Текст книги "Только всем миром"

Автор книги: Вольф Долгий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

–      Эх, – сказала она, – да разве вы скажете!..

Здесь, в этой, вероятно, случайно вырвавшейся у нее

фразе, все было: и горечь, и злость, и боль. Но больше всего – опустошенность. То противоестественное состояние, когда человек перестает быть тем, что он есть. Когда он утрачивает все привычное и ни к чему уже не стремится... Уходил Чекалин из этого дома с тяжелым чувством. Подумалось с мимолетной досадой на себя: черт побери, наверно, это даже и непрофессионально – так близко к сердцу принимать дела и беды, в сущйости, чужих, совершенно случайных в твоей жизни людей; за столько-то лет – без малого тридцать! – службы мог бы уже, кажется, выработаться некоторый иммунитет...

И только подумал так, только-только взошла на ум эта слишком уж трезвая мысль, – сразу оборвал себя. Нет, с неожиданной для самого себя яростью сказал он себе, тысячу раз нет! Когда у меня, не приведи господь, притупится сердце и я перестану чувствовать чужую боль, когда однажды не содрогнется душа при виде безвинно пролитой крови, и женских слез, и такой вот, ничуть не лучше смерти, опустошенности, – в тот же час я заставлю себя уйти со своей службы, даже если до пенсии будет неблизко. Человек, накрепко отгородившийся от страданий других людей, человек, бестрепетно вершащий правосудие, человек, равнодушно отщелкивающий на неких незримых счетах боль и кровь людей, – такой человек непригоден для нашего дела. Профессионально непригоден...

12

Признаться, давненько не приходилось Чекалину видеть Исаева в таком возбуждении. Даже и для повышенно эмоциональной его натуры это был явный перебор. Он не говорил – рычал. Обрывистые фразы, и в конце каждой – ощутимый восклицательный знак, иногда два и три. А виною всему – Саня Буряк, которого Исаев теперь называл не иначе, как «этот Буряк». Так вот, «этот Буряк», как выяснил в порту Исаев, нагло врал, когда клялся и божился, что той ночью, во время своей вахты, ни на миг не отлучался с судна – дескать, даже если б и захотел – невозможно это было, физически невозможно, потому как «Геркулес» (так назывался буксирный катер) всю ночь в работе был, а не у причальной стенки загорал.

–      Но ведь шкипер, – напомнил Исаеву Чекалин, – все это подтвердил давеча. Я не путаю?

–      Шкипер! – кипел Исаев. – Да ни шиша он не знает!

Во время своего второго за этот день посещения буксира Исаев без особого труда – по вахтенному журналу «Геркулеса» – установил, что буксир в ту ночь не раз стоял у причала, причем однажды именно около ноля часов. Дальше – больше. Буряк, без сомнения, покидал судно в эту стоянку. Притом – тайно; ни шкипер, ни вахтенный штурман об этом не знали, поскольку отпрашиваться у них Буряк не посчитал нужным. Договорился с вахтенным у трапа – Платоновым, корешом своим давним, и был таков. Вернулся, по заверению Платонова, примерно через полчаса.

Факт, что и говорить, крайне любопытный открывался – за всей этой историей. Не то даже занозило Чекалина, что Буряк куда-то отлучался с судна, а вот – почему он так усиленно скрывает это? Какая такая нужда в том? Судя по всему, не тот парень Саня Буряк, чтобы испугаться какого-то там нарушения дисциплины, не признаться в эдаком пустяке: наверняка ведь обыденное для него дело. Тогда что же?

Комбинация фактов, затейливое их сцепление были не в пользу Буряка. Это надо же так идеально сойтись всем шестеренкам, чтобы отлучка с буксира, которую Буряк к тому же норовит скрыть, совпала – и по времени, и по месту – с убийством таксиста! Но что-то все– таки не устраивало Чекалина в этом фантастическом пасьянсе, в отличие от Исаева, которого, кажется, уже ничто не смущало. Собственно, именно дьявольские эти совпадения и настораживали:      болван, спьяна хвастав

ший будто бы совершенным им убийством таксиста, работает в порту; убийца, вероятно, сел в такси около порта; примерно в то время, когда совершено убийство, Буряк отлучается с судна, а затем именно это обстоятельство скрывает. Такой вот букет. Чекалин даже и в детективах терпеть не мог такого рода совпадений, полагая, что обилие их идет от неопытности автора. Реальность, по долгому уже своему опыту знал он, не столь щедра на подобные подарки.

Саню Буряка доставили в райотдел довольно скоро. По счастью, он еще не ушел от Леночки с Липовой аллеи, отсыпался там. Везли его хоть и без конвоя, но все же в милицейской машине. Должно быть, этот факт произвел на него надлежащее впечатление: был он заметно встревожен, оттого и суетлив не в меру. Увидев Исаева, заюлил, осклабился:

–      Вот и я, товарищ майор. Явился – не запылился.

Да, подумал, приглядываясь к нему, Чекалин, именно

что Саня; не Александр, и даже не Саша, не Шура – Саня. Что-то такое в лице – тютелька в тютельку Саня. Лицо, в общем-то, доброе: скуластый, губастый, носастый. Легко представить, как губошлепил свои угрозы таксисту. Скорее смешно, чем страшно. Таксист Пономарев чересчур, пожалуй, всерьез отнесся тогда к его устрашающим словам...

–      Я, Саня, недоволен тобой, – с ноткой обиды в голосе говорил Исаев. – Не люблю, понимаешь, когда меня обманывают.

Буряк с обеспокоенностью посмотрел на него, потом перевел быстрый взгляд на Еланцева и Чекалина, сидевших чуть в стороне, точно надеялся по их лицам угадать, в чем тут дело. Угадал не угадал – сие неведомо. Про говорил вроде бы и серьезно, но тоже немного и скоморошествуя, пожалуй:

–      Я? Чтоб обманывать?! Да ни в жисть!

–      Все, что ты мне утром говорил, – вранье.

–      Где вранье, где? – всполошился Буряк. – Какое вранье?

–      Самое обыкновенное, – вдумчиво разъяснил ему Исаев. – Бессовестное.

–      Да нет, товарищ майор! Это вы зря! Чтобы Санька Буряк! Да что я, враг себе, что ли?

–      Выходит, что враг, – отрубил Исаев. – Так как – отлучался ночью с буксира или не отлучался?

Пауза была внушительная – добрую минуту. Наконец Буряк воскликнул со смертной тоской:

–      Вот же невезуха!

–      Так мы вас слушаем, Буряк, – с подчеркнутой официальностью сказал Исаев. – Все как есть: когда отлучались с судна, зачем?

Санина история, если верить ему, была до смешного незатейлива. Стояли у стенки причала, захотелось выпить. Вахтенный у трапа – дружок, вмиг понял родную душу – отпустил на свой страх и риск. С водкой тоже особых проблем не предвиделось: девицы, в ожидании щедрых кавалеров, не прочь спекульнуть ею, у таксистов частенько бывает она, но больше всего надежда была на Женьку Калымыча, который чуть не еженощно, как на службу, подъезжал к порту на белом своем «жигуленке» и бойко торговал водкой. Но в ту ночь Сане как раз не повезло: Калымыч – окончательно совесть потерял! – за бутылку не обычный червонец требовал, а пятнадцать рубликов, таких денег у Сани не было. Он кое-что высказал Калымычу на сей счет, тот, в свою очередь, в долгу не остался. Девицы на глаза Сане не попадались, «тачек» с зеленым глазом тоже на стоянке не было – Саня и вернулся восвояси, злой и трезвый. Вся отлучка будто бы с полчаса заняла, не больше.

–      Это все? – спросил Исаев, когда Саня Буряк умолк.

–      Все.

–      Ты и утром чистосердечно все врал мне.

–      Сейчас другое дело.

–      Почему же – другое?

Этого Буряк и сам, верно, объяснить толком не мог, поэтому ограничился лишь тем, что пожал плечами.

–      Послушайте, Буряк, – сказал Еланцев, – странная штука получается. В районе порта убит таксист. Около ноля часов, как раз в то время, когда вы отлучались с судна и выходили за пределы порта. А наутро вы говорите таксисту Пономареву, что одного таксиста уже убили ночью, могу, мол, и тебя в случае чего...

–      Да болтал я, товарищ, болтал. Чего с пьяных глаз не наговоришь!

–      Допустим. Но в таком случае непонятно, почему вы скрывали тот факт, что ночью покидали свое судно. Ведь если вы просто болтали, то не могли знать, что ночью убит таксист, и именно у порта. Смотрите, как нескладно выходит. Мне кажется, что только человеку, знавшему про убийство, был резон утаивать о своем ночном походе за пределы порта. Так ведь?

Тут в Буряке что-то переменилось. Был увалень увальнем, оболтус к тому же, – куда все девалось! Стал вдруг собранный, цепкий, колючий...

–      Это по-вашему так! – дерзко выкрикнул он. – По-вашему! А по-моему – все не так было!

–      Ну и как же по-вашему?

–      Очень просто! Я ведь самовольно с буксира ушел. Вот и скрывал. Кому охота под выговорешник попасть? А то и вовсе с судна попрут! Дальше смотрите: сколько я в этой самоволке был? С полчаса пусть. А до проходной от двадцать первого причала минут десять ходу. Плюс обратно столько же. Да пока с Калымычем ма– терно величали друг дружку... Когда ж тут и убивать было?

–      Прежде всего – еще неизвестно, сколько времени вы действительно отсутствовали.

–      Спросите у Валеры Платонова, он вахтенным был.

–      А вдруг он не запомнил? Или, того хуже, вы сговорились?

Буряк зло сощурил глаза:

–      Ну, дела... – Добавил с горьким смешком: – Вот же влип Санька Буряк! – Неожиданно спросил: – А правду говорят, что это вы должны вину доказать, а не тот, на кого вы думаете?

–      Сущая правда, – сказал Исаев. – Презумпция невиновности называется.

Повеселел Санька Буряк:

–      Вот и хорошо, вот и доказывайте! А я если захочу, то и помогу вам!

–      Ты уж не оставь нас своими милостями, – улыбнулся Исаев. – Помоги, Христа ради.

–      А что? Если с Санькой Буряком по-хорошему, то и он по-хорошему может. Посмотрите вахтенный журнал. Когда причалились, когда отошли от стенки – там все написано.

–      И что, вы полагаете, мы там прочтем? – спросил Еланцев.

–      То, что ночью, около ноля часов, «Геркулес» стоял на приколе минут сорок. Только я прибежал – отвалили. Потому я и вернулся по-быстрому – таксистов с водкой уже не было времени искать. – От этих своих таких успокоительных слов Буряк ощутимо воспрянул духом; разговорился – не остановить. – А то – вон какую бочку на меня катанули! Хоть стой, хоть падай. Нет, не такой Санька Буряк человек, чтобы людей убивать. Насчет выпить да погулять – это я могу. Спец, можно сказать. Тут, – рассыпался смешком, – дурнее меня тут на всем свете не найти. А людей трогать – извините-подвиньтесь, нет, не приучен. Что я – мафиози какой, что ли?

–      Веселый ты человек, Саня Буряк, – сказал Исаев. – Раз, два – и в «дамках». А нам еще ой сколько попотеть придется, чтобы тебя от грязи отмыть – если не виноват... Кто такой Калымыч?

–      Женькой зовут.

–      Фамилия?

–      Не знаю. Калымыч и Калымыч, кличка такая. Слышал, он в море вроде ходил, механиком. Теперь на берегу вот кантуется.

–      Номер его «Жигулей» тоже не знаешь?

–      Тоже. А зачем вам это? Найти надо? Так это запросто. Я знаю, где он живет. Один раз подвозил меня – вот здесь, сказал, я живу. В квартире, правда, не был у него, но, я думаю, найти – не проблема.

–      Еще вопрос. Посмотри внимательно на эти рисунки. Тебе, случайно, не попадался где этот парень?

Буряк быстро ответил (Чекалину, наблюдавшему за допросом со стороны, показалось, что чересчур быстро, едва ли успел как следует разглядеть):

–      Видел я его, точно видел!

–      Где?

–      Тогда. В ту ночь то есть. Когда я Калымычу объяснял, какая он скотина, а он меня пьянью подзаборной обзывал, к «жигуленку» его белому подошли три мужичка, моряки, похоже, так один из них сильно на этого смахивает. Я тогда еще посмотрел на него – подумал, что где-то уже видел его. Поэтому, может, и внимание на него обратил.

–      А где видел? Или – мог видеть? Это важно, это очень важно!

–      Ну, где я мог видеть человека? Либо в порту, либо в кабаке.

–      Если ты видел его у «Жигулей», то Калымыч тоже должен был видеть, так?

–      Само собой. Я ведь ушел сразу – назад, на «Геркулес» свой. А те парни остались – для разговора. Ну, какой разговор – дураку ясно. Насчет водки. Личность он известная, этот Калымыч.

–      Вот он какой интересный человек, твой Калымыч.

–      «Мой»! В гробу я его видал такого интересного. В белых тапочках.

–      Все концы, получается, у него в руках. И насчет тебя, и насчет того парня. Надо бы с ним познакомиться. Поедем, не возражаешь?

–      Всегда пожалуйста.

Пока Исаев с Буряком ездили на оперативной «Волге» за Калымычем, Еланцев и Чекалин принялись просчитывать варианты. Мог ли Буряк совершить такое преступление, не мог ли – этого не касались. Средь юристов, если они, конечно, серьезные люди, подобное гадание на кофейной гуще не в чести: эдак до ломброзианских химер договориться можно. Не только внешность, но даже и образ жизни человека не приводят его автоматически к преступлению – тьма примеров тому. Можно быть выпивохой и гулякой (на манер того же хоть Буряка) – и мухи не обидеть. С другой стороны, случается, что и поговорка насчет тихого омута не так уж безосновательна.

Случай с Буряком был не из простых. Очень уж много фактов сошлось против него. Но и за него тоже кое– что было. Если подтвердится, что буксир в тот ночной час и впрямь не больше сорока минут стоял в порту, ес

ли будет установлено, что Буряк не опоздал к отходу судна, то весьма сомнительно, чтобы за полчаса своего отсутствия (а если вычесть двадцать минут на дорогу от причала к проходной и обратно, получается – за десять минут) он мог успеть сесть в такси, убить шофера, где-нибудь по пути передать руль Блондину и вернуться на свой буксир. К этому надо приплюсовать еще время на его стычку с Калымычем; если и этот факт подтвердится, можно считать, что у Буряка почти стопроцентное алиби.

В его пользу говорило также то, что он сам вызвался найти Калымыча – надеялся, значит, что тот подтвердит сказанное им. Правда, несколько подозрительным выглядело то, с какой молниеносностью Буряк узнал Блондина. Чекалин уж предпочел бы, чтобы Буряк выдумал это – допустим, решил по-детски, что так вернее отведет от себя подозрение. Да, лучше так, а то слишком уж гладко все получается: человек, которого есть основания подозревать в совершении убийства, случайно, притом, вероятно, всего за несколько минут до преступления, встречает истинного убийцу... Не одного Чекалина смущало это – Еланцева, оказывается, тоже. Так повстречать (в нужном месте и в нужный момент) можно разве что сообщника!

Как ни удивительно, но не исключено, что Саня Буряк тут не врал... Приехал Петрунин, майор из портовой милиции, одно из его сообщений, по-видимому, имело прямое отношение к тому, о чем толковал Буряк. Коллегам из порта удалось установить, что примерно в ноль часов на площадке перед проходной стояла группа солдат, дожидалась автомашины, чтобы ехать в часть. Солдаты эти работали в порту на разгрузке судов – время от времени, в авральные моменты, портовое начальство прибегает к их помощи. Так вот, эти солдаты видели машину «Жигули» белого цвета, стоявшую неподалеку от них с включенными габаритными огнями. Видели они также и то, что к «Жигулям» подходил парень, по совпадающему описанию нескольких человек – чернявый, без шапки, челка вниз, нос картошкой, в черной телогрейке, какую обыкновенно носят портовые работяги. Этот парень (по приметам – точь-в-точь Саня Буряк) сперва сел в машину, потом выскочил из нее и, не закрывши дверцу, ругался с шофером; так, по крайней ме

ре, показалось солдатам, хотя они не слышали ни одного членораздельного слова.

Потом к солдатам подошли три человека, одеты довольно легко, в модных нейлоновых куртках. Один из них шутливо предложил рядовому Сивкову обменять шинель на куртку, а то, мол, от колотуна загнуться можно; потом сказал, что они с «Бискайского залива», завтра чуть свет отход, и тут же спросил: где бы водку раздобыть? Сивков показал на «Жигули» – поди, неспроста тут маячит. Те три парня в куртках направились к машине. В этот момент парень в телогрейке хлопнул со злостью дверцей, пошел к проходной. Кругликов, младший сержант, спросил у него шутливо: «Что, не обломилось?» Парень в телогрейке ответил: «Пятнадцать колов хочет, во живодер!»

Парни в куртках через открытую дверцу о чем-то тем временем беседовали с водителем. Чем закончился этот разговор, солдаты, правда, уже не знают: за ними подошла машина, увезла их. Майор Петрунин лично побывал в части, показал композиционный портрет лица, подозреваемого в убийстве. Трое военнослужащих – уже упомянутые Сивков и Кругликов, а также рядовой Силантьев – независимо друг от друга показали, что лицо, изображенное на портрете, напоминает одного из тех трех человек, которые подходили к автомашине «Жигули» белого цвета. Приметы, сообщенные ими, полностью совпадают с приметами, указанными в ориентировке на разыскиваемого преступника...

–      Что это за белые «Жигули»? – спросил Чекалин. – Установлено, кто их владелец?

–      Тут и устанавливать нечего, – сказал майор Петрунин. – Давно известен. Евгений Павлович Гольцев, по прозвищу Калымыч. Все руки не доходят всерьез им заняться.

–      Крупная фигура?

–      Да нет, кусошник. То подвезет кого, то водку сбагрит втридорога, то заморскую вещичку перекупит. Но скользок – что твой угорь, как ни ухватишь – все вывернется. Правда, вплотную не занимались им, так, мимоходом. Теперь, видно, настал момент. Разрешите вызвать его?

– Нет, это мы сами сделаем, – сказал Еланцев. – Как раз поехали за ним. У вас есть его адрес? Хорошо, оставьте на всякий случай.

13

–      Фамилия, имя, отчество?

–      Гольцев Евгений Павлович.

–      Образование?

–      Высшее.

–      Кем и где работаете?

–      Механик-наладчик судремзавода.

–      Вы предупреждаетесь об ответственности за отказ или уклонение от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний. Распишитесь, что предупреждены.

Евгений Павлович Гольцев, сорока двух лет от роду, образование высшее, механик-наладчик, оказался редкостной мразью!

Памятуя о характеристике, которую дали ему Саня Буряк и майор Петрунин, Чекалин имел все основания предполагать, что этот человек едва ли захочет распространяться о своих коммерческих вылазках на машине. Поэтому, приступив к допросу, Чекалин не стал выпытывать у него, с какой целью тот находился в полуночный час около порта. Более того: дабы Калымыч точно уразумел, какие сведения требуются от него, Чекалин даже счел необходимым сразу открыть перед ним все карты. Сообщил об убийстве водителя такси и о том, что предполагаемый убийца, возможно, был среди тех, кто вступал в контакт с Гольцевым позапрошлой ночью около ноля часов, кто подходил к нему, к его белым «Жигулям». Затем попросил ответить на вопрос – не было ли среди этих людей человека, похожего на этого, – и попросил повнимательнее посмотреть композиционный рисованный портрет.

Произошло неожиданное.

–      Тут какое-то недоразумение, – сказал вдруг свидетель Гольцев по прозвищу Калымыч. – У порта я не был – ни позапрошлой ночью, ни прошлой, ни на машине, ни пешим способом. Так что, при всем желании, я никого не мог там видеть.

О, тут было чем полюбоваться! Боже праведный, с каким апломбом держался он, сколько благородного, с

трудом сдерживаемого негодования в хорошо поставленном голосе было, а на лице вдобавок выражение оскорбленной невинности! При этом на рисунки не удосуживался взглянуть даже...

Не знай Чекалин наверняка, что за субъект находится сейчас перед ним, пожалуй, и поверил бы ему. Хотя нет – в поведении Гольцева было все же что-то настораживающее. Как ни искусно он вел себя, но какая-то фальшь все равно прорывалась. Верно, тут вот что: слишком уж независимо он держался, слишком! По его понятиям, именно так, по-видимому, должен выглядеть невинный человек, будучи вызванным на допрос. Однако как раз здесь он и промахнулся. Чекалин не раз уже убеждался в том, что существует некая психологическая модель поведения человека на допросе. Самый разне– винный человек, волею судеб оказавшийся по другую сторону следовательского стола, чувствует себя напряженно – в большей или меньшей степени, и, уж во всяком случае, не бравирует так демонстративно своею безбоязненностью. Так что тактика, которую рассчитанно выбрал себе Гольцев, изначально оказалась негодной. Перестарались, Евгений Павлович, переиграли...

–      У меня есть основания сомневаться в правдивости ваших слов, – сказал Чекалин.

–      Я с превеликой охотой готов выслушать вас, – все с той же утрированной своей независимостью, с известной даже светскостью ответил Гольцев.

–      Мне не хотелось бы прибегать сейчас к доказательству таких пустяков, – терпеливо разъяснил ему Чекалин. – Я хочу, чтобы вы поняли: меня не интересует, с какой целью вы были в порту. Повторяю, ваши показания необходимы для быстрейшего раскрытия убийства. Если уж так сошлось, что вы находились около порта в тот самый момент, когда там, по нашим предположениям, находился убийца, то не кажется ли вам странной избранная вами позиция? Не торопитесь с ответом, взвесьте все «за» и «против»...

Нет, он, Гольцев, и секундочки не дал себе на размышление.

–      Нет! – резко вскинул он голову. – Уверяю, кто– то ввел вас в заблуждение относительно меня! Я не понимаю, почему привлек к своей скромной персоне столь повышенное ваше внимание. – Возвысил голос до пафо

са: – Уж не потому ли, что это легче, нежели искать действительно преступника?

Чекалин переждал минутку.

–      У меня, к сожалению, нет ни времени, ни желания пикироваться с вами. Был бы вам чрезвычайно признателен, если бы и вы оставили этот свой, гм... порхающий тон: слишком серьезным делом заняты мы сейчас с вами. Я еще раз прошу вас, чтобы вы внимательно всмотрелись в эти рисунки и сказали – не встречался ли вам около порта изображенный на них человек.

Гольцев улыбнулся, с натугой, но все-таки сумел это сделать – растянул губы в некоем подобии улыбки.

–      Больше всего мне не хотелось бы сердить вас. Поскольку это совершенно не в моих интересах. Но что поделаешь! Как говорится, Платон мне друг, но истина – дороже... Я не был в порту!

–      Буряк здесь? – спросил Чекалин у Исаева.

–      Да, в коридоре.

–      Послушайте, Гольцев, – сказал Чекалин, – сейчас сюда войдет тот парень, который помог найти вас. Его зовут Александр Буряк. Так получилось, что он попал в круг подозреваемых. Надеюсь, вы понимаете, насколько это серьезно. Ситуация такова, что если подтвердится, что он около ноля часов подходил к вам, когда вы сидели в машине, и о чем-то разговаривал с вами (о чем – сейчас не суть важно), – в этом случае его алиби можно считать установленным. Если этого не было – мы не сможем снять с него подозрение. Подчеркиваю, подозрение в убийстве. Я хочу, чтобы вы до конца осознали: речь идет не о какой-то там абстрактной истине, в данном случае она совершенно конкретна. В ваших руках, если угодно, судьба и жизнь этого человека. – Обернувшись к Исаеву, Чекалин сказал: – Попросите Буряка войти.

Усадив Буряка напротив Гольцева, Чекалин сказал:

–      Свидетель Гольцев, вам знаком этот человек?

–      Видите ли... Вряд ли это можно назвать знакомством. Где-то, помнится, встречал его. Однажды, кажется, подвозил – вероятно, попутно было.

–      Когда вы в последний раз видели его?

–      Ну, это трудно сказать определенно. Давно дело было. Месяца два назад, я думаю. Может полтора. Я же говорю – точно не помню.

На Саню Буряка страшно смотреть было: лидо пятнами пошло, лоб в один миг покрылся мелкими капельками пота.

–      Гнида, – чуть слышно выдавил он из себя, но тишина была полная – слышали это все.

Чекалин понимал: надо пресечь эту выходку. Куда это годится – оскорблять свидетеля в следственном кабинете? Но он сделал вид, что ничего не слышал. Гнида и есть, давить таких... Сказал негромко:

–      Спасибо, свидетель Буряк, вы свободны. Подождите, пожалуйста, в коридоре.

Такое редко случалось с Чекалиным. Он был не в силах сдержать бушевавшую в нем ненависть к этому вальяжному человеку, сидевшему перед ним.

–      Вы страшный человек, – переведя дух, сказал он, не сводя с Гольцева глаз.

–      А мне, знаете ли, безразлично, что вы обо мне думаете. – Гольцев изо всех сил старался казаться спокойным.

Чекалин в упор смотрел на него.

–      Можно простить то, что вы мелкий барыга, кусош– ник, – трудно, но можно. Можно понять и ваше желание скрыть эту малопочетную сторону своей жизни. Но вы своим умолчанием, во имя сохранения репутации, по сути, гробите, скорее всего, невинного человека и в то же время даете возможность преступнику лишний день, или пусть даже час, быть на свободе и безнаказанно творить зло... этого не только простить, но даже и просто понять невозможно. Да, есть вещи, которые нормальный разум не в состоянии постигнуть.

–      Одну минутку, – сказал Гольцев. – Уж не хотите ли вы, чтобы я в угоду вам дал ложные показания? Подтвердил то, чего не было? Или – чего я не видел? Неужели только в этом случае я смогу избавиться от ваших, простите уж за резкое словцо, пошлых прописей?

–      Вам кажется, что вы ведете себя как человек, который действительно ничего не видел и ничего не знает?

–      Не понимаю, почему мне это должно казаться? Если так оно и есть.

–      Вы все рассчитали, Гольцев, и неглупо рассчитали... кроме одной малости. Человек, которому и впрямь нечего сказать, по крайней мере, не станет оскорбляться по любому поводу. Не говоря уж о том, что такой чело^:

век, прежде чем сказать «нет», обязательно посмотрит на портрет, тщательно изучит его, подумает, а не встречалось ли это лицо когда-нибудь раньше. И если он все– таки скажет «нет», то непременно с чувством сожаления. Потому что он хочет помочь расследованию. Потому что у него нет задней мысли – утаить что-то. Вы же пришли сюда с заранее приготовленным «нет» – на все случаи жизни. Потому что вы задались целью скрыть свои делишки, любою ценой скрыть – пусть даже ценою чьей-то жизни. Чаша весов, на которых находится ваше благополучие, явно перевешивает все ценности мира. Понять вас было нетрудно. Поэтому я с самого начала предложил вам своего рода полюбовную сделку: не знаю, мол, и знать не желаю, чем вы там занимаетесь ночью в порту. Но вы и здесь, даже и здесь, повели себя подло... Ну, неужели вам непонятно, что по сравнению с делом, которым мы сейчас заняты, ваши шахеры-махеры копейки не стоят? Не скрою, вы здорово разозлили меня. Меня так и подмывает всерьез заняться вами. Но еще не поздно, я хочу сказать – для вас не поздно: скажите правду – и, даю слово, мы не станем копаться в ваших махинациях. Поймите, время уходит, время!

–      Нет, – сказал Гольцев. – Ничего нового я не могу вам сообщить.

–      Неаккуратно, а как неаккуратно вы себя ведете, Гольцев! Я еще не встречал человека, который с таким упорством действовал бы себе во вред. Обещаю вам твердо: мы уж постараемся вывести вас на чистую воду!

–      Ничего у вас не получится, – сказал Гольцев.

–      Почему бы это?

–      Показания Буряка, как лица, заинтересованного в том, чтобы выгородить себя, недорого стоят. К тому же, сдается мне, чтобы доказать спекуляцию – надобно взять с поличным. Пока что бог миловал, а в будущем я тем более не дам повода сделать это.

–      Резонно, – задумчиво проговорил Чекалин. – Если речь идет о спекуляции, тут, допустим, вас и правда нелегко достать. Но я сейчас не это имел в виду. К ответственности вы будете привлечены за дачу заведомо ложных показаний. Доказать же, что вы все-таки были в порту той ночью, не составит большого труда. Помните солдат, ждавших свой грузовик неподалеку от вас? Они дружно утверждают, что видели вашу машину.

Имеются показания Буряка. Есть еще не разысканные нами три моряка с «Бискайского залива», которые подходили к вам, – мы постараемся их найти, тем более что один из них, возможно, преступник. Не исключено также, что и убийца, когда мы его возьмем, признает в вас того владельца белых «Жигулей», который барышничал водкой... Ну, не приведи, как говорится, господь, чтобы он оказался главным свидетелем против вас!

–      Я ничего не знаю.

–      Сейчас мне придется вызвать конвой, – сказал Чекалин, и это были не пустые слова.

–      Зачем?

–      Чтобы вас доставили в КПЗ. Камера предварительного заключения.

–      Такой злостный преступник?

–      Такой. Будучи на свободе, вы можете мешать следствию. Ну что – вызываю конвой?

–      Не надо. Я все расскажу. Только у меня просьба большая. Я прошу, чтобы вы не сообщали об этих моих делах на службу.

–      Ну-ну, поторгуйтесь, – с брезгливостью произнес Чекалин.

–      Да, вы правы, – сказал тогда свидетель Гольцев по прозвищу Калымыч. – Пусть будет как будет... Буряк говорит правду, он подходил ко мне. Покажите, пожалуйста, ваши рисунки. Да, этот парень был среди тех трех моряков, которые подходили к машине после Буряка.

–      Долго они находились около вас?

–      Считанные минуты.

–      Куда направились потом?

–      Я особо не присматривался. По-моему, к проходной. Нет, пожалуй, не все. Да, только двое пошли к проходной. Третий же – куда-то влево, в сторону автобусной остановки.

–      Кто был этот третий?

–      Мне кажется, что этот, с рисунков ваших.

–      А группу солдат вы видели в тот момент, когда три моряка отошли от вас? – задал контрольный вопрос Чекалин.

–      Нет, к этому моменту солдаты уже уехали.

–      Откуда такая уверенность? Вы ведь были заняты разговором.

–      Видите ли... Я все время держал происходящее вокруг в поле своего зрения.

–      Зачем?

–      Разве непонятно? Чтобы не попасться...

–      Еще один вопрос. Наверное, последний. Вопрос, простите уж, щекотливый, но вы, пожалуйста, ответьте. Для нас это очень важно... Чем закончился ваш разговор?

–      Ничем.

–      Вы хотите сказать...

–      Да, они ушли без водки.

14

Генерала на месте не оказалось, он был в городе, на каком-то заседании, – крепко не повезло! Но Мария Осиповна, секретарь генерала, узнав, что дело срочное, пообещала связаться с ним.

Чекалин нервничал: счет шел уже на минуты. Звонок майора Петрунина из портовой милиции как бы ускорил бег времени.

Петрунин выяснил, что банановоз «Бискайский залив», находящийся в настоящий момент в Приморьевске, в ближайшие часы покинет этот порт – сразу после выполнения необходимых таможенных и пограничных формальностей, и направится в далекую Венесуэлу. Это известие было поистине как гром средь ясного неба. И Чекалин, и Еланцев с Исаевым отчетливо сознавали: если чего действительно сейчас ни в коем случае нельзя допустить, так это того, чтобы банановоз ушел за пределы страны раньше, чем угрозыск побывает на его борту. Не только представители следствия, но и опознаватели: надо знать наверняка, есть или нет на борту этого судна человек, подозреваемый в убийстве. Двух мнений не было: следует задержать отход «Бискайского залива» до приезда оперативно-розыскной группы; на несколько часов задержать, учитывая, что до Приморьевска четыреста с лишним километров. Такое под силу разве что только генералу... В любом случае ему одному принадлежит решающее слово.