Текст книги "Александр Благословенный"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

2 октября Александр в сопровождении Наполеона выехал из Эрфурта на Веймарскую дорогу. Здесь императоры распрощались. На сей раз – навсегда. 16 октября 1808 года царь возвратился в Петербург.

Следующий, 1809 год начался дворцовыми празднествами: накануне в Петербург прибыла прусская королевская фамилия. Парады, балы и приёмы продолжались три недели. Сестра Александра великая княжна Екатерина Павловна была обручена с принцем Георгием Ольденбургским, что было воспринято Наполеоном как событие, в определённом смысле враждебное Франции.

19 января прусские гости уехали на родину, а через несколько дней в Петербург прибыл австрийский князь Шварценберг, чтобы объяснить Александру необходимость для Австрии вооружаться перед лицом французской угрозы. Шварценберг уехал из Петербурга в убеждении, что Александр боится Наполеона и втайне желает, чтобы Австрия готовилась к войне против Франции.

Между тем война России со Швецией продолжалась. В марте 1809 года русские войска перешли на шведский берег и заставили шведов сложить оружие. Это привело к тому, что Густав IV был арестован дворцовой оппозицией, и регентом стал его дядя Карл Зюндерманландский.

За два месяца перед тем, 20 января 1809 года, было обнародовано высочайшее повеление о созыве финляндского сейма в городе Борго. 16 марта сейм был открыт в присутствии Александра I, которого сопровождали Сперанский, Аракчеев и Румянцев.

В начале июня 1809 года Александр сместил с поста главнокомандующего в Финляндии генерала Кнорринга и одновременно освободил от должности генерал-губернатора Финляндии Спренгпортена, назначив на их места Барклая-де-Толли – героя шведской кампании. Поводом для этого послужила анекдотическая распря между этими двумя высшими сановниками из-за лучшего в столице Финляндии дворца, который каждый хотел сделать своей резиденцией. Причиной же были непопулярность Спренгпортена среди привилегированных сословий Финляндии, его вздорный характер и неспособность Кнорринга к энергичному руководству армией.

Барклай любил порядок, ясность в делах, строгую дисциплину, и эти его качества импонировали царю. Он писал Аракчееву, что Барклай нравится ему час от часу всё больше. В письме к самому Барклаю Александр так объяснял мотивы его назначения: «Призвав вас к командованию финляндскою армиею, я руководствовался лишь чувством справедливости и уважения к вашим военным дарованиям и личным качествам. Имея столь прочное основание, моё мнение о вас не может никогда измениться; оно одно достаточно, чтобы отразить зависть, если бы таковая посмела когда-либо подняться против вас»[107]107
  Русская старина. 1912. Авг. С. 178.


[Закрыть].

В июле 1809 года Александр вторично приехал в Борго на закрытие сессии финляндского сейма. В заключительной речи, произнесённой им на французском языке, он обещал со вниманием относиться ко всем просьбам парламента, посылаемым на его имя, и всячески уважать автономию Финляндии.

Затем Александр и Барклай уехали в Свеаборг. Шесть часов они осматривали казематы, подземные галереи крепости, могучие бастионы, гигантские арсеналы, склады и казармы, способные вместить и на многие месяцы обеспечить всем необходимым 12-тысячный гарнизон. Проведённый затем военный парад завершил поездку царя в Финляндию. Александр остался весьма доволен твёрдым порядком, наведённым новым главнокомандующим и генерал-губернатором.

Между тем война со Швецией и союзной ей Англией возобновилась. Английские корабли перерезали морские коммуникации между Кронштадтом и финскими портами и только за лето 1809 года захватили 35 русских судов.

Неудачи преследовали русских и на суше: командир одного из отрядов генерал-лейтенант Николай Михайлович Каменский вынужден был согласиться на перемирие из-за угрозы окружения и плена, хотя понимал, что инициатива такого рода придётся не по душе царю.

7 августа во Фридрихсгаме (ныне г. Хамина, Финляндия) граф Румянцев и шведский генерал Стединг начали переговоры о мире. 5 сентября 1809 года Фридрихсгамский мир был подписан. Швеция официально признавала переход Финляндии под власть России и уступала ей Аландские острова.

В то время когда русские воевали со шведами в Финляндии, австрийцы начали военные действия против Наполеона. В конце марта эрцгерцог Карл с главной армией вторгся в Баварию, эрцгерцог Иоганн вступил в Италию, а эрцгерцог Фердинанд – в герцогство Варшавское.

5 апреля Наполеон прибыл в Донауверт и за пять дней в сражениях при Танне, Экмюле, Ландсгуте, Абенсберге и Регенсбурге разбил главную австрийскую армию. Её остатки отступили на левый берег Дуная, и 30 апреля Наполеон победителем вступил в столицу Австрии Вену.

Русские поддержали Наполеона и сосредоточили в Галиции на австрийской границе 70-тысячный экспедиционный корпус под командованием князя Сергея Фёдоровича Голицына. Правда, лишь 32 тысячи из них вошли на австрийскую территорию, да и то только через три недели после падения Вены. О масштабе «боевых действий» свидетельствует тот факт, что в сражениях между русскими и австрийцами, происшедшими 2 июля 1809 года под Подгружем, было убито два и ранено ещё два человека.

Но судьба австрийцев была предрешена. 24 июня под Ваграмом Наполеон разгромил их наголову и продиктовал жёсткие условия сначала перемирия, а затем и мира, подписанного в сентябре в Альтенбурге.

Тогда же, 5 сентября 1809 года, был подписан Фридрихсгамский договор между Россией и Швецией. На севере для России наступил мир, но на западе, несмотря на окончание войны с Австрией, обстановка оставалась напряжённой. После падения Австрии Россия получила Тернопольскую область, но вопреки надеждам Александра ещё большие территории за счёт Галиции получило союзное Наполеону Варшавское герцогство. Это внесло диссонанс в отношения между Александром и Наполеоном, поскольку у поляков появились надежды на восстановление независимой Польши.

Александр в беседе с французским послом в Петербурге Коленкуром потребовал гарантий Наполеона, что Франция не станет содействовать восстановлению Польши. Не успел Коленкур довести это требование до сведения Наполеона, как тот, выступая во французском сенате 21 ноября 1809 года, сказал: «Союзник и друг мой российский император присоединил к своей обширной империи Финляндию, Молдавию и Валахию и часть Галиции. Не соперничаю ни в чём, могущем послужить ко благу России. Мои чувства к её знаменитому монарху согласны с моею политикой»[108]108
  Цит. по: Шильдер Н. К. Император Александр I... Т. 2. С. 245.


[Закрыть].

В конце ноября 1809 года Александр несколько дней провёл в Твери у своей сестры Екатерины Павловны и её мужа герцога Ольденбургского, занимавшего пост тверского, новгородского и ярославского генерал-губернатора, а затем 6 декабря приехал в Москву. Как и в дни коронации, он был восторженно встречен москвичами и пробыл в Первопрестольной до 14 декабря, занимаясь главным образом рассмотрением проекта учреждения Государственного совета, разработанного Сперанским. Государственный совет должен был стать высшим законодательным учреждением Российской империи, призванным рассматривать все законопроекты, перед тем как они поступят на подпись к царю.

Проект готовился в глубочайшей тайне, и даже Аракчеев, бывший и в Твери, и в Москве вместе с царём, ничего не знал о его разработке. Он узнал об этом, возвратившись в Петербург, и то после графа Салтыкова, князя Лопухина, графа Кочубея и графа Румянцева, которые одобрили проект письменно раньше его.

Румянцева Александр предполагал назначить председателем Госсовета, а всех прочих ввести в его состав. Аракчеев, смертельно обидевшись, написал Александру: «Не гневайтесь на человека, без лести полвека прожившего, но увольте его из сего звания, как вам угодно»[109]109
  Цит. по: Шильдер Н. К. Император Александр I... Т. 2. С. 262.


[Закрыть].

Александр был смущён и ответил на эту более чем краткую записку весьма пространным письмом: «Не могу скрыть от вас, Алексей Андреевич, что удивление моё было велико при чтении письма вашего. Чему должен приписать я намерение ваше оставить место, вами занимаемое? Говорить обиняками было бы здесь неуместно. Причины, вами изъясняемые, не могу я принять за настоящие. Если до сих пор вы были полезны в звании вашем, то при новом устройстве Совета почему сия полезность может уменьшиться? Сие никому не будет понятно. Все читавшие новое устройство Совета нашли его полезным для блага империи. Вы же, на чьё содействие я более надеялся, вы, твердившие мне столь часто, что кроме привязанности вашей к отечеству личная любовь ко мне служит побуждением, вы, невзирая на оное, одни, забыв пользу империи, спешите бросить управляемую вами часть в такое время, где совесть ваша не может не чувствовать, сколько невозможно вас заменить. Вопросите искренно самого себя, какое побуждение в вас действует? И если вы будете справедливы на свой счёт, то вы сие побуждение не похвалите. Но позвольте мне, отложа здесь звание, которое я на себе ношу, говорить с вами как с человеком, к которому я лично привязан, которому во всех случаях и доказал сию привязанность. Какое влияние произведёт в глазах публики ваше увольнение от должности в такую минуту, где преобразование полезное и приятное для всех введено будет в правительстве? Конечно, весьма дурное для вас самих. Устройство Совета будет напечатано, всякий судить будет, что не от чего было вам оставлять своего места, и заключения будут весьма невыгодны на ваш счёт. В такую эпоху, где я, право, имел ожидать от всех, благомыслящих и привязанных к своему отечеству, жаркого ревностного содействия, вы одни от меня отходите и, предпочитая личное честолюбие, мнимо тронутое, пользе империи, настоящим уже образом повредите своей репутации. Если всё вышеописанное, против чаяния моего, над вами действия никакого не произведёт, то по крайней мере я вправе требовать от вас, чтобы до назначения преемника вашего вы продолжали исполнять обязанность вашу, как долг честного человека оного требует. При первом свидании вашем вы мне решительно объявите, могу ли я в вас видеть того же графа Аракчеева, на привязанность которого я думал, что твёрдо мог надеяться, или необходимо мне будет заняться выбором нового военного министра»[110]110
  Цит. по: Шильдер Н. К. Император Александр I... Т. 2. С. 262 – 263.


[Закрыть].

Однако Аракчеев остался непреклонным и просил Александра заменить его и на посту военного министра, соглашаясь лишь временно исполнять свои прежние обязанности, пока его преемник примет у него дела.

Кроме документов, относящихся к структуре, задачам и функционированию Государственного совета, Сперанский подготовил весной и летом 1809 года ещё два важных проекта, вскоре получивших одобрение Александра.

3 апреля появился указ «О придворных званиях», по которому всем сановникам, имевшим звания камер-юнкеров и камергеров, предлагалось в двухмесячный срок избрать себе действительную военную или гражданскую службу, а старые придворные звания было велено считать отличиями, не дающими никакого чина.

6 августа был издан указ «О чинах гражданских», суть которого состояла в том, чтобы чин коллежского асессора присваивался только тем, кто окончил университет. Ныне служащим необходимо было предъявить свидетельство об окончании университета и при производстве в статские советники.

Оба указа оказались крайне непопулярны, ибо касались судьбы и положения тысяч чиновников и десятков придворных.

...Все, кто занимался историей царствования Александра I, считали, что вместе с 1809 годом завершился первый период его правления – период преобразований.

Начиная с 1810 года политическая атмосфера в Европе делалась всё более неблагоприятной, ибо стали явственно проявляться признаки приближения неотвратимой войны, которая вместе с подготовкой заняла пять лет – с 1810 по 1815 год – и составила ещё один важный период в истории России и всей Европы.

Глава 5
ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ

Отставка Аракчеева была воспринята всеми, особенно военными, с огромной радостью. Однако Александр, освободив своего друга от должности военного министра, уговорил его стать председателем военных дел в новом Государственном совете. Таким образом, Аракчеев занял ещё более высокую должность, так как председатели департаментов стояли выше министров и подчинялись лично царю, в то время как министры были подчинены ещё и председателю Комитета министров, а также председателю своего департамента и председателю Госсовета.

1 января 1810 года 35 высших сановников империи явились на первое заседание Государственного совета. Его председателем был назначен канцлер граф Н. П. Румянцев, начальником канцелярии, где подготавливались и оформлялись все документы, стал М. М. Сперанский, получивший звание государственного секретаря.

Госсовет был разделён на четыре департамента: законов, военных дел, гражданских и духовных дел и государственной экономии. Главы департаментов осуществляли руководство и контроль за состоянием дел в группах министерств, им подчинённых. Председателем департамента военных дел стал Аракчеев. В его ведении находились два министерства: военных сухопутных сил и военных морских сил, а также все иные ведомства, имеющие отношение к вооружённым силам России.

Военным министром был назначен генерал от инфантерии Михаил Богданович Барклай-де-Толли, морским – адмирал Павел Васильевич Чичагов, единомышленник и сподвижник Сперанского, разрабатывавший вместе с ним план улучшения финансовой системы России.

Назначение Барклая военным министром вызвало противоречивые мнения. Для сановной знати он был «человеком момента» – выскочкой, не имевшим ни благородного происхождения, ни связей, ни даже достаточных средств.

Современник Барклая Н. М. Лонгинов писал русскому послу в Лондоне С. Р. Воронцову: «Я почитаю, сколько могу судить, что Барклай есть честный, тяжёлый немец, с характером и познаниями, кои, однако же, недостаточны для министра. При том, не имея ни связей, ни могущих друзей, он один стоял против всех бурь, пока наконец Ольденбургская фамилия[111]111
  Ольденбургская фамилия. — Подразумеваются великая княгиня Екатерина Павловна и её муж Георг. Пётр принц Гольштейн-Ольденбургский – свёкор и деверь сестры Александра I Екатерины Павловны.


[Закрыть] и Сперанский, как утверждают, приняли его в покровительство»[112]112
  Русский архив. 1912. № 4. С. 535.


[Закрыть].

Совершенно иную оценку давал назначению Барклая видный русский военный деятель генерал граф Л. Ф. Ланжерон: «Назначив Барклая, государь не мог сделать лучшего выбора, так как он был человек весьма умный, образованный, деятельный, строгий, необыкновенно честный, а главное – замечательно знающий все мелочи жизни русской армии»[113]113
  Русская старина. 1907. Апр. С. 162.


[Закрыть].

Петербургское высшее общество было единодушно лишь в том, что новый военный министр – несомненное благо по сравнению с его предшественником. Столь же единодушно было оно и в предположении, что Аракчеев превратит Барклая в своё послушное орудие. Однако в этом общество сильно ошиблось. Тот же Логинов писал: «Барклай, выведенный из ничтожества Аракчеевым, который думал им управлять как секретарём, когда вся армия возненавидела его самого, показал, однако, и характер, коего Аракчеев не ожидал, и с самого начала взял всю власть и могущество, которые Аракчеев думал себе одному навсегда присвоить, но ошибся, приписав их месту, а не себе, и Барклай ни на шаг не уступил ему, когда вступил в министерство»[114]114
  Русский архив. 1912. № 4. С. 535.


[Закрыть].

Барклай с первых же дней своей деятельности считал своей главной задачей подготовку вооружённых сил России к неминуемой, по его мнению, войне с Наполеоном. Военный историк и биограф Барклая Ф. Веймарн отмечал: «Сам Барклай считал стоявшую перед ним задачу троякой: во-первых, реорганизовать само министерство; во-вторых, разработать учреждение для армии и, в-третьих, увеличить и преобразовать вооружённые силы России, имея в виду отражение грозящей ей агрессии со стороны Наполеона»[115]115
  Русская старина. 1912. Авг. С. 184.


[Закрыть].

Первым крупным мероприятием по подготовке России к войне, осуществлённым Барклаем под непосредственным наблюдением и контролем Александра I, было создание плана реконструкции старых и строительства новых инженерных сооружений на рубежах страны.

Западная русская граница (без Финляндии) простиралась более чем на 1100 вёрст и всюду проходила по плоской и ровной местности. Лишь несколько приграничных рек да небольшие пространства болот были естественными преградами, не столь уж трудными для преодоления.

В 1796 году существовал план создания на западных границах девяти крепостей, отстоящих друг от друга на расстоянии 100—150 вёрст, но план этот так и остался неосуществлённым. Лишь Рига и Киев были более или менее серьёзными крепостями, но к началу XIX века и они не имели хороших укреплений.

Барклай ликвидировал крепости на северо-западе – Кексгольмскую, Вильманстрандскую и Шлиссельбургскую, ставшие ненужными из-за того, что граница отодвинулась на 500 вёрст. На юге по этой же причине были ликвидированы крепости Черноярская, Енотаевская и Азовская. Высвободившаяся крепостная артиллерия и другие боевые и инженерные средства были переброшены на запад в целях усиления крепостей этого сектора.

А. П. Ермолов, известный военачальник, в автобиографических «Записках», написанных им после Отечественной войны 1812 года, давал следующую оценку укреплениям и крепостям, возведённым и модернизированным перед началом наполеоновского нашествия: «В Риге мостовое укрепление распространено и прибавлены некоторые вновь; крепость приведена в оборонительное состояние.

Крепость Динабургская на реке Двине строилась более года, сделано мостовое необширное укрепление, пороховой погреб и караульня. Линии самой крепости едва были означены... Укрепление сие в продолжение войны два или три дня противостояло небольшим неприятельским партиям лёгких войск, после чего орудия и снаряды были потоплены и мост сожжён.

На правом берегу Березины против города Борисова устроено укрепление, дабы не пропустить неприятеля овладеть мостом...

Крепость Бобруйская на реке Березине, хотя непродолжительное время строившаяся, в такое же, однако, приведена состояние, что требовало бы осады, для произведения которой недоставало средств у неприятеля, и он ограничился обложением.

При Киевской крепости, на горе, называемой Зверинецкою, вновь построена небольшая крепостца, при работах которой находился я сам с отрядом войск от резервной армии, и потому знаю все безобразные её недостатки»[116]116
  Цит. по: Записки Ермолова. 1798—1826. М., 1991. С. 127.


[Закрыть].

Ермолов знал и другие изъяны фортификационной системы, возводимой на западе. Более всего критиковал он так называемый Дрисский лагерь.

Усиление западных границ инженерными сооружениями представлялось Барклаю чрезвычайно важным. «Именно здесь, – писал он царю, – мы меньше всего подготовлены к защите в войне, которая, быть может, решит вопрос о самом нашем существовании»[117]117
  Цит. по: Кочетков А. Н. М. Б. Барклай-де-Толли. М, 1970. С. 13.


[Закрыть].

Возникает вопрос: в чём состоит заслуга Барклая и в чём Александра при проведении столь масштабных мероприятий?

Трудно отделить здесь царя от министра, потому что уничтожение старых крепостей или возведение новых – работы необычайно ответственные и очень дорогостоящие – не могли производиться без ведома царя. Не мог военный министр единолично проводить и стратегическую линию, единый государственный, всеобъемлющий план обороны России в случае нападения Наполеона, о чём пойдёт речь далее. Этот план Барклай представил царю в докладной записке «О защите западных рубежей России». На ней есть в конце пометка: «Читано государю 2 марта 1810 года».

В этом документе указывается, что первое сопротивление должно быть оказано захватчику на линиях Двины и Днепра. И далее: «Для прикрытия... крепостями пространных и открытых границ от Балтийского моря до Дуная потребны издержки необычайно большие и по крайней мере четверть столетия. Итак, соображая сии обстоятельства, должны избрать главную оборонительную линию, углубляясь внутрь края по Западной Двине и по Днепру, а в местах, прилегающих к сим рекам, иметь уже всё в готовности: крепости в лучшем оборонительном состоянии, укреплённые лагеря, большие запасы провиантские, артиллерийские, комиссариатские и всё нужное к военным действиям и содержанию войск, здоровых и больных»[118]118
  Отечественная война 1812 года: Материалы Военно-учёного архива (далее – Материалы ВУА). Отдел 1. Переписка правительственных лиц и учреждений. Т. 1, ч. 2. Подготовка к войне в 1810 г. СПб., 1900. С. 2.


[Закрыть].

Однако встретить неприятеля Барклай предлагал не на названной им линии, а на границах государства и сопротивляться там до последней возможности, «...оставив неприятелю, удаляющемуся от своих магазинов, все места опустошённые, без хлеба, без скота и средств к доставлению перевозкою жизненных припасов»[119]119
  Там же.


[Закрыть].

Уже здесь с очевидностью намечались фрагменты той концепции войны, одобренной Александром, которая была успешно применена, когда война началась.

Записка завершалась предложением назначить над всеми армиями одного главнокомандующего, «которому должно иметь свою квартиру на средине между армиями в Вильне»[120]120
  Отечественная война 1812 года: Материалы Военно-учёного архива (далее – Материалы ВУА). Отдел 1. Переписка правительственных лиц и учреждений. Т. 1, ч. 2. Подготовка к войне в 1810 г. СПб., 1900. С. 6.


[Закрыть].

Что же касается образа действий в начальный период вторжения Наполеона, то Барклай считал самым главным уклонение от решительного боя на границах страны, отступление и ослабление противника действиями лёгких войск, лишение его возможности пользоваться материальными средствами края, по которому он продвигается.

Судя по тому, что работы по инженерной подготовке Западного театра возможных военных действий начались уже весной 1810 года, записка была читана не только Александру I, но и принята им как один из элементов плана подготовки к войне.

Прежде всего начались картографические и топографические работы, которые производились офицерами квартирмейстерской части. За 1810—1812 годы была составлена карта западных приграничных районов России, множество планов позиций, проведена рекогносцировка местности.

Общую сводку всех этих материалов производили начальник военно-топографического депо прекрасный военный инженер генерал Карл Иванович Опперман, старший брат Михаила Богдановича флигель-адъютант инженер-полковник Иван Богданович Барклай-де-Толли и другой флигель-адъютант барон Людвиг Вольцоген, один из военных советников Александра.

Летом 1811 года Барклай дал Вольцогену личное указание найти между Бобруйском и Динабургом (ныне Даугавпилс) подходящее место для создания укрепления, которое прикрыло бы путь на Оршу и Смоленск. Обследовав обширнейшие пространства, было решено заложить две новые крепости – у Бобруйска и Динабурга – и произвести фортификационные работы в Киеве и Риге. Одной из первых начали укреплять и модернизировать рижскую крепость. На инженерные работы в Риге было ассигновано 480 тысяч рублей, и для производства работ ежедневно отряжалось 380 солдат-плотников, 130 возчиков, 300 дерноукладчиков и 2000 землекопов.

Весной 1812 года начались работы по созданию предмостных укреплений на переправах у местечка Мосты на Немане и деревни Сельцы на реке Яссольда. Кроме того, развернулось строительство двух укреплённых лагерей: у Дриссы, о котором известно довольно многое, и у Киева, куда армия могла прийти в случае отступления от Варшавы.

Лагерь на реке Дрисса обязан своим возникновением генералу Карлу Фулю, до своего появления в России служившему в прусском генеральном штабе. Упоминавшийся нами Н. М. Лонгинов в одном из писем С. Р. Воронцову дал ему такую характеристику: «Некто Фуль... имеет большие математические сведения, то есть не что иное, как немецкий педант, и совершенно имеет вид пошлого дурака... Барклай и Ольденбургская фамилия покровительствовали его как немца, Сперанский – как человека нужного или по крайней мере как ни в чём ему не мешающего. Многие не без причины почитают его шпионом и изменником...»[121]121
  Русский архив. 1912. № 4. С. 539.


[Закрыть]

Фуль конечно же ничьим шпионом не был, но планы военных действий, предлагаемые им Александру I, могли показаться гибельными для России не одному только Лонгинову. Другой прусский офицер, будущий военный историк и теоретик Карл Клаузевиц, служивший в это время в русской армии, говорил, что затворник Фуль так долго вёл замкнутую умственную жизнь, что решительно ничего не знал о реалиях дня и происходивших в мире событиях и явлениях. Фуль искал подтверждения своим умозрительным теориям не за стенами своего кабинета, а на собственном письменном столе.

Его любовь к немецким военно-теоретическим документам и латинским фолиантам была настолько всеобъемлющей, что, живя в Петербурге с 1806 года, он за много лет не выучился даже обиходному русскому языку и разговаривал с теми, кто не знал немецкого языка, при помощи своего денщика солдата Фёдора Владыко, выучившегося свободно говорить по-немецки.

«Уклонясь от общества и ведя созерцательную жизнь, он не только казался чудаком, но и был им... Упражняясь весь свой век на занятиях неприменимых ни к чему дельному... он не подумал даже о том, чтобы получить какое-либо понятие о лицах, занимавших у нас важнейшие места, а также о государственных и военных учреждениях нашего Отечества»[122]122
  Цит. по: Богданович М. И. История Отечественной войны 1812 года по достоверным источникам. СПб., 1859. Т. 1. С. 101.


[Закрыть], – писал потом историк М. И. Богданович.

И тем не менее Фуль читал Александру I лекции по истории военного искусства, возвеличивая Фридриха II и исподволь внушая мысль, что в войне с Наполеоном решающую роль сможет сыграть укреплённый лагерь, расположенный на фланге движения неприятельской армии.

Таким, по его мнению, и должен был стать Дрисский лагерь, в котором надлежало укрыться главным силам русской армии, а другим русским войскам следовало напасть на главные силы Наполеона, когда те начнут осаду лагеря на Дриссе.

Лагерь стали сооружать между городом Дриссой (ныне Верхнедвинск) и деревней Шатрово. Он имел в тылу многоводную Двину, огибавшую его с трёх сторон.

Будущий биограф царя И. И. Михайловский-Данилевский, сам побывавший в «лагере на Дризе», как именовали его «Санкт-Петербургские ведомости», так описывал его: «Лагерь этот находился в выгибе или колене, образуемом Двиною, на левом ея берегу, по северную сторону Дриссы, и был прикрыт спереди, на пространстве с лишком четырёх вёрст, редутами: десятью – в первой, шестью – во второй и одним – в третьей линии.

Каждый редут был прикрыт спереди, в 80 саженях, ложементом длиною в 100 сажен. Перед левым крылом лагеря находился лес, но часть его вырубили, чтобы не дозволить неприятелю воспользоваться им, и из срубленных дерев сделали позади леса засеку в две с половиною версты длиною. Третий и четвёртый редуты, начиная от третьего фланга, были соединены между собою люнетом длиною в 160 сажен.

Между редутами первой и второй линии было расстояние от 200 до 300 сажен, между редутами второй и редутом третьей линий – 400 сажен. Все они были обнесены палисадами, а редуты второй линии ещё и волчьими ямами. Сообщение лагеря с правым, в тылу его находившимся, берегом Двины обеспечивалось четырьмя мостами, прикрытыми укреплениями»[123]123
  Цит. по: Михайловский-Данилевский А. И., Висковатов А. В. Император Александр I и его сподвижники. СПб., 1848—1849. Т. 5. С. 34 – 35.


[Закрыть].

Убийственную оценку лагерю дал впоследствии А. П. Ермолов в уже цитировавшихся «Записках». Он писал: «Господин Фуль может найти утешение в одобрении немалого числа наших генералов и пренебрегать мнением французов, которые назвали лагерь образцом невежества в науке укрепления мест. Мне не случалось слышать возражений против того»[124]124
  Цит. по: Записки А. П. Ермолова. 1798—1826. С. 126.


[Закрыть].

Ермолов отмечал, что в Дрисском лагере многие части укреплений не имели достаточной между собой связи, что ослабляло их взаимную оборону. К некоторым из них было легко подступиться атакующим, а резервам обороняющихся – трудно. Было немало мест близ лагеря, где противник мог незаметно накапливать силы и скрытно маневрировать.

«Профили укреплений вообще слабы, – отмечал Ермолов. – Три мостовые укрепления чрезмерно стеснены, профили так худо соображены, что с ближайшего возвышения видно в них движение каждого человека. Все описанные недостатки не изображают ещё всех грубых погрешностей, ощутительных для каждого, разумеющего это дело»[125]125
  Цит. по: Записки А. П. Ермолова. 1798—1826. С. 127.


[Закрыть].

Барклай с самого начала был против стратегии Фуля. Более того, его возмущало, что расходы на строительство «лагеря на Дризе» отнимали у армии массу средств, более необходимых для строительства других полевых и иных укреплений.

В это время общее финансовое положение России из-за длительных войн с Турцией, Францией и Швецией оставляло желать лучшего. Кроме того, вступление России в континентальную блокаду, как того требовал от неё Тильзитский мир, сильно снизило доходность внешней торговли. Бумажный рубль в 1810 году девальвировался до 80 процентов своей прежней стоимости.

Тем не менее внешнеторговый оборот в это время достиг 150 миллионов рублей, что свидетельствовало о значительных успехах России в развитии промышленности, сельского хозяйства и торговли, хотя, разумеется, эти успехи могли быть гораздо большими, если бы страна не находилась под гнетом крепостничества.

Передавая дела Барклаю, Аракчеев сказал, что у армии нет никаких запасов, а в арсеналах – в достаточности исправных ружей[126]126
  См.: Жилин П. А. Гибель наполеоновской армии в России. М., 1974. С. 95.


[Закрыть]. Из трёх видов войск – пехоты, кавалерии и артиллерии – только последняя была в относительном порядке. Аракчеев как артиллерист, будучи военным министром, уделял ей большее по сравнению с другими родами войск внимание.

В казне не было достаточных средств. Поэтому с ведома Александра I создавался лишь защитный барьер вдоль линии: нижнее течение Западной Двины – верховья Днепра. Удалось построить несколько укреплённых лагерей для размещения там крупных воинских контингентов от 10 до 50 тысяч человек, создать в них продовольственные и фуражные запасы, достаточные для обеспечения их гарнизонов в течение двух-трёх месяцев. А так как идея Фуля о создании лагеря на Дриссе была поддержана царём, то Барклаю не оставалось ничего иного, как начать строительство и этого лагеря.

В плане Барклая роль главного арсенала и склада отводилась Москве. Она же была главным центром подготовки резервов. Кроме того, большие запасы оружия, боеприпасов, обмундирования, продовольствия и фуража создавались в Пскове, Смоленске и Кременчуге.

Планом Барклая предусматривалось создание и ещё одной выдвинутой вперёд оперативной линии – между Вильно и Пинском, – которую можно было бы использовать при отступлении от западных границ.

В марте 1810 года началась рекогносцировка на этой линии, но недостаток средств не позволил сколько-нибудь серьёзно продвинуть дело. Строительство основных крепостей на оперативной линии Западная Двина – Днепр шло гораздо успешнее.

Другой важной проблемой было увеличение численности войск, их дислокация. В начале 1810 года общая численность русских сухопутных сил составляла около двухсот тысяч солдат и офицеров. Войска были дислоцированы в трёх районах: в Финляндии, на Кавказе и в Молдавии и Валахии, где всё ещё шла война с турками, начавшаяся осенью 1806 года.

Между тем нехватка денег в царской казне становилась всё более ощутимой. Для оздоровления финансового положения Александр 19 декабря 1810 года по настоянию М. М. Сперанского подписал указ о введении нового коммерческого тарифа, предусматривавшего большие пошлины на импортные товары, и особенно на предметы роскоши, завозимые в Россию из Франции.

Ответная реакция Наполеона была настолько враждебной, что царь вынужден был переместить к западной границе пять дивизий с турецкого театра и одну дивизию из Финляндии. Эти войска подошли с юга и севера к великому герцогству Варшавскому и создали непосредственную угрозу французским войскам и коммуникациям в Пруссии и Польше.