Текст книги "Журнал «Вокруг Света» № 2 за 2005 год (2773)"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
«Война – отец всего» (Гераклит Эфесский, ок. 540—480 года до н. э.)
«Сладка война – для не изведавшего войны» (Пиндар, 518—439 годы до н. э.)
«Война – самое приятное и достойное из всех занятий любого государя» (Людовик XIV, 1643—1715 годы)
«Жестоко, страшно ремесло солдата» (Шиллер, 1759—1805)
Тут же помещена аллегория войны: большая фотография оскаленного черепа в средневековом кольчужном капюшоне.
Экспозиция производит шокирующее впечатление. С первых же шагов вызывает напряжение активное использование натуралистичных манекенов, облаченных в костюмы соответствующих эпох и объединенных в сцены. Этот ход настолько непривычен для российского зрителя, что у нас в языке даже нет слова, обозначающего подобный экспозиционный прием. Если бы такие композиции были составлены не из людей, а из животных – они назывались бы «биогруппами». Выглядят группы чрезвычайно жизненно, благодаря чему посетитель сразу погружается в реалии походной жизни.
Третий этаж охватывает период от эпохи викингов до начала XX века, то есть времена, когда шведы воевали много и успешно. Однако собственно батальная тематика встречается сравнительно редко. Преобладает быт, причем довольно неприглядный: «Ландскнехты» (подписание контракта на службу), «Бивак времен Тридцатилетней войны» (в центре – сцена забоя свиньи), «Старуха и павшая лошадь» (героиня срезает куски мяса с кишащего червями трупа животного), «Летний лагерь» (армейские сборы XIX века), «Солдаты, замерзшие насмерть», «Ампутация» (последние две сцены даже описывать не хочется) и т. д. Армейская жизнь предстает глазам зрителя во всей ужасающей неприглядности. Чтобы не перегнуть палку и несколько дистанцировать от кошмара, в самых шокирующих разделах – «Дисциплина» (наказания в армии) и «Медицина» – большинство манекенов сделано не в натуральную величину, а меньше. Или больше. Например, когда посетитель поворачивается, чтобы выйти из зала «Медицина», над дверным проемом его подкарауливают главные враги солдата – крыса и огромного размера вошь.
В разделе ХХ века (второй этаж) экспозиция становится интерактивной. Кроме групп появляются интерьеры, в которые зрителю разрешено входить. Обычно выставочные пространства ориентированы на зрительное восприятие. В Музее армии к этому добавляются обоняние, осязание и слух. Можно подержать в руках амуницию и лыжи на вещевом складе, послушать радиоприемник в казарме, заглянуть в солдатское кафе, вместе с пожилой семейной парой посмотреть телевизор, показывающий войну во Вьетнаме (инсталляция «Война как телепередача»). В разделе «Животные на войне» зритель попадает на конюшню, где в ноздри ему бьет запах конского пота и навоза, а датчик объема, реагируя на движение постороннего, заставляет чучело лошади с грохотом бить копытом по жестяному ведру.
Заканчивается второй этаж разделом «Вооружение Шведской армии», сделанным тоже довольно необычно. Большую его часть занимает «тир», где на стойке выложены мушкет XVII века, ружье XVIII века, винтовка XIX века и современная автоматическая винтовка. Стрелять в музее, понятно, нельзя, но подержать оружие в руках, прицелиться можно. Вместо мишеней в зале стоят витрины, демонстрирующие результаты воздействия пуль, выпущенных из перечисленных видов оружия, на металл, дерево и пластификатор, имитирующий живую ткань. Особенно жутко выглядят повреждения от современной пули калибра 5,56 мм со стальным сердечником (так называемая пуля со смещенным центром тяжести).
Под впечатлением от увиденного зритель спускается на первый этаж и попадает на выставку «Дети и война». И не подумайте, что речь идет о детях – жертвах войны. Эта выставка посвящена малолетним солдатам.
В общем, в шведский Музей армии следовало бы привести на экскурсию все человечество: желание бряцать оружием сильно убавляется…
Сад Миллеса
Скульптура – падчерица в семье изящных художеств. Она уступает живописи и графике в смысле популярности у широкой публики. Скульптура живет в реальном пространстве (в том же, что и мы с вами) и в силу своей конкретности и телесности менее условна, чем другие виды изобразительного искусства. А потому более сложна для восприятия. Исторически скульптура была связана с архитектурой: украшала стены зданий и служила опорой, как кариатиды или атланты. Но современная архитектура утратила органическую связь со скульптурой. В городской среде изваяния теряются среди кричащих рекламных щитов и зеркальных фасадов небоскребов. В художественных музеях и галереях скульптура тоже влачит жалкое существование. Лишь немногие музеи могут позволить себе роскошь создавать чисто скульптурные залы. Ведь места всегда не хватает. А тут как хорошо: в центре – скульптура, по стенам – живопись. Не пропадать же повесочной площади! И все… Никто не замечает монохромной скульптуры среди ярких пятен живописных полотен. Ее голос не слышен так же, как тонет тонкий звук скрипки в грохоте духового оркестра.
Сегодня для того, чтобы полноценно показать скульптуру, необходимо создавать специальную среду. Но подобные прецеденты – редкость. Одна из несомненных удач на этом пути – Миллесгарден, или Сад Миллеса, – дом-музей самого известного скульптора Швеции Карла Миллеса (1875—1955). Работ Миллеса множество в шведских городах. Есть они и в других странах мира. Одно из произведений Карла Миллеса москвичи хорошо знают (хотя, возможно, и не догадываются об его авторстве) – это «Гермес» у Центра международной торговли на Краснопресненской набережной. Но в Миллесгардене, среди природы, творения скульптора живут особой жизнью, отличающейся от той, что была уготована им на городских площадях и улицах… Музей скульптур Карла Миллеса под открытым небом находится в стороне от центра – в Лидингё, одном из северных районов города. Сюда можно добраться на метро. Стокгольмская подземка сама подобна музею, поскольку на большинстве станций экспонируются произведения современных шведских художников.
Сад скульптур расположен на трех ярусах-террасах, уступами спускающихся к воде залива Вэртан. В Миллесгардене прекрасно сочетаются камень, бронза и тенистые аллеи с кипарисами и соснами. Все произведения ваятеля – и гигантские статуи, и скульптуры малых форм – великолепно вписаны в пейзаж. Миллес с помощниками, в числе которых был и его брат Эверт, архитектор, спроектировали разные точки зрения на каждый памятник. Учитывали все: как она смотрится вблизи и издалека, с верхнего или нижнего яруса парка, как фигура будет выглядеть на солнце, в тени или при искусственном освещении, в зависимости от погоды… Просчитывалось даже то, как рукотворные композиции будут сочетаться с эффектными видами на залив и белые корабли в порту. Режиссировалась и играперекличка вытянутых как колонны скульптурных постаментов с фабричными трубами на противоположном берегу.
О Саде скульптур Миллес мечтал с начала XX века. Он купил живописный кусочек скалы над водой на окраине Стокгольма еще в 1906 году. Через 2 года построил здесь дом, в котором вместе с женой Ольгой (она была художником-портретистом) прожил до 1931 года. Потом Миллесы на 20 лет перебрались в Соединенные Штаты. Еще до возвращения из Америки, в 1936 году, супруги подарили сад и дом со всеми коллекциями шведской столице. И уже в конце 1930-х Миллесгарден был открыт для публики. Говорят, что даже по возвращении Миллес считал себя здесь «всего лишь гостем» и ощущал это место «как истинный дом для скульптур».
Всю жизнь супруги Миллес коллекционировали произведения искусства. В их доме, расположенном на верхней террасе, собраны не только работы мастера, но и коллекция скульптуры Древнего Египта, Индии, Китая, Античности и Средневековья. А среди садовой зелени разместились фрагменты старинных зданий, привезенные из разных стран. Они создают выгодный фон для статуй Миллеса. Несмотря на полную свободу в выборе маршрута, кажется, что тебя направляет чья-то незримая рука… Возможно, это происходит потому, что еще самим Карлом Миллесом были спроектированы галереи и колоннады, боскеты из кустарника и пролеты лестниц.
При всем глубоком уважении к шведскому маэстро Миллеса нельзя назвать выдающимся ваятелем XX столетия. Он профессионален, изобретателен, его стиль легко узнаваем, и все же ни в одном из творений Миллес не поднялся до уровня своего учителя Огюста Родена, не достиг пронзительной точности Генри Мура или лаконизма Бранкузи. Среди европейской скульптурной элиты прошедшего века Миллес – крепкий середняк. Отчего же такое неизгладимое впечатление производит Миллесгарден?
Возможно, дело в том, что Миллесгарден – это не дом-музей и не экспозиция скульптуры на открытом воздухе, а нечто большее. Это целостное произведение искусства, созданное руками художника. Такое встречается нечасто…
Алексей Лебедев, доктор искусствоведения
Фото Александра Сорина
Куратор рубрики: Анатолий Голубовский
Большое путешествие:
По следам русского ламы
Наполеон в припадке меланхолии говорил: «Ваша Европа – кротовая нора. Только в Азии, где живет семьсот миллионов человек и расстояния от деревни до деревни такие же, как от Парижа до Стамбула, могут совершаться великие походы!»… Теперь больше миллиарда человек составляют население одного только Китая. Но центральная часть Азиатского континента испещрена все теми же «нехожеными тропами», коими шли орды Чингисхана, все теми же горными перевалами, через которые переправлялся в 20-х годах ХХ века Николай Рерих со своей семьей и близкими, пытаясь, – как оказалось, безуспешно – добраться до Лхасы. Ровно 80 лет спустя экспедиция Российской ассоциации автомобилистов-внедорожников во главе с моим отцом, Александром Трушниковым, попыталась осуществить планы художника и мыслителя.
Домашняя романтика закончилась, и началась рутинная работа над организацией проекта, в ходе которой скоро выяснилось, что маршрут придется сильно пересмотреть.
«Просили пустить нас в ставку Капшепа в Каме, ответили: „Ме, ме, ме“, что значит „нельзя“. Просили пропустить нас Восточным Тибетом – опять „ме, ме, ме“. Просили отпустить нас назад – „ме, ме, ме“.
(Н.К. Рерих. «Алтай – Гималаи». Путевые заметки. 1929 год.)
В XXI веке многие границы, которые пересекали Рерих и его семья, закрыты для гражданского транзита. Многих дорог, которыми он шел, уже не существует. Особенно трудно нам пришлось с китайцами. Во-первых, адова задача – выбить разрешение на передвижение на собственных машинах по КНР вообще и по Тибетскому автономному району в особенности, ведь рядом – спорные территории с Пакистаном и (неофициально) Индией.
Всеми иностранными туристами в Китае занимаются государственные фирмы, которые, говоря попросту, являются отделами спецслужб. Нам пришлось сменить четырех гидов в штатском, и, в общем, мы не в обиде – без «гэбистов» пришлось бы хуже. На многочисленных постах проверки (через каждые несколько километров) они своими весомыми «ксивами» спасали экспедицию от многочасового ожидания и волокиты. В общем, кроме идеологии, в Китае, как и в России, ничего не изменилось…
Алтай. Серпантин Чуйского тракта. Ледник Актру
«Приветлива Катунь, звонки синие горы. Бела Белуха. Ярки цветы, и успокоительны зеленые травы и кедры. Кто сказал, что жесток и неприступен Алтай? Чье сердце убоялось суровой мощи и красоты? Семнадцатого августа видели Белуху, и было так чисто и звонко. Прямо Звенигород».
(Н.К. Рерих. «Алтай – Гималаи».)
Старый охотник пугал меня российским Алтаем. Говорил, что местный народ агрессивен и совсем «одичал», как и окружающая природа. Насчет народа – не понимаю, что он имел в виду. По-моему, от Бийска до Чуйского тракта – люди, в основном, гостеприимны и доброжелательны. А по поводу природы – правда, дикая она. Змеиные ленты Катуни и Чуи, устрашающие бомы – высокие отвесные скалы-монолиты у дорог и рек, перевалы с шаман-деревьями и повязанными на них как будто тысячу лет назад белыми ленточками, белки – многогорбые вершины, покрытые снегом.
В XVIII веке эта дорога была единственным торговым путем, связующим Восток и Россию. Чуйский тракт начинается в Бийске и через 617 километров серпантина приводит на монгольскую границу, причем чем ближе к Монголии, тем хуже дорожное покрытие. И неудивительно – его создавали еще в 1930-х годах заключенные из «Женской командировки», находившейся тут неподалеку, у села Мыюты…
К середине ХХ века туристы прочно завоевали Алтай вплоть до высочайшей (1 894 м) точки тракта – Семинского перевала, за которым и по сей день – девственная необжитая зона. Там цветут такие цветы, что равнинным жителям и не снились; там, вероятно, живут еще снежные барсы (в других районах исчезнувшие) и языческие духи, от которых по цивилизованную сторону остались только изваяния, капища. Зато их не надо искать. Свидетельства древнетюркской и пазырыкской (V—III века до н. э.) культуры натыканы прямо вдоль дороги, как километровые столбы: курганы, каменные бабы, писаницы (наскальные рисунки), выкладки и плиты с руническим письмом. Особенно их много почему-то возле Сросток, родного селения Василия Шукшина. Многое, увы, пришлось проскакивать, не останавливаясь, так как расписание поджимало, и в районе села Курай караван внедорожников свернул в сторону одноименной степи.
Впереди свинцовые тучи покрывали Северо-Чуйский хребет – мы приближались к леднику Актру, где нет ничего, кроме альпинистского лагеря и метеостанции. Не знаю даже, въезжал ли кто-нибудь раньше по такой круче на машине, лгать не хочу. Но «наше все», вездепроходные автомобили, – не подвели и усилия окупились впечатлениями. Ничего, кроме природы, ничего, кроме «видов», но какие они! И как приятно смотреть и думать, что до тебя редко кто видел то же самое.
Алтай. Плато Укок. Пазырыкская женщина и первые ворота в Шамбалу
В середине августа на Чуйском тракте, повернув у приграничного города Кош-Агача в сторону плато Укок, мы досрочно попрощались с летом. Дураки мы, не ценили палящих степных лучей, ругали их и прятались в прохладе автомобильных кондиционеров. Щурились из-за тонированных стекол на белые чалмы алтайских пиков, вылезали урывками, чтобы фотографировать – и совершенно забыли подумать о том, что скоро все это будет позади. Ведь в теплый сезон невозможно поверить, что на свете бывает зима.
Но она бывает, и в Чуйской степи, как заверяют местные жители, температура по ночам опускается ниже –60°С, и тогда скрип санных полозьев разносится на пять километров вокруг. Если вначале он слышится, а потом стихает, ближайшие соседи спешат на помощь – вдруг замерз кто-то. А в конце лета снега, слава Богу, нет, но вокруг, сколько хватает обзора – совершенно безжизненное пространство (самый сухой климат в России!). Только столбы пыли из-под колес обгоняющих УАЗиков – кажется, что на те же пять километров. Кстати, Чуйская степь – единственная в России местность, где в диких условиях разводят верблюдов, и мы их видели. Двугорбые заросшие тела странной пропорции широким полукружьем тянулись в сторону горных отрогов, и мы, видевшие их собратьев только в зоопарке, поразились несходству. В этом стаде преобладали черные особи, а не кирпично-бурые, как водится, и передвигались они ленивой иноходью. До поздней осени верблюды будут пастись на отрогах, причем чабаны должны следить, чтобы ни один из них не забрел в долину Улагана, где празднуют Эл-Ойын, главный алтайский фольклорный праздник. Если верблюд придет в Улаган, а змея заползет в Чуйскую степь, жди беды, говорят теленгиты. А они живут в округе уже 15 веков.
«Яркий солнечный день. Сияют снега на горе Богдо-Ула. Это та самая гора, за которой „живут святые люди“. Можно подумать, уж не на Алтае ли отведено место для них?»
(Н.К. Рерих. «Алтай – Гималаи».)
Первая же ночь в вечной мерзлоте плато Укок дала нам представление о характере этого заоблачного пятачка – непостоянном, капризном и вредном. Разве так можно: то солнце бьет в глаза, то метель, то вроде обзор есть, но как раз не в том направлении, в котором хотелось бы, а там, где надо, все заволокло тучами. Смотреть с Укока «полагается» главным образом в монгольскую сторону (здесь сходятся четыре страны: Россия, Монголия, Китай и Казахстан), на высочайшую в здешних местах гору Табын-Богдо-Ола (4 374 м). Точнее, на один из ее пяти пиков – Найрамдал, что переводится как «дружба». По преданию, Чингисхан во время очередного похода проезжал мимо и увидел за Найрамдалом райское сияние – что-то вроде нимба. Тогда он велел назвать весь массив «Пять святых вершин» (то есть именно «Табын-Богдо-Ола»), а над Найрамдалом, говорят, чудесные лучи встают до сих пор. Когда Рерих в китайском городе Урумчи ожидал разрешения на обратный въезд в Сибирь, он тоже видел их – ему ведь не пришлось иметь дело с капризами укокской «смотровой площадки».
Но «святых людей», которых он «поселил» за Богдо-Ола, то есть как раз на Укоке, сейчас точно нет. Его жителями, да и то временными, являются российские солдаты, чьи заставы расставлены на каждом 25-м километре границы, а также пастухи со своими уныло-серыми овцами. Последние ютятся в кошарах – непритязательных глинобитных домиках. А больше никого и нет – нарушения территориальной неприкосновенности РФ на данном участке крайне редки. Всю работу за пограничников выполняет неодолимая гряда 3– 4-тысячников.
«Алтай в вопросе переселения народов является одним из очень важных пунктов. Погребение, уставленное большими камнями, так называемые чудские могилы, надписи на скалах, все это ведет нас к той важной эпохе, когда с далекого юго-востока, теснимые где ледниками, где песками, народы собирались в лавину, чтобы наполнить и переродить Европу. И в доисторическом, и в историческом отношении Алтай представляет невскрытую сокровищницу».
(Н.К. Рерих. «Сердце Азии», 1929 год.)
Николай Константинович вполне допускал, что загадочная Шамбала, Страна гармонии, может находиться и где-то на Укоке. На то же указывают свидетельства, поступающие по сей день: будто где-то в ущельях то проявляются, то бесследно исчезают развалины каких-то буддийских монастырей. А некоторые исследователи упоминают о загадочной пещере под ледником Потанина, которая якобы открывает ворота в Шамбалу. Три независимые экспедиции пытались пробраться туда, одну из них даже возглавлял знаменитый путешественник по Монголии профессор Сапожников. Но внезапная перемена погоды в последний момент всегда разворачивала путников обратно. Наш собственный проводник в автопробеге Алтай – Гималаи, уроженец Сибири, утверждал, что участвовал в последнем штурме мистического места: «Когда мы подошли на несколько десятков метров к предполагаемому входу в пещеру, разыгралась метель, хотя буквально минуту назад ярко светило солнце. Мы быстро расставили палатку и не вылезали из нее три дня. Сильный ветер и сплошная темнота не давали двигаться ни вперед, ни назад. Наконец, мы решились и с большим трудом вырвались из снежного плена обратно. Не уходило ощущение, словно кто-то размешивал ложкой манную кашу, а я с товарищами вместо сливочного масла болтался в центре „тарелки“. Как только несколько метров отхода было пройдено, небо снова прояснилось и пурга исчезла».
Укок вообще предлагает много неразгаданных тайн: петроглифы, «оленные» камни, каменные бабы – все это до сих пор не исследовано, да и стоит ли беспокоить тени прошлого? Вот, скажем, «укокская принцесса» – главная знаменитость всего Алтая. Эта мумия молодой женщины, предположительно пазырыкской жрицы, лежала в ледяной линзе много столетий и за все это время ничуть не изменилась. Так же свежи были одежда и украшения. А потом, когда горноалтайские ученые задумали перенести ее в городской музей, она сразу, как говорят злые языки, стала темнеть и скукоживаться. От принцессиной курганной могилы остались лишь выложенные кругом камни да черные балбалы (конусообразные камни, указывающие душе путь на Восток). Не зная, что это достопримечательность, запросто можно проехать, не обратив внимания. Но, кстати, с 1994 года археологические изыскания на плато Укок были запрещены и правительство республики объявило его «зоной покоя». В 1998-м Укок включили в Список Всемирного природного наследия ЮНЕСКО.
Алтай. Уймонская долина. Староверческое Беловодье и рериховский Звенигород
«На Алтае, соприкасаясь со староверами, было поразительно слышать о многочисленных религиозных сектах, и посейчас на Алтае существующих. Поповцы, беспоповцы, стригуны, прыгуны, поморцы, нетовцы, которые вообще ничего не признают, – столько непонятных разделений.»
(Н.К. Рерих. «Сердце Азии».)
По соседству с казахской границей, в Уймонской долине, раскинулся известный анклав староверов, или «стариковских», как их здесь называют. Они пришли сюда уже очень давно – то ли в поисках «сказочного убежища праведных», подземного Беловодья, то ли гонимые неумолимым патриархом Никоном…
Нынче спросите любого жителя европейской России, что он слышал об этих людях, и тот, если слышал хоть что-нибудь, ответит: хмурые аскеты, монахи без монастыря. Ничего подобного – кругом разноцветные веселенькие избы, волны зелени с крапинками цветов, добродушные бабульки, возглавляемые хранительницей Верхнеуймонского музея староверов Раисой Павловной, лучезарная ребятня. Картина покоя и достатка. Между прочим, кержаки по сей день принципиально не платят государству налогов, но и не пользуются никакими социальными пособиями, даже пенсией по старости. И никуда не выезжают за пределы своей маленькой «страны». Впрочем, в этом нет надобности – большой мир их сам находит. Целый год, а особенно летом, здесь вьется масса народа куда более причудливого, чем староверы. Мы, например, буквально в дверях музея столкнулись с «последователями Рериха» из какой-то научной экспедиции «имени космоса Вселенной». Или чтото в этом духе. Они приехали специально к началу августа, когда, на их эзотерический взгляд, открывается «доступ» к космической энергии через гору Белуху, которая отождествляется с матерью мира – Джомолунгмой.
Сам Рерих прожил здесь год, писал картины, изучал этнографию и готовился к новому броску в Тибет. Он считал, что Уймонская долина – обычный, но замечательно красивый российский уголок, и был озабочен идеей построить здесь город Звенигород под стать задорному цветению природы. Сейчас в Верхнем Уймоне открыт музей в честь художника и мыслителя. На фасаде – уже многажды виденный нами рериховский «герб»-знак: три маленьких красных круга, символизирующих прошлое, настоящее и будущее, вписаны в один большой – «вечность». Впрочем, экспозиция посвящена не только предприятиям Рериха, но и староверческой культуре. Сам дом, где останавливался наш предшественник и где теперь музей, принадлежал раньше лекарю-самоучке Атаманову. Его сестра, именуемая Агашевной, была известной в округе умелицей-мастерицей, расписывала пальцами рук стены, печи, потолки. Теперь это все – предмет музейного интереса.
«Но в этих заброшенных углах уже шевелится новая мысль, и длиннобородый старовер с увлечением говорит о хозяйственных машинах и сравнивает качество производства разных стран».
(Н.К. Рерих. «Сердце Азии».)
Мест в гостинице, как всегда, не нашлось, и наш шокирующий аборигенов внедорожный «бродячий цирк» принялся колесить по деревенским улочкам в поисках гостеприимства. Очень скоро оно нам было оказано. Молодой парень, подъехавший на новенькой иномарке, смотрелся городским франтом, но, приглядевшись, легко было заметить характерную косоворотку и крещеный пояс. Разговорились. Выяснилось, что он – хозяин нескольких «доходных домов», точнее изб в деревне, и сдает их туристам, а летом организует пешие маршруты к Белухе. К тому же, будучи юристом по образованию, продолжает служить поселковым нотариусом. А также преподает в школе информатику. Его собственная семья живет в ничем не примечательном с виду срубе, но внутри обнаруживается Пентиум с подключенным спутниковым Интернетом!..
Современность и ее деловой ритм вполне вписались в религиозные рамки кержаков, людей изначально трудолюбивых. Перед ужином – молитва. На столе ничего мясного и синтетического, только картошка, капуста, молоко, творог, варенье (впервые дней, пожалуй, за пять мы по-человечески поели). После трапезы – разговоры о проблемах глобальных и насущных, как то: продвижение собственного сайта, какая модель цифрового фотоаппарата на сегодняшний день самая передовая, отчего не спадает наплыв паломников из крупных городов. И ни слова о главном – кто такие староверы, чем они живут и почему до сих пор не ассимилировались. Нас принимал у себя обыкновенный человек с заурядными вопросами, только вот косоворотка, крещеный пояс и борода. Когда мы прощались, он сказал: «Настя! Напиши обо мне так: добрый молодец, косая сажень в плечах, белокур и голубоглаз». Так и пишу, потому что это правда, и больше ничего о нем сказать не могу.
Монгольский Алтай. Котловина больших озер. Куда ведут невидимые дороги?
«Неведомая Монголия – страна магнитных бурь, ложных солнц и крестовидных лун».
(Н.К. Рерих. «Алтай – Гималаи».)
Эта страна подразделяется на две неравные части: горы на севере и пески во всех других местах. Котловина Больших озер в Алтае и пустыня Гоби. Население распределяется так же непропорционально, только в обратную сторону: у озер, среди которых и крупнейшее в Монголии, Убсу-Нур, и младший брат Байкала (по рельефу дна и происхождению) Хубсугул, народ, естественно, живет плотнее.
Провожая нас в дальнейший путь, очарованные живописным караваном девушки даже совершили над ним обряд помазания кумысом. За неимением лошадей и стремян на них омыли конским молоком автомобильные пороги, чтобы не вязли в коварных песках. Вообще, российская процессия вызвала в Котловине сильный ажиотаж, хотя иностранцев здесь, как видно, бывает не так уж мало…
«Сходятся самые разнообразные люди, ладакцы, кашмирцы, афганистанцы, тибетцы, асторцы, балтистанцы, дардистанцы, монголы, сарты, китайцы, и у каждого есть свой рассказ, выношенный в молчании пустыни».
(Н.К. Рерих. «Сердце Азии».)
Вообще, за время поездки нам встретилось множество путешественников со своими нетривиальными историями. Еще в районе Новосибирска навстречу попался желтый джип с двумя загоревшими и пропыленными поляками на борту. Они провели в Монголии два месяца, разыскивая – конечно же, безуспешно – следы экспедиции Бенедикта Поляка, который ходил по дальней Азии еще до Марко Поло. Поляков изначально было четверо, а машин две, но в клубах гобийской пыли они потеряли друга и теперь следовали домой по отдельности, в надежде на свидание в Варшаве. У братьев-славян не имелось ни раций, ни навигационных приборов GPS, что показалось нам тогда чистым безумием, но после одного дня монгольских дорог мы поняли, что и при наличии этих средств связи там не сбиться с пути невозможно…
Еще был долговязый англичанин, подсевший к нам в гостиничном кафе у Больших озер, – он благополучно заканчивал свой хич-хайкинг по Монголии и возвращался к пакистанским детям преподавать английский. В степи попался дуэт велосипедистов из Сан-Франциско. Тут и там бродили группы молодых израильтян – и все они оказывались недавно демобилизованными ветеранами ближневосточного конфликта, которые захотели провести первый гражданский отпуск в максимальном удалении от войны. Под барханом в предгорье Хонгорын-Элс отдыхала молодая пара австралийцев, прекрасная половина которой носила простое австралийское имя Наташа…
«Если важно было ознакомиться с ойротами и староверами, то еще значительнее было увидеть монголов, на которых сейчас справедливо обращен глаз мира. Ведь это та самая Монголия, при имени которой жители древних туркестанских городов, покидая дома в страхе, оставляли записки: „Спаси нас Бог от монголов“. А рыболовы Дании боялись выходить в море, настолько мир был наполнен именем страшных завоевателей».
(Н.К. Рерих. «Сердце Азии».)
На пограничном переходе Ташанта– Цагаан—Нур наши пестрые автомобили окружила не менее пестрая компания из восьмерых монголов с пятью тюками барахла. Все они вывалились из одного УАЗика той породы, представителей которой в нашем народе обычно называют «козлами». Получив ответы на все свои вопросы, общительные «челноки» так и не смогли понять, зачем мы просто так едем.
«Если люди месяцами путешествуют, то когда же они работают?» Мы, впрочем, тоже кое-чего не смогли понять. Какая польза этим людям от того, что они сфотографировались на фоне наших автомобилей нашими же аппаратами – ведь снимки им все равно не достанутся? Впрочем, пассажиры УАЗика остались вполне довольны и поспешили куда-то на своем тарантасе – очевидно, хвастаться.
После этого и вплоть до самой китайской границы мы были нарасхват. У каждой юрты нас готовы были накормить бузами (монгольскими пельменями с бараниной). Напоить архи – местной молочной водкой. Покатать на верблюдах. Дать в дорогу ааруула – сушеного творога.
А юрт, абсолютно одиноко стоящих, встречалось множество. И в каждой – привет староверам – имелись солнечные батареи и спутниковое телевидение. Возле дорог – обычны гуанзы, придорожные кафе, где хозяйки, облаченные в запашные ватные халаты – дэли, за считанные секунды стряпают лапшу с бараниной (не знаю, захочется ли мне когда-нибудь еще раз попробовать это блюдо). Кстати, мужчины одеваются совершенно так же, как женщины. Только в случае особой жары вытаскивают руки из халата, и верхняя его часть остается висеть на поясе.
Между прочим, подобный «фокус» известен и тибетцам. Узнав, что мы следуем в Тибет, наш монгольский проводник долго доказывал, что тибетцы – это те же монголы, только «отколовшиеся». Действительно, у них много общего в бытовой культуре…
«Едем на моторах через мелкие реки по весеннему бездорожью. Именно по десять поломок в день. Если проехать семьдесят миль, то уже день счастливый, а то и двенадцать миль не сделать… Два обстоятельства пришлось запомнить. Первое, что существующие карты очень относительны. А второе, что местным проводникам не следует очень доверять».
(Н.К. Рерих. «Алтай – Гимали».)
По сей день передвигаться по монгольским дорогам можно только на внедорожной технике и все-таки с проводником, знающим местный язык (монголы в большинстве своем не говорят ни по-русски, ни по-английски). Говоря «дороги», я подразумеваю «направления», то есть беспорядочно пересекающиеся накатанные колеи, каждая из которых в любой момент может прерваться в «чистом поле». Асфальтированных же шоссе в стороне всего два, вернее – полтора. Одно, еще не достроенное, высокопарно называется Дорогой тысячелетия и должно вскоре перерезать страну поперек, а второе ведет от северной границы к Улан-Батору. С точки зрения человека западного, но намотавшего уже несколько сот километров по Монголии, ее столица – просто оазис цивилизации, другое государство, в котором живут другие монголы. Полиция борется с рекламой спиртных напитков на уличных щитах и в общественном транспорте. Вещают музыкальные радиостанции FM-диапазона, и среди них даже одна русскоязычная – «Пульс-радио». А в главном буддийском монастыре страны, Гандане, на заднем дворе под присмотром просветленных и умудренных лам маленькие «ламята» в длинных красных платьях играют в футбол. Но стоит только миновать юрточные окраины…
