Текст книги "Журнал "Вокруг Света" №4 за 1996 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
Поезд приходит в Петербург рано утром, а мы условились встретиться с Ириной Константиновной в половине десятого, в музее. Так что можно спокойно пройти пешком от Московского вокзала через весь Невский проспект к Дворцовому мосту.
Сразу за мостом – зеленое старинное здание Кунсткамеры, Музей антропологии и этнографии имени Петра Великого. Там хранятся две дощечки кохау ронгоронго, которые приплыли в Санкт-Петербург из Океании вместе с Миклухо-Маклаем. Там издана скромная синяя книжица, тиражом всего 200 экземпляров, в которой можно прочитать о том, что написано на кохау ронгоронго.
Мои коллеги, когда узнали, что я получил от автора, Ирины Константиновны Федоровой, эту книгу, набросились на меня: «Ну, говори скорее, что там написано?!»
– А чего вы ждете? Сообщения инопланетян о космических полетах, о тайнах Вселенной? Или, как у Стивенсона, сведений – где на острове спрятаны сокровища?
Да, там тайна. Но меня сейчас больше всего волнует вот что: как можно было прочитать эти письмена, это «говорящее дерево», на том языке, которого давно уже нет? Как возрождался, возникал из небытия сам древний язык?
Невы не видно, сплошное белое поле, и только на самой середине реки вырывается из-подо льда темная вода. Плавают дикие утки, выходят на снежную кромку и красными лапками чертят на снегу свои письмена...
Но пора идти.
Вхожу в вестибюль, сонная вахтерша перебирает пропуска: «К Федоровой? Сегодня неприсутственный день...» Я уже слышу откуда-то сверху:
– Здравствуйте-здравствуйте! Я вас жду.
Она бежит вниз по лестнице. Худенькая, изящная, обаятельная – скорее педагог по бальному танцу, а не доктор исторических наук.
Мы взлетаем на третий этаж, входим в отдел Австралии и Океании.
– У сотрудников сегодня выходной.
Нам никто не помешает. Садитесь, сейчас будем пить чай. Будете винегрет? Сама состряпала. Я попросила прийти хранителя. Он покажет вам дощечки.
Давайте, вам побольше положу. Вы же с дороги. Буфет у нас сегодня закрыт, я вот пряники из дома принесла.
Мы едим, пьем чай с пряниками. На нас со стены чуть насмешливо смотрит Тур Хейердал.
– Счастливый, – вздыхает Ирина Константиновна, – весь остров Пасхи облазил...
– А вы? Конечно же, были на острове?
– Господь с вами! Нигде я не была.
За город-то редко с дочкой выбираемся. Тридцать... ну, не будем уточнять, тридцать с лишним лет в этих стенах.
Как закончила филологический факультет университета, так прямо сюда.
– Значит, вы уже в Университете увлеклись кохау ронгоронго?
– Да нет! Я латынью занималась...
Был такой мальчик, Боря Кудрявцев, вот тот был одержим этими дощечками. Перед войной, когда уже учился в ЛГУ, обнаружил параллельность текстов кохау ронгоронго. Очень важное открытие. Но Боря погиб в 1943-м...
– Давайте начнем со знаков, – говорю я, – вот эти птицы, ящерицы, лягушки... Каждый знак – слово?
– Нет. Вот если бы каждый знак был словом – это было бы логографическое письмо, понятийное. Представляете, сколько нужно было бы знаков, чтобы передать все слова! Невозможно пользоваться таким письмом. А это – иероглифическое письмо, передающее живую речь того времени. Каждый знак передает только какую-то часть слова, морфему. В некоторых случаях, конечно, знак передает слово, но это слово равно морфеме, вот в чем дело.
Сложный знак может означать целое предложение иногда. Иероглифическое письмо – наиболее экономная запись речи, языка, – можно комбинировать морфемы, слоги, фонетические знаки.
В 1956 году Ю.В.Кнорозов и Н.А.Бутинов в журнале «Советская этнография» написали небольшую статью, в которой доказывали, что письмо ронгоронго иероглифическое. Это было великое открытие. Кнорозов, прочитавший письменность майя, создал целую систему дешифровки иероглифического письма. Вот к нему в отдел и пришла выпускница филфака Ирина Константиновна Федорова.
– А началось все с самой примитивной работы – посмотреть, разобрать, расписать... Тексты я разбивала на отрывки и составляла словари. Кнорозов предложил составить словари с одинаковыми начальными знаками. Потом со вторым, третьим, четвертым, пятым... Потом с одинаковым финальным, предпоследним и так далее. До умопомрачения. Работа была адская. В итоге – ничего. Ничего не пригодилось. Груды бумаги и уйма времени. Годы...
– А не было таких мыслей: плюнуть на все это и заняться другим?
– Нет. Я решила не торопиться. Я не тот человек, чтобы спешить. Для того, чтобы перейти в наступление на само письмо, надо сделать очень много. Изучить историю. Не только острова Пасхи – всей Океании. Изучить этнографию. Обычаи, уклад жизни, мифы, ритуалы, искусство, все-все. Надо было изучить языки. При дешифровке надо использовать лексику других полинезийских языков – тонганского, самоанского, маркизского, гавайского, маори, таитянского, мангатуамотянского, а также футунанского, реннел-беллонского. Да и других тоже. Представляете, сколько надо было перелопатить словарей?
– Не представляю, – сказал я.
Ирина Константиновна долила мне
еще чаю. В комнате стало совсем светло. За окном падал пушистый снег. Она пошла к книжным полкам и достала кипу пыльных бумаг.
– Что это?
– «Списки Жоссана». Меторо напевал, а епископ судорожно записывал. Вот Томас Бартель и толковал тексты, опираясь на «чтение» Меторо. Просто хватался за какой-то знак. Небо, ага, значит знак рядом – тот, кто живет на небе. Вот есть лодочки, шесть или семь. Значит, это разведчики приехали на остров. Но надо еще доказать, что это – лодочка. Лодочка-то она лодочка, но что она передает? Вот где собака зарыта! Толковать-то можно как угодно, но дешифровка есть дешифровка. Толкуешь один знак, подставляешь в другой текст – ерунда получается. Бартель на этом и попался.
– Так в чем же загадка этих знаков?
– Загадка? На острове Пасхи, куда ни сунешься, – одни загадки. Статуи – загадка, фигурки – загадка, татуировка – загадка, наскальные рисунки – тоже загадка. Вот знаки письма воспроизводят наскальные рисунки. Но этих параллелей не так уж много. Я поразилась, что их немного. Но потом, посчитав морфемы, слоги, поняла, что их и не должно быть много. Вот я так и шла, как по лезвию ножа. Наступала и отступала. И ждала – должно отложиться. Я должна была подкопаться к семантике, к тому смыслу, что стоит за этим знаком. Подкапывалась до потери пульса. Вот начинается ряд знаков со звезды, значит, остальные знаки как-то связаны со звездой. Но как подобраться к знакам, которые за ними стоят?! Это было страшно трудно. Я не думала, что такое может быть – мне казалось, что от мыслей у меня расходятся черепные швы. Я хваталась за голову руками, сжимала виски – все! Надо кончать. Но что поделаешь? Как я столкнулась с этими знаками, так они и сидят у меня в голове...
– Сколько же всего этих знаков?
– Знаков всего 790... Бартель, он очень огромную работу проделал, надо ему отдать должное, он их все расположил по порядку, расписал, оставил лакуны. Прямо как таблица Менделеева. Хотя все знаки «полетели»... То есть, как их толкует Бартель. Что ж... Такова жизнь исследователя. И я была в плену собственных песнопений, в плену звезд. Читаю знаки – звезды, ящерицы, рыбы, чего там только нету. Читаю. Батеньки! да тут песнопения! тут что-то от Зодиака! «Земля и небо яркое, ящерица блестящая, земля блестящая, ящерица белая, блестящая, опоры неба...» Ага! Речь в тексте идет о земле и о космическом объекте – Млечном Пути, который полинезийские народы представляли себе в виде чудовища, акулы, ящерицы. Какие куски, какие песнопения получались!
– И что же?
– А то, что все это очень быстро вылетело! Как только я дошла до последнего знака, наконец-то докумекала, что к каждому знаку надо подходить с величайшей осторожностью, потому что там никакие не рыбы, не черепахи, не ящерицы. Всю предыдущую работу я зачеркнула.
– Что же там было «не так»?
– Да там все на самом деле было не так! Просто я была в плену наших предположений, разговоров, догадок. Но это, видимо, необходимо было пройти. Это как в живописи – художник, который копирует действительность,– еще не художник. Вот когда он отходит от прямого копирования, вносит себя, всего, свое понимание жизни, мира – это уже живопись. И чем дальше он отойдет от объекта, чем больше внесет себя – тем интереснее и нужнее его работа... Я не скажу, что Филонов или Пикассо меня очень увлекают, но это их видение мира, это их особый взгляд. Это особенность человечества.
– И вот этот взгляд на живопись, на творчество помог вам?
Известную параллель можно провести. Ведь Малевич своими квадратами хотел передать что-то, выразить, не просто передать геометрическую форму. Но что? Это ребус. И чтобы его разгадать, надо иметь особый взгляд, особое чувство. Интуицию. И кохау ронгоронго – это ребусное письмо. За знаком стоит нечто. Но что? Вот тридцать лет я и потратила на это «что?»
– Вот теперь мы и подошли к самим текстам. Что же написано на этих таинственных ронгоронго?
– А я вам почитаю...
Ирина Константиновна взяла со стола фотокопию дощечки ронгоронго, но тут, как по мановению волшебной палочки, дверь отворилась и вошел хранитель музея со свертком в руках. Он осторожно положил его на стол и развернул бумагу. Передо мной лежал кусок дерева, похожий на лопатку весла. Темное дерево торомиро отливало красноватым, золотистым блеском. Как же искусно были вырезаны на дереве эти знаки! Загадочный серпантин, по которому шествовали птицечеловеки, рыбы, ящерицы...
– Охо тонга-тонга ухи моа мау кау пу-пу мау ухи ухи мое ко хау ранги ко хау токи ухи ука кау хака-хату...
Взял собрал ямс взял клубни пучок взял ямс ямс вождь тростник вождь срубил ямс батат клубень вождь собрал...
Слова древнего языка возникали словно из небытия. И мне виделось зеленое поле... Островитяне собирают урожай... Старик маори ронгоронго произносит заклинания... Он пел одно и тоже, произносил одни и те же слова, каждый раз придавая им особый смысл.
«Не подумайте, что они сочиняют поэмы по разным случаям, – вспомнил я слова прозорливого брата Эжена Эйро, – они довольствуются тем, что просто повторяют одно и то же, но поют на все лады...»
А за окном все шел и шел снег. Я сфотографировал дощечку. Хранитель завернул ее в бумагу и унес. Ирина Константиновна заварила свежий чай. Сначала мне казалось, что я все понял, но потом в голове появились эти черепахи, рыбы, ящерицы, которые, плывя, ползая и бегая превращались в ямс, батат... Ну да ладно. Ирина Константиновна тридцать с лишним лет билась над этими превращениями, и то во многом сомневается. Но как можно читать на языке, которого нет?! И я спросил об этом.
– Ирина Константиновна, а если вы будете читать этот текст пасхальцам, они поймут?
– Ничего не поймут. Потому что это другой язык, древний.
– Но как... как вы его... вытащили на свет Божий?
– Я употребляла те формы, которые можно восстановить, исходя из знаний полинезийских языков, отталкиваясь от современного рапануйского. Это все построено на интуиции, на догадках. Сначала надо знать, что знак изображает, потом понять, что он может значить, какой смысл вложить. Потом искать слово. Какое слово может здесь быть. Три кита, на которых была построена вся реконструкция, – интуиция плюс знание лексики полинезийских языков плюс поиски синонимов и омонимов. Когда я прочитала несколько знаков, и стала проверять их по другим текстам, и все стало подходить, я поняла, что на правильном пути. Я составила словарь и, пользуясь этим словарем, читала любой текст. Этот словарь – ключ ко всем табличкам.
– И вы можете прочитать все таблички ронгоронго?
– Я их прочитала.
– Тогда последняя загадка. Что же написал умирающий Томеника?
– Ну, это я уже опубликовала. —
Она подошла к своему столу, достала страничку и прочитала:
– Хону каи кихи ваи ика ухи хоту каи мое пуку пука руа...
Знатный срезал сахарный тростник вождь срезал батат...
И тут я вспомнил разговор Алисы с Тигровой Лилией...
Инопланетяне, космические корабли, компьютеры, телевизоры... Мы привыкли к чуду. Мы истаскали тайну. Мы хотели прочитать о чем-то необыкновенном, а там, на этих дощечках, лишь ямс да сахарный тростник. Мы можем читать эти тексты, но нам трудно понять, что там скрыта самая большая тайна.
...Из земли выглядывает слабый зеленый росток, становится цветущим кустом или высоким деревом. Льет из туч дождь, а небо пронзают молнии, а гора вдруг вздрагивает и взрывается клубами дыма, и по земле со склонов текут огненные потоки. А потом тишина на века, синее небо, синий океан и крохотная песчинка Земли...
Земля – твердь и зыбь – дает пищу, утоляет жажду, наполняет воздухом легкие, скрывает от стужи, ветра, палящего солнца. А потом скрывает в себе усталое тело и возносит души в Неведомое.
Разве это не чудо? И разве не чудо, что все это можно выразить Словом и сохранить это Слово на века? На камне, на глине, на папирусе. Или на дереве, на темном блестящем дереве торомиро, как эти кохау ронгоронго...
Дмитрий Демин
Загадки, гипотезы, открытия: Смертельные кости шаманов
На протяжении всей письменно зафиксированной истории человечества одно суеверие остается универсальным – для всех рас и цивилизаций нашей планеты. Согласно этому верованию, некоторые люди обладают уникальной способностью причинять вред другим – либо просто силой своей воли, либо используя некий магический инвентарь. В некоторых районах мира, включая Гаити, Австралию, Африку и ряд областей Восточной Европы, вера в проклятия и наговор сегодня сильна так же, как и прежде. И хотя большинство просвещенных людей Запада и выказывают свое пренебрежение к подобным «росказням», сообщения очевидцев дают основания полагать, что, действительно, иногда совершенно здоровые люди вдруг заболевают и умирают безо всяких видимых разумных причин.
Среди хорошо известных методов сверхъестественного убийства – ритуал указывания костью, практикуемый аборигенами Австралии. Первые белые поселенцы этого континента были весьма удивлены той быстротой, с какой смерть поражала человека после подобных магических ритуалов колдунов-аборигенов, называемых «мулунгава». Такая необычная форма казни существует уже несколько тысячелетий и продолжает существовать доныне. Ритуальные кости-убийцы, или «кундела», обычно делают из бедер крупных ящериц, кенгуру или страусов эму, но некоторые вырезают из дерева. Обычно кундела невелики размером, от шести до девяти дюймов длиной, заострены на одном конце и отскоблены до гладкой круглизны на другом. Их прокаливают огнем, разведенном на древесном угле, и тупой конец оборачивают человеческими волосами, а затем заряжают психической энергией мунугува. Как только оружие было готово, его передавали «курдайтча», ритуальным племенным палачам. Эти зловещие фигуры украшали себя шерстью кенгуру, которую крепили к коже человечьей кровью, для большего устрашения могли еще прибавить маски из перьев эму.
Действуя как бригада мафии по «разборкам», группами по двое-трое, курдайтча рыскали без устали и редко упускали во время своей охоты осужденного. Когда им наконец удавалось загнать свою жертву в угол, они приближались футов на пятнадцать, один держал кость, так чтобы ее было видно приговоренному. Нацелив ее, как пистолет, он выбрасывал руку с кундела вперед, а остальные курдайтча в это время распевали заклятия. Как только мысленный удар достигал жертвы, они удалялись, зная, что смерть будет скорой и неизбежной, как от удара копьем в сердце.
Описание мучений, которые претерпевали те, кого затронуло карающее воздействие «кундела» не слишком приятное чтение. Один из первых исследователей антропологии аборигенов, доктор Герберт Базедов, писал о человеке, который, как он узнал, был обречен проклятием окончить свою жизнь в страданиях: «Его щеки побелели, а глаза остекленели, в то время как черты лица ужасно исказились... когда он пытался кричать, звук застревал у него в горле, и все, что выходило наружу, было пеной на губах. Его тело задрожало и мышцы непроизвольно начали сокращаться... скоро он упал на землю и забился в смертельных судорогах...»
Многие психологи считают, что эти реакции – лишь последствия чрезвычайного страха, который ускоряет выделение адреналина, сокращая подачу крови к мышцам и сжимая малые кровеносные сосуды. Этот глубокий страх может, по мнению врачей-практиков, спровоцировать летальный исход. Итак, когда сама жертва верит в неотвратимость магической смерти и ее собственные соплеменники преисполнены той же уверенности, совсем не сложно добиться столь убийственного результата. Западные специалисты считают, что ритуал с костью на самом деле – психосоматическое самоубийство, а не настоящее убийство с применением таинственных психических сил.
Один-два зафиксированных случая, из происшедших в этом столетии, убеждают, что убийство по методу аборигенов не обязательно неотвратимо, но другие примеры, напротив, убедительно говорят о необычной силе, которой обладают кости. В 1919 году доктор С. М. Ламберт работал в составе международной группы медиков от Рокфеллерского фонда в отдаленной миссии Мона-Мона на севере провинции Квинсленд. В своем отчете, опубликованном через несколько лет, доктор Ламберт делает вывод, что «костяной метод» убийства не оставляет физических следов и смерть наступает по причинам, которые современная медицина установить не способна. Поначалу он сам отмахивался от всех разговоров о невидимом убийстве на расстоянии, пока осенью 1919 года один из местных помощников при миссии, новообращенный христианин по имени Роб, не пал жертвой проклятия, наложенного на него аборигеном-шаманом Небо. Вскоре после того, как на него была направлена кость, Роб серьезно занемог и начал быстро слабеть, несмотря на то, что осмотр Ламберта не выявил никаких признаков лихорадки или симптомов другой известной болезни. Врач попытался убедить аборигена не поддаваться самовнушению. Но видя, как с каждым часом из тела Роба утекает жизнь, Ламберт отправился к самому шаману и пригрозил лишить его племя помощи фонда. С неохотой Небо согласился посетить Роба и наложил новый заговор, освобождающий его от воздействия силы кости. На следующее утро работник совершенно выздоровел, а Ламберту пришлось пересмотреть свое мнение о «костяном методе».
Но не всегда вмешательство белых приводит к успеху. В 1953 году туземца по имени Кинжика, который чем-то прогневил свое племя и был наказан костью, доставили самолетом из местечка Арнхемленд в Дарвин. Кинжика не был ранен или отравлен и, как оказалось, не страдал ни от одной из известных болезней. Однако доктора быстро поняли, что он умирает, и предположили, что виноват в этом страх перед проклятием. Никто в современной больнице не был в состоянии помочь ему, а психиатрам так и не удалось убедить пациента, что ему осталось жить гораздо больше, чем несколько дней. Туземец прожил всего семьдесят два часа после госпитализации и испустил дух в жутких конвульсиях. Вскрытие тела Кинжика не выявило никаких повреждений или наличия яда.
Три года спустя, в середине апреля 1956-го, снова из Арнхемленда в ту же самую больницу поступил пациент-туземец по имени Лиа Вулуми, пораженный той же неведомой болезнью. Обследования, включая рентгеноскопию, анализы крови и спинномозговой жидкости не выявили ничего, выходящего за пределы нормы, и врачи не смогли отыскать иных причин его состояния, кроме как воздействия ритуала кости. По словам одного специалиста, пытавшегося вылечить Лиа, жизнь просто медленно уходила из его тела, будто песок из песочных часов. Психиатры использовали гипноз, пытаясь насильно убедить пациента, что он сможет перенести проклятие, однако его силы были на исходе, и пришлось перевести пациента на искусственное дыхание. И снова усилия докторов провалились. На третий день Лиа Булуми умер, корчась, сотрясаясь всем телом, страдая от приступов рвоты, – еще одно трагическое подтверждение действенности печально известных костей смерти.
Невосприимчивость к боли по-прежнему остается одним из трудноразрешимых феноменов, тем сюрпризом, который время от времени преподносит нам собственный организм. В Пакистане, где сделаны эти снимки, к таким представлениям давно привыкли, без них не обходится ни одна сельская ярмарка. Аналогичные «упражнения, закаливающие волю и тело», практиковались до недавних пор и у североамериканских алгонкинов, и в Западной Африке, и на островах Фиджи. Сродни им и болгарское нестинарство – искусство хождения по раскаленным углям и камням, и элементы индийской йоги. Разгадать до конца тайну такого безразличия к боли до сих пор никто не смог. «Транс» – единственное объяснение, которое могут предложить психиатры и этнографы.
Подготовил Н.Николаев
