Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №12 за 1987 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
Жанр:
Газеты и журналы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
Птицы летят над клухором
Оглушительный удар грома разбудил Поливанова. Он торопливо расстегнул спальный мешок, зажег фонарь. Земляной пол просторной геологической палатки заливало водой.
Беспокойно поднял голову лаборант Сергей Крохалев, присвистнул: – Скоро поплывем! Владимир Михайлович откинул полог, выглянул наружу. Здесь, на высоте, возле самого неба, молнии, казалось, били в упор, рваными сполохами высвечивая палатку, каменистые осыпи и седло Клухорского перевала. На рассвете, когда гроза последний раз метнула огненный пучок в темную дыру Клухорского озера и ушла за перевал, Поливанов с лаборантом выбрали место посуше и поставили вторую, маленькую палатку. Она была с брезентовым полом, и ее не так заливало.
Сюда, к Клухорскому перевалу, орнитологи поднялись, чтобы наблюдать перелет птиц через Кавказский хребет. Раньше считалось, что птицы, добравшись до предгорий, направляются в обход хребта. Но многие факты говорили о другом. И Поливанов задался целью выяснить, какие птицы, почему и как одолевают стену Главного Кавказского хребта в пределах Тебердинского заповедника, где он работал.
В середине августа вездеход довез орнитологов до Северного приюта. Оттуда они весь день поднимали снаряжение на высоту почти трех тысяч метров, к выбранной площадке. Здесь исследователям предстояло провести не одну, не две ночевки – полтора месяца!
Костра не разведешь – вокруг только альпийские луга и камни, а выше – поля вечных снегов. Приспособили туристский примус «Шмель». Но и на нем готовить оказалось непросто: высота. Не дожидаясь ста градусов, вода в котелке вспучивалась ленивыми пузырями, и брошенная в нее картошка медленно ворочала кремовыми боками, дозревая в течение трех часов. Позже Поливанов приспособил для нехитрой полевой стряпни скороварку. С ней дело пошло веселее.
Наблюдения начали 18 августа. Поначалу птицы летели редко. Это были, видимо, разведчики. Но в начале сентября почувствовалось приближение циклона, и встревоженные птицы с гомоном двинулись на юг. Пять мощных пролетных волн прокатились над Клухором, собрав в своих стаях около пятидесяти видов птичьего рода-племени.
Первая волна – пятого сентября.
...Поливанов проснулся в половине второго, ощутив какое-то внутреннее беспокойство. Он прислушался и понял: в ночи раздавались птичьи голоса. Владимир Михайлович выбрался из палатки. Над горами висели низкие облака. В редкие разрывы пробивался лунный свет, и тогда в небесной промоине, как в колодце, смутно проступал вверху еще один облачный свод. Вот по этому-то коридору, меж двух облачных полей, и шел ночной пролет.
Поливанов снова прислушался. Где-то высоко над головой раздалось резкое, отрывистое: «Кранк! Кранк!» И тут же вдогон за ним полилось заунывное и протяжное: «Дьюи! Дьюи!» Это летели малые выпи и кулики-кроншнепы, взмахами крыльев колебля лунный свет. За наблюдениями Поливанов не заметил, как наступил рассвет. Сначала зарозовела вершина Хакеля, потом дымно и косо повисли над ущельем солнечные столбы, медленно сползая по склонам в долину.
Теперь густо шла птичья мелочь: горные коньки, рогатые жаворонки, чеканы, каменки. Особенна много было скалистых овсянок. Они летели молча, маленькими – до двадцати штук – стайками, часто присаживаясь на скалы, как бы постепенно подбираясь к седловине хребта. Одна стая следовала за другой, образуя сплошной поток, двигающийся к перевалу. Около восьми утра появились золотистые щурки, далеко разнося свое малиновое звонкое «Щур! Щур!».
Они летели, видимо, из ущелья Гоначхир на сравнительно небольшой– до ста метров – высоте. Приближаясь к перевалу, щурки начинали кружиться, поднимаясь по широкой дуге и словно ввинчиваясь в дымную синеву неба. Набрав высоту, они уходили через Клухорский перевал или близкие к нему участки.
Другие стаи тех же щурок набирали высоту раньше и, поднявшись над смотровой площадкой орнитологов на 300—400 метров, с ходу, не задерживаясь, улетали за хребет. И наконец уже днем появились осоеды – довольно крупные пернатые хищники. Молча покружившись над Главным хребтом и набрав высоту, они пошли через вершину Хакель высотой 3500 метров.
День за днем дневник наблюдений Владимира Михайловича пополнялся новыми фактами. Он отметил такую закономерность: если на равнине птицы обычно летят и в непогоду, то здесь часть оседает на скалах ниже перевала, другая возвращается в предгорья. Пролет через перевал начинается с утра, когда птицы ночуют у хребта, а если стаи появляются у перевала часов в 11 —12, значит, опускались на ночь в долину.
Случалось и так: над Клухором солнце, а пролета нет. Должно быть, где-то далеко впереди затаилась вызревшая над морем гроза и мудрый инстинкт велит птицам: «Пережди!»
Но бывало и наоборот: непогода только разворачивает свой дождевой или снежный фронт, еще только собирает силы, а пролетные стаи торопливо текут через перевал, спеша уйти от догоняющих облаков. Многое в поведении птиц зависит и от ветра: горы дробят его на воздушные потоки, и стаи не всегда могут заранее учесть их направление и силу.
Как-то в один из дней Поливанов наблюдал за пролетом ласточек. Погода стояла ветреная, и птицы летели под защитой хребта, прижимаясь к скалам. Но едва ласточки поднялись над хребтом, выходя к перевалу, как мощный встречный поток остановил их. Птицы будто уперлись в невидимую стену. Несколько раз они разворачивались, отходили вниз, а потом, словно набрав разбег, снова штурмовали перевал. Так и не осилив ветра, ласточки ушли назад, в предгорья.
В ненастье птицы если и летят через хребет, то только в самой низкой точке, по коридору перевала. Зато в ясные дни, когда от горных склонов восходят мощные воздушные потоки, птицы легко идут над вершинами. Так, без всяких помех, шутя, прошли над Хакелем золотистые щурки и осоеды.
Несколько лет назад Поливанов видел, как канюки перелетели через Домбай-Ульген – «Убитый зубр», самую высокую вершину Тебердинского заповедника (4047 м). Сравнивая данные наблюдений за несколько лет, Владимир Михайлович заметил, что в случае какой-то чрезвычайной ситуации летят через горы даже и те виды птиц, которые обычно обходят их стороной. Так в 1980 году через Клухор вдруг полетели... кряквы! И не какая-нибудь заблудившаяся стая, а двенадцать-пятнадцать тысяч особей! Утки всегда облетали Кавказский хребет, идя вдоль изобильного кормом Каспия. Но в том году осень была теплая, затяжная, а потом стремительно похолодало, и они двинулись через перевал.
А в 1982 году район Домбайской поляны вдруг оглушили скворцы, никогда тут не бывавшие. Они держались с неделю, а затем тоже ушли через Клухор, хотя скворец – птица лугов, и горы для него, как и для крякв, трудное и непривычное препятствие.
Восемнадцатого сентября птицы летели торопливо и густо. Поливанов не раз озабоченно посматривал на небо – не испортилась бы погода.
Он не ошибся: на следующий день выпал первый в этом году снег. Уже вечером, сидя в палатке, Владимир Михайлович вдруг услышал где-то далеко внизу глухой крик филина. Он отложил дневник наблюдений. Этот знакомый крик вернул его в 1971 год, когда он вместе с лаборантом Юрием Шибневым впервые в Союзе нашел гнездовье рыбного филина. Было это в Приморье.
Тогда Поливанов и Шибнев шли на длинной нанайской лодке вверх по реке Бикин. Хоть и не на шестах шли, а на моторе, но двигались не быстро: то порог ловил на каменный клык, то невнятный птичий крик, донесшийся из неокрепшего весеннего леса, поворачивал на себя остроносую лодку. Уже после обеда встретили у отмели двух охотников-удэгейцев, чинивших лодочный мотор. Разговорились.
– Моя сверху по речке ехал, «шубу» слыхал,– сказал один из охотников.
Орнитологи переглянулись. Неужели это рыбный филин, ночной демон долинных лесов и рек?
А охотник сломил прутик, царапнул песок.
– Тут Бикин, тут основная русла... Там сосна... От нее влево десять раз ходи.. Там моя слыхал...
Распутывая бесконечный узел плесов и заводей, лодка орнитологов пробивалась все выше по течению. А по берегам стоял глухой, нетронутый лес. И вдруг, пересилив стук мотора и шорох набегающей на берег волны, донеслось:
– Фуу-буу! Фуу-буу!
Поливанов торопливо выключил мотор. Лодку, как оглушенную рыбину, медленно понесло по таежной протоке. Могучие кедры на крутобережье подпирали пылающие вечерние небеса, кутались в первые туманные перевязи черемухи, темнели листвой огромные ильмы и тополя. И снова пронесся над лесом властный крик птицы...
Владимир Михайлович круто вывернул руль и бросил лодку к берегу. Орнитологи двинулись в глубь леса.
Сверху опять грянуло уханье, прокатилось эхо. Шибнев осмотрелся и на высоком ильме увидел двух филинов. Один, раздув белое пятно на горле и приподняв крылья, кричал и, возбуждаясь, когтил лапами обломанную ветку. Едва смолкал один, начинал другой. Желто светились их круглые глаза.
На земле, под ильмом, лежали перья. Похоже, что где-то тут справили птицы свое гнездо и, быть может, сидит уже в нем птенец, жадно разевая голодный рот. Но в этом надо было убедиться.
Поливанов и Шибнев заночевали на берегу возле лодки, а утром, продравшись сквозь ивняк и ольховник, вышли на вчерашнее место.
Недалеко от ильма, на котором вчера сидели филины, стоял огромный дуплистый тополь с обломанной вершиной. Видимо, там и было их гнездо. Но, взглянув на мощный, башенной толщины, ствол, орнитологи поняли, что одним охватом рук тополь не возьмешь. Шибнев принес из лодки рюкзак с железными скобами и полез наверх, вколачивая молотком ступени. Но метрах в двадцати скобы начали вываливаться, выворачивая сухую белесую дресву.
Тогда выбрали высокий ясень, что стоял неподалеку. Сбили из ольховых жердей двадцатиметровую лестницу. Закрепив ее, нарастили еще метра на четыре и подняли к вершине фоторужье со вспышкой, маскировочную палатку и жерди для помоста. Через два дня палатка уже стояла на помосте.
Жилую палатку поставили метрах в тридцати от ясеня и разложили возле нее осторожный костерок. Начинив котелок нехитрым полевым припасом: тушенкой и крупой, нарезав хлеб и заварив чай, сели ждать сумерек. Уже густо наплывали комариные звоны, когда Владимир Михайлович перевернул свою кружку. Пора.
Похлопав проверяюще себя по карманам и глубже натянув кепку, Поливанов пошел к ясеню.
Мерно покачивалось, как бы бесконечно падало и все не могло упасть дерево, рождая томительное ощущение болтанки. Растекались по ночной земле шорохи: то ли куница-харза гнала низом белку, то ли вышел на охоту за сонными рябчиками колонок. Иногда долетал высокий крик уссурийской совки, потом, пониже, иглоногой совы или длиннохвостой неясыти.
Поначалу Поливанов чутко слушал тишину, но под мерное раскачивание помоста неудержимо наплывала, наваливалась опасная дрема. Так и недолго упасть. Борясь со сном, он взглянул на часы: было около полуночи. И в эту минуту темный силуэт птицы скользнул на фоне деревьев. Мелькнули в двух метрах от помоста огромные распахнутые крылья, спина, и в ту же секунду в ответ на короткий удар лап о сук у дупла раздался глухой писк.
С застучавшим сердцем Владимир Михайлович нажал на спуск фоторужья. В половине третьего филин прилетел опять, и цепкий глаз фоторужья запечатлел его сидящим на суку у дупла с вяло повисшим в клюве ленком.
Через неделю Поливанов и Шибнев сняли с помоста палатку.
Потом на это место приехала с Шибневым жена Поливанова, Надежда Никитична, тоже орнитолог. Наблюдали, как охотится за рыбой филин на ночной реке: заходит прямо в мелкую протоку и зорко всматривается в струящуюся воду. Едва мелькнет, сдвинется сонная рыба, как тут же настигнет ее когтистая лапа...
Так были добыты ценные сведения о жизни редкой птицы – рыбного филина. Но главное событие, сразу же вынесшее фамилию Поливановых на страницы солидных международных сборников по орнитологии, случилось позднее, на озере Ханка.
Владимир Михайлович медленно кружил по пробитым в тростниках протокам, наблюдая за перелетными птицами. Их было много, и Поливанов то и дело останавливал юркую дюралевую казанку.
Вот пролетели мухоловки, вот завис над сухими метелками сорокопут. И вдруг, не закончив очередной записи в дневнике, Поливанов боковым зрением схватил неровный, ныряющий полет стайки незнакомых птиц. Было в них что-то необычное, а что именно, он еще и сам не знал.
Торопливо вытащив лодку на сплавины сухого тростника, он осторожно двинулся в сторону улетевших птиц. Прошагав с полсотни метров, увидел на прогалине около двадцати птиц. Грудь и подкрылья каждой отдавали горячей рыжиной. А над живым быстрым глазом шла широкая темная «бровь». Дергая длинным, раздвоенным на конце хвостом, то одна, то другая птица с мелодичной долгой трелькой «тррь-тррь-тррь» зависала невысоко над бурыми метелками тростника и тут же опять ныряла в заросли, кроша там стебли мощным клювом.
Короткие слабые крылья, подумалось Поливанову, навряд ли смогли бы унести этих птиц с их плотным туловищем и тяжелым клювом за тысячу верст... Значит, не случайные, не залетные гости они тут, а скорее вывелись и выросли на этой частой озерной волне.
Но чтобы разгадать, что за птичье племя кочевало по безбрежному разливу тростников, надо было добыть хоть одну из птиц. Ни ружья, ни фотоаппарата у Владимира Михайловича не было, и он, выдернув из нагрудного кармана блокнот и карандаш, начал лихорадочно зарисовывать незнакомцев. Несколько лет этот, к тому же не очень удачный набросок был его единственным аргументом, и специалисты, недоверчиво разглядывая рисунок, не принимали всерьез сообщение Поливанова.
Но вот на озеро приехала на весь сезон Надежда Никитична с лаборантами – Юрием Шибневым и Юрием Глущенко. Они добыли пять экземпляров неизвестных птиц. Во Владивостоке их осмотрели, измерили, потом долго листали авторитетный том «Птицы Китая». Поливановы переполошили всех орнитологов, сообщив, что обнаружены толстоклювые суторы, которых многие ученые считали навсегда исчезнувшими или доживающими свой недолгий птичий век в дельте Янцзы.
Так был открыт в нашей стране новый подвид тростникового ополовника, или тростниковой суторы, живущей почти за две тысячи километров от своих собратьев.
26 сентября через Клухор хлынула последняя, пятая волна пролета...
Ночами схватывали землю и затаившуюся в расщелинах жухлую траву резкие заморозки, одевая палатки седой изморозью, и вершины с каждым днем все больше белели. А 29 сентября на перевал обрушилась метель. Снег шел всю ночь и весь следующий день. Владимир Михайлович и Сергей отсиживались в маленькой палатке. Сквозь болоньевую ткань скупо сочился дневной свет. Они читали, пополняли записи. Впрочем, через каждые пятнадцать минут им приходилось откладывать работу и выходить наружу – стряхивать тяжелые пласты снега с полотнищ палатки. Устав от беспрерывного хождения, на следующий день они поставили маленькую палатку в большую. Стало темнее, зато теплее: снаружи в подмогу метели старался семиградусный мороз.
Снегопад стих на рассвете первого октября, завалив тропы и расщелины полуметровыми сугробами.
– Надо уходить,– сказал Поливанов.
Когда часа через три добрались до Северного приюта, над перевалом снова бушевала метель...
Полевая работа закончилась. Теперь предстояло обработать и осмыслить дневниковые записи, чтобы и в дальних годах не смолкал над Клухором пролетный гомон птичьих стай.
Тебердинский заповедник
А. Суханов
На волне бедствия
Подробности одного сообщения
Сухогруз «Комсомолец Киргизии» Балтийского морского пароходства в сложных погодных условиях потерпел бедствие в субботу в 200 милях от побережья американского штата Нью-Джерси. Помощь была оказана береговой службой США. Все члены экипажа – 37 человек – сняты с борта сухогруза и доставлены в американский порт Атлантик-Сити. Балтийское пароходство выразило благодарность береговой службе США.
ТАСС, 15 марта 1987 года
Теплоход «Комсомолец Киргизии», загрузившись в канадском порту Галифакс десятью тысячами тонн муки, 12 марта 1987 года взял курс на Кубу.
На следующий день, за утренним чаем в кают-компании начальник радиостанции Евгений Шаров вспоминал, как недалеко отсюда, в этот же день 13 марта 1968 года, ему пришлось давать сигналы бедствия с теплохода «Великий Устюг», следовавшего из Кубы в Ленинград.
– Как это случилось? – спросил первый помощник капитана Валерий Шаповалов.
– Ночью, в шторм, после удара большой волны, судно дало крен на правый борт. Выправить его не удалось. Ближе всех к тонувшему теплоходу оказался следовавший в Ригу советский дизель-электроход «Ледус». Он и подобрал нас...
Послушали Шарова, разошлись, и, хотя число 13 не было вдохновляющим, а район у мыса Хаттерас, где шел теплоход, называли «кладбищем кораблей», оснований для тревоги не было. Судно в порядке, ветер благополучный, 2—3 балла. Правда, район этот характерен мгновенно возникающими сильными штормами с опасными волнами-убийцами. При наложении быстро усиливающегося ветра на мертвую зыбь, особенно против течения Гольфстрим, у этих волн бывает очень крутой подветренный склон с глубокой впадиной у подошвы. Такая «суперволна» способна сломать и утопить даже крупное судно. Но никто на «Комсомольце Киргизии» не сомневался, что теплоход выдержит любой шторм. К тому же недавно на Канонерском заводе в Ленинграде ему заменили 300 квадратных метров днища.
Океан был пустынен: ни встречных судов, ни отметок на экране радиолокатора. Не было слышно даже обычных в этом районе переговоров судовых радиостанций.
К ночи подул свежий ветер, но теплоход по-прежнему шел хорошо.
В 4 часа 40 минут старший помощник капитана Валентин Котельников на ходовом мостике услышал отдаленный гул. Гул приближался, усиливался и, достигнув судна, превратился в яростный рев. Океан застонал, завыл.
Иногда волны сталкивались и уменьшались, иногда складывались, достигая гигантских размеров. Лавины волн с оскалившимися белыми клыками пены следовали одна за другой. И одна из них могла оказаться сильнее стального корпуса теплохода, никакой маневр рулевого не был бы в состоянии предотвратить ее удар.
Начальник радиостанции Евгений Шаров проснулся от сильного удара и резкого крена на левый борт. По привычке взглянул на часы – 04.47. В первое мгновение не мог понять, что произошло? Поразила необычная тишина. Не было привычной вибрации двигателя. Машина остановилась! Неуправляемое судно стремительно переваливалось с борта на борт.
Набросив одежду, Шаров добрался до радиорубки, где вахту нес его помощник Михаил Кузнецов. В рубке выброшенные ударом ящики столов, бумаги и инструмент, в согласии с креном, уткнулись в переборки. Порядок навели быстро. Подготовили к работе передатчики. Кузнецов остался на вахте, а Шаров поторопился на мостик.
Рядом с вахтенным штурманом Валентином Котельниковым стоял капитан Виктор Хурашев со всеми помощниками. Стремительная качка и крен вынуждали моряков держаться руками за все, что можно было ухватить. Шаров доложил капитану:
– Аппаратура в порядке. Что передавать?
– Пока узнай, какие советские суда находятся поблизости и смогут ли они оказать нам помощь.
Радисты на частоте бедствия вызывали все суда Балтийского пароходства. Но никто не ответил. Тогда собирательным позывным УММФ повторили вызов, но уже всем советским судам Министерств морского и рыбного хозяйства. И снова – молчание. Лишь спустя некоторое время услышали далекие, едва различимые сигналы советского судна, вызывавшего какую-то американскую радиостанцию. «Комсомолец Киргизии» связался с ним и передал:
– Нам, возможно, понадобится ваша помощь. Перейдите с волны бедствия на запасную частоту 512 кГц.
Радист судна ответил:
– Вас едва слышу! Переходите на частоту 2 МГц.
Попытки связаться с ним к успеху не привели. Радисты «Комсомольца Киргизии» снова вернулись на частоту бедствия, но эфир молчал.
О единственном советском судне, с которым удалось установить неустойчивую связь, Шаров доложил капитану.
– Пока ничего не передавай,– сказал он.
Крен в 26 градусов не был критическим, и капитан надеялся, что с аварией команда справится. К тому же отчаянные попытки механиков запустить двигатель удались. Машина пошла. Но обороты были небольшими, и судно едва слушалось руля...
Обстановка на судне ухудшалась. Крен возрастал. В качку он доходил до 36 градусов, а двигатель едва развивал скорость в 4 узла. Но даже такую работу машины механик не гарантировал. Волны уже перекатывались через палубу. Стремительная качка и крен вынуждали команду двигаться ползком. По распоряжению капитана матросы на шлюпочной палубе натянули леера, за которые можно было удерживаться. Спустить крытые моторные спасательные шлюпки не было возможности. Правая, из-за крена, лежала на борту. Сажать в левую шлюпку с затопленной стороны 37 человек в такой шторм капитан считал крайне рискованным: ее тут же могло разбить о корпус судна. На теплоходе было еще два надувных спасательных плота. Один пытались раскрыть, но неудачно: плот затонул.
Первый помощник капитана Валерий Шаповалов собрал свободную от вахты команду в коридоре правого борта. Моряки в оранжевых спасательных нагрудниках сдержанно переговаривались.
В 07.30 капитан приказал Шарову сообщить об аварии в пароходство. Вызовы Ленинграда на коротких волнах остались без ответа. Тогда радисты вызвали Гавану. Связь установили тотчас. Гавана моментально прекратила работу с другими корреспондентами и открыла вахту с бедствующим судном.
Шаров пригласил в радиорубку капитана и с его слов отстучал в пароходство аварийную радиограмму, сообщил координаты судна. Гавана тут же по магистральному радиоканалу повторила ее в Москву и Ленинград.
В 08.03 на частоте 13 МГц начали проходить радиоволны из Ленинграда. Слышимость постепенно возрастала. В это время суда Балтийского пароходства, находящиеся в море, обычно передавали в Ленинград погоду. Второй радист – Михаил Кузнецов стал перебивать работу какого-то судна с Ленинградом: «У нас аварийная, у нас аварийная!..» Ленинград ответил и объявил всем судам, что частота 13 МГц отдается «Комсомольцу Киргизии».
С этого времени между пароходством и теплоходом установилась непрекращающаяся связь. Радисты повторили все сообщения, которые передали через Гавану. Была суббота, но в пароходстве тотчас создали штаб по аварии.
Капитан вызвал начальника радиостанции на мостик.
– Плохо работает внутрисудовая трансляция: ничего не понять.
Шаров спустился в машину к щитку. Машинной команде приходилось не легче, чем палубной. Масляный насос не действовал. Перемазанные и взмокшие от пота механики и мотористы по наклонной, взлетающей то вверх, то вниз, скользкой палубе ведрами заливали масло в двигатель.
Исправив трансляцию, Шаров поднялся наверх. В конце коридора заглянул в полуоткрытую дверь уборщицы.
– Татьяна! Почему лежишь?
– Да я еще посплю.
– Быстро надевай спасательный жилет и иди в коридор правого борта. Там все собрались.
Когда радист выходил из ее каюты, судно резко качнуло. В перемазанных машинным маслом башмаках он поскользнулся и ударился лбом о стойку. Лицо залило кровью. Рану ему залепили уже на мостике.
К 9 утра судно еще больше завалилось на левый борт. С качкой теперь крен приближался к критическому: 45—50°.
Капитан, переговариваясь с пароходством, сообщил: «Положение судна ухудшается. Придется давать сигналы бедствия или вызывать береговую охрану США». Решение капитана Ленинград подтвердил.
– Пора давать SOS,– сказал капитан Шарову.
Радисты включили главный навигационный передатчик «Муссон» на волне бедствия. Передатчик не настраивался. Что произошло?! Ведь только что работал. Волны били в притопленный борт, и брызги долетали до изоляторов, через которые передатчики соединялись с антеннами. Пробовали настроить его на другой частоте. Такое уже бывало не раз: на одной частоте он не работал, а на другой действовал нормально. Но и здесь табло показывало: «Неисправна антенна!» Переключили главную антенну на аварийный передатчик, но и он не излучал. Был и радиобуй «Поиск-Б». После сбрасывания в воду он автоматически передавал сигналы бедствия. Однако быстрее всего можно было связаться с береговой охраной США.
Шаров приказал своему помощнику настроить коротковолновый передатчик «Бриг», имеющий свою отдельную антенну, на волну бедствия и направился в ходовую рубку. По пути забрался на пеленгаторный мостик посмотреть, что с антенной? Шквалистый ветер со снежными зарядами и размашистая качка валили с ног. На большой высоте болталось оборванное штормом снижение главной антенны. Шаров доложил обо всем капитану и добавил: есть возможность передать сигналы бедствия береговой охране на коротких волнах в телефонном канале. Капитан дал «добро».
Радисты соединили автоподатчик сигналов тревоги с коротковолновым передатчиком и включили его в работу. Модулированные радиосигналы, похожие на звуки сирены оперативной автомашины, помчались над океаном. Американцы ответили. Шаров доложил на ходовой мостик: связь с береговой охраной США установлена!
Капитан на английском языке передал дежурному береговой охраны: «Советский теплоход «Комсомолец Киргизии» терпит бедствие с координатами 38 градусов 25 минут северной широты и 70 градусов 20 минут западной долготы. Нуждаемся в помощи. Крен судна 45 градусов».
Радиостанция США подтвердила прием сообщения и после небольшой паузы ответила: «Направляем к вам самолет наведения, за которым прилетят три вертолета. Над вами будут через 2,5—3 часа. Связь с нами держите в УКВ диапазоне, на 16-м канале бедствия».
Результаты переговоров с береговой охраной США капитан сообщил в Ленинград и добавил: «Борьбу за спасение судна будут продолжать 16 человек, остальных эвакуирую на вертолетах». Решение капитана пароходство подтвердило.
В списки остающихся капитан и первый помощник включили и начальника радиостанции Шарова.
В 12.00, через 3 часа после переговоров с береговой охраной, над теплоходом появился самолет, а вслед за ним три вертолета.
Капитан по радио объяснил пилотам обстановку на судне и рекомендовал зависать с правого борта, у пятого трюма. Здесь была небольшая, около трех квадратных метров, площадка, удаленная от раскачивающихся надстроек и мачты.
Американцы ответили лаконичным «о"кей».
Первый вертолет завис над теплоходом на высоте около 20 метров и, вероятно, для оценки силы и направления ветра сделал «пристрелку», сбросив три ярко-красных канатика с грузом на конце. За ними на стальном тросе полетела похожая на большую универсамовскую корзину плетенная из металлических прутьев с красными пенопластовыми обрамлениями спасательная люлька. Один из пилотов, высунувшись наполовину из кабины вертолета и удерживаясь лямками, раскачивался в воздухе вниз головой, наблюдал, что происходит внизу. В руках у него был небольшой прибор, которым он управлял спуском и подъемом люльки. Такое необычное положение, по всей видимости, ему было необходимо не только для хорошего обзора, но и для того, чтобы лучше оценить обстановку. А она была непростой. К шквалистому со снегом ветру, достигавшему 25 метров в секунду, присоединялись сильные потоки воздуха от лопастей вертолета.
Первый сброс люльки оказался неудачным. Корзину ветром отнесло в сторону, и она не попала на «пятачок», намеченный для посадки. Следующий заход был успешным. Матросы Пурыгин и Верба, ухватившись одной рукой за поручень – палуба была скользкой от машинного масла,– держали люльку, пока в нее забиралась буфетчица. Чтобы не зацепить люльку о фальшборт, пилот немного приподнял ее над судном и, оберегая от метавшихся в воздухе надстроек и такелажа, отлетел в сторону. Люлька взмыла вверх до небольшой штанги и, подхваченная вторым спасателем, исчезла внутри кабины. Вся операция подъема – в стремительную качку завалившегося на борт теплохода на подбрасываемом шквалами вертолете – прошла виртуозно и заняла меньше минуты.
При следующем заходе пилот показал два пальца: сажайте по два человека. За 20 минут вертолет поднял 15 человек и улетел. На его месте завис второй.
Американские летчики работали блестяще.
Второй радист – Михаил Кузнецов должен был оставить судно, и начальник радиостанции Евгений Шаров занял его место. Крен увеличился до критических значений. Судно могло перевернуться в любую минуту, и начальник пароходства, опасаясь за жизнь остающихся, распорядился: «Судно покинуть всей команде». Капитан приказал Шарову прекратить связь и, взяв документы и вахтенный журнал, приготовиться к эвакуации.
Под конец Шаров связался с Гаваной, которая засыпала его кучей радиограмм от многих судов с предложением помощи. Суда были далеко и могли подойти к «Комсомольцу Киргизии» не раньше, чем через двое-трое суток. Шаров поблагодарил Гавану и сообщил: команда покидает теплоход на вертолетах. Связь прекращаем.
– Мы с Кузнецовым,– рассказывал потом Шаров,– оставили аппаратуру включенной и, прихватив вахтенный журнал, выбрались на палубу. В люльку я попал вдвоем с электромехаником. Сели, согнув колени и нагнув головы, под два красных пенопластовых упора. Держались за края люльки. В момент подъема вертолет занесло, и корзину с силой ударило о фальшборт. Мы едва не вывалились. Справедливости ради надо отметить, что это был единственный удар люльки за время эвакуации всего экипажа.
Взлетели так быстро, что, не успев опомниться, очутились внутри вертолета. С подъемом очередных моряков находившиеся внутри кабины пересаживались для балансировки на другие места. Один из спасателей надел четвертому помощнику ларингофон для переговоров с капитаном, который с пятью моряками еще оставался на судне. Третий вертолет занял место над накренившимся теплоходом и начал эвакуировать остальных. Волны в это время уже захлестывали рубку.
Через 2,5 часа мы приземлились на военном аэродроме недалеко от города Атлантик-Сити. Встретили нас очень тепло, дружелюбно. Каждому принесли горячий кофе, бутерброд, банку сока, яблоко. Предложили даже по теплому одеялу, от которых мы отказались. Наши оранжевые спасательные нагрудники американские пилоты взяли на память как сувениры.
Позже начальник координационного центра береговой охраны Нью-Йорка лейтенант Ларри Уайт говорил:
– Я знаю, что русские не раз спасали американских моряков, потерпевших кораблекрушение, или летчиков, вынужденных сесть на воду. Бывало так, что в районе аварии или поблизости от него оказывалось советское судно, и не было случая, чтобы его капитан не спешил на помощь. Теперь пришла наша очередь. Существует давняя добрая традиция на море, когда люди разных стран помогают друг другу в беде. И никакие барьеры – ни языковые, ни политические – не могут помешать им в этом.
