Текст книги "Полдень, XXI век (ноябрь 2012)"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
Жанры:
Публицистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
– И тут, – продолжал Сергей, – у меня возникает тот же вопрос: Откуда? Во-первых, откуда взялась жизнь, и, во-вторых, откуда эта жажда эволюционировать? Ну возникла однажды какая-то колония примитивных особей, так живи и радуйся – жратвы сколько влезет, хищников нет, пространства немеряно, чего еще надо? Так нет же, так и тянет эволюционировать. Хотя не всех. Обнаружены же на Земле древние микроорганизмы, которые, как считается, за миллиарды лет практически не изменились. А остальным-то чего не хватало? На подвиги потянуло?
– Причем тут подвиги, – взвился я. – Изменились условия среды, надо было выживать, вот постепенно и усложнились.
– При достаточно резком изменении среды, – назидательно протянул Сергей в манере нудного школьного учителя, – возникшие организмы просто вымерли бы, не успев приспособиться, а при достаточно медленном изменении – потеряли бы часть популяции, а остальная приспособилась бы, чуть видоизменившись, скорее всего упростившись, раз хуже жить стало. Не до жиру, быть бы живу. Усложняться-то с чего?
– Ваш вариант?
– Вирусы есть мотор эволюции. Они содержат программу, вынуждающую простые организмы превращаться в более сложные. Они привносятся извне и проникают всюду, толкают едва возникшую полуживую материю вперед. Через тернии к звездам, так сказать.
– Красиво. Это боженька вирусные программы пишет, что ли?
– Зачем боженька? В этой гипотезе я не нуждаюсь – так, кажется, сказал Паскаль? Ты же, похоже, признаешь, что даже ранняя вселенная подчинялась школьным уравнениям, следующим из неведомо как появившихся законов, так почему не предположить, что и структура вирусов и их информационное содержание были предопределены уже в момент возникновения вселенной? Если принцип Паули был исходно заложен в строение вселенной, то почему не вирусы? Это ведь, по сути, довольно сложные, но все же чисто химические соединения. Тебе формула C 33 2652H 4923 88N 98245O 131196P 7501S 23 40что-нибудь говорит?
– Да как сказать, – промямлил я, – много углерода, водорода и кислорода, чуть поменьше азота, фосфора и серы. Я в органике не очень… Но явно большая молекула.
– Молекула, – фыркнул Сергей, – это формула одного из вирусов полиомиелита. Но это только химическая формула, к ней нужно еще добавить информационное содержание. Вот тогда и получится вирус.
– Так, по-твоему, полиомиелит – двигатель прогресса? – возмутился я. – Ты что, не видел этих несчастных инвалидов, которые еле-еле могут передвигаться?
– Успокойся. Это ведь только пример вируса. А их легион. Мне до твоей памяти далеко, но я помню, что в килограмме морских осадков находят до миллиона разных вариантов вирусов. Какие-то вызывают ужасные болезни, а какие-то одаривают примитивного самца невероятной памятью и поразительными лингвистическими способностями. Разве не так?
– Похоже, что так, – нехотя согласился я. – А какие-то делают из мухи слона?
– Именно! Они не ведают, что творят. Как тот портной-математик, что шьет самые разные костюмы. Он, как и вирусы, создает то, что можно создать, применяя какие-то формальные приемы. Ну и они делают то же самое. Отсюда и невероятное биологическое разнообразие на нашей планете. А на других планетах может быть чего и похлеще…
– Оставим пока другие планеты. Хорошо, а сами вирусы откуда берутся? Все-таки собрать в одну кучу триста с лишком тысяч атомов углерода да соединить их должным образом с десятками и сотнями тысяч других атомов дело не слишком простое. И ведь нужно не просто их собрать, но построить из них осмысленную структуру, способную к самопроизводству! Это как делается? Само собой, что ли?
– Само собой, – спокойно ответил Сергей. – Так же само собой, как образуются сначала частицы, потом атомы, потом формируются галактики, туманности, звезды, планеты… И ведь всё это принимается как данность и никого не удивляет, воспринимается как проявление некой закономерности. А почему же появление вирусов не считать проявлением той же закономерности? И появление жизни, в том числе разумной, не считать столь же закономерным? Природа устроена так, что жизнь, и притом разумная, возникает не-из-беж-но! Стоит только подвернуться подходящим условиям, и она тут как тут. Не совсем такими словами, но ту же мысль высказал еще в 1844 г. шотландский издатель энциклопедий Ч. Чамберс. Книжка его имела колоссальный по тем временам успех. А потом его забыли, Дарвин забил. Вот уж, действительно, ничего нельзя придумать, умные люди все уже до тебя придумали…
– Что ж по-твоему, куда ни плюнь всюду такие человеки, как мы с тобой? И слоны с крокодилами? Как-то даже скучно и неинтересно – летишь куда-нибудь за тыщу световых лет, а там филиал московского зоопарка с галдящими мелкими гуманоидами и их суетливыми родителями? Ну уж нет!
– Насчет гуманоидов не знаю. Не обязательно. Формы могут быть самые разнообразные, в зависимости от конкретных условий. Пока удалось установить функции только 5 % геномной ДНК человека. Остальные 95 % считаются «мусорной ДНК», вроде как мусор, накопившийся в ходе эволюции. Представляешь себе – 95 % нашего генома это мусор! Как говорил Станиславский: «Не верю!» Не может тонко и разумно устроенная природа позволить себе роскошь набить гены таким количеством шлака. Это вовсе не мусор.
– Тут я согласен, – примирительно откликнулся я. – Это просто отражение уровня нашего теперешнего знания или незнания. Чего ты хочешь, в исторических масштабах этим только-только начали заниматься. Постепенно и остальным 95 % припишут полезные функции. Будет там последовательность, ответственная и за абсолютный слух, и за точное бросание бумеранга, и за идеальное фуэте с па-де-де. Все тебе там найдут…
– Вот уж нет. Конечно, еще покопавшись, сократят процент неприкаянных последовательностей до 80 или 75, но и это сомнительно. Ладно, предположим, что 20 % ясно за что отвечают, а остальные – ну никуда не лезут. Тому есть у меня объяснение. Хочешь? Вижу, что хочешь. Из этого я делаю вывод, что в доступной нам части вселенной имеется примерно 20 % планет, на которых есть жизнь, похожая на нашу, а на остальных 80 % такая жизнь, которую мы пока и вообразить не можем. Улавливаешь мою железную логику?
– В общих чертах.
– Прекрасно. Непонятные нам 80 % генома содержат инструкции по сборке организмов в других условиях. Не таких, как земные. Но чертежи их уже записаны в непонятных нам процентах. Доходчиво объясняю?
– Да уж. Значит, все предопределено? Все было уже расписано в момент Большого Взрыва?
– Если считать, что такой взрыв был, то да, но…
– Вот именно, «но». Неужто 14 миллардов лет на все это хватило?
– Честно говоря, не уверен. Мне кажется, что вселенная существует вечно, она бесконечна в пространстве и во времени. Человеку невозможно вообразить себе бесконечность, а физики тоже человеки, вот они и придумали себе в утешение начало всего. Потому и церковники против современной космологии не возражают. А там, глядишь, и конец света настанет, и все будет, как у людей. Опять-таки, и Апокалипсис предсказан в той же Библии. «Человеческое, очень человеческое» – так, кажется, у Ницше?
– Так, но там про другое.
– Неважно, я ведь просто слова позаимствовал, а не смысл. А уж в бесконечности на все времени хватит. Время тогда неисчерпаемый ресурс.
– Сергей, но ведь обнаружена куча наблюдательных фактов, подтверждающих Большой Взрыв. Реликтовое излучение, его температура, красное смещение из-за расширения, прочие детали. С этим-то как быть в твоей вечности?
– Да, теория стационарной вселенной вышла из моды после регистрации реликтового излучения. Но кто запрещает расширяться какой-то локальной области бесконечно большой вселенной? Мы ведь можем наблюдать только до тех границ, от которых свет к нам доходит. А почему там дальше нет другой области, которую наша расширяющаяся часть до поры до времени сжимает, а потом та воспротивится и сама начнет расширяться, сжимая нас? Кроме того, может быть, красное смещение вызывается не разбеганием галактик, а их взаимным отталкиванием – космологическим членом в уравнениях Эйнштейна, который он оплошно назвал своей самой большой глупостью? И вообще, мы ведь меряем возраст вселенной по нашим теперешним часам, смотрим на скорость разбегания галактик, оттуда вычисляем темп расширения, подставляем в уравнение и получаем нулевой момент. Совсем как в школьной задаче, где зная ускорение машины, нужно определить, когда она выехала из пункта А.Вроде как используем какое-то внешнее по отношению к вселенной время, как будто находимся вне этой самой вселенной. Но может быть, есть собственное время, которое в те первейшие моменты невообразимо быстрого раздувания можно считать бесконечным? Ведь не только никаких часов тогда быть не могло, но и вообще ничего не было, кроме сверхгорячего излучения. А раз часов не было, то мне нравится считать, что времени было и будет бесконечно много.
– Все это пустые рассуждения, которые проверить никак невозможно.
– Согласен, – вздохнул Сергей. – Рассудить нас может только боженька, а поскольку его, видимо, нет, иначе он бы хоть как-то себя уже проявил, то будем надеяться на дальнейший прогресс науки. Поживем – увидим.
«До чего же по-разному звучит простенькая фраза “Поживем – увидим” в двадцать лет и в шестьдесят». Так мне подумалось на моей навороченной больничной койке. В палате была полная тишина. Я приоткрыл глаза. Инна по-прежнему сидела в кресле около койки и, казалось, дремала. Сергей пристроился на подоконнике и что-то пытался разглядеть во тьме больничного сада.
«А я ведь так и не спросил, что было с Сергеем в последние три года. В порядке ли он? Так обрадовался, увидев его, что про все забыл».
– Сережа, ты правда в порядке? – прошептал я.
Он услышал.
– Да, папа. Теперь я в норме.
– Что с тобой было?
– Я учился.
Инна зашевелилась в своем кресле, потянулась и сказала:
– Ну мне и в самом деле пора. Сережа, ты потом все расскажешь. Проводи меня, пожалуйста.
Она резко повернулась ко мне и продекламировала:
– Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай…
«Лорд Байрон», – подсказала моя никогда не ошибающаяся память. «Fare Thee well, and if forever, still forever fare Thee well».
– Перевод неточный, – не удержался я. – По смыслу было бы ближе – желаю тебе всего наилучшего, а если никогда больше не увидимся, то тем более.
– Поэт! – презрительно фыркнула Инна. – Вечно все испортишь.
Она повернулась, неторопливо пошла к двери, остановилась и медленно произнесла:
– Мы и в самом деле больше не увидимся, разве что по скайпу. А ты меня так ни разу и не поцеловал…
Она вышла. Сергей вопросительно поглядел на меня, и я кивнул. Он вылетел вслед за ней.
Должен ли я ее жалеть? Все-таки она всю жизнь, похоже, любила меня одного. И теперь совсем одна, никого из родных, и стакан воды некому будет подать. Хотя, говорят, у них в домах для престарелых прекрасное обслуживание. Сволочь я, что ли? Возможно. Но ведь насильно мил не будешь. «Эх, жизнь моя жестянка, живу я как поганка, а мне летать охота». А кому ж неохота? «Рожденный ползать летать не может», – снова встряла моя услужливая память, – это великий пролетарский писатель Максим Горький. Не о том я думаю. Что там с Сергеем? Чему он три проклятых года мог учиться, сидя в позе лотоса? А Инка знала. Знала и ничего не говорила. Я с ума сходил, а она даже не намекнула. И я ее еще должен жалеть? Фигушки, как говорили в моем далеком детстве. Хватит слюней и соплей с сахаром. Дальше надо жить, хотя скорее не жить, а выживать. Дотягивать от утра до вечера и от вечера до утра, которое вечера мудренее. Ну где там Сергей? Проклятая змея, никак не отпустит мое бедное натруженное сердце… Где же Сергей?
Часть 4-яВчера, 25декабря, я похоронил в крематории своего отца, Станислава Побисковича Королькова. Согласно его воле, на церемонии не было никого кроме меня и моей жены. Собственно, и церемонии не было. Он распорядился не играть никакой траурной музыки, не возлагать цветов и вообще, как он выразился, «закончить со всей этой бодягой поскорее и сразу возвращаться к нормальной жизни». Мы с Кэт все сделали, как он велел, потому как оба любили и уважали его.
«Лед и пламень». Отец выбрал пламень, а «Отец крионики» Роберт Эттингер выбрал лед, вернее жидкий азот. Это был тот самый учитель физики средней школы, про которого писал журнал Timeв 1967 г. Он умер в США 26 июля 2011 года в возрасте 92 лет. Тело Роберта Эттингера помещено в емкость с жидким азотом в Институте крионики в штате Мичиган и будет храниться при температуре минус 196 градусов по Цельсию. Он на что-то надеялся, а отец – нет.
Когда человек уходит из жизни, то он исчезает во всех доступных нам мирах. В этом мы с Кэт уже убедились. Убедились, впрочем, и в том, что доступные нам миры – это на самом деле один и тот же мир в разных проекциях. Хью Эверетт был кое в чем прав, но не совсем. Да, каждую миллисекунду миллиардами людей принимаются миллиарды различных решений, которые расщепляют будущее на миллиарды миллиардов триллионов вариантов, но реализуются лишь немногие. Относительно немногие, конечно. Десятки миллиардов, но не бесконечное число вариантов будущего в конечном итоге овеществляются, материализуются и двигают вселенную дальше. Это все равно очень много, но все же не бесконечность. По сравнению с бесконечностью десяток миллиардов – пустяк.
Почему так происходит, мы с Кэт пока не выяснили. Мы лишь научились вычленять из миллиардов сегодняшних расщеплений те завтра, куда нам хотелось бы попасть. Вернее, даже не завтра (путешествовать во времени мы пока не можем), а те другие, параллельные сегодня, которые станут альтернативными завтра.
* * *
Кэт, как оказалось, давно разыскивала меня. Когда-то я хотел встретиться с игроком в трехмерные шахматы под ником Уоррен, а потом на три года углубился в ученье и про все это забыл. Даже не то чтобы забыл, а все это отошло куда-то в сторону. Я ведь тогда только кусочком сознания был здесь, давал себя обследовать в Питере, гуляя с отцом и прочее, но то была лишь часть меня. Я не хотел и не мог отвлекаться на все эти мелочи. И к компьютеру, конечно, не подходил целых три года. А Кэт, она же Уоррен, мой шахматный партнер по интернету, тогда уже нашла меня через тот же интернет, вычислила по айпишнику и потом локализовала до квартала в Москве. А дальше все уже было просто. Она и номер телефона нашла, хотя Корольков фамилия не такая уж редкая, и отцу дозвонилась, но он не слишком любезно ее отшил, решив, что это одна из моих бывших поклонниц, в которых я в позе лотоса не шибко нуждался. Но Кэт все равно писала мне раз в месяц, сообщая о себе и надеясь, что я в конце концов откликнусь. Я и откликнулся в конце декабря 2007-го, вскоре после отъезда Инны и выхода отца из больницы.
Для начала мы доиграли неоконченную три года назад партию. К взаимному удовлетворению, завершили ее вничью. Потом перешли на личности, обменялись фотографиями и автобиографиями. Последние отличались краткостью, а потому понять, какие мы на самом деле, было затруднительно. Но некоторые факты были ясны: я жил в Москве, а она в Вашингтоне, округ Колумбия, как всегда уточняют американцы. Для виртуального общения это проблем не создавало, а личное пока откладывалось на неопределенное время.
После того, как отца отпустили из больницы с длиннющим списком предписаний и процедур и с конкретными адресованными мне указаниями по неукоснительному их исполнению, мы с ним зажили прекрасной, тихой, размеренной жизнью. Я сразу дал знать, что буду по нескольку часов в день сидеть в лотосе, и он только молча кивнул, ни о чем не спросив. Видно было, что ему ужасно хочется узнать, что все-таки было со мной, а в глазах явно читалась тревога – не провалюсь ли я снова в какую-то дыру еще года на три. Но он не спрашивал, а я пока молчал. Он ждал, не понимая, почему я тяну с объяснениями, а у меня не хватало духу рассказать про свои приключения.
* * *
А потом объявилась Кэт. Она позвонила по скайпу и сообщила, что они с мамой прилетают в Москву рейсом из Нью-Йорка через две недели, в субботу 22 марта. Кэт, наконец, дали визу, а маме виза не нужна – она сохранила русский паспорт. Было бы чудесно, если бы я их встретил и помог добраться до «Националя», где они забронировали номер на неделю.
Субботнее утро выдалось довольно морозным, и я спустился во двор, чтобы расчистить путь нашей верной «копейке». Накануне была сильная метель, и, чтобы добраться до замерзших стекол, а потом выехать со стоянки, надо было разгрести кучу снега. Отец был равнодушен к машинам, относясь к ним утилитарно – главное, чтобы исправно доставляла из пункта А в пункт Б. Да и гаишники почти не придирались – много ли поимеешь с водителя такой тачки. Но машину он содержал в полном порядке и чистоте. У меня тогда прав еще не было, а потому выезд предстоял совместный.
Отец знал, что я общаюсь с Кэт, но был, как всегда, деликатен и спросил только, на каком языке. Русский у нее был слабенький, видно, мамаша не сильно заботилась о сохранении корней, посему мы переписывались на английском. Скайпом пользовались редко – она делила комнату в университетском кампусе с еще одной девицей, которая боялась «излучений», а потому не пользовалась даже мобильником и попросила не иметь в комнате «электроники».
* * *
Я стоял перед табло в «Шереметьево» и терпеливо ждал сообщения о посадке. Отец остался у машины, благо к полудню выглянуло солнце, потеплело и он предпочел греться в первых его весенних лучах, а не торчать в центре гулкого зала аэропорта. После посадки нью-йоркского рейса прошло еще добрых полтора часа, прежде чем из досмотрового зала, пробиваясь с тележкой с двумя чемоданами через толпу назойливых водил, показалась Кэт. За ней неторопливо шагала дама, явно недовольная своим возрастом, а потому желающая его скрыть за килограммами, вернее фунтами, грима, крема, помады, туши и еще чего-то.
Кэт узнала меня сразу. Ее мама благосклонно протянула мне руку и промолвила: «Очень мило, молодой человек. Спасибо, что встретили». Она говорила растягивая слова и с казавшимся нарочитым американским акцентом. Я впрягся в тележку и покатил ее через лужи и снежную слякоть к дальней стоянке. Кэт вертела головой в разные стороны, но помалкивала, зато ее мамаша постоянно отпускала комментарии. «Н-да, ничего не изменилось. Грязь и хаос. Жуткая грязь. Двадцать лет не была, и ничего не изменилось. Сергей, долго еще?» «Уже пришли», – пробурчал я, хотя до машины оставалось еще метров сто. Мадам стала надоедать мне уже через пять минут после знакомства. Надо будет спросить Кэт, как она ее переносит.
Отец сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку. Слушал своего любимого Баха. Очнулся он только, когда я щелкнул замком багажника и задумался, как бы это впихнуть туда пару чемоданов, явно превышавших вместимость оного. Под аккомпанемент трескотни мадам я пытался пристроить в тут же осевшую на задний мост «копейку» ее необъятный кофр, как вдруг она замолкла. Я оглянулся и стал свидетелем немой сцены. С отвалившейся челюстью она глядела на отца, а тот молча смотрел на нее.
– Стас? – глухо произнесла она. – Стас?
Мы с Кэт обомлели от изумления.
– Здравствуй, Светик. Вот уж кого не ожидал увидеть в этой жизни. Как поживаешь? Как Розанчик?
Мадам подобрала челюсть и выдавила:
– Это что, подстроено?
– Что подстроено?
– Эта встреча! Это что, кагэбэшные штучки? Я – гражданка США! Я сейчас же позвоню в посольство…
– Успокойся, Светик, я понятия не имел, что ты приезжаешь, и к КГБ, которого больше, кстати, нет, отношения не имею. Я давно на пенсии. Сергей попросил встретить его знакомую с мамашей, вот я и здесь. А ты что, не знала кто тебя будет встречать?
– Кэт сказала, что нас встретит ее московский приятель, но… Кэт, ты знала их фамилию?
– Знала, конечно.
– А почему мне не сказала?
– Да какая мне разница, какая у них фамилия. А уж тебе тем более. И вообще, я с тобой говорила по телефону всего пару раз за последние три месяца.
Я все держал кофр мадам почти на весу, и руки стали затекать. Отец подхватил угол чемодана, и мы вместе кое-как наполовину запихнули его в багажник. Что-то жалобно захрустело.
– Осторожнее! – вскрикнула мадам Светик. – Там подарки!
– Если мне, то можешь не беспокоиться. Приму в любом виде. Сергей, – обратился он ко мне. – Привяжи крышку багажника к бамперу шнуром от эспандера, а второй давай на заднее сиденье. Как-нибудь они там рассядутся.
Я боком приспособил чемодан Кэт на заднее сиденье и пригласил дам рассаживаться. Мадам с сомнением заглянула внутрь и простонала: «Может, я возьму такси?»
– Это как вам будет благоугодно, – откликнулся отец. – За сотню баксов доставят в лучшем виде. Ну что, едем?
За всю дорогу никто не проронил ни слова. А ехали мы долго, стояли в пробках, ждали пока все жаждущие свернут на поворот в IKEA. Наверное, туда их привлекал рекламный лозунг: «Знайте, что каждый десятый ребенок в мире зачат на нашем диване!»
Ливрейный швейцар «Националя» с сомнением поглядел на подкатившую к подъезду ладу первой модели, но при виде выкарабкававшейся из нее явно заморской денежной дамы приободрился, лихо выхватил с заднего сиденья чемодан Кэт, вызвал подмогу для извлечения кофра, погрузил все на телегу и порулил к регистрации. Мы с дамами последовали за ним.
Пока мадам заполняла гостиничные бланки, мы с Кэт условились встретиться внизу в холле через полчаса. Кэт расписалась в своем бланке и пошла к лифту вместе с мамашей. Я вышел на улицу к отцу. Он стоял у нашей копейки, глядя в сторону Красной площади.
– Па, извини, что так получилось. Я ведь не знал, что это та самая Света, про которую ты рассказывал. Понятия не имел.
– Не бери в голову, ерунда. А Розанчик, значит, исполнил мечту, превратился в Уорреника…
Я не стал уточнять, что бы это значило и сказал:
– Па, я останусь, ладно? Мы с Кэт договорились пойти погулять. А ты?
– А я поеду до дому. Деньги нужны?
– Скромное вспомоществование не повредит.
– Вот столько хватит? – спросил отец, пальцами показывая толщину пачки сантиметра в три.
– Хватит, – рассмеялся я. Я тоже знал этот древний грузинский анекдот.
– Тогда держи. – Он сунул мне свой бумажник. – И ни в чем себе, а тем более ей, не отказывай.
