возгласом: «Да переходи же ты к делу, Хальбернагель!» – он поведал, что в Сен-Мало только что открылся легальный армейский бордель. Там работают девочки из Парижа, которых он высоко ценит и рекомендует.

– Это ты просто так говоришь или познал на собственном опыте?

– Не беспокойтесь. В качестве платы за рекламу я попробовал нескольких девиц бесплатно.

– Нескольких?

– Разумеется, и многим понравилось.

– Перестань бахвалиться, – сказал Штюве.

– Черт побери, да ты с одного-то раза опрокинешься кверху килем, – поддел Питт.

Хальбернагель взъярился:

– Больше никаких услуг от меня не ждите. Я забочусь об их благе, а они еще издеваются. Знаете, что я сделаю? Я обойду все наши посудины и расскажу там об этой уникальной возможности, хотя и не собирался до завтра ставить в известность всю флотилию. Сегодня идут только хлыщи из штаба. А вы можете прийти завтра и встать в очередь.

– Вот черт, даже если мы пойдем сегодня, девственниц там, вероятно, уже не останется.

– Да уж, девиц там точно нет. Их печати уже взломали, и все у них гладкое, как орудийный лафет, – сказал Хальбернагель, собираясь уходить.

– Ты останешься здесь и посидишь, не раскрывая рта, – заявил Питт. – А потом отведешь нас в свое первоклассное заведение.

Они дали Хальбернагелю бутылку шнапса. Он уселся на ступеньку трапа и пил, ожидая, пока матросы оденутся. Затем под его руководством они отправились в город. Хальбернагель чувствовал себя сержантом, который ведет новобранцев в первое увольнение. Хейне, Бюлов и Фёгеле увязались за ними.

– Чтобы присмотреться к обстановке, – объяснили они Тайхману.

Хальбернагель оставил в кубрике свою бутылку со шнапсом. Тайхман достал кружку из посудного шкафа и стал пить. Спиртного в бутылке оказалось на три с половиной кружки. После каждой он выпивал бутылку пива. Потом он улегся на койку, но, почувствовав, что у него кружится голова, попытался на чем-нибудь сосредоточиться. Он стал думать о своих товарищах Штолленберге и Хейне и немного о себе. Ничего серьезного, ничего значительного… и тут он уснул.

– Что ты орешь, Ганс? Вы только посмотрите на него, валяется на койке пьяный, как сапожник!

– Лучше бы ты пошел с нами.

– Ты много потерял. Я никогда еще не видывал такой военной выправки.

– Смирно! Шагом марш! И мы входили, продолжая маршировать.

– Это была военная оргия.

– Хальбернагель, я назначаю тебя хозяином борделя. Да, ты не преувеличивал. И как знак твоего нового звания мы вручаем тебе эту резинку на ленте.

– Ее можно носить и в петлице.

– За Хальбернагеля!

– Кто выпил весь мой шнапс?

– И даже Фёгеле досталось.

– Тебе понравилось, Фёгеле?

– Да, пожалуй. Мы хорошо провели время. И поговорили тоже хорошо. Она приехала из Эльзаса.

– Ты рассказывал ей о Шварцвальде?

– Да, и о Вогезах тоже. С картинками, понимаешь, о чем я говорю? Я показал ей горы…

– Ха-ха-ха.

– Потом я ей показал, где течет Рейн…

– Ха-ха-ха.

– Ты, надеюсь, не забыл о притоках.

– Не-е, и озеро Гонстанц.

– Ха-ха-ха.

– Отбой в борделе.

– Ха-ха-ха.

В течение недели флотилия сопровождала суда, ходившие между Сен-Мало и Брестом. Когда «Альбатрос» пришвартовался в Сен-Мало, на борт поднялся Штолленберг.

– Привет из Берлина бывшим курсантам второй роты.

– Она помнит нас?

– Конечно. Она шлет всем вам привет. Она хочет знать, кто служит на лидере флотилии с ее мужем. Поглядите-ка сюда.

Штолленберг достал из своего вещмешка четыре небольших пакета. В каждом пакете было по пять плиток шоколада и открытка. Надпись на открытке гласила: « Эдит Вегенер желает вам удачи».

– Это хорошо, – сказал Хейне. – Очень хорошо.

– Мы должны поблагодарить ее, – решил Бюлов.

– Да, черкните пару строк, а я отвезу на берег. Мне все равно нужно быть в штабе флотилии, – сказал Штолленберг.

Каждый что-то написал. «Приятный сюрприз», – написал Хейне. «Премного благодарен, что подумали обо мне, и т. д.». «Всегда преданный Вам…»

Тайхман написал:

«Дорогой Эмиль, я уверен, что тебе пришлось попотеть, добывая для меня эти пять шоколадок и подделывая почерк фрау Вегенер. У тебя это хорошо получилось, но ты не учел одну вещь, а именно: на упаковочной бумаге обозначено название кондитерского магазина в твоем родном городе. Но все равно, спасибо за все. Ганс».

Этим вечером Тайхман пошел в бордель. Хальбернагель пытался его отговорить. В Сен-Мало перевели еще одно подразделение ПВО, и там сейчас было не протолкнуться. Но Тайхман все равно пошел. К нему присоединились Штолленберг, Хейне и Бюлов. Хальбернагель посоветовал им спросить Мадлен; она подороже, но стоит того, особенно если ей сказать, что послал их Хальбернагель.

Сначала они прогулялись по крепостному валу Сен-Мало и вели себя так, как будто в первый раз увидели закат солнца. Затем они зашли в бистро и выпили несколько аперитивов, причем в каждом последующем было меньше вкуса, чем в предыдущем.

Они и в самом деле выбрали неудачный день. Им пришлось ждать, поскольку был час пик, и девицы обслуживали парней из ПВО.

– Мадлен нет, – сказала ее коллега. – Madeleine aujourd'hui malade, compris? Madelein kaputt, compris? [3]3
  Мадлен сегодня больна, понимаешь? Мадлен капут, понимаешь? (фр.)


[Закрыть]

– Ну, такой французский мы понимаем, – усмехнулся Хейне.

Они взяли то, что оставалось. Но сначала им пришлось пройти осмотр врача, который проверил их «снаряжение» и выдал, кому требовалось, «защиту для ближнего боя».

– Allons, monsieur… о-ла-ла… tres bien… о, первый класс, cheri, прекрасно… ох, ох, ох…

Осмотр был тоже включен в стоимость. Двадцать франков, пожалуйста, мой дорогой, большое спасибо, до свидания, месье… Им не было даже противно. Просто как ежегодный осмотр в школе. Перед входом в кабинет стоит учитель и проверяет, вымыты ли у всех шеи. А потом испытываешь чувство облегчения, что все уже позади. Единственная разница – школьный медосмотр был бесплатным.

«Ремонт личного оружия» – сказали медики, находившиеся в кабинете. Один из докторов заволновался, увидев их бляхи, где под серийными номерами, датой рождения и группой крови красовалась надпись « Nav. Off. 1939». Это означало только то, что владелец бляхи поступил на флот в 1939 году, как кандидат в офицеры. Медик же истолковал Nav. Off (морской офицер) как свершившийся факт и сказал, что офицерский бордель находится в отеле «Наполеон».

– Мы очень благодарны тебе за информацию, друг мой, – сказал Бюлов, – но в настоящее время мы такие же, как и ты, – задницы третьего класса, а станем ли мы офицерами, зависит от тебя. Если мы сегодня что-нибудь подцепим, то, возможно, и не станем. Так что проникнись серьезностью этого момента и сделай свою работу хорошо. Можешь потом не отдавать мне честь, я все равно буду вспоминать тебя добром.

Медик взъярился. Он не позволит, чтобы с ним разговаривали таким тоном. Он не какая-нибудь «задница третьего класса», а капрал армейской медицинской службы и скоро будет сержантом, и они должны немедленно привести свою форму в порядок, чтобы были видны знаки различия. Он продолжал грубить им.

– Разве в борделе звания имеют какое-то значение? – спросил Хейне.

– Да, они нужны для соблюдения порядка, – заявил будущий сержант медицинской службы, – а порядок необходим.

Он оказался не только педантом, но и садистом, и Бюлов стал его первой жертвой.

– Не бери в голову, приятель. Разве я мог по лицу угадать, что через три года ты будешь сержантом?

– Нет, но ты мог видеть, что я капрал.

Бюлов щелкнул каблуками, выбросил руку в гитлеровском приветствии и выкрикнул:

– Матрос второго класса граф фон Бюлов, прошу разрешения покинуть бордель рядового состава по завершении лечения. – Затем он повернулся кругом и строевым шагом в кальсонах покинул комнату.

Вернувшись на корабль, они выпили. Они посетили до этого несколько баров, но сладкая бурда, которую там подавали, им не понравилась.

Им хотелось побыстрее опьянеть, и они стали пить шнапс и пиво – в основном, шнапс. Для них не было ничего лучше шнапса. Они не просто глотали его, а пили с благоговением и страстью. Они делали большой глоток и держали его во рту до тех пор, пока спирт не проникал в каждый уголок, горя и прижигая, и, чтобы поддержать огонь как можно дольше, они глубоко вдыхали, снабжая его кислородом. Когда жалящий шнапс выжигал все во рту, они позволяли ему медленно стекать в желудок. И словно проворная змейка, покалывая и щекоча, он двигался по пищеводу и попадал в желудок, где рассасывался, создавая ощущение тепла и благости. Но это было лишь начало. Потом они стали пить быстрее, тут же запивая шнапс большим глотком пива, и это понравилось им даже больше, чем медленное смакование.

Но лучше всего было то, что эта чистая, прозрачная жидкость, с виду похожая на воду, возвращала их в мир людей. Они размякли и забыли, что их учили убивать и что рано или поздно они тоже утонут в океане. Когда они пили, все казалось простым и ясным. Все пустяки и неизбежная скука повседневной жизни отошли на задний план и исчезли; острые углы сгладились. Женщины не смогут заменить алкоголь. Женщины – это совсем другое дело. Они становятся необходимы только тогда, когда ты надолго лишен их; они относятся к разряду мелких житейских помех, вроде еды, умывания, стрижки; для большинства мужчин – это просто необходимое зло, и ничего больше. Упоение приходит только с алкоголем и длится дольше, гораздо дольше.

– Высшее общество ходит на концерты и в театры, кули курят опиум, а солдаты пьют. В этом есть какая-то безысходность, а знаешь, что еще? Нет? Ну, тогда я тебе скажу…

– Герд, ты уже готов, – сказал Штолленберг, хотя у самого язык заплетался. – Какое отношение имеют концерты к безысходности? Ты можешь мне это объяснить?

– Да, могу… – Хейне рыгнул, но был еще недостаточно пьян, чтобы забыть извиниться. – Послушай, мой дорогой Эмиль – о Эмиль, о боже мой, ты так невероятно наивен, это правда, и это в тебе самое прекрасное, это делает тебя таким милым…

– Ты пытаешься исполнять роль Швальбера? – спросил Тайхман.

– Это – не перебивай меня – это делает тебя лучше большого сильного Тайхмана, грузного медведя, хи-хи-х-бу-у.

– Ты говорил о концертах, – напомнил ему Тайхман.

– Сейчас. Но сначала я хочу поговорить о тебе, – сказал Хейне, мигнув остекленевшими глазами, и снова рыгнул. – Извини меня, пожалуйста, мой желудок…

– Теперь он соревнуется со старшим квартирмейстером, – заметил Тайхман.

– Угомонись, Ганс. Не трогай меня. Я говорю о тебе, Ганс, да, именно о тебе. Я расскажу тебе, что ты за человек. Послушай меня, Эмиль. Правда в том, что у него есть что-то, чего нет у нас с тобой. Мы это утратили или никогда не имели – бесстрашие.

– Это верно, ты попал в точку, я заметил это еще в школе, – согласился Штолленберг.

– Я всегда говорил, что я – великий психолог. Это большая редкость в наши дни, я имею в виду – бесстрашие. Им обладают только киногерои. А замечательнее всего то, что он кое-что знает. Он вовсе не невежда – ни в коем случае; в нем есть несколько капель яда, этого нежного, медленного, смертельного яда, который называется разумом. Но только несколько капель. Кран закрыли вовремя, и его крупное, атлетическое тело легко переварит этот яд; оно прорвется…

– Ты говорил про концерты, – перебил его Тайхман.

– …и благодаря своему бесстрашию он не боится наказания. И еще одна вещь – он очень чувственный человек, ты только посмотри на его губы. Он просто излучает чувственность, он от нее лопается, и женщины это ощущают за километр, а потому он всегда будет любить жизнь, даже если она обойдется с ним очень круто.

– Я бы постыдился так напиваться, – попробовал урезонить его Тайхман.

– Видишь, Эмиль? Он вспомнил о морали, потому что я заглянул в его нутро. – Хейне на секунду задумался и как бы про себя пробормотал: – А дело в том, что я самый умный из всех вас, и поэтому самый слабый. – Он пробубнил еще что-то, но никто не разобрал, что именно. Но Хейне взял себя в руки и обратился к Штолленбергу:

– Так вот, насчет концертов. Жил-был великий человек, и был этот великий человек художником. Но, услышав одну из бетховенских симфоний, поймите меня правильно, когда упоение иссякло, – он пошел и повесился.

– В самом деле?

– Это факт, Эмиль.

«Возможно, он чувствует свое ничтожество перед лицом смерти, – подумал Тайхман, пока еще был способен думать. – Как бы то ни было, парень, видимо, разбирается в музыке…»

Шесть кораблей флотилии стояли возле угольного пирса в Бресте. В это время поступило сообщение, что немецкий самолет бомбил британскую подлодку в районе Бреста; субмарина ушла на глубину, но оставила нефтяной след; флотилии было приказано выйти в море и найти ее.

Углем загрузили только два корабля – «Альбатрос» и номер 3, остальные все еще стояли под погрузкой. Командующий флотилией приказал «Альбатросу» и номеру 3 сниматься с якоря. Свой вымпел он поднял на «Альбатросе».

В 11:00 корабли на полном ходу вышли из Бреста. Через полтора часа они достигли нефтяного следа, который шел на север. Корабли, держась по обе стороны от него, двинулись в том же направлении. Глубинные бомбы на корме были приведены в боевую готовность.

Сразу после 13:00 субмарина, видимо, почувствовала преследование, поскольку повернула на 90 градусов вправо. Тральщики тоже повернули и прошли новым курсом две мили, после чего нефтяной след оборвался. Матросы стояли на корме и ждали команды сбрасывать глубинные бомбы. Они не могли определить, где закончился след, поскольку он затерялся в водоворотах кильватерной струи.

С мостика дали команду сбросить глубинные бомбы. Первая пошла за борт. После взрыва тральщики застопорили ход, и акустики через гидрофон попытались прослушать шум винтов субмарины. Через некоторое время тральщики двинулись вперед, сбросили бомбы и остановились; затем игра началась сначала.

После четвертого захода нефтяное пятно увеличилось и приняло форму круга диаметром четыре с половиной метра. «Альбатрос» сбросил сразу две бомбы в центр этого круга.

Через минуту после взрыва над водой показался перископ, и «Альбатрос» направился к нему. Когда до подлодки оставалось каких-то сто метров, перископ скрылся. «Альбатрос» изменил курс на 10 градусов в направлении предполагаемого движения подлодки и протаранил ее. На мостике был слышен только негромкий треск.

– Почему они не перестанут играть в прятки и просто не всплывут? – спросил Хейне. – Вся эта возня не доведет их до добра.

– Мы разбили им перископ, а может, даже и ограждение рубки, – сказал главный старшина. – В противном случае шуму было бы больше.

Кто-то крикнул:

– Подлодка за кормой!

Они не успели посмотреть на нее, поскольку в этот момент прозвучала команда:

– Спасательные шлюпки на воду.

Шлюпки спустили. Лодка правого борта стукнулась о корпус корабля и перевернулась. Это Бюлов повернул румпель влево, вместо того чтобы повернуть его вправо. Шлюпка с левого борта была спущена без приключений.

Подвесной мотор запустили сразу же. Хейне держал румпель, Тайхман занимался мотором. Позади первой банки стояли Штолленберг с крюком в руке и Питт с автоматом на изготовку. Впереди стояли командующий флотилией, старпом и главный старшина с гранатами в руках – они готовились перепрыгнуть на подводную лодку.

«Альбатрос» открыл огонь по ее ходовому мостику. После тарана правая сторона его оказалась вдавленной.

Моряки на борту шлюпки напряженно смотрели вперед. Их глаза видели субмарину, но мозг не воспринимал ее. Они дрожали от возбуждения, а нервы были натянуты до предела. На какую-то долю секунды им показалось, что все это сон, который скоро пройдет. Подняться на борт субмарины в шторм? Это немыслимо. Внезапно все, что они делали, стало для них чрезвычайно важным, затмив все остальное.

Маленькая шлюпка мчалась по волнам, и моряков окатывали мелкие брызги, лаская их разгоряченные лица. Это было прекрасное ощущение.

– Хорошо идем, – пробормотал старпом.

– Лишь бы мотор не заглох, – добавил Хейне.

– Если он заглохнет, мы окажемся в жопе.

– Выбирай выражения, Питт, – одернул главный старшина. – На борту офицеры.

– Есть, господин главный старшина.

– Прибавь-ка ходу на одно деление, – приказал Тайхману старпом.

Наконец они добрались до подлодки, Вегенер поднял руку, давая «Альбатросу» сигнал прекратить огонь. Хейне лихо развернул шлюпку и причалил к корме субмарины. Питт поскользнулся и уронил в воду автомат. Хейне закрепил шлюпочный фалинь за отклоняющий трос субмарины. Когда они со Штолленбергом вскарабкались на палубу, там уже стояли томми с пистолетами. Они застрелили Вернера и Питта и сцепились в драке с Вегенером, старпомом и Тайхманом. Во время рукопашной старпому прострелили голову. Вегенеру удалось вырвать пистолет у одного из англичан, но только после того, как другой выстрелил в него. Тайхман нанес удар в подбородок высокому загорелому британскому офицеру и пытался столкнуть с мостика другого англичанина. Хейне и Штолленберг перепрыгнули через мертвых моряков, лежавших на палубе, и бросились на врага. Командующий флотилией застрелил двоих англичан из захваченного пистолета. Но из боевой рубки уже вылезали другие, и Тайхман, схватив одного, показавшегося из рубки, разбил ему череп о крышку люка. Человек потерял сознание и рухнул на своих товарищей, пытавшихся подняться наверх. Хейне захлопнул крышку люка. Тайхман отправил на тот свет последнего из остававшихся на палубе англичан. Хейне взял ручную гранату, выдернул чеку, приоткрыл крышку люка и бросил гранату вниз. Затем он плотно закрыл крышку и встал на нее. Тайхман и Штолленберг встали рядом. Взрыв распахнул крышку настежь. Внизу не чувствовалось никакого движения. Командующий флотилией нырнул в люк. Тайхман заметил, что его ухо кровоточит.

И тут начали вылезать подводники. Они едва стояли на ногах, их колени дрожали, а руки бешено дергались. Некоторые из них тряслись всем телом. Их обувь была красной, словно им пришлось идти по свинцовому сурику. Вышли тридцать два подводника, за ними следовал командующий флотилией.

– Дайте мне фонарик и вещмешок, быстро. Неизвестно, сколько этот гроб продержится на плаву, а нужно еще забрать секретные материалы, пока он не пошел ко дну.

– Это все, что были на борту?

– Остальные уже получили свое. Когда взорвалась граната, они находились в центральном посту. От детонации взорвались приготовленные для стрельбы артиллерийские снаряды, а двери переборок водонепроницаемые были закрыты. Эти ребята из носового и кормового отсеков, а те, что были в центральном, погибли.

Подошел «Альбатрос». Командующему флотилией перевязали голову; одна пуля чиркнула ему по скальпу, другая прошла через ухо. Старпом, главный старшина и Питт были убиты.

Хейне достал фонари и спустился в рубку. Тайхман спускался за ним с вещмешком, когда Хейне крикнул:

– Погоди!

Он вылез наверх, и, когда его голова показалась над люком, его стошнило.

Штолленберг привязал буксирный трос «Альбатроса» к проушине субмарины. Он продел второй трос через трубу клюза, а поскольку у него не было подходящего штыря, снял ствол английского пулемета и сунул в проушину троса, чтобы закрепить его.

Вегенер вновь поднялся на борт субмарины и спустился в люк рубки. Тайхман последовал за ним. Пахло порохом, кровью, мочой, фекалиями, железом, нефтью и кожей, и чем дальше, тем запахи становились сильнее. На самом дне их ноги утонули в мягком ковре, в который превратились двадцать человек, разорванные на куски в герметичном отсеке.

Они медленно продвигались вперед. Под ногами у них скрипело и булькало, как будто они шли вброд через болото. Огромные комья грязи, казалось, приклеивались к их ботинкам. С палубы над ними стекала теплая жидкость, прилипавшая к пальцам. Они с трудом удерживали равновесие, шагая по следу, оставленному английскими моряками, когда те пробирались из носового отсека к рубке. Внезапно Тайхман почувствовал, что зацепился за что-то и не может дальше идти. Вегенер попытался оттащить его, но они оба упали.

– Подымайся, – сказал Вегенер, вставая на ноги.

– Кто-то держит меня за ногу.

– Не сходи с ума, мертвые не могут никого держать.

– Но меня держат, господин капитан.

– Ты можешь пошевелить ногой?

– Да, но меня все равно тащит назад.

Тайхман вцепился в ковер из плоти, крови и костей, и, когда встал на ноги, в руках его была скользкая пузырчатая масса, теплая и как будто шевелящаяся. Вегенер посветил на нее фонариком; она была красной.

– Это просто кусок легкого. Ну ладно, пошли.

Они прошли через дверь переборки и вытерли руки о занавески у коек. Зайдя в радиорубку, они побросали в вещмешок все, что носило гриф «секретно». Затем отправились в обратный путь, который оказался гораздо легче, чем они ожидали.

– Ты бледен, как цыплячья задница.

– Заткни пасть, Хальбернагель.

– Я сам хочу на это посмотреть.

– Возьми фонарь, если хочешь, чтобы твои денежки не пропали даром.

Хальбернагель быстро вернулся. Он попытался что-то сказать, но его рот был уже полон, и он едва успел добежать до поручней.

– Неужели ты еще не научился разговаривать и блевать одновременно? – спросил Тайхман.

Прежде чем Хальбернагель смог ответить, субмарина начала погружаться. Корма медленно уходила под воду; моряки стали прыгать в шлюпку. Вскоре она оказалась переполненной, и остальным пришлось прыгнуть в воду и плыть к «Альбатросу». А тем временем нос субмарины встал вертикально над водой, и она ушла под воду. Слышен был только треск рвущихся тросов – перерезать их не было времени. От подлодки остался лишь белый венок пены на воде. Тайхман порадовался, что этот гроб исчез.

Британцы сидели в матросском кубрике и пили шнапс. Раненых пристроили в офицерские каюты, а мертвых аккуратно уложили рядком на палубе: младшего лейтенанта Роуффа, главного старшину, Питта и шестерых англичан.

Хейне высказал предположение, что Вегенер специально загнал англичан вниз, чтобы они не видели германских кораблей в гавани. Штолленберг считал, что он сделал это из этических побуждений, чтобы избавить их от зрелища триумфального входа немцев в порт. Эти ребята начали войну, имея самый сильный флот в мире, а сейчас в качестве пленников сидят на селедочном траулере. Кроме того, пленные – не дикие животные, чтобы выставлять их напоказ публике, они тоже люди.

– Эмиль Великодушный сказал свое слово, – произнес Хейне. – Я надеюсь только на одно, что он никогда не попадет в плен к англичанам. Поскольку, уж поверьте мне, англичане не будут столь великодушными. Они любят устраивать себе триумфы.

На стеньгах «Альбатроса» развевались сигнальные флажки. «Т», «Н», «Р» – этот сигнал командующий флотилией всегда поднимал после удачной операции. В этом был оттенок иронии; таким способом он, не поднимая лишнего шума, выражал благодарность экипажам.