Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №12 за 1987 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
Жанр:
Газеты и журналы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
Но откуда все-таки родом исконные жители архипелага?
– Оставим этот вопрос открытым,– заключил Шёльсволд.– Нам известно, что Шри Ланка и порты в Камбейском заливе сыграли важную роль в древней и дальней шей истории Мальдивов. Но очень уж много других людей прибывали на архипелаг или проплывали через него до того, как началась наша собственная, европейская история, а потому...
– А потому,– подхватил я,– лучше всего ограничиться выводом, что с тех самых пор, как человек начал строить суда, океан всегда был для него открытой магистралью.
– Значит, ты не берешься назвать нам имя и адрес первого человека, который пришел на Мальдивы? – сказал Кнют.
– Как звали европейца, который первым пересек Ла-Манш? – спросил Юхансен.
Кнют улыбнулся:
– И все же первый человек, доплывший до крохотного атолла в Мальдивском архипелаге, заслуживает упоминания в истории мореплавания.
Перевел с норвежского Л. Жданов
Тур Хейердал
Три портрета капитан-командора
Великая экспедиция словно бы заслонила Великого мореплавателя... К такому выводу пришел я, занимаясь материалами Первой и Второй Камчатских экспедиций (Об этих экспедициях и ее участниках наш журнал писал не раз. См. повести Глеба Голубева «К неведомым берегам» (№ 7—9 за 1980 г.) и «Потомкам для известия» (№ 11 —12 за 1981 г.), статью «Великое географическое предприятие» и очерк Д. Романова «...и не ошибся в ожидании моем» (№ 8 за 1987 г.).).
...23 декабря 1724 года, всего за две недели до смерти, Петр Первый приказал снарядить Камчатскую экспедицию и начальником ее назначил Витуса Беринга. Почему именно его? На этот вопрос ответа нет. Более пяти лет продолжалась Первая Камчатская экспедиция. Девять лет Беринг командовал Второй Камчатской – Великой Северной. Имя мореплавателя осталось на карте мира: Берингов пролив, Берингово море, остров Беринга...
Но каким он был, этот знаменитый капитан-командор, датчанин по происхождению, россиянин по делам и помыслам своим? Две трети жизни Беринг провел в России, которая стала ему вторым отечеством... К сожалению, мы почти ничего не знаем о жизни Витуса Беринга. Только послужной список – «принят в Российскую службу», произведен в лейтенанты, участвует в Прутском походе, командует кораблями «Перл» и «Селафаил» и самым большим на русском флоте девяностопушечным линейным кораблем «Лесное»... Мы даже не знаем достоверно, как выглядел мореплаватель, хотя, казалось бы, нам хорошо известен его портрет. Дело в том, что существует по крайней мере три живописных портрета капитан-командора, и история каждого из них окутана некой тайной.
Первый из них был опубликован только в 1912 году (более чем через сто семьдесят лет после смерти Беринга!) в седьмом томе «Истории русской армии и флота». Как видно, уже тогда у издателей были сомнения, и потому появилась такая подпись: «Предполагаемый портрет капитан-командора Беринга. С редкой миниатюры, хранящейся в Морском музее имени императора Петра Великого».
Насколько можно разглядеть, на груди изображенного на портрете офицера – орден Владимира и орден Георгия IV степени. Но первый из них учрежден в 1782-м, а второй – в 1769 году, то есть многие годы спустя после смерти Беринга. Впрочем, судя по имеющимся документам, Беринг вообще не имел никаких орденов. Кроме того, на морском мундире петровского времени еще не было эполет. По утверждению эксперта, мундир и прическа офицера на портрете соответствуют эпохе Павла I – самому концу XVIII века.
Нет, видимо, на этом портрете изображен не Беринг.
Остается, однако, невыясненной сама история появления этого портрета. Авторы и составители солидного многотомного издания «История русской армии и флота» были людьми, без сомнения, сведущими. Но почему произошла ошибка – сегодня уже вряд ли установишь.
В 1916 году издательство И. Д. Сытина опубликовало книгу Жюля Верна «Завоевание Земли». Как указано на титульном листе – «под редакцией и с дополнениями Н. К. Лебедева». В этой книге появляется второй портрет, точнее картина, изображающая глубокого старика и женщину, читающую ему книгу. Подпись гласит: «Мореплаватель Беринг. С картины. английского художника Джона Милле». Никаких дополнительных ссылок и объяснений в тексте не дается.
Мне удалось просмотреть несколько французских изданий и русских переводов книги Жюля Верна тех лет, но ни в одной из них этой картины не было. Видимо, ее вставил редактор издания 1916 года.
Н. К. Лебедев был известным популяризатором истории географических открытий, автором многих книг. Ему, казалось бы, можно верить, но...
Имени английского художника Джона Милле я не обнаружил ни в энциклопедиях, ни в справочниках.
Был французский художник и график Жан Франсуа Милле, который, как пишет Большая Советская Энциклопедия, «реалистически изображал трудовую крестьянскую жизнь, часто с социально-критическим оттенком». Он не был портретистом и, судя по датам его жизни (1814– 1875 гг.), вряд ли мог быть автором картины «Мореплаватель Беринг».
Известный ныне портрет был обнаружен в 1945 году у проживавшей в Москве правнучки Беринга Е. А. Трегубовой.
Н. А. Мезенцев, опубликовавший его в «Известиях Всесоюзного Географического общества», писал: «Голова исполнена на серой плотной бумаге, наклеенной на левкас, положенный на дубовую доску (разм. 34 X 36 см). Живопись сделана тонким слоем масляной краски. Контур головы рельефно выступает на фоне доски. Остальная дополнительная часть живописи положена непосредственно на белый левкас, причем кусок жабо у шеи заходит на оригинал портрета. Доска расколота на две части по линии рта. Подпись мастера отсутствует. На оборотной стороне доски никакой надписи нет».
К какому времени относится портрет? Мнения специалистов разошлись – то ли начало, то ли конец XVIII века. И Мезенцев, публикуя портрет, поставил знак вопроса: «Портрет Беринга (?)».
В дальнейшем выяснилось, что такой же портрет еще в 1941 году опубликовал Е. Стенсгорд в газете «Социал-демократ Хорсенса». Портрет был подарен городу Хорсенсу, где родился Беринг, его потомком Масловым-Берингом, проживавшим тогда в Брюсселе. На этой копии сохранилось факсимиле – «В. Беринг», которого нет на копии Е. А. Трегубовой. Однако датские историки считают, что на портрете изображен поэт Витус Беринг – дядя великого мореплавателя (1617—1675 гг.)
Таким образом, хотя портрет и канонизирован, сомнения остаются. Возможно, новые экспертизы позволят точнее датировать портрет – это было бы очень важно. А пока остается только присоединиться к мнению Н. А. Мезенцева, который в 1945 году отмечал: «Ввиду отсутствия в настоящее время другого портрета Беринга исключается возможность сличения для проверки достоверности изображения. Нужно поверить преданию, сохранившемуся у потомков Беринга, так как нет оснований его опорочить»...
Но есть ли возможность создать словесный портрет капитан-командора, оценить его роль в том грандиозном географическом предприятии, каким были Камчатские экспедиции?
О значении экспедиций сказано много, а вот в оценке деятельности самого Беринга мнения расходились и расходятся.
Как видно из сохранившихся документов, Адмиралтейств-Коллегия то и дело выказывала недовольство подготовкой экспедиции: «Из полученных Коллегией рапортов усмотрено только одно – что леса заготовляются, и суда строятся, и парусы шьются... Лесам надлежало давно быть приготовленными, а судам – построенным, и парусам – сшитым».
Адмиралтейств-Коллегия требовала: «В путь свой отправляться безо всякого замедления, не утруждая, яко излишними, безо всякого действия переписками». Жаль только, что грозные приказы доходили до Охотска... через год. А до «града Святых Петра и Павла», основанного Берингом на Камчатке,– порой и через два. В столице, кажется, вовсе не представляли реальных условий организации огромной экспедиции.
Строились корабли в Охотске, строились на Лене, на Енисее, на Оби. Туда нужно было доставить все – продовольствие, одежду, инструменты. И еще – гвозди и смолу, парусину, канаты, якоря. Канаты приходилось развивать по стеньгам, якоря – рубить на куски. Где-нибудь в Якутске или в Охотске канаты вновь свивали, якоря – сковывали.
Около шестисот человек участвовало в экспедиции и еще тысячи занимались переброской грузов.
Только в 1738 году, например, и только из Якутска к Юдомскому Кресту было отправлено: муки – 13 тысяч 896 пудов, сухарей – 593 пуда, круп – 2 тысячи 702 пуда... И так далее, год за годом.
Каких трудов все это стоило, рассказывает Свен Ваксель, помощник Беринга:
«Каждый получал груз в шесть пудов и грузил его на узкие длинные сани, называемые нартами; их он был обязан доставить к месту назначения груза. Эта работа оказалась крайне тяжелой и утомительной, так как пришлось на протяжении шести месяцев пятнадцать раз проделать путь туда и пятнадцать раз обратно и пройти таким образом каждому около трехсот немецких миль (2200 километров.– А. Ш.), и притом все время в запряжке, на манер лошади».
Стоит ли говорить об исключительной энергии, которую должны были проявлять организаторы экспедиции и прежде всего капитан-командор...
Однако А. П. Соколов, первый историк Великой Северной, характеризуя в середине XIX века деятельность Беринга, фактически повторил мнение Адмиралтейств-Коллегий: «Человек знающий и ревностный, добрый, честный и набожный, но крайне осторожный и нерешительный, легко подпадавший влиянию подчиненных, и потому мало способный начальствовать экспедициею – особенно в такой суровый век и в такой неорганизованной стране, какою была восточная Сибирь в начале осьмнадцатого века».
Но академик К. М. Бэр примерно в те же годы оценивал деятельность Беринга иначе: «Нельзя не удивляться его мужеству и терпению, вспомнив, что он должен был преодолевать невероятные трудности, строить в одно время в разных местах новые суда, высылать огромные транспорты провианта и корабельных потребностей через пустынныя дикия страны... Большая часть его сотрудников, как видно из позднейших донесений, обвиняла его в жестокости, с какою он упорствовал в продолжении Северной экспедиции... У всякого другого, кто стал бы во главе столь громадного и необычайно трудного предприятия, все дело неминуемо развалилось бы».
Противоречивость характеристик капитан-командора, данных исследователями, отчасти объяснима: за строками послужного списка, за строками рапортов, отчетов, служебных писем трудно разглядеть Беринга-человека. А личные его бумаги не сохранились.
Еще в 1823 году морской историк В. Н. Верх писал: «Дочь младшего Берингова сына, находящаяся в замужестве за отставным флота капитаном Платеном, живущим в Белгороде, имеет много любопытных сведений и актов о деде своем». Теперь все эти бумаги утеряны – видимо, безвозвратно.
И все-таки появляются новые документы, которые дают новые штрихи к характеру Беринга.
В 1941 году в датской газете «Социал-демократ Хорсенса» было опубликовано письмо, которое Беринг отправил своей тетушке вскоре после окончания Первой Камчатской экспедиции. Ценность письма уже в том, что оно, можно сказать,– единственное сохранившееся. Лишь оно позволяет в какой-то мере составить представление о Беринге-человеке.
В 1965 году известный историк Арктики профессор М. И. Белов опубликовал перевод письма в малотиражном специальном издании, но широкому читателю оно до сих пор неизвестно.
«Глубокоуважаемая и дорогая тетушка!
Прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как я имел счастье получить письмо от моих родственников из Хорсенса; хотя Вы и предали меня забвению, но я все же не забыл Вас, и теперь, по возвращении домой после пятилетнего путешествия, я навел справки и узнал, что Вы стали вдовой. От всего сердца выражаю Вам свое соболезнование в том, что Вы остались одинокой на старости лет, и желал бы находиться с Вами рядом, чтобы иметь возможность оказать поддержку, но мое путешествие в 1725 году лишило меня возможности приехать домой и повидать как моих, теперь уже покойных родителей, так и Вас, мою дорогую тетушку...
Мое продолжительное путешествие началось в 1725 году, и только сейчас, 1 марта 1730 года, я вернулся домой. Я проехал несколько тысяч миль по Восточной Татарии, пока можно было проехать сушей, мимо Камчатки, и еще несколько сот миль дальше... а именно я побывал в той части Азии, которая тянется от Северных гор. Я должен признать, что желание моей молодости – попутешествовать – исполнилось...
На Камчатке я велел построить судно, на котором совершал рекогносцировки по морю, попадая иногда к язычникам, которые никогда раньше не видели ни одного европейца, а также в места, где не произрастал хлеб и не было никакого скота, кроме диких птиц, северных оленей и другого вида оленей достаточно ручных, чтобы на них ездить верхом вместо лошадей; зимой здесь ездят на собаках, запрягая их в сани... Рыба является здесь основной пищей как для собак, так и для людей... Я пишу все это единственно для того, чтобы Вы, дорогая тетушка, и все мои родственники порадовались, что Бог чудесно сохранил мне жизнь в таком долгом и трудном путешествии и чтобы вы все вспомнили обо мне. Я благодаря Богу здоров, хотя после своего возвращения домой тяжело болел. Жена моя, слава Богу, жива; из восьми детей трое живы, и скоро мы ждем четвертого...»
Здесь вновь приходится вспомнить А. П. Соколова, который пишет о жене Беринга в иронических тонах: «Барыня молодая и бойкая, кажется, оставалась не без влияния на его дела». Трудно сказать, насколько это замечание соответствует действительности, поскольку Соколов не ссылается на какие-либо факты. Но следующее его утверждение – «в 1744 году... ей было 39 лет» – явно ошибочно.
Как установил недавно исследователь Е. Г. Кушнарев, их бракосочетание состоялось в 1713 году, к 1744 году Анне Матвеевне было, вероятно, около 50, если не более.
Уже одно то, что она вместе с мужем отправилась в 1725 году в экспедицию, не может не вызвать уважения. «В такой суровый век и в такой неорганизованной стране» это само по себе было достаточно мужественным поступком. И, потеряв за пять лет пятерых детей, она вновь сопровождала мужа в его второй экспедиции!
Нельзя не воздать должное и Берингу – вернувшись после пятилетнего путешествия, он вскоре представил в Сенат две докладные записки – «Предложения». Ему без малого пятьдесят, но он готов вновь отправиться через всю Сибирь! Он хочет достичь берегов Американского материка: «Я признаваю, что Америка... не очень долеко от Комчатки... и буди подлинно так, то можно будет установить торги с тамошними обретающимися землими к прибыли Росийской империи».
Беринг выступает как горячий патриот России. Его искренне заботит все, что происходит в Сибири. Беспокоит будущее огромной страны, освоение которой только начинается, возмущают безобразия, зачастую чинимые «вдали от закона».
«Служилых людей счисляетца при Якуцку около 1000 человек. А хотя... командующия над ними и есть, но токмо содержат не под страхом, понеже служилые пьянствуют и проигрывают не токмо что и своих пожитков, но временно бывает проигрывают жен своих и детей... А когда отправляютца в нужной путь, тогда они платья не имеют, також и ружье не исправно...»
Беринг теперь уже хорошо знает Сибирь и предлагает вполне конкретные административные меры:
«А для лутчаго... порядку, надлежит всякому служивому в легулярном полку быть... для службы надлежит иметь... лошадь, теплое платье, ружье и амуницыю».
«Надлежит промеж ими (якутами.– А. Ш.) поселить... таких, чтоб детей их учили в школе. А признаваю, чтоб много и охотников было отдавать детей в научение».
«В Сибире, когда случитца нужда в железе, тогда возят от Тобольска до дальних городов, от чего учиняетца в провозе лишной кошт. При Ангаре реке, около Яндинского острога, имеетца железная руда, також около Якуцкого... А ежели б определено кому умеющему плавить в прутья, то б можно во всяком деле и в судовом строении довольствоватца без нужды»...
Всего в первом «Предложении» пятнадцать различных пунктов. Беринг пишет о возможности сеять рожь и ячмень, выращивать овощи на Камчатке («в бытность мою учинена проба»). Отмечает, что на Камчатке можно варить соль и «сидеть смолу» («тогда б... возить на Камчатку не надобно»). Настаивает на необходимости посылать на Камчатку ремесленников и «для морскаго пути обучать молодых казачьих детей всякому морскому обыкновению».
Во втором «Предложении», которое Беринг называет «Нижайшее помышление», он предлагает не ограничиваться посылкой корабля к берегам Америки. Он мыслит шире: «Не без пользы бы было, чтоб... водяный проход до устья реки Амур и далее до Японских островов выведывать... чего б не к малой прибыли Росийской империи впредь могло оказатися».
И – главное! – Беринг предлагает «северныя земли или берег от Сибири... на ботах или сухим путем выведывать». Он намечает предварительный план работ: «от реки Оби до Енисея, а оттуда до реки Лены».
Странное дело, рассуждая о замысле Великой Северной экспедиции, историки вспоминают проект сподвижника Петра корабельного мастера Ф. Ф. Салтыкова – «О взыскании свободного пути морского от Двины-реки до Омурского устья и до Китай». Говорят о роли самого Петра и знаменитого ученого Лейбница. А предложения Беринга обходят зачастую молчанием. Или выдвигают на первый план имена И. К. Кириллова, Н. Ф. Головина, Ф. И. Соймонова... Все они действительно очень многое сделали, чтобы экспедиция состоялась. Но не будем забывать инициативу самого Беринга, его «Предложения». На мой взгляд, именно Беринг был отцом, все остальные – крестными.
Рядом с именем Беринга стоят имена его сподвижников, начальников отрядов экспедиции – Алексея Ильича Чирикова, Василия Васильевича Прончищева, Дмитрия Леонтьевича Овцына, Степана Гавриловича Малыгина, Харитона Прокопьевича и Дмитрия Яковлевича Лаптевых, Семена Ивановича Челюскина...
Русские моряки описали и нанесли на карты Курильские острова и Сахалин, Камчатку и Чукотку, прошли вдоль северного побережья Сибири – от Вайгача до Колымы. Русские корабли дошли до берегов Японии, впервые в истории достигли с запада побережья Северной Америки, открыли гряду Алеутских островов...
Не нужно, конечно, преувеличивать заслуг капитан-командора – фактически отряды работали самостоятельно. Но не надо и преуменьшать – инициатором экспедиции стал в 1730 году именно Витус Беринг.
А. Шумилов, кандидат географических наук
Хэммонд Иннес. Большие следы
Окончание. Начало см. в № 8, 9, 10, 11.
Ван Делден взял ружье за ствол, размахнулся и ударил ложем о ступицу, на которой крепилось запасное колесо. Потом он молча отдал ружье Кэрби-Смиту и уселся рядом с Димой. Я не слышал, что сказал майор: его слова потонули в реве двигателя.
Слева от нас маячили лавовые утесы, справа над горами слабо светился Южный Крест. Мы повернули на восток, и Дима, повиляв между изъеденными ветром скалами, замедлил ход.
Луна уже поднималась, когда мы увидели слонов – неподвижные черные силуэты на фоне неба. Дима заглушил мотор и выключил фары.
Мы разглядели несколько слонов-подростков, сгрудившихся вокруг матерей, а слева от них – группу взрослых.
– Самцы...– глядя в бинокль, сказал ван Делден.– Странное зрелище: полдюжины самцов в одном стаде с самками и молодняком.
Неожиданно я заметил возле передних ног самки детеныша, а сбоку еще одного, побольше. Самка оттолкнула малыша, и Мери с горечью сказала:
– У нее нет молока.
Детеныш затрусил к другой слонихе, попытался приложиться к ней и вдруг повалился на белесый песок. Три слонихи встали над малышом, а остальные животные напряженно смотрели на них. Слоненок не вставал, и я даже с такого расстояния видел, как взволновано все стадо.
Эйб подался вперед и смотрел в бинокль. «Та же самая!» – пробормотал он и умолк.
Три самки пытались заставить детеныша встать на ноги, поднимая его бивнями.
– Как-то раз в Марсабите одна из моих слоних несколько дней носила на бивнях мертвого детеныша,– глухо произнес ван Делден и добавил: – Я не думаю, что они пробудут тут долго.
Первыми двинулись самцы, и я понял, что тесные семейные связи у слонов нарушены. Тогда и самки неохотно пошли прочь, то и дело оглядываясь назад. Возле малыша осталась только мать. Она обняла свое дитя хоботом, словно хотела навеки сохранить его в памяти, и наконец ушла, скорбно урча и время от времени кладя хобот на спину старшего слоненка. Эйб выронил бинокль.
– Это стадо мы и видели вчера ночью,– сказал Эйб, и его глаза за стеклами очков странно блеснули. Дима запустил мотор.
– Нельзя оставлять малыша так,– сказала Мери.– Вдруг он еще жив?
– Мы не имеем права вмешиваться в дела природы,– ответил ван Делден.
– Хотя бы пристрели. Алекс на твоем месте...
– Довольно! – гаркнул на нее Эйб.
Слониха тем временем остановилась у чахлой акации и начала рвать ветки. Потом она вернулась назад и прикрыла ими неподвижное тело малыша. Она стояла и гладила его хоботом, затем резко повернулась и пошла за остальными слонами, которые уже скрывались за холмом, поросшим редкими колючками. Я перегнулся через Мери и спросил ван Делдена:
– Они идут в Балеза-Кулал?
– Вероятно. До русла реки уже недалеко.
Вскоре мы приблизились к едва заметным следам колес. Ван Делден сказал, что эта дорога ведет через пустыню Чалби в Карджи и дальше в Марсабит.
Ван Делден раскурил трубку и откинулся на спинку сиденья.
– Тут есть ущелье,– сказал он.– Оно разрезает Кулал надвое. Похоже, слоны идут туда.
– Там есть вода?
– В такую засуху вряд ли. Но там тень и достаточно зелени.
– А что случилось с Каранджей? – спросила Мери.– Ведь это он стрелял в нас?
– Возможно,– ответил ван Делден.
– Почему?
– Потому что он снова в родной стихии и по-своему любит слонов.
– Но если это был Каранджа, почему он исчез? Он должен был заметить вас,– сказал Эйб.
– Он знает, что я не доверяю ему,– проговорил ван Делден.– За все годы нашего знакомства я так и не научился отгадывать его мысли. Он хитер и ничего не делает просто так...
Мы ехали на запад, вверх по пологому плечу горы. Чем было выше, тем хуже становилась дорога. Впереди, за ущельем, терялась в облаках вершина. Мы остановились на скальной платформе, которая, казалось, висела в воздухе. До дна ущелья было добрых две тысячи футов. Мукунга лег на край скалы и заглянул вниз.
– Фантастика! – прошептал Эйб.– Просто фантастика. Какое же тут было землетрясение, если гора оказалась разломанной пополам. Слонам здесь не пройти.
Он сказал это так, что я тут же представил себе слонов, прижатых к крутым скалистым бастионам, и приближающихся к ним полукругом охотников.
– Ну, тут мы бессильны что-либо поделать,– сказал ван Делден.
– Если завтра Алекс войдет вслед за ними в ущелье...– пробормотала Мери.– Где ты будешь тогда? А ведь есть еще и Каранджа. Он никогда не любил Алекса...
– Думаешь, Каранджа пристрелит его?
– Был же Эндерби. Когда все это случилось, в Марсабите находились только вы с Каранджей. Либо он, либо...
– Ты ничего об этом не знаешь! – Ван Делден схватил ее за руку и заставил замолчать. Потом он похлопал Мукунгу по плечу.– Ты видишь что-нибудь?
– Нарапа, Membo. Слишком темно.
– Тогда поехали. Дима расскажет нам, как обстоит дело.– Ван Делден сел за руль и завел мотор.– Ехать еще далеко. Мистер Финкель?
– Я не поеду,– ответил Эйб.– Это ущелье – огромный каменный капкан. Если кто-нибудь не выгонит оттуда слонов...
– Не дурите, приятель. Если вы спуститесь в ущелье, вас затопчут насмерть.
– Но я мог бы попытаться...– Эйб и сам знал, что это безумие – отправиться в ущелье одному, без ружья и еды. Ван Делден пожал плечами.
– Как угодно.
И в этот миг я помимо своей воли выбрался из машины. Я не мог оставить Эйба одного. Мери удерживала меня, схватив за руку. Но не она, а ван Делден остановил нас:
– Если выгнать слонов из ущелья, завтра Алекс сможет окружить их на грузовиках. Если же Алекс не перебьет их, они погибнут от жары. Ради бога, парни, садитесь в машину. Этим слонам нужно время, чтобы собраться с силами. Дима скажет нам, где они, когда мы подберем его утром.
Мы съехали с дороги и начали карабкаться на плечо горы, увенчанное черным скалистым уступом, похожим на разрушенный замок. Под ним был водопой, в который вода поступала из миссии по трубам. Тонкая непрерывная струйка еще текла, но домашнего скота, принадлежавшего миссионеру, тут больше не было, водопой превратился в грязную лужу, а земля вокруг была истоптана слонами.
– Итак, здесь есть вода! – воскликнул Эйб.
– Слушайте, приятель,– рассердился ван Делден,– в этой части Африки за последние годы многое изменилось. Миссионер Маллинсон давно уехал. Тут могло произойти то же, что и в Марсабите. Как только я убрался оттуда, тамошний проклятый миссионер впустил в лес рендиле и самбуру. Дима говорит, что теперь гора совсем лысая и там нет ничего, кроме деревень. Озеро, которое мы называли Райским, высохло, и большинство водопоев тоже. И ни одного слона. Мукунга, тут были слонята?
– Да, слонихи с молодняком.
– Никогда прежде не видел здесь слоних,– озадаченно произнес ван Делден.
...Миссия стояла на склоне над тропой. В неверном лунном свете вереница деревянных построек выглядела как театральная декорация; сквозь крыши проросла листва, краска облупилась, а веранда одного из зданий почти совсем развалилась.
«Лендровер» затормозил, нас швырнуло вперед, а потом машина с ревом попятилась; в свете фар возникли две серые громадины. Слоны поджали хоботы под бивни и, задрав головы, напали на нас. Они шли плечом к плечу, загородив дорогу; я видел, как переступают их ноги, но не слышал ни звука, кроме шума двигателя. Под колесами захрустел сушняк, и вдруг нас бросило на пол – багажник врезался в ствол дерева, мотор заглох. Ван Делден выключил фары, нас окутали тьма и тишина. Я боялся пошевельнуться. Вдруг слоны затрубили, резко и очень близко. Кажется, я никогда не слышал более страшного звука.
Тут завыл стартер, мотор заработал снова, и мы двинулись прямо на слонов. Ван Делден давил на клаксон. Я мельком заметил две нависшие над нами громадные головы, блестящие бивни и извивающиеся хоботы. Потом слоны остались позади, и мы помчались по проселку.
Постепенно дорога стала свободнее, но вскоре она резко оборвалась, перерезанная глубоким оврагом. Ван Делден загнал «лендровер» в подлесок и заглушил мотор.
– Дальше пойдем пешком,– сказал он.– Тут всего ничего идти. Наденьте на себя все, что у вас есть: ночь будет холодная.
Ярдов через двести мы оказались на открытом месте, под ногами зашуршала трава. Едва выйдя из леса, тут же наломали веток и разожгли костер, а потом сбились в кучку и принялись пить горячий чай, передавая жестяную кружку из рук в руки.
Глаза у меня слипались. Мери уже спала, завернувшись в одеяло, а Мукунга лежал на спине у костра, тихонько похрапывая.
Я проснулся с рассветом. Мтоме подкладывал в костер новые ветки. Утро было пасмурное и туманное, на траве лежали капли росы. Зеленый склон терялся в облачной завесе. Я слишком замерз, чтобы двигаться. Мери вышла из буша – в наброшенном на плече одеяле она походила на индеанку, ее черные волосы распрямились от воды.
– Ветерок дует,– сказала она.
Склоны постепенно обнажались, в ущелье клубилась дымка, то появлялись, то исчезали скалистые пики. Туманная вуаль унеслась прочь, и далеко внизу показалось озеро Рудольф – огромное водное пространство, которое тянулось на север и на юг, блестя в лучах солнца. Мы увидели голый и бурый вулканический остров, а гряда едва различимых холмов отмечала дальний берег. Озеро было бледно-голубым, с белыми крапинками пены.
Чай уже кипел, и Мтоме сидел на корточках у костра, словно чернокожий жрец, совершающий некое первобытное таинство.
Внезапно рядом со мной оказалась Мери.
– Я видела слонов! – объявила она. Глаза ее сияли.– Они там, в ущелье, на каком-то маленьком скалистом островке, милях в двух отсюда. Похожи на серые валуны, но я видела, что они движутся.
– Значит, есть выход из ущелья...
– Думаешь, это те слоны, которых мы преследуем? – спросила она, и лицо ее омрачилось: если в ущелье могут войти звери, то могут и охотники.
Мукунга полез вниз по скалам, потом что-то крикнул.
– Да, там, внизу, есть слоны,– раздался сзади голос ван Делдена.– Полдюжины, не меньше. Один или два, молодые. Что там говорит Мукунга?
– Кажется, он что-то заметил,– ответила Мери. Ван Делден передал мне бинокль, и я отчетливо увидел слонов. Два молодых самца вступили в шутливое единоборство, рядом с ними слониха кормила детеныша. Картина была очень мирная в сравнении с той, что я видел у Южного Хорра.
Сзади Мукунга тараторил на своем языке.
– Он, кажется, разглядел в ущелье двух человек,– перевел ван Делден.– Может быть, вандробо или самбуру. Самбуру пасут скот на склонах внизу.
– Вы знаете, что ваш отец нашел древнюю керамику как раз в этом ущелье? – спросил я.
– Где именно? – По его тону я понял, что его это не интересует.
– Могу показать на карте,– ответил я.– Как вы думаете, можно будет поговорить с вандробо? Если это они там, в ущелье?
– Наверное, можно. С помощью Димы. Он из племени барон и хорошо знаком с людьми гор. Но ни я, ни Мукунга не можем этого сделать.– Он ушел, и Мери тихо сказала мне:
– Керамика его не интересует.
– Тогда зачем он просил меня захватить с собой рукопись и карту?
– Может быть, надеялся с их помощью узнать что-то новое о Кулале или озере, найти какой-нибудь ручей, неизвестный ему и известный слонам.
Мы снялись и двинулись обратно в лес. Днем овраг показался мне глубже.
На дне оврага пришлось ждать, пока слон-самец с огромными бивнями купался в ручье. Солнце уже сияло, склоны поблескивали от росы, парило. Желтокрылые бабочки грелись на ветвях поломанных кустов совсем рядом с нами, было очень тихо. Мы смотрели, как слон выдувает воду вверх и обливает себе голову и спину. Наконец он ушел вверх по склону, и мы, сев в «лендровер» поехали дальше, в темный лес за ручьем. До миссии мы добрались за полчаса. Димы не было, никто не отозвался на рев клаксона.
– Вы слышите что-нибудь? – спросил я.
– Похоже, мотор,– ответила Мери.– Звук идет сверху.
– Наверное, самолет,– предположил Эйб.
– Вон он! – Мери взмахнула рукой. Самолет шел прямо на нас так низко, что я почувствовал воздушную волну, когда он пронесся мимо и круто развернулся. Теперь он шел очень медленно, и, когда оказался прямо над нами, я увидел, как от кабины отделилось какое-то белое пятнышко. Пилот Пэт Мэрфи помахал нам рукой, потом поддал газа и резко набрал высоту. На землю упал носовой платок с завернутой в него запиской: «Кэрби-Смит и солдаты входят в восточное ущелье Кулала. Советую быстрее уходить в Марсабит. Радирую об обнаружении брошенного «лендровера» у миссии. Удачи. Пэт. Записку уничтожить».
