Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №12 за 1987 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
Жанр:
Газеты и журналы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
Отведай кузнечика, мзунгу!
Сумерки быстро накатывались на притихшую Кампалу, месте со мной в машине, удобно раскинувшись на заднем сиденье, сидел мой друг, «советник по угандийским вопросам», как он сам себя называл, Джордж Кабирангире.
Мы возвращались с холма Рубаго, держа курс на Макерере, где жил Джордж. В окна струились пряные запахи мокрой земли и цветущих бугенвилий. Издалека доносились ритмичные постукивания тамтамов, разноголосица собачьего лая.
Вдруг Джордж схватил меня за плечо и хрипло скомандовал: «Остановись, немедленно остановись!» Похолодев от неожиданности, я не сразу сообразил, что делать. Если это нападение, то надо попытаться на скорости уйти зигзагами. «Стой, стой, мзунгу (европеец)!» – прохрипел Джордж. Я с силой ударил по тормозам, и автомобиль, обиженно заскрипев, уперся дисками в бордюр тротуара. Распахнув дверь, Джордж с удивительной для его комплекции прытью большими прыжками помчался куда-то в сторону. Я рванулся за ним и влетел в пеструю гомонящую толпу людей, собравшуюся у одинокого фонарного столба. Кого здесь только не было – и женщины в традиционных нарядах «бусути», и молодые парни в рваных шортах, и представители местного истэблишмента, облаченные в пиджаки и галстуки, и голопузые ребятишки. Все они энергично перемещались вокруг столба, размахивали руками, подпрыгивали и приседали, как будто исполняли какой-то замысловатый ритуальный танец. Приглядевшись, я увидел, что в воздухе носятся тучи насекомых, похожих на стрекоз. И то, что я принял за танец, было самой настоящей охотой. Люди хватали «стрекоз», прятали их в корзинки, пакеты и другие подручные емкости. В ход шли даже рубашки.
Я заметил Джорджа: сорвав с головы берет, он ловко орудовал им как сачком.
– Что стоишь? – возбужденно закричал он.– Тащи портфель!
Спустя полчаса, усталые и разгоряченные, мы продолжали путь.
– Это не стрекозы и не саранча,– просвещал меня Джордж, крепко прижимая к себе раздувшийся портфель.– Это много вкуснее! Это «нсенене» – летающие кузнечики!
Из рассказа Джорджа следовало, что несколько раз в году, в период размножения и расселения, происходит массовый вылет нсенене, который длится два-три дня. В эти дни население от мала до велика выходит на промысел. Особенно продуктивна охота в вечернее время у уличных фонарей, на свет которых нсенене слетаются большими стаями. Способы приготовления нсенене различны: их сушат, перемалывают в муку. В таком виде продукт может храниться очень долго. Но самое большое лакомство – это жареные нсенене.
– Да, неплохо мы поработали,– в заключение сказал Джордж, поглаживая портфель с добычей.– Если отнесем все это на рынок, заработаем кучу денег!
Мы подъехали к его дому.
– Портфель верни,– потребовал я, с опаской прислушиваясь к исходящему из портфеля шуршанию.
– Не волнуйся, ничего с ним не случится,– уверенно ответил Джордж.– Завтра получишь и портфель, и порцию отменных жареных нсенене, приготовленных по одному лишь мне известному рецепту!
Вернувшись к себе, я присел перевести дух. В кармане куртки что-то заскреблось. Осторожно запустив пальцы, я выудил заползшего туда во время вечерней охоты нсенене. Теперь, в спокойной обстановке, при свете настольной лампы, я мог разглядеть его внимательно. На плотном светло-зеленом теле выделялась продолговатая голова с большими выпуклыми глазами.
«Нет, все-таки это не кузнечик, хотя и родственник»,– подумал я и, прикрыв нсенене банкой, обложился справочниками и словарями. Выяснилось, что у нсенене есть звучное латинское имя – «Homorocopyphus». И еще мне встретился термин «акриды». Больше всего, на мой сугубо ненаучный взгляд, нсенене соответствовало название «зеленая кобылка». В нсенене содержатся необходимые человеческому организму вещества – белки, фосфаты, железо, кальций.
Стараясь не попасть пальцем в устрашающе смыкающиеся жвала и преодолевая сопротивление зазубренных брыкающихся ног, я измерил «кобылку» линейкой. Размеры ее, от головы до конца толстого брюшка, были внушительны – 10 сантиметров.
На следующий день, к полудню пожаловал Джордж.
– А вот и я,– с веселой улыбкой сказал он, доставая из портфеля две бутылки пива и увесистый пластиковый пакет. Вытащив из пакета сверток банановых листьев и развернув его, он ловко высыпал на тарелку содержимое.
Передо мной желто-зеленой горкой лежали нсенене. Совсем как живые. Отсутствовали лишь крылья и пилообразные ножки. Что-то мешало мне начать трапезу. Поначалу я не мог понять причины своей нерешительности. Мне доводилось пробовать различные экзотические блюда – шашлык из крыс, паштет из гусениц и многое другое. За редким исключением, особых психологических проблем подобная дегустация не вызывала. И тут я сообразил, в чем дело. Вся экзотика, которую я ел раньше, большей частью состояла из блюд, внешний вид которых не имел ничего общего с исходным продуктом. Если бы из нсенене были сделаны котлетки, фарш или паштет,– все было бы легко и просто. Так ведь нет – лежат себе «кобылки» в своей первозданной красе.
Джордж, который с интересом, но и с сочувствием следил за происходящими во мне борениями, пришел на помощь.
– Ладно,– сказал он,– пошли в «Афина-клаб», съедим по порции матоке с бобами, а нсенене оставим на вечер.
На том и порешили. А тарелку с нсенене перед уходом я предусмотрительно поставил в холодильник.
В конце концов, рассуждал я, что страшного в нсенене? Ел же я тут термитов!
...Рыжие пирамиды термитников – такая же приметная особенность местного ландшафта, как и банановое дерево. За прочными стенками термитника, надежно укрывающими его обитателей от многочисленных врагов, протекает упорядоченная, строго регламентированная жизнь термитной семьи, функционирующей подобно единому живому организму. Во главе семьи – царица-мать. Она откладывает яйца, обеспечивая непрерывное пополнение колонии молодыми особями. Бесполые касты «рабочих» и «солдат» добывают корм, наращивают этажи своего дома, охраняют его от незваных гостей.
В жизни термитной семьи наступает момент, когда производительные способности царицы ослабевают. Тогда в термитнике появляются разнополые крылатые особи. В течение нескольких месяцев они остаются внутри дома, отращивая свои ажурные крылышки. Затем, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, полчищами выползают на поверхность термитника и, подобно семенам одуванчика, разлетаются в разные стороны. Происходит это обычно в сумерки, после дождя. Приземлившись, самка сбрасывает крылья и в «ритуальной позе», подняв вверх белое брюшко, ждет самца. Потом пара прячется в первой же найденной ими ямке. Спустя некоторое время самка откладывает яйца, тем самым давая жизнь новой термитной семье.
Ловля термитов наиболее эффективна во время их вылета. Дело в том, что съедобны лишь самки. Распространенный способ готовки – тушение в банановых листьях. Из жареных и сушеных термитов готовят соус для банановой каши – матоке. По вкусу термиты чем-то напоминают отварной рис.
Термиты – продукт питательный, содержащий большой процент жиров и протеинов. Если в 100 граммах африканской говядины содержится 127 калорий, то в 100 граммах жареных термитов – 508.
В давние времена завернутые в банановые листья кучки сушеных термитов, подобно раковинам каури, служили мерой обмена. К примеру, за две упаковки термитов можно было получить кусок материи.
Есть еще причина, привлекающая людей к термитникам. На них хорошо растут грибы– на вид совершенно несъедобные. Из-за их вида я как-то отказался от предложенного мне блюда – очень уж они смахивали на бледную поганку. Как потом выяснилось – сделал ошибку. Не только потому, что блюдо очень вкусное (это мне объяснили), но – главное – обидел людей.
Вообще так ли уж необходимо, общаясь с другими народами, есть их традиционные блюда, порой резко отличающиеся от привычной нам европейской кухни? Многие не могут себя пересилить. Одни – в силу своего консерватизма. Другие, может, и рады отведать заморской экзотики, да душа не принимает. Тут уж дело не столько вкуса, сколько желудка... Но так или иначе, и те и другие многое теряют, и вот почему. Традиционная пища – часть образа жизни, культуры народа. Вкушая экзотические «яства», мы как бы демонстрируем свою добрую волю, желание приобщиться к этой культуре. Это своего рода обряд причащения – вкусив от «плоти культуры», сам становишься ее частью. А это помогает преодолеть барьер настороженности и отчужденности, создает атмосферу доверия и доброжелательности. Ради этого не грех съесть и мохноногого таракана, не то что кузнечика, с которого мы начали.
...Вернувшись после работы домой, я вытащил тарелку с нсенене на стол и, включив телевизор, стал смотреть футбольную программу. Углубившись в созерцание великолепных голов, градом сыпавшихся в те и другие ворота, я автоматически брал со столика что-то очень вкусное, весьма напоминающее первосортных креветок. Потом в какой-то момент мне вдруг подумалось, а откуда же здесь взялись креветки? Поглядев на стол, я обнаружил пустую тарелку.
Минуту я сидел, с изумлением глядя на тарелку, а потом вскочил как ошпаренный. Сегодня же второй день вылета, быть может, и последний! Следующего вылета ждать несколько месяцев. Схватив две здоровые корзинки, я бросился к машине.
Через двадцать минут я сигналил под окнами дома Джорджа.
Встревоженный, он выскочил на улицу.
– Поехали,– сказал я ему. Увидев корзины и, видимо, узрев охотничий блеск в моих глазах, он все понял.
– Я сейчас,– сказал он,– я мигом. Только берет возьму!
Кампала – Москва
Карен Мелик-Симонян, кандидат исторических наук
Легко разорвать кольцо
Открытая земля оказалась островом, и помощи ждать было неоткуда. Пакетбот «Св. Петр», выброшенный на берег 28 ноября 1741 года сильнейшим штормом, вызывал только чувство бессилия и обреченности. Многим из мореплавателей не удалось пережить жестокую зиму здесь, на острове. Из 76 человек осталось народу 45 душ. Умер от цинги и капитан-командор Беринг. Лейтенант Свен Ваксель принял командование экспедиционным отрядом как старший по чину.
Решено было из остатков «Св. Петра» строить новое судно. И вот в апреле 1742 года, отобрав из команды 20 человек, наиболее крепких, приступили к разборке пакетбота.
Участник экспедиции, адъюнкт «натуральной истории» императорской Академии наук Георг Стеллер собирал травы и коренья, отваром из них поил товарищей и, можно сказать, поставил их на ноги. Он первым и заинтересовался крупными животными, водившимися в прибрежных водах, не раз наблюдал их широкие лоснящиеся спины, выступавшие над водой в тех местах, где в изобилии росла морская капуста.
«Когда они питаются,– записывал Стеллер,– они передвигают сначала одну ногу, затем другую, как коровы или овцы, когда они пасутся. И, таким образом, их движения представляют полуплавание, полуходьбу...»
В конце мая был готов остов судна, заложен киль. Но строительство двигалось медленно: слишком скудным было питание – в ход шло мясо бобров и китов, выброшенных штормом на берег. Тогда и возникла мысль устроить охоту на морских коров. Медлительные и тяжеловесные, они часами паслись на подводных пастбищах совсем недалеко от берега. Изготовили металлический крюк, к нему привязали крепкий перлинь– получилось что-то вроде гарпуна.
Конец перлиня держала ватага человек из сорока. «Гарпунеры» на шлюпке осторожно подплывали к животному и с силой вонзали ему в спину крюк. Удерживая за перлинь морскую корову на поверхности, животное рубили саблями, кололи штыками и копьями...
10 августа команда Саввы Стародубцева, руководившего постройкой нового судна, спустила на воду плод рук своих. В течение трех дней на судно загружали около семисот добытых шкурок морского бобра, заготовленный провиант, воду, снаряжение и балласт. Утром 13 августа, обогнув мыс острова и дав ему название кап Манати – Морские Коровы,– поредевшая экспедиция Витуса Беринга вышла в море. Остров они назвали именем капитан-командора. После двухнедельного пути судно встало на якорь в гавани Св. апостолов Петра и Павла...
История открытия острова Беринга вспомнилась мне именно в тот момент, когда научно-поисковое судно РТМС «Гневный», на котором я плыл вместе с экспедицией Тихоокеанского научно-исследовательского института морского рыбного хозяйства и океанографии, встало на Никольском рейде вблизи этого острова. Внезапно испортившаяся погода могла сорвать высадку. А на острове меня интересовали лежбища сивучей и морских котиков. Помощник капитана «Гневного» по научной части, кандидат биологических наук Евгений Иванович Соболевский заверил меня, что на острове должен находиться сотрудник Института эволюционной морфологии и экологии животных имени А. Н. Северцова, доктор биологических наук Владимир Борисович Суханов – он работает над монографией по северному морскому котику в плане Международной программы «Человек и биосфера».
– А лучше Суханова,– заметил
Соболевский,– вам никто о сивучах и морских котиках не расскажет...
Туман пусть медленно, но все же поднимался, обнажая справа по берегу на сопках лесенку многоэтажных жилых домов поселка Никольское. Наконец капитан-директор РТМС «Гневный» Александр Никифорович Пика кивнул вахтенному помощнику и, к моей радости, решительно произнес:
– Вызывайте на связь берег, будем высаживаться. Бот готовить к спуску.
– Ну, лежбища сивучей или морских котиков вы вряд ли сможете увидеть...
Невысокий, сухощавый, с озабоченно хмурым выражением лица, Владимир Борисович Суханов встретился нам на пороге Алеутского музея, двухэтажного деревянного здания, у низкого крыльца которого в траве лежала внушительная челюсть кита метра в три длиной.
– До ближайшего лежбища около двадцати километров,– продолжал Суханов, когда мы уже сидели в небольшой комнатке, на полу которой в беспорядке, как мне казалось, лежали кости какого-то животного.– Дороги развезло, проехать можно лишь на вездеходе, а сегодня воскресенье... Кстати,– обращаясь уже к Соболевскому, сказал Владимир Борисович,– в июне остров Беринга преподнес нам сюрприз, открытие, можно сказать, мирового значения.
Оказывается, на восточном побережье острова недалеко от мыса Половинный ученики местной школы обнаружили в песке кости какого-то животного – 18 позвонков и ребра. Принадлежность их стеллеровой корове не вызывала сомнений у специалистов – точно такие же находились и среди экспонатов музея. А спустя несколько дней водитель вездехода рыбинспекции Юрий Молчанов на том же месте нашел и череп. Останки были доставлены, в Алеутский музей. Когда Суханов внимательно осмотрел кости, его изумила уникальная их сохранность. На черепе даже имелись слуховые косточки, а на всех позвонках сохранились эпифизы – костные пластинки. А ведь до этого ученые считали, что они вообще отсутствуют у этих животных. К тому же останки принадлежали одному экземпляру животного. Надо ли говорить, какое значение для морфологов имеет такая находка. Поэтому Суханов тотчас приступил к ее описанию...
– До сих пор,– поясняет Владимир Борисович,– исследователи пользуются единственной монографией по морской корове, изданной русским академиком Ф. Ф. Брандтом в 1868 году. Но и в ней немало «белых пятен». Теперь же появилась возможность сделать самое подробное описание этого навсегда исчезнувшего животного. Да и проверить наблюдения самого Стеллера тоже. Описывая морскую корову, Стеллер все же сделал ошибку...
Обнаружив в прибрежных водах острова крупных животных и наблюдая за ними, Стеллер отнес их к разновидности ламантинов. Ламантины обитали у побережий Карибского моря и Атлантики и были хорошо известны европейским ученым. Их называли еще манати и вместе с дюгонями относили к отряду сирен. Однако, в отличие от дюгоней, ламантины имеют шесть шейных позвонков. Столько же Стеллер почему-то насчитал и у морской коровы. Позднее другие исследователи на скелетах этих животных находили семь шейных позвонков. И получалось, что стеллерова корова ближе к дюгоням, чем к ламантинам. Кому же верить? Сейчас-то известно, что Стеллер ошибся, но спор об этом в научных кругах длился почти два столетия. Причина разногласий состояла в том, что в распоряжении ученых были кости разных экземпляров этих животных, к тому же плохо сохранившиеся.
Теперь, по словам Владимира Борисовича, можно точно проверить наблюдения Стеллера. Он пишет, что движение морской коровы представляло собой «полуплавание, полуходьбу». А все потому, что передние конечности ее напоминают багры, она не спеша переставляла эти, так сказать, ноги, опиралась на них и подтягивала свое массивное тело. Получается, что стеллерова корова могла заходить и в устья рек? У дюгоней же передние конечности действуют скорее как ласты. Затем Стеллер пишет, что неоднократно наблюдал спины морских коров над водой. Прекрасно сохранившийся череп найденного скелета, его строение говорят о том, что голова у этого животного была наклонена вниз, то есть корова щипала морскую капусту сверху. Значит, когда они паслись, то действительно должны были показывать свои спины.
– В дальнейшем же,– добавляет Суханов,– более тщательное изучение найденного скелета, я уверен, позволит больше понять образ жизни этого животного. Теперь мы можем полнее представить, какую роль в эволюции играла морская корова, ее место в природе... Правда, для этого скелет надо еще сохранить. Кости нуждаются в консервации, а провести ее в местных условиях невозможно. Да и место такой находке в Палеонтологическом музее АН СССР. Здесь, на острове Беринга, этого пока не хотят понять...
Питаясь морской капустой, коровы как бы прореживали прибрежную донную растительность. Это немаловажно – ведь по краям зарослей обитала молодь морских ежей и звезд – основная пища каланов. Но вот стеллерова корова исчезла, и водоросли стали беспрепятственно завоевывать все новые донные площади. Меньше становилось морских ежей, звезд, а значит, и корма для каланов. Сейчас на Командорах создалась такая ситуация, которую научный сотрудник ВНИРО К. Сидоров назвал разорванным экологическим кольцом.
– На острове Беринга,– рассказал Владимир Борисович Суханов,– местный комбинат начал заготовлять морскую капусту. Такому решению можно было бы только радоваться – найден способ сократить заросли этих водорослей. Но сколько, как и где собирать капусту – об этом могут сказать только специалисты, дабы не нанести еще больший вред природе. Такая опасность, на мой взгляд, существует. По плану комбинат должен заготовить морской капусты 30 тонн, а он самостоятельно решил собрать впятеро больше. Без всяких научных рекомендаций. Но если исчезнет морская капуста, не станет морских ежей и звезд, и каланам нечем станет питаться...
Сейчас вокруг островов Берингова моря введены 12-мильные природоохранные зоны, где запрещено вести любой промысел и лов рыбы, а в некоторых – даже прохождение судов. На острове Беринга существует экологический заказник, здесь под охраной государства находятся два лежбища морских котиков, лежбище сивучей. Но на котиков разрешалось охотиться вплоть до 1985 года. Шкурки сдавались, мясо шло на звероферму – на корм норкам. Затем охоту на котиков опять запретили, однако в нынешнем году по рекомендации ВНИРО разрешен забой молодняка – 10 тысяч самцов – сереньких, как мы их называем. А ведь это почти 70 процентов ежегодно рождающихся зверей.
– Вряд ли такое решение можно признать целесообразным,– закончил Владимир Борисович.
Последнюю морскую корову уничтожили в 1768 году, не в таком уж и далеком прошлом, когда Берингово море именовали еще Бобровым. Возможно, и тревога доктора биологических наук В. Б. Суханова тоже не беспочвенна. И глядя на скелет морской коровы, я вдруг подумал о том, как бы не получилось так, что через сто-двести лет кто-то другой будет радоваться сенсационной находке останков исчезнувшего животного – морского котика или калана. Хрупка экологическая цепь...
Остров Беринга
А. Глазунов, наш спец. корр. Фото автора
Бережение истории
Еще в Москве я наметил начать знакомство с Муромом с Московской заставы, через которую осенью 1830 года проезжал А. С. Пушкин, возвращаясь из Болдина. Хотелось самому увидеть место, где непролазная грязь и запустение столь удручающе подействовали на поэта, что он счел нужным сделать об этом запись в дневнике.
В первое же утро я приступил к историческим изысканиям. Поток спешащих на утреннюю смену уже схлынул, так что площадь перед гостиницей «Русь» была пуста. Но зато в сквере я заметил аккуратного старичка с пачкой свежих газет, неспешно шествовавшего по тенистой дорожке. «То, что нужно: пенсионер, совершающий утренний моцион»,– подумал я и, поздоровавшись, обратился к нему с вопросом, как найти Московскую заставу.
Старичок остановился, смерил меня цепким взглядом ярких голубых глаз, никак не вязавшихся с морщинистой загорелой кожей и седыми усами, и, в свою очередь, поинтересовался, какая степень точности мне требуется.
– Хотя бы приблизительно.
– В таком случае можете считать, что находитесь на Московской заставе,– широко повел он, как жезлом, свернутыми газетами.
Я огляделся. Справа по широкой улице спешил поток машин. Слева от сквера поднялись жилые дома. Впереди среди зелени сверкал на солнце белый монумент с серпом и молотом на обращенной к нам стороне.
– Что, не ожидали? – засмеялся веселый старичок.– Теперь это площадь Труда. А раньше возле заставы был огромный пустырище. Я еще помню, как летом собирались сюда на ярмарку тысячи возов. Чего только не привозили: и муку, и рыбу копченую, и мед, и овощ разный. Ну и, конечно, одежонку да обувку, серпы, топоры, замки, ребятишкам игрушки, бабам горшки да миски глиняные,– с явным удовольствием перечислял он.– Шум-гам стоял – голоса не слышно. Вечером костры запалят, так со всего города зарево видно: словно орда осадой стала... А в войну, когда мы на фронт ушли, женки тут картошку сажали. Хоть и невзрачной была, здорово помогла тогда застава...
– Почему же ее переименовали в площадь Труда?
– Да очень просто: площадь-то появилась, когда здесь, рядом, уже сколько лет Московская улица была. Что ж, прикажете ей имя менять? И потом тут главное, чтобы название точкой притяжения памяти было, душу грело. А труд он всему начало и венец. И площадь в его честь назвать вовсе не грех.– Старичок церемонно раскланялся и все так же не спеша направился дальше.
В его словах была неоспоримая правда. Появление площади Труда на месте пустыря, по сути дела, символизирует саму историю Мурома при Советской власти. Ведь до революции в нем существовали бок о бок два разных города: в первом в собственных домах проживали купцы да зажиточные мещане, во втором в бараках – казармах и лачугах мыкал беспросветную нужду работный люд, в основном текстильщики.
«Рабочий человек, случайно оказавшийся в центре, спешил покинуть его, боясь попасться на глаза городовому,– прочитал я в заметке из Мурома, напечатанной в ленинской «Искре».– Он чувствовал себя спокойно лишь на южных окраинах, Миллионке, Фабричной, в своих трущобах. Весной и осенью эти улицы утопали в грязи, и жизнь здесь была серая, сонная, скучная». Впрочем, такой же она была во всем городе. «Непривычный человек вывихивал челюсти от зевоты и умирал от смертельной скуки, которая лилась из-под всех муромских подворотен, изо всех окон»,– с горечью писал корреспондент.
На оживленной Московской скукой сегодня, конечно, не пахло. Но ведь это центр. Посмотрим, как обстоит дело на той же южной окраине, где раньше улицы зарастали непролазным бурьяном. Итак, вперед, благо план города стоял перед глазами.
Здесь нужно сделать маленькое отступление. Дело в том, что после многочисленных пожаров Муром с 1788 года стал застраиваться по плану инженера-землемера Пылаева прямоугольными кварталами и сохранил эту планировку до наших дней. И хотя в нем теперь насчитывается больше сотни улиц, найти дорогу к любой точке не так уж трудно. Широкая Московская упирается на площади 1100-летия города в улицу Ленина, протянувшуюся на тринадцать километров вдоль берега Оки, естественной границы Мурома с востока. Все остальные улицы и переулки идут параллельно одной из двух этих главных. Увы, решив ориентироваться на зафиксированные в истории точки, я не учел одного. Многих из них уже давно нет и в помине: Миллионки, Фабричной и окружавших их овражистых пустырей, где накануне революции 1905 года проводили военные занятия рабочие дружины.
Свернув с Московской на улицу Льва Толстого, я вышел на просторную площадь Победы с новым Дворцом культуры и монументом, где возле гранитной стелы склонил у вечного огня голову отлитый из бронзы солдат, а затем взял курс на юг. Позади оставался квартал за кварталом, но вид улиц не менялся: все те же многоэтажные дома, магазины, детские площадки. Попробовал идти «лесенкой», сворачивая в переулки, однако городской пейзаж оставался прежним. Разве что шире стали свободные пространства между домами да больше зелени.
Наконец, когда впереди завиднелась железнодорожная насыпь, я решил обратиться за помощью к кому-нибудь из местных. Только улица, как назло, была пуста: всех разогнала жара. Лишь в тени козырька у одного из подъездов сидела молоденькая мама с коляской.
– Простите, не подскажете, как найти Бучиху? – обратился я к ней.
На лице женщины появилось недоумение – видно, слишком нелеп показался ей мой вопрос.
– Здесь должно быть такое место – Бучиха, пустыри, где до революции рабочие устраивали маевки,– попробовал подсказать я.
Молоденькая мама уверилась, что я не разыгрываю ее, однако твердо заявила, что, сколько она здесь живет, ни о какой Бучихе не слышала. И потом у них, в Южном районе, за последние годы столько понастроили, что пустырей не осталось.
Неудача с «фабричными трущобами» охладила мой пыл к историческим розыскам. Значит, нужно ограничиться памятными вехами, наверняка сохранившимися до наших дней. Набралось их не так уж много. Ансамбли Троицкого и Благовещенского соборов. Построенная в середине прошлого века водонапорная башня, высокими стрельчатыми окнами напоминающая присутственное место. Бывшие торговые ряды. Похожий на древнюю крепость вокзал. Двухэтажный особняк с колоннами на Тимирязевской улице, где в ноябре 1917 года было провозглашено установление Советской власти в Муроме. Мемориальный дом-музей академика живописи И. С. Куликова. Но, чтобы в натуре познакомиться со всем этим, походить по городу в последующие дни пришлось много.
Я воочию увидел, с каким уважением относятся к истории в Муроме, не полагаясь лишь на мемориальные доски, мимо которых, чаще всего не замечая их, пробегает наш торопливый современник. Убедили в этом и «Былинный камень», и три высоких гладкоствольных сосны при въезде в город, словно ожившая запевка песни о муромской дорожке, немало повидавшей на своем веку. Два столетия назад по приказу императрицы Екатерины II везли по ней в Москву в железной клетке предводителя крестьянского восстания Емельяна Пугачева. Под конвоем мчали в ссылку Радищева и Герцена. По собственной воле спешили в далекую Сибирь жены декабристов. А теперь рядом с некогда пыльной и ухабистой муромской дороженькой тянется парк 50-летия Советской власти, похожий на заповедный сосновый бор. Деревья в нем ровесники века. Посадили их в девятисотом учащиеся реального и городского училищ на «ничейной земле», а ухаживал и берег весь город. Бережение истории отчетливо виделось и в строительных лесах вокруг реставрируемого Троицкого монастыря, великолепного архитектурного памятника середины XVII века, и в создаваемой в городе охранной исторической зоне. Но особенно почувствовал я это при посещении местного филиала Владимиро-Суздальского историко-архитектурного музея -заповедника.
Когда я днем пришел туда, просторный двор перед старинным особняком звенел от веселых голосов загорелых ребят, принаряженных в белые рубашки с алыми галстуками. Были каникулы, и, видимо, в каком-то пионерском лагере решили провести экскурсию. Хотел было наведаться сюда в другой день, когда обстановка будет поспокойнее, но директор музея Ольга Александровна Лукина рассмеялась, услышав об этом:
– И завтра, и послезавтра будет то же самое. У нас все лето расписано между пионерскими лагерями. Стараемся за каникулы познакомить с экспозицией музея как можно больше ребят, благо Ока под горой, «Ракеты» ходят регулярно.
А с осени, как рассказала Ольга Александровна, в музее проводятся по расписанию уроки истории для муромских школьников. Результаты, по заключению учителей, отличные. Действительно, одно дело слушать в классе, что с 1-го тысячелетия до нашей эры «по Отце-реке, где потече в Волгу», то есть в нижнем течении Оки, «сидело» финно-угорское племя мурома, чье название, как предполагают ученые, значит «люди на суше». Что занимались мурома охотой, бортничеством, умели выплавлять и обрабатывать металл. И совсем другое, когда сам увидишь за стеклом стендов топоры, наконечники копий и стрел, прялки, возраст которых исчисляется многими столетиями. Глядя на маленькие колокольца и подвески в форме утиных лапок, ребята наверняка запомнят, что мурома были язычниками и поклонялись этой водоплавающей птице, считая ее своей прародительницей.
– Вы бы видели, как блестят у мальчишек глаза, когда подводишь их к стендам с мечами, щитами и доспехами и начинаешь рассказывать о том, что Муром долгое время был восточным форпостом Руси, принимавшим удары тех, кто шел войной на нее. Тут уж вопросам нет конца: когда, кто, где да с кем бился. Активность стопроцентная,– смеется Ольга Александровна.– Ну а девочек от старинных нарядов не оторвешь, от содержимого настоящего короба непоседы-коробейника, которое иной нынешний магазин краснеть заставит....
Позднее, осматривая музей, я позавидовал муромским ребятам, у которых есть возможность вот так постигать историю своего древнего города, отметившего в этом году 1125-летний юбилей. И не только далекую, но и современную: революцию, гражданскую и Великую Отечественную войны, пятилетки... И сегодняшний день.
Новый Муром создала промышленность. До революции говорить о ней всерьез не приходилось: полукустарные ткацкие фабричонки да железнодорожные мастерские. Занято на них было всего около четырех тысяч рабочих. Славился город своими калачниками – не случайно мастерство муромских хлебопеков увековечено в его гербе тремя калачами – да огородниками, выращивавшими знаменитые муромские огурцы и помидоры.
За годы Советской власти на берегу Оки создан крупный индустриальный центр, выпускающий тепловозы, сложные станки и оборудование, популярные холодильники «Ока», автомобильные радиоприемники, электромузыкальные инструменты, ткани и многие другие товары народного потребления. А на XII пятилетку Мурому запланирован рост промышленности, опережающий общесоюзные цифры. Следовательно, будет увеличиваться и население города – в перспективе до трехсот тысяч человек, то есть почти в два раза. И вот тут возникает проблема: где разместить второй Муром?
