Текст книги "Журнал "Вокруг Света" №1 за 1998 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
Рассказ: Учтивость
Смотри – не смотри, с первого же взгляда на этикетку ясно: вакцина непригодна.
Доктор Джеймс X. Морган снял очки и ощутил, как сердце стискивает леденящий ужас. Срок годности истек добрых десять лет назад.
Доктор медленно вышел из палатки.
Перед ним, простираясь до блеклого горизонта, раскинулись поросшие лишайниками серые пустоши.
– М-да, – грустно произнес Морган, – веселые равнины Ландро.
«Тут чувствуешь себя ужасно одиноким, – подумал он. – От этого пейзажа веет пустотой, способной довести оставленного с ней наедине человека до безумия».
Он постоял, глядя на каменистый склон, полого вздымающийся над лагерем, и решил, что это место вполне подойдет для кладбища.
Беда в том, что куда ни пойди – все здешние места чересчур схожи, нипочем не отличишь одно от другого.
Бенни Фолкнер, шагавший по тропе, достиг вершины холма и остановился, замерев от нахлынувшего страха – страха перед надвигающейся ночью и сопутствующим ей пронзительным холодом, а еще от жуткого страха перед щуплыми малорослыми туземцами. Кто знает, быть может, в этот самый миг они уже подкрадываются по склону холма?.. От лагеря он шел на восток – значит, возвращаться надо на запад.
«Дым лагерного костра вот-вот покажется, – твердил он себе.
– Надо подняться повыше; там-то и будет лагерь: раскинется прямо передо мной полукругом белых палаток».
Так было добрый час назад, когда солнце высилось над горизонтом на целых две ладони. Теперь же оно закатилось, сумерки сгущались и посвист ветра вдруг обрел жутковатую значимость. Бенни различил в нем другой звук – негромкие шлепки мягких шагов, приближавшихся с противоположной стороны холма.
Аира Уоррен сидел за письменным столом, гневно перебирая стопки скопившихся бумаг.
«Только проблем с этим болваном Фолкнером мне и не хватало, – угрюмо думал он. – Сколько раз им говорили, что надо держаться вместе, а не шататься поодиночке. Не исследователи, а толпа сопливых юнцов».
Тут кто-то поскребся у входа.
– Войдите, – откликнулся Уоррен.
Вошел доктор Морган.
– Добрый вечер, командир.
– Так, – вместо ответа раздраженно буркнул Уоррен, – что на этот раз?
– Ну, – доктор Морган слегка взмок. – Я насчет вакцины. Она никуда не годится.
– В каком смысле? Док, у меня и без вас забот полно. Выкладывайте – что там у вас.
– Она просрочена, – сообщил Морган. – Примерно на десять лет. Применять просроченную вакцину нельзя...
– И когда же вы соизволили обнаружить? – резко оборвал его Уоррен.
– Только что.
Уоррен с преувеличенной аккуратностью отодвинул бумаги в сторону и произнес ледяным тоном:
– Доктор, давно ли наша экспедиция высадилась на Ландро?
– Ну-у, давненько, – Морган начал мысленно загибать пальцы. – Шесть недель назад.
– И все это время вакцина была здесь?
– Да. Ее выгрузили с корабля вместе с остальным снаряжением.
– Выходит, в любое время в течение этих шести недель вы могли проверить вакцину и убедиться, что она непригодна к употреблению? Верно, доктор?
– Наверно, мог, – согласился Морган.
– И вы осознаете, что неделю назад мы могли связаться с кораблем по радио и он бы вернулся, чтобы забрать нас?
– Я, – промямлил Морган, – я...
– И сколько же нам, по-вашему, осталось жить? – резко спросил Уоррен.
– Мы станем восприимчивы к вирусу через неделю или около того. В случае высокой сопротивляемости организма он сможет противостоять болезни недель шесть, прежде чем...
– Два месяца, – подытожил Уоррен, – от силы – три. Я правильно понял, доктор Морган?
– Да.
– Когда у вас найдется свободная минутка, поведайте мне, каково чувствовать себя убийцей двадцати пяти соплеменников?
– Я, – заикаясь, промямлил Морган, – я...
– И себя, разумеется, тоже, – уточнил Уоррен. – Итого двадцать шесть человек.
Назвать Буяна Брэди личностью заурядной нельзя было даже с большой натяжкой. Уже больше тридцати лет он сопутствовал командору Аире Уоррену во всех инопланетных экспедициях, хотя в самом начале Уоррен был и не командором, а всего лишь вторым лейтенантиком. И по сей день они держались вместе, образовав сплоченную команду закаленных космопроходцев – хотя никто из посторонних и не подозревал, что они работают в паре – ведь Уоррен возглавлял экспедиции, а Буян оставался простым коком.
Теперь же Уоррен поставил на стол бутылку и послал за Буяном Брэди.
В палатку тот вошел, неестественно выпрямившись и шагая строго по прямой, будто для него по полу прочертили меловую линию. Увидев стоявшую на столе бутылку, он мгновенно сграбастал ее и опустил на стол лишь после того, как содержимого поубавилось на добрых три дюйма.
– Ну, чего там еще? Ты никогда не посылаешь за мной, ежели чего не стрясется, – сказал он.
– Буян, мы попали в передрягу, – сообщил Уоррен.
– Мы вечно попадаем в передряги, – не смутился Брэди. – Нынче уж не то что прежде. Тогда с нами были настоящие мужики, а нынче...
– Я понимаю, о чем ты, – кивнул Уоррен.
– Детский сад, – Буян с презрением сплюнул на пол. – И мы должны им утирать носы.
– На сей раз, если мы не придумаем чего-нибудь путного, то через пару месяцев все до единого отправимся на тот свет.
– Дикари?
– Дикари тут ни при чем, хотя наверняка с удовольствием прикончили бы нас, будь у них такой шанс.
– Наглецы, – сказал Буян. – Один из них пробрался в палатку кухни, и я дал ему изрядного пинка. Он здорово завопил – мое обхождение пришлось ему явно не по вкусу.
– Не следовало его пинать, Буян.
Брэди снова потянулся к бутылке и опорожнил ее еще на дюйм-другой.
– Так что случилось, Аира?
– Дело в вакцине. Морган дождался, пока корабль покинет зону слышимости, и только тогда надумал проверить вакцину. Она просрочена лет на десять.
Буян оцепенел.
– Так что прививок не будет, – продолжал он, – а это означает, что мы обречены. Тут есть смертельный вирус... забыл, как он называется. Да ты о нем знаешь.
– Но дикарей-то он вроде не трогает, – заметил Буян.
– Да, похоже им вирус не страшен. Одно из двух: или они нашли лекарство, или у них развился естественный иммунитет.
– Ежели они нашли лекарство, то можно вытряхнуть из них рецепт.
– А если нет, если дело лишь в адаптации – то мы уже покойники.
– Что ж, начнем их обрабатывать. Они нас ненавидят и с радостью поглядят, как мы гикнемся... Мы должны что-нибудь придумать, чтобы заполучить у них лекарство.
– Меня беспокоит настроение людей, когда они узнают о вакцине...
– Им нельзя говорить. Разумеется, они все равно проведают рано или поздно, но все же не сразу.
– Об этом известно Моргану, а он балаболка, и рта ему не заткнешь. К утру об этом узнают все...
Брэди встал и потянулся к бутылке.
– К Моргану я на обратной дороге заскочу и улажу все. Чтобы языком не трепал, – Буян сделал большой глоток и поставил бутылку на стол. – Я просто намекну ему, что будет, ежели он не удержится.
Прошло несколько минут, как Брэди вернулся. Хмель с него как рукой сняло. Замерев у входа в палатку, он с торжественной серьезностью сказал:
– Он себя порешил.
Доктор Джеймс Г. Морган лежал у себя в палатке с перерезанным горлом.
Около полуночи поисковая партия привела Фолкнера.
– Он увидел наши огни, сэр, – доложил Пибоди, – и поднял крик. Вот мы его и нашли.
Фолкнер изо всех сил старался стоять по стойке «смирно» и не горбиться.
– Видите ли, сэр, – попытался объясниться он, – дело было так: я увидел жилу...
– Вы, несомненно, знаете, мистер Фолкнер, – перебил его Уоррен, – что в экспедиции действует правило – никогда не уходить в одиночку. Вы бы непременно к утру замерзли, если только туземцы не добрались бы до вас прежде.
– Я встретил туземца, сэр. Он меня не тронул.
– Значит, вам несказанно повезло. Нечасто туземцы оставляют нас в живых. В предыдущих пяти экспедициях они убили восемнадцать человек. За нарушение внутреннего режима вы на две недели лишаетесь права покидать территорию лагеря.
Фолкнер, огорченный, направился к выходу.
– Да, кстати, – бросил ему вслед Уоррен, – забыл сказать: я рад, что вы вернулись.
Утром к нему первым явился капеллан.
– Мне надо переговорить с вами на предмет заупокойной службы по нашему дорогому усопшему товарищу.
– По кому это? – спросил Уоррен, натягивая ботинок.
– Ну, конечно же по доктору Моргану!
– Ах, да! Верно, его надо похоронить.
– Я в полном недоумении: имелись ли у доктора религиозные убеждения?
– Весьма сомневаюсь, – ответил Уоррен. – На вашем месте я бы упростил службу до минимума.
– Именно так и поступлю, – согласился капеллан.
– Садитесь, Барнс, – предложил Уоррен. – Если Господь не сотворит чуда, через два месяца мы вес будем покойниками.
– Сэр, вы шутите?
– Вовсе нет. Вакцина непригодна к употреблению. Когда Морган надумал ее проверить, известить корабль было слишком поздно. Потому-то он и покончил с собой.
Говоря это, Уоррен вглядывался в лицо капеллана, но тот даже не вздрогнул.
Основательно покопавшись в папке с отчетами их предшественников, Уоррен нашел отчет психолога, принимавшего участие в третьей экспедиции на Ландро.
– Бред, – произнес он, бросив бумаги.
– Я мог бы сказать тебе об этом, даже не читая, – заявил зашедший к командиру Буян. – Нет ничего такого, что хоть один сопливый молокосос мог бы рассказать бывалому ветерану вроде меня.
– Тут говорится, – продолжил Уоррен, – что у туземцев Ландро сильно развито чувство собственного достоинства, что оно очень тонко настроено – именно так он и выразился. У них тщательно разработанный кодекс чести в отношениях между собой. У них есть система взаимоотношений, соответствующая этикету, хотя и на довольно примитивном уровне. Как у нас насчет контакта с туземцами? – спросил Уоррен Буяна.
– Какой контакт, ежели их не сыщешь днем с огнем? Когда они не нужны – их тут, как грязи, а как понадобились – ни слуху, ни духу!
– Будто знают, что нужны нам.
– Да откуда ж им знать?
– Понятия не имею, – пожал плечами Уоррен. – Просто ощущение такое.
– Ладно, я пошел, – сказал Буян.
«Надежды, конечно, никакой, – думал Уоррен. – Мне следовало знать об этом с самого начала, но я все же отодвинул эту мысль, загородил ее болтовней о чудесах и надеждами на хранящийся у туземцев ответ».
... Первым занемог Коллинз. Умирал он тяжко, как и все жертвы специфического вируса планеты Ландро. А незадолго до его смерти слег Пибоди: его мучила предшествующая болезни разрывающая голову тупая боль. А потом болезнь начала просто косить людей направо и налево.
Помочь им было нечем. Время превратилось в какую-то химеру, счет дням был утрачен.
На рассвете в палатку Уоррена пришел Буян.
– Я тут засек одного старика, – начал он с порога, – когда он выскользнул из палатки Фолкнера. Хотел словить, но он оказался такой прыткий.
– Из палатки Фолкнера?
– Точно. Человек еще не помер, а они уже вынюхивают. По-моему, дикарь ничего не стянул. Фолкнер спал. Этот его даже не разбудил.
– Спал? Ты уверен? Он не был в коме и не умер?
– Да что я, живого человека от покойника не отличу? – огрызнулся Буян.
Буяна Уоррен отыскал поутру – тот скорчился возле холодной как лед плиты, а рядом валялось пустое ведро от самогона. Поначалу Уоррен думал, что кок просто пьян до бесчувствия, но потом разглядел симптомы болезни.
Вместе с капелланом они похоронили его.
– И все же любопытное дело с этим юным Фолкнером, – сказал капеллан.
– Вчера вы сказали, что ему чуть получше. Вам это не померещилось?
– Я заглядывал к нему – температура упала, он пришел в себя.
И они уставились друг на друга, стараясь скрыть проблеск надежды, вдруг засветившийся у обоих в глазах.
Состояние Фолкнера с каждым днем улучшалось, и через три дня он смог самостоятельно сесть, а через шесть – ходить.
Теперь их осталось трое – трое из двадцати шести.
– Да нет во мне ничего особенного, – в который раз оправдывался Фолкнер. – Я ничем не отличаюсь от остальных.
– Вы побороли вирус. – Должно же быть этому какое-то объяснение! – настаивал Уоррен.
– Но вы двое даже не заразились! – возразил Фолкнер. – Этому тоже должно быть какое-то объяснение.
– Это еще не известно, – негромко заметил капеллан.
– Давайте-ка, Фолкнер, вспомните тот момент, когда вы заблудились, – сердито произнес Уоррен.
– Да мы проходили это уже сто раз!
– Ну, еще разок. Итак, вы стояли на тропе и тут услышали приближающиеся шаги.
– Да не шаги, а звуки, – заметил Фолкнер.
– Они вас напугали?
– Да.
– Вы думали о туземцах все время?
– Верно, – согласился Фолкнер.
– А потом?
– Я увидел одного старика. Шерсть у него была совсем седой, а лицо пересекал шрам.
– И вы не испугались?
– Ну, конечно, испугался, но не так сильно, как ожидал.
– И убили бы его, если б могли?
– Нет. Убивать его я бы не стал.
– Даже ради спасения собственной жизни?
– Да, разумеется. Но я не думал об этом. Просто... ну, я просто не хотел с ним путаться, вот и все.
– А вы бы узнали его, если встретились снова?
– Я узнал его... – смутившись, Фолкнер умолк на полуслове. – Минуточку...
Он потер лоб ладонью, и вдруг глаза его расширились.
– Я видел его еще раз! Я узнал его. Тот самый.
– Итак, вы снова его видели. Когда?
– В палатке, когда лежал больной. Мне показалось, что старик протянул руки – скорее, даже лапы и коснулся моей головы с двух сторон, по бокам.
– Коснулся? По-настоящему, физически коснулся вас?
– Легонько. Очень ласково и только на мгновение. А потом я уснул.
– Вернемся к тропе, – с беспокойством заметил Уоррен. – Вы увидели туземца...
– Да мы уже разбирали это, – с горечью воскликнул Фолкнер.
– Давайте, давайте еще раз, – попросил Уоррен. – Вы говорите, что туземец прошел совсем близко от вас. То есть вы говорите, что он уступил вам дорогу и обошел кругом...
– Нет, – возразил Фолкнер, – вовсе я этого не говорил. Это я уступил ему дорогу.
– Мистер Варне, – заявил Уоррен, – дело в наложении рук. Лежащий на койке человек перекатил голову по подушке, обратив к Уоррену бескровное лицо.
– Да, наверное.
Люди никогда не принимали туземцев всерьез, не обращали на них внимания.
– Учтивость, – сказал Уоррен, – вот в чем разгадка. В учтивости и возложении рук.
Он вышел из палатки.
– Как он? – поинтересовался тот.
– Как остальные, – качнул головой Уоррен.
– Значит, нас осталось двое, – констатировал Фолкнер. – Двое из двадцати шести.
– Нет, – поправил его Уоррен, – только один. Вы.
– Но, сэр, вы совершенно... Уоррен отрицательно покачал головой.
– У меня болит голова. Начинает прошибать испарина. Колени подгибаются.
Он ухватился за клапан палатки, чтобы не горбиться, и закончил:
– У меня ни малейшего шанса. Я никому не уступал
дороги.
Клиффорд.Д.Саймак.
Перевел с английского Александр Филонов
Исторический розыск: Я русской крови не пролью...
Нашему соотечественнику, попавшему на православное кладбище в Хельсинки, приходится удивляться, почему жизни стольких офицеров Российского флота оборвались здесь в первые дни марта 1917 года...
Журнал «Вокруг света», рассказывая об обстоятельствах их гибели в начале Февральской революции, продолжает работу по увековечению памяти русских моряков, погибших на чужбине.
В стихотворении Пушкина «19 октября» – гимне лицейской дружбе – есть пронзительная строфа, посвященная Николаю Корсакову, умершему и похороненному в Италии. Поэта печалит, что
.................. дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном,
Чтоб некогда нашел привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом.
Ныне, когда «сын севера», россиянин, имеет возможность беспрепятственно «бродить в краю чужом», он в любой стране, зачастую даже в экзотической, с удивлением находит этот «привет унылый» в надгробьях русских. Чаще всего это – могилы людей, поставленных историей в необычные обстоятельства и навеки оставшихся вдали от своей родины – большой и малой.
На окраине Хельсинки есть небольшая православная церковь Ильи Пророка. Такие церкви строили русские эмигранты, вложив в них всю тоску по России. Внутри этой церкви слева от резного иконостаса, выполненного, кстати, Юрием Ильичом Репиным, сыном великого художника, на стене – четыре серебряные пластины, образующие крест.
Это – Морской Крест – памятник офицерам Российского флота, похороненным в Финляндии. На нем фамилии более ста человек. И для многих из них датой ухода из жизни стали первые дни марта 1917 года...
1/14/ марта 1917 года на кораблях Балтийского флота, стоящих в его главной базе – Гельсингфорсе, было объявлено о падении монархии в России и переходе власти к Временному правительству.
2/15/ марта, в день подписания отречения императора Николая II, российские газеты сообщили: «Свершилось. Великая Русская Революция произошла. Мгновенно, почти бескровно, проведенная гениально». Но уже на следующий день в Гельсингфорсе произошли события, перечеркнувшие это восторженное сообщение.
Вечером 3 марта во время ужина командующему Балтийским флотом вице-адмиралу А.И. Непенину доложили, что на линкорах 2-й бригады «Андрей Первозванный» и «Павел I» слышна ружейная стрельба и подняты красные флаги. Там началось избиение офицеров.
Первой жертвой на «Андрее Первозванном» стал вахтенный офицер лейтенант Г. А. Бубнов. Он отказался дать разрешение поднять на корабле красный флаг вместо андреевского, отказался выполнить требование матросов сдать вахту другому офицеру.
Разгневанной толпой Бубнов был поднят на штыки. Это послужило началом расправы с офицерами корабля. На трапе «Андрея Первозванного» был застрелен и сам начальник 2-й бригады линкоров контр-адмирал А. К. Небольсин.
Кровавые расправы происходили и на «Павле I». В эту ночь было убито 16 офицеров, причем некоторые – с особой жестокостью. Читая обо всем этом, невольно задаешься вопросом: почему дали себя убить вооруженные офицеры? Видимо, потому же, почему адмирал Непенин не отдал приказа подавить бунт военной силой.
«Я русской крови не пролью», – будто бы сказал он. Не созрели еще офицеры Российского флота, чтобы во время войны с неприятелем начать еще и войну с собственными матросами.
Самые смелые из них пытались уговорами прекратить кровопролитие. Но «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», начавшись, уже шел по своим законам и остановить его не было возможности.
Днем 4/17/ марта вооруженные матросы сняли командующего флотом и его флаг-офицера со штабного судна «Кречет» и под конвоем повели на митинг по случаю приезда в Гельсингфорс членов Временного правительства.
На выходе, в воротах военного порта, вице-адмирал Непенин был убит выстрелом в спину из толпы. Позднее эту «революционную заслугу» приписал себе бывший унтер-офицер береговой минной роты Петр Грудачев.
В «Анкете моряков-участников революции и Гражданской войны», хранящейся в Центральном военно-морском музее в Санкт-Петербурге, он подробно описал, как стрелял в спину командующего вместе с тремя другими матросами. Кроме адмирала, в этот день было убито еще семь офицеров.
На следующий день, 5/18/ марта, на территории военного порта в Свеаборге был убит командир порта генерал-лейтенант флота В. Н. Протопопов – и тоже выстрелом в спину. А заодно – и оказавшийся рядом поручик корпуса корабельных инженеров Л. Г. Кириллов.
В Российском государственном архиве военно-морского флота в Санкт-Петербурге удалось разыскать любопытный документ: «Список офицеров и чиновников, выбывших в связи с переворотом». По данным этого списка, в первые дни марта в Гельсингфорсе было убито 39 офицеров, ранено 6, без вести пропало 6. Четверо офицеров покончили с собой.
Расправы продолжались и позже, хотя уже не носили массового характера. Последней вспышкой насилия в период власти Временного правительства стал расстрел в августе 1917 года четырех молодых офицеров с линкора «Петропавловск», отказавшихся выполнить требование судового комитета (в свою очередь, выполнявшего требование Центрального комитета Балтийского флота – Центробалта) дать подписку о верности Временному правительству и неучастии в так называемом «корниловском мятеже». В августе же в Гангэ был утоплен командующий Подплавом Балтфлота контр-адмирал П. П. Владиславлсв.
Всего по архивным документам удалось установить 48 фамилий погибших. Еще 11 были взяты из списка, составленного для Морского креста-памятника Ильинской церкви в Хельсинки бывшим капитаном 2 ранга российского императорского флота Д. И. Дараганом.
Он чудом остался жив в «мартовские иды» 1917 года: сидел в одиночке Нюландской тюрьмы в Гельсингфорсе, когда открылось окошко и заглянувший в него матрос громко сказал своим спутникам: «Это наш старшой с «Андрея», он хороший, проходи дальше!» – так кто-то из команды «Андрея Первозванного» спас от расстрела своего бывшего старшего офицера, несмотря на то, что про него говорили, что он «жал» команду.
Среди погибших чинов Балтийского флота – три адмирала и генерал флота, офицеры флота, офицеры-механики, офицеры-кораблестроители, кондукторы, флотский врач (застреленный на улице) и капитан военного транспорта. Еще шла война, но Балтийский флот был обезглавлен и понес такие потери командного состава, которых не случалось ни в одном морском сражении русского флота.
Кто же виноват в гельсингфорсской трагедии? Убедительнее всего ответ на этот роковой вопрос дается в высказывании, которое приводит в своих воспоминаниях морской писатель Г. К. Граф, в то время служивший старшим офицером эскадренного миноносца «Новик». Это высказывание приписывалось одному из видных большевистских деятелей Шпицбергу: «Прошло два, три дня с начала переворота, а Балтийский флот, умело руководимый своим командующим, продолжал быть спокоен. Тогда пришлось для углубления революции, пока не поздно, отделить матросов от офицеров и вырыть между ними непроходимую пропасть ненависти и недоверия. Для этого-то и был убит адмирал Непенин и другие офицеры. Образовалась пропасть, офицеры уже смотрели на матросов как на убийц, а матросы боялись мести офицеров в случае реакции».
Как бы ни было на самом деле, гельсингфорсский расстрел стал актом революционной трагедии России, хотя в марте 1917 года еще не было ни белых, ни красных, а русский царь не сделал никаких попыток удержать власть.
Меня, много раз бывавшего в Хельсинки и полюбившего этот город, видевшего многочисленные русские памятники, которые стали частью истории Финляндии, все же удручало, что видимых следов памяти о случившемся в марте 1917 года не было. Так родилась инициатива в год «примирения и согласия» почтить память офицеров Балтийского флота, ставших жертвами Февральской революции в Гельсингфорсе.
Инициативу поддержало российское посольство и финская православная церковь. И вот, 17 марта 1997 года, в день 80-летия гибели адмирала Непенина, в память погибших чинов Балтийского флота в Успенском кафедральном соборе в Хельсинки, в торце почетной алтарной части была установлена памятная доска с именами 59 погибших. Как и для трех предыдущих акций журнала «Вокруг света», она была безвозмездно изготовлена московской фирмой «Вланд».
Однако ожидавшаяся в Хельсинки встреча российского и американского президентов не позволила провести памятную акцию так, как было задумано. Но все выглядело достойно. Открыл доску, вначале задернутую андреевским флагом, советник-посланник российского посольства А. А. Игнатьев. В Хельсинки специально приехал глава финской православной церкви митрополит Гельсингфорсский Лев, освятивший доску.
Панихиду по-русски отслужил настоятель Успенского собора, глава православной общины Хельсинки протоиерей отец Вейкко. Торжественно и печально звучал под сводами собора голос протодьякона отца Михаила, сына русского эмигранта, офицера Северной армии генерала Миллера. Вместе с церковным хором в службе участвовал и протоиерей Покровского храма Московской патриархии отец Виктор.
Впервые в старинном соборе, некогда главном русском храме Гельсингфорса, где, без сомнения, бывали погибшие моряки, из уст посланника новой России звучали слова переосмысления своей истории и примирения с революционным прошлым. Теперь гражданин России, войдя в главный православный храм Хельсинки, найдет там имена своих соотечественников, людей чести и долга, которыми можно и должно гордиться.
Владимир Лобыцын
Хельсинки
