Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №07 за 2009 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
Кем был Дон Кихот, до того как пуститься в странствия, с экономической точки зрения? Он был минифундистом, некрупным землевладельцем с несколькими виноградниками или парой оливковых рощиц. И сегодня Кастилия – одно из последних мест в Евросоюзе, где сельское хозяйство еще сопротивляется глобализации
В романе «Дон Кихот» есть косвенные отсылки к Алькале-де-Энарес. Но опять-таки заметили их исследователи только в ХIX столетии, когда стали появляться все более убедительные доказательства того, что «принц гениев» появился на свет все-таки здесь. Тем временем документы и объекты «сервантесовского цикла» продолжали всплывать один за другим. Главную роль в этом сыграл известный дон Луис Астрана Марин, автор семитомной «Назидательной и героической жизни дона Мигеля де Сервантеса Сааведры». Это он в 1941 году вытащил на свет божий сведения о покупке дедом писателя дома по нынешней улице Майор, 48, где и начался жизненный путь внука. Кроме того, Астрана Марин обнаружил самое ныне известное алькаланское «чудо» – театральный корраль (так в старину назывались в Испании места для сценических представлений) 1601 года. Здание прекрасно сохранилось, просто давно забылось, что это и для чего предназначено «достославным плотником Франсиско Санчесом», которому город поручил сооружение корраля. Свидетельство об этом поручении и нашел Астрана Марин.
Что же до университета, с которого начался взлет Алькалы, то он не то чтобы захирел а, представьте себе, переехал. Дело в том, что в Мадриде своего полноценного «вуза» очень долго не имелось, в конце концов это показалось странным властям. И тогда в середине XIX века Комплутенский (то есть Алькаланский) университет был механически перенесен в столицу. При этом (что звучит комически) он сохранил свое название!
Родной город Сервантеса долго переживал это обстоятельство, боролся за свое право и в конце концов был вознагражден. В старые мехи влилось новое вино – «помещения-декорации» XV века в 1977 году снова приняли студентов. А вслед за тем ЮНЕСКО, как бы устав вносить в свои списки Всемирного культурного наследия все новые и новые отдельные объекты внутри Алькалы, «в сердцах» записало туда весь город целиком.
Но Алькала-обидчица далеко, а Алькасаржертва – вот он, перед нами. Так что «Добро пожаловать в Алькасар-де-Сан-Хуан, на родину «принца гениев» с 1748 по 1914 год» – такую табличку впору было бы установить на въезде в этот населенный пункт. И хотя ее нет, именно здесь легче всего ощутить нерассеявшийся кихотский дух, например, помешательство на подвигах, совершаемых в вечных скитаниях. Если уж оно и перекочевало в роман из какого-то конкретного населенного пункта, так это отсюда.
Романс о странствующем рыцарстве
Как явствует из самого названия, Алькасар служил цитаделью и штаб-квартирой госпитальерам ордена Святого Иоанна Иерусалимского еще с 1235 года. Именно в недрах этой организации, члены которой вынуждены были столетиями скитаться по миру, родилось представление о безупречном воине, искателе счастья, восстановителе веры, правды и справедливости. Наложив эти идеалы на романтические представления из легенд о короле Артуре и Святом Граале, получаем сплав, из которого родился «светоч и зерцало всего странствующего рыцарства» – Дон Кихот Ламанчский.
«Мигелю де Сервантесу Сааведре – от некоего села ла-манчского». Жители Аргамасилья-де-Альбы ни на минуту не сомневаются, что Дон Кихот был их земляком
Городок этот лежит в котловине между четырьмя отрогами безымянных холмов. Чаша неглубока, но ее достаточно, чтобы не пропускать горные ветры, которые так облегчают жизнь и дыхание Пуэрто-Лаписе. Воздух словно бы обретает тут большую массу, он тает каплями, как мороженое, отягощая и без того ослабленную постоянным солнечным жаром землю. Даже пчелы зависают в странной летаргии в нескольких сантиметрах над цветами. От этой густой золотистой «пенки» все вокруг впадает в состояние оцепенения.
Вот и мы уже битых полчаса заняты престранным делом: пытаемся вызволить своего «росинанта» из недр подземной автостоянки, которая неожиданно оказалась заперта. Выяснить в этот час, кому она принадлежит и у кого ключ, в поселке, где нет никого, кроме местных жителей, невозможно: сиеста! На улицах – никого, в дома стучать – бесполезно. От отчаяния зашагал я по первому попавшемуся проулку, зло скользя глазами по окнам и дверям первого этажа. И вдруг наткнулся взглядом на скромную табличку с именем владельца квартиры: «Сервантес». Решив до конца играть по правилам этого до безумия изнуренного солнцем мира, позвонил. И мне, представьте, ответили.
– Сеньор Сервантес?
– К вашим услугам.
Пауза. Соблазн оказался непреодолим:
– Э-э… Литератор?
– Никак нет. Полицейский.
От радости я позабыл о комизме ситуации:
– Полицейский! Вас-то нам и нужно. Не могли бы вы отпереть подземную стоянку или сказать, где найти того, кто может?
Краткое общение закончилось для нас благополучно: у алькасарской полиции оказались ключи от всех помещений муниципального значения. Поверить трудно, но так было. Такой вот своеобычный кастильский абсурд.
Глава 4. Любовь героя
«В самую глухую полночь, а может быть, и не в cамую, Дон Кихот и Санчо покинули рощу и вступили в Тобосо…
– Сын мой Санчо! Указывай мне путь во дворец Дульсинеи, может статься, она уже пробудилась… Да ты смотри, Санчо: или я плохо вижу, или же вон та темная громада и есть дворец Дульсинеи. – Дон Кихот приблизился вплотную к темневшей громаде и увидел высокую башню, и тут только уразумел он, что это не замок, а собор. И тогда он сказал: – Мы наткнулись на церковь, Санчо».
Свернув с основного шоссе на Альбасете, мы въехали в родную деревню Дульсинеи и выбрались на главную площадь селения, к той самой церкви Сан-Антонио-Абад, на которую «наткнулись» герои романа. Только теперь перед ней еще стоит памятник: коленопреклоненный Кихот с непомерно длинными конечностями перед Дульсинеей в ее реалистическом образе – грубоватой крестьянки, которая в два раза крупнее своего кабальеро.
В остальном же все в Тобосо осталось, как прежде: звездное небо, душистый воздух, насыщенный ароматами шафранной розы, странные тени, отдаленные хозяйственные шумы да тот самый собачий лай, который показался дурным предзнаменованием рыцарю. Разве что ослов уже не осталось, а в остальном и это селение ничуть не изменилось за 400 лет. Точно так же в поздний час представляется оно почти вымершим. Только на центральной площади, в таверне «Сон Дон Кихота», вовсю идет веселье. Бодрая и плотная, с крупными красными руками и лошадиными зубами трактирщица одновременно подливает напитки гостям у стойки, балагурит с ними, стучит на клавишах кассы, командует подавальщицами и смотрит футбол по телевизору. Сегодня СанХосе, День Святого Иосифа, выходной день в Кастилии – Ла-Манче.
Услышав, что мы ищем ночлег, девица не стала задавать лишних вопросов, а просто взяла меня за руку, вывела через заднюю дверь таверны и махнула мокрой тряпкой куда-то влево: «Прямо до низкой каменной арки, слева – дубовая дверь в гостиницу «Под аркой». Не стучи – не откроют, а пошарь рукой под дверью, там лежит бумажка с телефоном. Хозяйку зовут Энкарна. Передай ей привет и скажи, чтобы заглянула к Дульсинее за марципаном. Будешь спать, как король, сеньорито…»
В Тобосо девочек часто называют Дульсинеями, хотя в любой другой части страны это имя сочли бы смешным и претенциозным. Мой новый знакомый, образованнейший дон Хосе Энрике, профессор-химик, который несколько лет назад оставил профессорскую кафедру ради прогулок с гостями по родному селу, делится правдивыми анекдотами вроде: Дульсинея Ортис, дочь аптекаря, поехала в Мадрид учиться на врача. Подала документы в университет. А в тамошней анкете графа «место рождения» следует сразу за «именем собственным». Получилось, как вы понимаете, «Дульсинея из Тобосо» в совершенно прямом смысле.
Мария-Хосе МартинесСантос, 21 год, ассистентка зубного врача, каратистка, победительница нескольких ла-манчских областных соревнований. Официально признана «Дульсинеей Тобосской – 2007»
Романс о смутных догадках
Когда лет двести назад роман о хитроумном идальго окончательно утвердился в международной своей славе, возникший естественным образом всеиспанский культ Дульсинеи потребовал конкретных объектов для поклонения. И они немедленно явились с легкой руки исследователя Рамона де Антекеры, который предположил, что прототип Дамы Кихотова сердца – это Ана Мартинес Сарко де Моралес, сестра небогатого дворянина, жившего в Тобосо. В письмах Сервантеса имеются глухие намеки на роман между ним и этой дамой. Вроде бы он даже называл ее, «сладчайшей Аной», dulce Ana – почти Дульсинеей.
По архивным источникам в селении «опознали» небольшое двухэтажное здание, с давних пор известное всем соседям как «Дом с башенкой». Далее, для его «атрибуции» именно как жилища Мартинесов де Сарко пришлось пойти еще на одно весьма натянутое допущение – что герб, изображенный на фасаде, дескать, принадлежал этому исчезнувшему впоследствии роду. Фасад начистили до блес ка и составили экспозицию, исходя из мелкопоместного быта тех времен.
Говорят, что святая Дева Мария одарила красотой всех жительниц Назарета. Нечто подобное оставила односельчанкам в наследство и возлюбленная Кихота. Во всяком случае, кастильский народ, склонный ко всякого рода оптимистической мистике, свято верит в это. Ежегодно в августе здесь, как и в большинстве испанских деревень, устраивается красочная ярмарка со всякими распродажами, театрализованными представлениями, а также – в качестве кульминации – с выборами Королевы Дульсинеи. Принять участие в них может любая совершеннолетняя тобосская уроженка. От нее требуется немногое: умение спеть народную песню, станцевать в традиционном ла-манчском костюме и… просто очаровать членов комиссии – у любой местной Альдонсы все эти навыки в крови.
Глава 5. Второе отечество героя
Для того чтобы из Тобосо добраться до бодрого и подтянутого городка Аргамасилья, нужно преодолеть еще несколько десятков километров по пологой возвышенности и пересечь невидимое (подземное) русло Гвадианы. Множество исследователей и простых людей сходятся в том, что именно Аргамасилья, а вовсе не Эскивиас, и есть истинное «село ла-манчское». Вот она, кастильская недостоверность!
Романс о несчастье, счастьем обернувшемся
Освященная народной верой история такова: где-то около 1600 года дон Мигель де Сервантес Сааведра в очередной раз занимался постылым ремеслом, к которому прибегал ради заработка, – сбором податей. Штаб его маленького ведомства находился в Аргамасилье. Здесь же он был в очередной раз обвинен членами муниципального совета в денежной недостаче и уже в третий раз в жизни брошен в тюрьму, где провел около двух лет, пока вмешательство высоких покровителей при дворе не вызволило его оттуда. Заключение – особенно на первых порах – оказалось весьма суровым. Узнику не выдавали даже письменных принадлежностей. Тогда-то от скуки и тоски литератор и стал вытаскивать из потухшего камина обгоревшие угольки и рисовать ими на стенах камеры-пещеры. Здесь, в сырости подземелья, пауки-крестовики, которые и сейчас еще в изобилии оплетают паутиной этот каменный мешок, стали первыми, кто увидел на штукатурке две фигуры: одну – тощую и длинную, другую – приземистую и коренастую. Позднее узник все же получил перо и бумагу. Так началась работа над известнейшим романом всех времен.
Замок Бельмонте – самый массивный в сельской Ла-Манче. А в одноименном селе под холмом образовался центр всяческого кихотистского производства: майки и кепки, значки и флажки, шлемы и копья, какие вы можете купить на «Дороге Дон Кихота»
Что касается тюрьмы, то она помещалась в доме семейства Медрано: род славился богатством, однако не брезговал сдачей внаем «подсобных» помещений властям под узилище. С тех пор, впрочем, тюрьма Сервантеса и сгорала дотла (так что конкретное помещение, где он томился, пришлось опознавать по каменной балке – такая, по преданию, имелась только в его камере), и приходила в запустение по нерадению очередных хозяев. Только 19 лет назад ее наконец выкупила мэрия Аргамасильи, чтобы превратить в национальный мемориал и место паломничества тысяч благодарных читателей.
При всем при этом одновременно с Сервантесом тут проживал средней руки идальго по имени Родриго Пачеко. Именно ему молва приписывает помешательство на почве обильного чтения, болезненную любовь ко всему рыцарскому и призывы к дальним героическим странствиям. С этим чудаковатым дворянином Сервантес, конечно же, мог и должен был быть знаком, живя в маленьком городе.
Вроде бы все идеально сходится. К тому же становится ясно, отчего это, собственно, у «принца гениев» нет охоты вспоминать название этого села, притом что другие местные топонимы он называет точно, – кому приятно вспоминать место заточения? Но с точки зрения науки все довольно сомнительно. Вплоть до того, что сам факт этого заключения никакими документами не подтвержден, в отличие от двух предыдущих «отсидок» дона Мигеля в Севилье и Кастро-дель-Рио.
Но легенда сделала свое дело: сегодня Дом Медрано – общепризнанное узилище Сервантеса, а его камера «о двух этажах» – один в полуподвале, другой глубоко под уровнем почвы – оформлена и содержится более чем торжественно и почтительно. Табличка у входа, например, сообщает, что здесь, дабы проникнуться духом места, добровольно заточил себя в 1860-х подвижник сервантистики Хуан Артсенбуч, чтобы составлять первое полное издание «Дон Кихота» с академическими комментариями.
...А по другую сторону дороги, на небольшом продуктовом рынке «для своих», толпятся шумными рядами покупатели, среди которых нетрудно заметить типичную Тересу Пансу: на глаз она не доверяет качеству лимонов, взрезает их и утверждает, что поверила бы на слово, только если бы они выросли на знакомом ей дереве. И мужа ее Санчо, который, обсуждая с соседом недальновидные действия премьер-министра, то и дело замечает: «если бы меня спросили», «мне с самого начала было очевидно»… Настроив зрение, можно разглядеть и цирюльников, и священников, и почти любое лицо, явленное нам в сервантесовском романе. Возможно, я захожу слишком далеко, позволяя воображению возобладать над действительностью. Но несомненно одно: все это вместе – селение, ленты улиц, ломаными штрихами стекающиеся к центральной площади, где бьет слабенький источник питьевой воды и зазывает постояльцев звуками фламенко «Кихотель», толпа на рынке, дети, гоняющие мяч, усатые плуты, которые, заслышав славянскую речь, протягивают тебе мобильный и кричат: «Полтора евро, Польша , Россия !» – все это тот самый народ, который мы рассчитывали найти и нашли. Народ святого Кихады Доброго.
Глава 6. Преображение героя
…Солнце еще весело припекало головы этого народа, когда мы отправились к конечной цели нашего продвижения на юг. В места, где круглый год поют птицы и где концентрация мифологических сюжетов и персонажей достигает критического предела. Всего километрах в двадцати к юго-востоку от Аргамасильи начинается та самая «прославленная местность», которая описывается и в самом начале романа, когда Кихот, еще в одиночестве, впервые выезжает из родного поместья. Монтьельская низменность, открывающая странникам ламанчское чудо природы – лагуны несчастной доньи Руидеры.
В 2005 году, к 400-летнему юбилею первой части «Дон Кихота», молодой мадридский скульптор Педро Рекехо Новоа навеки «усадил» великую пару встречать гостей у входа в Доммузей, где родился Сервантес
Романс о слезах и воде
Вот печальная судьба Руидеры, чьи горести дали имя прохладным лагунам. Эта знатная сеньора проживала в здешнем замке с семью дочерьми и двумя племянницами. Замок был скрыт от глаз смертных, но существа сверхъестественные прекрасно видели и его самое, и его прекрасных обитательниц. На беду могущественный маг Мерлин проникся страстными чувствами к донье Руидере. Та не ответила ему взаимностью. Тогда он заточил ее со всем многочисленным потомством в великой пещере Монтесиноса. Там томились они, заколдованные, многие годы и столетия, пока наконец волшебника не тронули – или, скорее, не надоели ему за такое время – вечные слезы красавиц, и он из жалости не обратил их в лагуны, чтобы они могли вечно источать влагу…
– Мне все это рассказывал отец, – говорит Матильде Севилья, наш проводник в Монтьеле, – он знал историю и окрестности, как лесной дух. И не по тексту романа, а своими словами. Ходячий кладезь преданий. То есть, к сожалению, уже почти не ходячий. Ему исполнилось 84.
– Он преподавал, наверное?
– Нет, Алекс. Он был пастухом. Всю жизнь пас овец.
Когда Матильде была маленькой, зиму ее семья проводила со своим стадом в небольшом поселке Сан-Педро, ближайшем к пещере Монтесиноса. Теперь он заброшен, а тогда, лет 35 назад, десятилетней Мати вменялось в обязанность каждый день носить отцу еду на дальнее пастбище близ легендарного источника Фриды – еще одной сказки здешних мест. Пастух и девочка преломляли хлеб, сыр, запивали водой прямо из «ключа любви» и всякий раз до одурения спорили: надо ли оборудовать его мостками, чтобы в любой сезон к нему можно было подобраться, или пусть остается таким, каким его задумала природа? Матильде доказывала, что стоит, – в конце концов, сотни женщин, верующих в предание, проделывают десятки километров, чтобы омыть в нем лицо: считается, что это гарантирует вечную привлекательность.
История разрешила этот спор сама: теперь здесь вообще ничего нельзя строить. Закон запрещает менять что-либо на территории национального природного парка «Лагуны Руидеры». То же, естественно, касается и подступов к знаменитой пещере, до самого дна которой Рыцарь печального образа собирался «добраться; и для того купили они около ста брасов веревки, спешились и, преодолев стену частого и непроходимого терновника, бурьяна, дикой смоквы и ежевики, крепконакрепко обвязали Дон Кихота…»
Романс о священном безумии
Хорхе Луис Борхес, знавший толк в кихотизме, был уверен, что три страницы этого приключения есть своего рода эмоциональный пик всего тысячестраничного сочинения, краткое изложение евангелического послания рыцаря миру. Здесь герой Сервантеса вступил в сообщество благородных призраков – собственных, испанского народа и европейской мифологии. Там же, в пещере Монтесиноса (читайте Монте дель Сино – на «горе Судьбы»), дошел он до истинного логического конца своего бескомпромиссного Пути. И на свой лад причастился святых тайн: в весьма ироническом ключе (в духе романа) постиг простой смысл своих «бредней», а лучше сказать мистерий, являющих суть основополагающих понятий бытия – добра, зла, любви, справедливости…
У меня нет возможности подробно описывать удивительные символические события, случившиеся на дне. Напомню только, что там он встретил и свою Дульсинею – заколдованной, но узнаваемой (и принцессой, и Альдонсой, которой нужны взаймы шесть реалов, в одном лице), и многих других «гостей» волшебника Мерлина. Все они убеждены, что именно Дон Кихот сможет расколдовать их, ведь это он возродил из забвения орден добра и справедливости.
Кстати, удивительно, как реальность следует за литературным вымыслом, когда вымысел прекрасен. Лет через 200 после Дон Кихота, в XVIII веке, землетрясение вызвало в пещере Монтесиноса сильный обвал. И когда люди снова вошли туда, они поразились: неодушевленная горная порода вылепила в ней три идеальные скульптуры, три образа. Глаза мага Мерлина, как две светлые точки на более темном фоне, сверкают из-за валуна. Сам Рыцарь печального образа примостился на уступе, где его сморил священный сон. Дульсинея, скрестив руки, спит у вновь образованного отверстия, ведущего на поверхность, – искупительная жизнь Дон Кихота сняла с нее заклятие, и она уже в едином совершенном образе может показаться в солнечном свете.Жизнь и добро победили заклятие и смерть.
Сусана Гарсиа, неунывающий директор эскивиасского Музея Сервантеса перед домом, и ее собственным, и старого дона Алонсо Кихады
В вечность
Подобно тому как в величайшей империи Античности все дороги вели в Рим , в сервантесовской Кастилии они неизменно направляли путника к молодой королевской столице. Это утверждение и для нашей эпохи почти верно с «транспортной» точки зрения: повторяя очертания старых трактов, современные шоссе-аутописты, разветвляясь и сливаясь вновь, причудливо закольцовываются в дальних районах «Дороги Дон Кихота» и большой дугой поворачивают назад, к блистательному Мадриду.
Здесь на старости лет осел, проживший многотрудную жизнь, и Сервантес. Он поселился на улице, которая в те давние годы называлась Садовой, а ныне носит имя Лопе де Веги. Вот ведь ирония судьбы: Сервантес окончил дни на улице своего главного литературного недруга, а тот лежит теперь в могиле под церковью на улице Сервантеса!
Еще через два переулка от площади Санта-Ана жил в ту эпоху Веласкес – там же он умер и похоронен, только после того как в конце XVIII века церковь, в полу которой замуровали тело художника, снесли и поставили на ее месте новодел, могила его утеряна. Такая же посмертная судьба постигла и дона Мигеля. В то время как его роман стремительно возносился в вечность, останки автора терялись в ней. Церковь монастыря тринитариев, в которой его погребли в аскетическом францисканском одеянии из грубого сукна, уступила место постройке 1703 года, все гробницы при этом исчезли. Даже традиции посещать этот храм как место погребения писателя не сложилось. Выяснилось, например, что наш ученый провожатый по сервантесовскому Мадриду профессор Маурисио Макаррон никогда не бывал внутри. В полумраке большого зала – изваяния святых, живые, но пожухшие цветы. Даже часы над алтарной частью остановились и вечно показывают три часа дня. А скромная табличка с надписью «Под основанием этого монастыря лежат Мигель Сервантес, его супруга донья Каталина и монахиня Марсела де Сан-Фелис, дочь Лопе де Веги» потускнела, и буквы стерлись от времени.
Да, с физическими свидетельствами о «принце гениев» время обошлось немилостиво, нет у нас ни костей, ни праха его. Есть только роман и его бессмертные герои, которым повезло гораздо больше: во плоти и крови населяют они Испанию наших дней.
Фото Василия Петрова
Алексей Анастасьев
