Текст книги "Журнал «Вокруг Света» № 2 за 2005 год (2773)"

Автор книги: Вокруг Света Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Досье:
Государство в государстве

Про Московский университет часто говорят, что это государство в государстве, обособленный мир, живущий по своим писаным и неписаным законам. Человеку, впервые оказавшемуся в университете, это утверждение и впрямь может показаться справедливым. Но если хотя бы беглым взглядом окинуть 250-летнюю историю МГУ, то станет ясно, что он тысячью нитей связан со страной, переживал с ней все горести и радости и будет жив до тех пор, пока жива страна, создавшая Московский государственный университет.

Страшен был октябрьский вечер, когда под свист казацких нагаек и грохот винтовочных выстрелов на мостовые Моховой улицы падали десятки людей, возвращавшихся с похорон Баумана, а Большая физическая аудитория университета сделалась лазаретом. Год тот, по Рождестве Христовом 1905-й, обильно кропили кровью да сдабривали ненавистью. Испачкавшую университетские полы кровь отмывали долго, но бурые пятна все проступали снова и снова, словно знамение того, во что будет окрашен надвигающийся новый век. Так, по этому кровавому следу университет вместе со всей страной вошел в 1917 год…

Сумерки

Тернистая дорога ожидала университет– впереди были и обыски ЧК, и шабаш пролеткультовцев, и «философский пароход», и страшная война, и поиски космополитов. Но вечен свет, льющийся сквозь стеклянный купол Аудиторного корпуса. И казаковское здание, построенное «покоем», так и будет хранить покой всех своих обитателей. И все перемелет желтолицый маятник древних университетских часов, переживших пожар 1812 года. Жаль только старенького профессора Хвостова, в 20-м году удавившегося на ручке отдушины давно не топленной печки…

Для Московского университета новая страница истории начиналась с похорон – в октябрьских перестрелках 1917 года погибло человек двадцать студентов. Панихида прошла в Татьянинской церкви, мертвых отвезли на Братское кладбище, от которого теперь не осталось и следа, живым предстояло жить дальше, каждый день выбирая между отчаянием и надеждой.

Первый год революции был лют холодами, в почти не отапливаемых помещениях университета занятия подчас прерывались вовсе. Новая власть, поначалу занятая борьбой с врагами, не сразу обратила свой взор на Московский университет. Но уже в 1918 году Наркомат просвещения созвал совещание представителей высшей школы, на котором была предпринята попытка уничтожить ее автономию. В ту пору власть еще не нарастила мускулы, не рубила топором с плеча, старалась сохранять видимость приличий и законности. На том памятном совещании, пожалуй, впервые прозвучала мысль об упразднении университетов. Группа пролеткультовцев называла университеты не иначе как «феодальными пережитками» и настаивала на их ликвидации. Совещание не дало никаких результатов, и власть разразилась целым потоком декретов, которые в корне изменили всю жизнь высшей школы.

Отныне любой желающий, достигший 16-летнего возраста, мог прийти учиться в Московский университет – отменялись все виды вступительных экзаменов, не требовалось предъявлять никаких аттестатов, свидетельств об окончании средней школы, отменялась также плата за обучение. Невыполнение этого декрета грозило виновным судом Революционного трибунала. Совнарком настаивал на классовом принципе при зачислении в университет: «На первое место безусловно должны быть приняты лица из среды пролетариата и беднейшего крестьянства…». Уравнивались в правах и званиях все преподаватели вузов, в одночасье становившиеся профессорами с правом голоса в Совете университета. Из состава учебного заведения выбывали все, кто прослужил в звании профессора или преподавателя свыше 10 лет, вернуться к своей работе они могли лишь будучи избранными по всероссийскому конкурсу. Упразднялись юридические факультеты «ввиду совершенной устарелости учебных планов… полного несоответствия этих планов требованиям научной методологии». Студенты наделялись правом сдавать испытания в любое время по соглашению с профессором, вне зависимости от длительности пребывания в вузе, и получать соответствующее удостоверение.

Все эти декреты готовили почву для создания такой академической среды, которая отнеслась бы с большим сочувствием к притязаниям власти на управление высшей школой. Однако этот расчет оправдался далеко не во всем. Особенно показательным был результат зачисления в студенты всех желающих невзирая на уровень подготовки. В университет было принято колоссальное количество студентов. Если в 1917 году в Московском университете обучалось около 7 тысяч человек, то 2 года спустя их стало почти 23 тысячи. Лекции читались в 2—3 смены, зачастую в коридорах, на лестницах. При этом среди «вновь испеченных» студентов немало было людей неграмотных, не получивших даже начального образования, но уверенных в том, что они могут взять высшую науку «нутром». Дабы как-то исправить это положение, постановлением Наркомата просвещения при университете был организован рабочий факультет, где в полной мере реализовывался классовый принцип формирования нового студенчества. «Так как при приеме на рабфак в первые годы его существования учебная подготовка часто принималась во внимание в меньшей степени, чем социальное положение и общественно-революционные заслуги поступающих, то среди учащихся сплошь да рядом оказывались люди, едва умеющие читать, писать и считать, но зато вполне развитые, а в отдельных случаях годные даже и в высшую школу». Эта цитата из книги о Московском университете, изданной в 1927 году, дает представление о том, что из себя представлял рабфак. Бывший декан физико-математического факультета В.В. Стратонов позднее вспоминал: «Рабфаковцы силой захватывали понравившиеся им аудитории, не считаясь ни со своей фактической потребностью, ни с тем, что таким произволом нарушалось – а иногда делалось и вовсе невозможным – правильное преподавание на основном факультете. Под натиском этой самовольной молодежи профессорам приходилось кочевать из аудитории в аудиторию, иногда из здания в здание…»

Перевыборы профессорско-преподавательского состава также не достигли того результата, на который рассчитывала новая власть. Профессор М.М. Новиков, избранный ректором в 1919 году, уже находясь в эмиграции, писал: «…никто из профессоров, кроме коммуниста профессора астрономии Штернберга, не был забаллотирован, никто из молодых не покусился занять место своего учителя или старшего коллеги…»

В июле 1918 года с фронтона университетского здания была снята надпись «Императорский университет» – таковым он перестал быть еще в феврале 1917 года, когда главному учебному заведению страны было присвоено имя «Московский университет». После Октябрьской революции вуз стал называться «1-й Московский государственный университет».

Впрочем, сменить имя было легко, сложнее оказалось овладеть умами и душами тех, кто учился и работал в МГУ. Начали с простого. На заседании 8 июля 1919 года Совнарком постановил: «А. Помещение, занимаемое церковью Татьяны, находящейся в здании 1 МГУ, очистить от предметов религиозного культа (икон, лампад и пр.) Б. Снять со здания 1 МГУ икону с лампадой, крестом и религиозную надпись. Приведение в исполнение постановления поручить НК юстиции в 3-х дневный срок В. Предать Московскому Революционному Трибуналу бывшего ректора 1 МГУ Мензбира и Новикова за саботаж декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви». Ректор М.М. Новиков, находившийся под следствием, которое, впрочем, так ничем и не закончилось, вспоминал: «Наступила ненастная ночь, а когда я прибыл к университетской церкви, то разразилась жестокая гроза. Точно в назначенное время подъехали два грузовика с рабочими, которые под проливным дождем, при грозных раскатах грома и блеске молнии приступили к своей разрушительной работе. Крест и икона были сняты довольно быстро, но сбивание надписи потребовало значительного времени…»

Этого, конечно, было мало, требовалось создать систему подготовки людей иного мировоззрения, строителей нового мира. И добиться этого можно было, только взяв в свои руки преподавание общественных и гуманитарных дисциплин. Началась реорганизация университета, коснувшаяся в первую очередь юридического факультета. Он был попросту упразднен, а на его базе создали факультет общественных наук, в который со временем влился и историко-филологический факультет. Наркомпрос стал требовать включения в список преподавателей университета своих назначенцев, среди которых было немало деятелей коммунистической партии, вдруг получивших звания профессоров. В основном это касалось факультета общественных наук, откуда пришлось уйти значительной части старой профессуры. О том, насколько острыми порой бывали столкновения при формировании этого факультета, свидетельствует эпизод с попыткой включения в число его будущих преподавателей Н. Бухарина. Профессор С.Н. Покровский, бывший тогда деканом юридического факультета, заявил: «Я не знаю такого экономиста, прошу назвать его ученые труды». Приказом Наркомпроса в состав Правления университета включались представители коммунистического студенчества, канцелярских служащих, обслуживающего персонала. В сентябре 1920 года состоялись окончательные похороны университетской автономии, когда постановлением Наркомата просвещения был распущен Совет университета, а высшим органом учебного заведения стал Временный президиум, подчинявшийся научному сектору наркомата. В Президиум помимо представителей профессуры и студенчества вошли не имевшие никакого отношения к университету партийные и советские чиновники. С этого момента университет перешел под контроль партийной организации. Председателем Президиума стал коммунист Д.П. Боголепов, которого вскоре сменил профессор-коммунист В.П. Волгин. С 1921 года в учебные планы вводились такие обязательные дисциплины: исторический материализм, пролетарская революция, развитие общественных форм.

Высокий уровень преподавания в Московском университете в эти трудные годы сохранялся только благодаря чувству долга старой профессуры. Многие из университетских преподавателей не приняли новых порядков и покинули Россию. Для тех же, кто остался, мотивы сотрудничества с властью были различны. Кто-то искренне приветствовал Октябрьскую революцию, кто-то подчинился страху, для кого-то важнее была возможность сохранить дело всей своей жизни, кого-то удалось соблазнить посулами материального благополучия. Положение университетской профессуры было тогда необычайно тяжелым – зарплаты хватало только на хлеб, из-за отсутствия отопления лекции порой читали при –10°С, ученые с мировым именем в Ботаническом саду выкапывали корни одуванчика, чтобы приготовить цикорий, не доставало лекарств, теплой одежды. Все это усугублялось регулярными обысками в квартирах профессоров, арестами. Только за 1919/20 учебный год умерли 12 профессоров МГУ. Из воспоминаний М.М. Новикова: «Я помню, как А.Н. Сабанин, один из… основателей почвоведения, ослабевший от недоедания, поскользнулся на улице, упал, был принесен к себе на квартиру и скоро скончался от повреждений…

Однажды меня известили о смерти профессора физиологии, любимца студенческой молодежи, Л.З. Мороховца, и я нашел его тело лежащим на ящиках, в сарае на задворках… Жалкую картину представляли похороны этих заслуженных работников науки. На простой, громыхающей телеге отвозился скромный гроб на кладбище». Находящиеся на грани отчаяния профессора попытались в середине января 1922 года устроить забастовку. Властям вскоре удалось уговорить преподавателей вернуться к занятиям со студентами, пообещав повысить зарплату, что действительно было сделано. Но вслед за этим последовали аресты и высылка из советской России профессоров МГУ. Из статьи В.В. Стратонова: «В последний день сентября 1922 г. германский пароход „Обербюргермейстер Гакен“ увозил из Петрограда в Штеттин… группу высланных из Москвы вместе с их семьями. Из профессоров собственно Московского университета были высланы: А.Л. Байков, Н.А. Бердяев, И.А. Ильин, А.А. Кизиветтер, М.М. Новиков, С.Л. Франк, В.В. Стратонов».

Последующее десятилетие было, вероятно, самым трагичным в истории Московского университета. Введенный в качестве основного «бригадно-лабораторный метод» обучения с одновременной полной отменой лекций привел к катастрофическому снижению уровня подготовки специалистов. Студенческие бригады из 3—5 человек самостоятельно «прорабатывали» изучаемый материал, экзамены же заменялись коллективными отчетами, были отменены и дипломные работы. Фундаментальная наука объявлялась ненужной, университет должен был давать минимум теоретических знаний, готовя специалистов-практиков чрезвычайно узкого профиля. Одновременно происходило «разукрупнение» университета– факультеты и отделения выделялись из его состава и преобразовывались в самостоятельные учебные заведения. Это была какая-то чехарда бесконечных реорганизаций МГУ. В 1917 году университет состоял из 4 факультетов: физико-математического, медицинского, юридического, историко-филологического. К концу 1920-х годов под руководством ректора И.Д. Удальцова происходит фактический демонтаж университетских структур. Из Московского университета были выделены медицинский и созданный к тому времени химический факультеты, на базе геологического и минералогического отделений физмата создали самостоятельный Геолого-разведочный институт. Покинули университет факультеты советского права, этнологический, историко-философский, литературный, вышедшие из упраздненного факультета общественных наук, а также геофизическое и гидрологическое отделения физмата. В январе 1930 года в журнале «Красное студенчество» появилась статья ректора И.Д. Удальцова – приговор Московскому университету: «В этом году исполнится 175 лет существования 1 Московского государственного университета… Сейчас эта форма, связанная с русским средневековьем, уже отжила свой век. Пора старику-университету на 175-летнем юбилее своей жизни – на покой».

Резкое снижение уровня преподавания и чрезвычайно низкая квалификация выпускников, обучавшихся в эти годы в МГУ, заставили отказаться от подобных планов реорганизации университета. На рубеже 1930—1940-х годов МГУ обрел структуру факультетов и кафедр, во многом сохранившуюся до наших дней. Университетская жизнь стала похожа на ту, что знакома нынешнему поколению студентов и преподавателей. Лекции вновь стали основной формой обучения, больше не было никаких коллективных «проработок», экзамены принимали у каждого студента индивидуально на сессиях, назначаемых раз в полугодие. Для каждого факультета были разработаны обязательные учебные планы, обучение длилось 4 года, из которых первые два посвящались общетеоретической подготовке. В 1940 году на дневных отделениях семи факультетов МГУ – механико-математическом, физическом, химическом, биологическом, географическом, геолого-почвенном и историческом училось около 5 000 студентов. Вырос престиж университетского образования, сложился блестящий профессорско-преподавательский состав. Звание профессора МГУ пользовалось большим уважением, труд ученых щедро вознаграждался. Но гораздо важнее было то, что власть осознала необходимость Московского университета, который для нее перестал быть «бельмом на глазу».

Военное положение

…Снег, тихо падавший с сумрачного октябрьского неба, засыпал стертые ступени старой мраморной лестницы Аудиторного корпуса, стеклянный купол которого снесло взрывом немецкой фугасной бомбы. Опустевшее здание с выбитыми окнами и дверями, сорванной крышей и изуродованным фасадом казалось оглушенным. Так выглядел университет осенью 1941 года.

Война нарушила размеренную жизнь главного вуза страны. Мирные дела пришлось позабыть, все, что могло помочь фронту, было мобилизовано и в Московском университете. Уже спустя неделю после начала войны с Германией его руководство скорректировало план научных исследований, отдав приоритет работам оборонной тематики. В первые же дни войны Московский университет проводил на фронт 2 000 человек. Краснопресненская дивизия народного ополчения во многом была укомплектована за счет добровольцев МГУ. Из аспирантов и студентов университета сформировали 975-й артиллерийский полк. 17 студенток МГУ после соответствующей подготовки были зачислены штурманами ночных бомбардировщиков в авиагруппу № 122. Одна из них, студентка механико-математического факультета Женя Руднева, писала с фронта своему учителю профессору С.Н. Блажко: «…Свою первую бомбу я обещала им за университет – ведь они его бомбили…» Со схожим настроением шли на фронт многие студенты и преподаватели МГУ.

Но главной задачей университета все так же являлась подготовка высококвалифицированных специалистов. Занятия не должны были прерываться, в измененных из-за войны учебных планах по-прежнему предусматривались зачеты, экзамены, семинарская работа. Сокращался лишь срок обучения за счет уплотнения графика лекций и семинаров. 1 июля 1941 года Комитетом по делам высшей школы был издан приказ, которым определялась жизнь университета почти на весь период военного времени: «1. Для студентов, выполнивших учебный план четырех курсов, в течение июля и первой половины августа организовать подготовку и сдачу 1 комплексного государственного экзамена по особо составленной и утвержденной ученым советом факультета и ректором программе, охватывающей основные разделы дисциплины. Студентам, сдавшим госэкзамен, выдавать дипломы об окончании университета; остальным – свидетельства с перечнем сданных за время пребывания в университете предметов. 2. Для студентов других курсов – организовать занятия с таким расчетом, чтобы обеспечить их выпуск в следующие сроки: студентам приема 1938 г. – 1 мая 1942 г., студентам приема 1939 г. – 1 февраля 1943 г., студентам приема 1940 г. – 1 июля 1943 г. 3. Курс обучения устанавливается в университете 3-летний. 4. При организации учебной работы студентов с 1941/42 уч. г. исходить: а) продолжительность учебных занятий около 42 ч. в неделю (7 ч. в день); б) каникулы летом с 1 – 31 августа, зимой с 11—17 февраля; в) учебная экзаменационная сессия не более 6 – 7 недель. Учебные занятия начать с 1 августа… Прием в аспирантуру в этом году отменяется». Было очень непросто успеть подготовить полноценных специалистов за отведенное время, даже увеличив до предела нагрузку на студентов и преподавателей, которые помимо учебы и научной работы принимали участие в подготовке города к обороне. Многие студенты вечерами отправлялись работать на заводы, девушки трудились в госпиталях, во время частых авианалетов приходилось постоянно дежурить на крышах университетских зданий, обезвреживая зажигательные бомбы, которых на территорию университета порой падало до 100 штук в день. В середине первого военного лета студенты университета работали в Смоленской области, строили одну из линий обороны. Осенью – на полях Подмосковья убирали урожай. В октябре 1941 года, когда немецкие войска были уже на подступах к Москве, студентов МГУ отправили на создание противотанковых заграждений – сооружение рвов, возведение дзотов в районе Сетуни. Позже 1 000 человек из коллектива университета в течение нескольких месяцев занимались заготовкой дров для Москвы.

В ночь с 15 на 16 октября в университетском дворе кружил пепел – жгли дела спецотдела, списки, адреса, различные документы МГУ. Началась эвакуация университета в Ашхабад. 19 октября Москва была переведена на осадное положение. К началу зимы несколькими эшелонами сотрудники и студенты МГУ, а также некоторое научное оборудование и учебные пособия были эвакуированы в столицу Туркмении. Несколько сот человек добирались до Ашхабада пешком.

Всего в Туркмению переехали более 1 000 человек, из которых почти 500 являлись студентами. В декабре 1941 года в эвакуированном вузе начались занятия. Жизнь в Ашхабаде была не из легких. Столичных гостей поселили в общежитиях, школах, клубах – по 7—8 человек проживали в одной маленькой комнатке. Здесь же первое время читали лекции, проводили семинарские занятия. Затем университету предоставили недостроенное здание ашхабадского пединститута. Не хватало воды, электроэнергии, постельного белья. Очень плохо было с продуктами – в Ашхабад долго не перечисляли зарплаты, стипендии, и, чтобы хоть как-то продержаться, многие продавали и без того скудные личные вещи. Завтрак обычно состоял из стакана чая и баранки. Большим подспорьем служили в изобилии водившиеся в окрестностях туркменской столицы черепахи, из которых готовили самые разные блюда. Остро сказывался дефицит оборудования, учебных пособий, научной литературы. В составе университета появились 3 новых факультета – философский, экономический и филологический, созданные на основе присоединенного к МГУ Московского института истории, философии и литературы. Первая сессия 1942 года состоялась в феврале, экзамены и зачеты начинались сразу же после занятий. На всю сессию были отведены 2 недели, после чего открылся второй семестр.

Между тем часть коллектива МГУ оставалась в Москве. Более 700 студентов совмещали учебу и работу в обороняющемся городе. На несколько месяцев занятия в университете были прерваны, их возобновление состоялось в феврале 1942 года. Поначалу они носили форму кружков и консультаций. Занятия велись в 2 – 3 смены, чередуясь с дежурствами по университету, многие студенты переселились в аудитории. Осенью был закончен прием новых студентов. Всего на ноябрь 1942 года в московской части университета обучались 2 300 человек.

Самые трудные дни войны миновали. Университет, эвакуированный в Ашхабад, находился в крайне стесненном положении, что не могло не сказаться на качестве учебного процесса. Было принято решение о перемещении МГУ из Ашхабада в Свердловск, где условия для продолжения занятий и научной работы считались более благоприятными. В августе 1942 года университет закончил переезд в Свердловск, разместившись на базе Уральского индустриального института. Новый учебный год начался с опозданием – 15 октября, поскольку большая часть студентов занималась разгрузкой эшелонов с прибывающим научным оборудованием. К этому моменту были пересмотрены учебные планы, в которых большое внимание уделялось физической и военной подготовке студентов, срок обучения в университете увеличился до 4, а на некоторых факультетах до 5 лет. Многие из студентов и преподавателей жили тогда впроголодь, ютились по чужим углам, часто болели, что становилось причиной ухода из университета. Из-за неуспеваемости в конце 1942/43 учебного года были отчислены очень многие первокурсники – в тот год в университет принимали без вступительных экзаменов и начальная подготовка новоиспеченных студентов оказалась слишком низкой.

В Москве постепенно восстанавливались разрушенные и поврежденные во время бомбежек университетские здания (вторая фугасная бомба, упавшая в феврале 1942 года во двор МГУ, нанесла значительный урон лабораториям), увеличивалось количество студентов. Очевидные успехи Красной Армии на фронте заставили поторопиться с возвращением многих предприятий из эвакуации. Настала пора закончить свои скитания и Московскому университету. В июне 1943 года в старые здания на Моховой вернулись все, кто учился и работал в МГУ.

Прошло еще долгих 2 года войны, за время которых МГУ, несмотря на многочисленные трудности, рос и развивался столь быстро, что уже в 1945 году был поставлен вопрос о необходимости строительства целого комплекса новых университетских зданий, которые отвечали бы всем потребностям одного из крупнейших образовательных и научных центров. В сентябре 1945 года в аудитории МГУ пришли почти 8 000 студентов, из них 1 800 – первокурсники, среди которых 1 300 были зачислены в университет без вступительных экзаменов – вернувшиеся с фронта отличники прошлых лет и золотые и серебряные медалисты, окончившие школу в год Победы. Все факультеты были переведены на 5-летний срок обучения, их число достигло 11 (к существовавшим 10 добавился юридический факультет). В 1945 году к научной работе и занятиям со студентами приступили 19 академиков, 318 профессоров и 264 доцента.

Стройка для страны

…На высоком правом берегу излучины Москвы-реки, что у Воробьевского шоссе, располагалось капустное поле. Неподалеку начинались кривые переулки села Воробьева, деревянные домишки которого стояли в окружении огородов да пустырей. С некоторых пор к капустным грядкам зачастили какие-то важные люди – приезжали на больших черных машинах, долго что-то рассматривали вокруг, спорили, размахивая руками, а потом садились в свои сияющие черной краской автомобили, которые стремительно уносили куда-то своих загадочных пассажиров. Вскоре на месте патриархального сельского пейзажа развернулась грандиозная стройка – началось возведение новых зданий МГУ.

Университетский квартал на Моховой уже не мог вместить всех своих обитателей. Расширился объем научной и педагогической работы, не хватало места для лабораторий, проведения лекций, старые здания обветшали, все коммуникации требовали капитального ремонта, негде было разместить увеличившиеся фонды научной библиотеки, новое оборудование. Администрация МГУ не раз обращалась в правительство с просьбой кардинально решить проблемы университета. В начале 1948 года ректор МГУ академик А.Н. Несмеянов собрал руководство университета и сообщил: «Я был у товарища Сталина. Он согласен, что по существу надо строить новый университет. С оборудованием и общежитиями. Вы знаете, что недавно было постановление о строительстве высотных зданий в Москве. Одновременно с ними строить и новые здания университета правительство считает невозможным. Это слишком дорого стоит. Поэтому предлагается на наше усмотрение или выбрать любое высотное здание из числа спроектированных и рядом с ним построить дополнительные корпуса, если в этом возникнет потребность, или подождать, когда будут построены высотные здания и после этого приступить к строительству нового университетского городка».

Предложение разместить МГУ в одной из перспективных московских высоток было тотчас принято. 15 марта 1948 года вышло постановление правительства о строительстве комплекса университетских зданий на Ленинских горах, где предполагалось разместить механико-математический, физический, химический, биологический, геолого-почвенный и географический факультеты. Здесь же должны были находиться общежития для 6 000 студентов и аспирантов, 200 квартир для профессорско-преподавательского состава. В университетском городке планировалось создать обсерваторию, ботанический сад, метеостанцию, спортивные сооружения, а также разнообразные коммунально-бытовые предприятия. Речь шла о строительстве и оснащении уникального, еще не виданного в нашей стране дворца науки, в котором будет предусмотрено все необходимое для учебы, работы и жизни.

Основные работы развернулись в начале 1949 года. В проектировании, составлении планов устройства лабораторий, мастерских, аудиторий, кафедр активное участие принимали специалисты МГУ. Был создан Научно-технический совет университета, который вырабатывал рекомендации по планировке и оснащению строящихся зданий. Интересно, что проекты нередко уточнялись или даже менялись прямо по ходу строительства. Все, кто учился и работал в университете, весьма заинтересованно следили за сооружением новых зданий на Ленинских горах. Как вспоминал бывший секретарь парткома МГУ Е.М. Сергеев, общественные обсуждения эскизных проектов всегда собирали большую аудиторию и проходили весьма живо. «Каких только не было предложений! Мне запомнилось выступление механика с физического факультета, предлагавшего предусмотреть наверху главного корпуса сооружение площадки для дирижаблей, так как, по его мнению, им будет принадлежать главная роль при развитии воздушного транспорта».

Расхожая фраза советских времен «МГУ строила вся страна» ни в малейшей степени не была преувеличением. Стройка такого грандиозного размаха и таких невиданных темпов действительно могла состояться лишь при условии, что в ней примет участие промышленность всего СССР. Материалы, оборудование, приборы и интерьеры для новых зданий МГУ изготавливали 600 предприятий Москвы, Ленинграда, Челябинска, Харькова и других городов. На строительстве работало более 20 000 человек, среди них были и заключенные, и военнопленные – их бараки находились здесь же, на Ленинских горах. Прямо на стройплощадке соорудили завод железобетонных конструкций, было задействовано 50 подъемных кранов, одну смену обслуживала 1 000 грузовиков, каждые сутки стройка потребляла около 40 вагонов раствора.

Возведение комплекса новых университетских зданий совпало с двумя развернутыми властью политическими кампаниями, во время которых не только труды отдельных исследователей, но целые отрасли знаний объявлялись лженаучными. В конце 1940 – начале 1950-х годов была фактически уничтожена советская генетика, примерно в это же время началась борьба с космополитизмом. Обе эти кампании больно ударили по университету, став личной трагедией для десятков талантливых ученых. После августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года, на которой президентом был избран Т.Д. Лысенко, началась настоящая травля тех, кто занимался вопросами классической генетики. Была учинена жесточайшая расправа над учеными одного из лучших факультетов МГУ – биологического. Лишился работы и вскоре ушел из жизни декан факультета С.Д. Юдинцев, покончил с собой уволенный из университета зав. кафедрой высших растений Д.А. Сабинин, вынуждены были покинуть МГУ академики И.И. Шмальгаузен и М.М. Завадовский, без всяких объяснений из университета изгонялись десятки биологов. Не менее тяжелые последствия имела борьба с космополитизмом, когда страшное клеймо врага можно было получить лишь за одно упоминание в своей работе трудов иностранных коллег. С исторического факультета по обвинению в космополитизме были изгнаны академик И.И. Минц, профессора И.М. Разгон, Л.И. Зубок, Н.Л. Рубинштейн, В.Г. Юдовский.

В это трагичное время строился новый университет на юго-западе столицы. Он открылся 1 сентября 1953 года. Огромное университетское хозяйство принимал уже новый ректор, академик И.Г. Петровский, сменивший в 1951 году А.Н. Несмеянова, ставшего президентом АН СССР. Начало учебных занятий, однако, не означало, что строительство на Ленинских горах закончилось. И не только потому, что даже в сданных в эксплуатацию корпусах все еще шли последние отделочные работы. Новый университетский городок изначально задумывался как постоянно растущий организм. Строительство вокруг Главного здания МГУ никогда не прекращалось, появлялись новые лаборатории, институты, научные центры. Площадка на Ленинских горах была выбрана столь удачно, что и теперь, по прошествии полувека, университету не тесно в излучине Москвы-реки.