355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вокруг Света Журнал » Журнал "Вокруг Света" №5  за 1998 год » Текст книги (страница 11)
Журнал "Вокруг Света" №5  за 1998 год
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 00:04

Текст книги "Журнал "Вокруг Света" №5  за 1998 год"


Автор книги: Вокруг Света Журнал



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Загадки, гипотезы, открытия: Дети и жены Рамзеса

Совсем недавно (№2/98) в очерке «Жизнь и смерть в Долине Царей» наш корреспондент В. Лебедев рассказал о посещении обнаруженной в 1995 году усыпальницы жены фараона Рамзеса II – Нефертари. Сегодня появилась возможность поговорить об открытии гробницы Рамзеса II американскими археологами.

Невзрачный склеп в Долине Царей скрывал в себе сенсацию: американский археолог Кент Уикс обнаружил  фамильный мавзолей фараона Рамзеса II. В огромной гробнице древние египтяне, судя по всему, захоронили 52 сына Рамзеса, наследников трона,   многих  из  которых пережил собственный отец.

«Это была десятая, последняя и самая ужасная казнь египетская, которую наслал Бог народа Израиля – все перворожденные в Египте должны умереть, и умрет всякий первенец в земле Египетской от первенца фараона, который сидит на престоле своем, до первенца рабыни, которая при жерновах» (Исход, 11.5).

Гнев чужеземного бога, видимо, постиг Египет как раз тогда, когда им правил могущественный Рамзес. Сын, по которому ему пришлось устраивать траур, вероятно, звался Амонхерхопешеф. Это имя, выбитое на стене гробницы, и прочел американский археолог, чье открытие было названо коллегами находкой века.

В отличие от фараонов Древнего Царства, которые находили покой в гробницах возле пирамид, властители Нового Царства устроили свой некрополь на склоне горы Курн – вырубленный в скалах, с хорошо скрытыми входами и ложными ходами внутри.

Во мраке, за незаметным каменным порогом, дожидались своего исследователя тысячелетние усыпальницы с роскошным орнаментом, статуями, саркофагами и сокровищами Тутанхамона. И когда в 1922 году Говард Картер открыл гробницу юного фараона Тутанхамона, археологи решили, что последняя тайна Долины Царей раскрыта. Действительно – до недавних лет исследователи больше не натыкались на сенсации.

Так думал и Кент Уикс, когда без особых надежд начал разведку Склепа К5. До того ему посчастливилось обнаружить следы судебного процесса, который 3145 лет назад проводился над разорителем гробниц. Свиток папируса, который сегодня хранится в Турине, гласит, что обвиняемый разграбил гробницу Рамзеса II и... «гробницу напротив».

Это сообщение удивило Уикса. Какая гробница имелась в виду? Может быть, давно забытый Склеп К5, в котором еще в 1820 году один английский путешественник не нашел ничего кроме двух пустых, малопримечательных по виду камер? Что же там надеялся найти древнеегипетский вор?

Сначала поиски не сулили удачу. Никаких надписей у входа, никакого орнамента: только глина, щебень и песок, который надуло ветром через низкий вход в гробницу. Однако через четыре недели обнаружился другой вход, ниже, что вел в еще неизвестную погребальную камеру.

«Тогда мы стали углубляться», – вспоминает Ибрагим Садик, сотрудник Уикса. И тут всем стало ясно: К5 больше не безвестный малопримечательный склеп, а самая большая – из найденных – гробница древних египтян.

В то время как во всех других царских гробницах длинная шахта ведет прямо в погребальную камеру, в Склепе К5 Уикс обнаружил целый лабиринт. От главной галереи в обе стороны ответвлялись Т-образные ходы к нишам для саркофагов и к огромным залам площадью в 400 кв. м.

Еще предстоит окончательно определить громадные размеры сплетения туннелей. «Если сравнить гробницу Тутанхамона со спичечным коробком, – заявляет Уикс, – то самая большая гробница здесь будет телефонным справочником. Открытая же – пока! – система катакомб кажется целым письменным столом».

67 залов Уикс уже открыл. Но, по его предположению, их может быть и больше ста: лестницы и понижающийся коридор вывели к более просторному и более глубокому месту для погребения.

Раскопки на новом месте и расшифровка надписей займут еще многие годы. Но Уиксу уже удалось установить по иероглифам на известковой стене имена четырех сыновей Рамзеса. И он убежден, что где-то в гробнице перечислены имена и всех остальных его сыновей. Здесь, судя по всему, наконец-то соединились в смерти все отпрыски фараона, которые при жизни страдали от своего могущественного, властного и живучего отца и все время ссорились друг с другом из-за его наследства.

Из всех героических деяний Рамзеса II больше всего известна битва при Кадеше, когда он остановил нашествие хеттов, которые создали свою державу, равную по силе египетской. Воинственный фараон также вошел в историю как великий миротворец.

Когда ему надоели стычки на границе с хеттами, он заключил первый известный в истории человечества мирный договор: союзом с другой державой он утвердил мир на 50 лет.

Исследователи надеются, что расшифрованные иероглифические надписи в недавно открытой фамильной гробнице дадут новую информацию о семейной жизни великих владык, в которой многое еще остается неясным. Ясно, однако, что Рамзес, несмотря на свои многочисленные царские обязанности, находил время для жен. А их было по крайней мере шесть главных и с дюжину просто супруг и наложниц, которые принесли ему около ста детей.

Еще подростком Рамзес получил в подарок от отца целый гарем. Сам фараон вспоминает об этом с благодарностью. «Он позаботился, чтобы в моем гареме было так же красиво, как в его собственном».

И выбор отца оказался хорош. Очевидно, что из этих первых супруг одна оказалась особенной – в течение 25 лет Нефертари оставалась воплощением очарования, дружелюбия и любви и, как клялся сам фараон, его самым доверенным лицом. Она участвовала наравне с ним в священных шествиях по стране и была рядом во время государственных тягот. И именно она родила первого сына Амонхерхопешефа, чья горячая кровь проявилась еще в пятилетнем возрасте, во время военного похода.

Но кроме того, Нефертари приходилось делить супруга с соперницами, которым фараон часто дарил свою благосклонность, выполняя дипломатический долг. Подробно рассказывается в одной ведомости о караване, который прибыл в 1257 году до н. э. из страны хеттов: груз состоял из драгоценных камней, золота, серебра и изысканных тканей, а также лошадей, овец и коров.

И все это, равно как и отряд отборных рабов, было приданым принцессы Маат-Хор-Неферуре, новой супруги Рамзеса, которая немного позже осталась тихо прозябать в отдаленном гареме Ми-Вер.

Любвеобильный Рамзес делил свое ложе и с самыми близкими родственницами. По крайней мере одна его родная сестра и две дочери состояли с ним в законном браке. А дочь Меритамун, судя по всему, после смерти своей матери Нефертари заняла ее место Великой Царицы.

Вероятно, Рамзесу II было за 90, когда на 67 году своего правления он скончался. Рентгеновские снимки мумии убедительно говорят, что его организм был поражен артритом и что престарелый фараон долго прожил в сильном маразме.

Отсутствие в документах указаний о конце его правления может означать, что еще задолго до смерти он сошел с политической арены. Но умирать все не хотел.

Рамзес пережил двенадцать наследников. Тринадцатый сын, Меренптах, к моменту смерти отца был уже 60-летним – старшим, но все еще живым сыном. В качестве нового фараона Меренптах возглавил процессию, которая направилась к давно уже приготовленной для отца гробнице в Долине Царей...

По материалам журнала «Spigel» подготовил Николай Николаев

Живописная Россия: Командоры

Солнечные блики скачут по верхушкам волн. Параллельно с нашей яхтой движется четверка касаток, и только их вздохи и всплески нарушают безмолвие океана.

Уже третьи сутки мы идем от берегов Камчатки к Командорским островам.

Командоры находятся в северной части Тихого океана, ограничивая с юга Берингово море. Они представляют собой вершины западной части вулканического хребта, возникшего миллионы лет назад. Архипелаг включает 15 островов, наиболее крупные из которых – острова Беринга и Медный, далее – Топорков и Арий Камень, остальные – мелкие, отдельно стоящие скалы.

Острова «ветров и туманов», «вечной осени», «таинственной печали» – так называют Командоры. И названия эти не случайны: на климат Командор оказывают влияние холодное течение с севера и теплое с юга. Как следствие – мягкая зима, прохладное лето и сильные ветры на островах Медный и Беринга, возникающие из-за своеобразия рельефа.

Мы идем к острову Беринга. Миновав мыс Входной Риф, становимся на Никольский рейд. И ступаем на землю острова, который более 250 лет назад предстал перед измученной командой пакетбота «Св. Петр». Судно с командором Витусом Берингом на борту держало путь домой, на Камчатку, от берегов открытой им для русских Америки. Но незнакомые тогда острова стали для многих членов экипажа последним прибежищем... Впоследствии эти острова назовут Командорскими.

Крест в память Беринга и умерших от цинги моряков, поставленный уже в наши дни, и гора Стеллера (755 м), названная в честь натуралиста Георга Стеллера, участника экспедиции, – напоминают о тех давних событиях.

...Много дней прожил я на острове, бродил по его зеленой земле, наблюдал в бухтах жизнь морских обитателей – и не переставал удивляться разнообразию и богатству его природы. Здесь второе в мире – по численности – лежбище морских котиков. Ценная морская капуста (тонны ее гниют на берегу, словно никому не нужные). В одной из бухт – обильные россыпи агатов, опалов, яшмы, голубого кварца и халцедона. А грибы? Командорские грибы достигают гигантских размеров – с хорошую дамскую шляпу. Они превосходны по вкусу и считаются самыми экологически чистыми в мире. В сезон нереста ручьи и озера забиты красной рыбой. В акватории островов ходят косячки кальмаров и обитают камчатские крабы.

Конечно, знаменитую стеллерову корову, хищнически истребленную в прошлом, уже не воскресить. Но хозяйственно, по-умному использовать богатства Командор требует жизнь, здравый смысл. А между тем... Больно видеть, как бедствуют здешние пограничники и рыбаки, у которых не хватает топлива, сетей, а баркасы съела ржавчина...

Словно мы забыли, что Командоры, далекие острова в Тихом океане, – тоже Россия, завещанная нам предками.

Рубрику ведет Лидия Чешкова

Исторический розыск: На шлюзах Великих империй

Мариинская водная система – самый важный и наиболее благоустроенный путь между бассейнами Каспийского и Балтийского морей. Протяжение пути от Рыбинска до Петрограда 1054 версты...» – сообщал дореволюционный словарь. По тем временам это сооружение было грандиозным. В Северную Пальмиру двинулся хлеб из Нижнего.

Но пришло время – устарела Мариинскаа система, и в 60-х годах нашего века на ее основе был проложен новый водный путь – Волго-Балт. Некоторые сооружения Мариинки остались в стороне – словно памятники инженерной старины и мастерства.

Наш корреспондент, большой ценитель промышленной архаики, решил пройти по одному из заброшенных участков Мариинской системы.

Впервые я приехал в город Вытегру, а все узнаю: вот Сиверсов мост, вот собор за ним, а вот и первый шлюз (шлюз – сооружение для подъема или опускания судов с одного уровня воды (реки, канала) на другой). Столько лет подкладывал листы в папочку, а теперь приехал. На танкере.

...Надо же, надо было мне вот так их пройти – ну хоть не всю тыщу верст, так хоть эти триста, самую хребтину, хоть не капитаном, увы, так рядом в рубке, дурные изгибы фарватера ощутить с бросками штурвальной рукоятки, осязать реку через тряску машинную, что восходит и щекочет ступни, чувствовать слой воды под днищем да понимать – два потока в нем, и один – коренной, интересный мне, а потом толщу эту, столб ее водяной охватить, задрав голову в бетонной яме шлюза, да ростом своим измерить.

От Череповца от самого – солнце, в первый раз за столько дней, пробилось сквозь дымку и заиграло бликами по стальной воде, а впереди по курсу сине море было из сказки Пушкина и из детства облака, как горки мороженого с сиропом. Бинокль вскинешь – куда попал? – то ли в небо, а то ли в реку, пока не раздвинулась даль Белого озера пологим взгорком, а восходил туда вперед нас темный, огнями меченый утюг огромного судна; ворота шлюзов расползались навстречу оранжевой сумеречной дымке, еще прозрачнейшей в переходных бассейнах, и соловьи пересвистывались, и щекотал ноздри запах черемухи...

Девятинский перекоп

– Мужчина, мужчина! Сюда, сюда! – зовут  девчушки от школьной калитки, и зовут они, конечно, того – нездешне озирающегося, в шляпе и с рюкзаком, в котором часть накопленных листов, а первый, из дореволюционного «Нового энциклопедического словаря», я не привез, потому что помню наизусть:

«Мариинская водная система – самый важный и наиболее благоустроенный путь между бассейнами Каспийского и Балтийского морей.

Протяжение пути от Рыбинска до Петрограда 1054 версты; в него входят р. Шексна, Белозерский канал вокруг Белого озера, р. Ковжа, Новомариинский канал, р. Вытегра, обходный Онежский канал, р. Свирь, Приладожский кан. и р. Нева...

Число шлюзов на р. Вытегре 28 с 14 плотинами, на Ново-Мариинском кан. 2, на р. Ковже 2 шлюза (4 плотины), на Белозерском канале 2 шлюза (4 плотины) и на р. Шексне 4 шлюза (4 плотины)... Первое судно прошло из Ков-жи в Вытегру в 1808 г., а окончательно путь был открыт 21 июля 1810 г.»

На школьном дворе, на лужайке при двух деревянных двухэтажных корпусах, меж которыми перекинут деревянный приподнятый тротуар, я знакомлюсь с участницами школьного краеведческого кружка, и у каждой в руках толстый альбом, то ли по истории родного села Девятины, то ли по народным праздникам, то ли по Мариинской системе, и знакомлюсь с учительницами – Галиной Георгиевной и Галиной Петровной.

И занятно же мы выглядим в Девятинах – девчата идут кучкой с альбомами и со школьником-кавалером, учительницы, как экскурсоводши, впереди, а я посредине – с биноклем. Так шагаем мы по обширному селу, куда свезли и деревни от затопления Волго-Балтом, мимо бани (бревен вокруг на топку – выше крыши), мимо поленниц в форме высокой копны и выходим к обрыву, к лесистому ущелью: в глубине, метрах в пятидесяти ниже, посверкивает речушка, остаток Вытегры, а на другом берегу прямым углом вырезаны откосы и уходят вдаль – туда и нам.

Но что это за настил из шатких бревен, уложенных в несколько рядов по течению, по которым, ступая, где наросла тина, мы перебираемся на тот берег? Не остатки ли плотинного пола? И канава сразу в берегу со следами древнего плотничества. Не шлюз ли от тех первых времен, от года 1810, когда по пути могли плавать суда «длиной до 13 саженей, с осадкой в 7 четвертей»? «Да, шлюз петровский, доперекопный», – подтверждают учительницы и устремляются неутомимо по ребру известняковых откосов.

И вот – Девятинский перекоп. Поражал воображение современников. Разом отсек крутейшую излучину Вытегры, спрямил судовой ход. Да и шутка ли было – очутиться первым зрителем 1896 года, когда закончилось на Мариинке великое переустройство, в темной глубине рукотворного каменного ущелья, пройти прямые его полверсты аккуратными шлюзованиями, узнать, что стройка велась пять лет да не вручную, а взрывами сверху, а снизу в туннель загонял паровоз вагонетки, чтобы вывезти рухнувшую в колодцы породу! Размышляли, наверное, о мощи человека и о победах над природой... А нам, знакомым с иными победами (вон лязгает за лесом волгобалтовский шлюз № 6), кажется – как же эти-то в нее вписывались!

Ныне березки тянутся на откосах стройной густой порослью, не одолеть каждой всю высоту в одиночку, а только вместе. В просветы видно внизу, как торчат из красной глины белесые ребра брусья вскрытого каркаса шлюзовых стен, а местами еще подножье березовому строю – ровные венцы над ручейной заводью. Каждый шлюз был – 80 метров длины.

– 25-й, 24-й и 23-й, – называет Галина Георгиевна у  последнего, с поваленной мшелой створкой  ворот и второй стоячей, от которой к берегу, к круглой железной шишке с отверстиями, почти незаметной в траве, идет железная зубчатая рейка.

– Вот так, – отведя руки вниз и в сторону, учительница  делает несколько шагов вокруг шишки, будто бревнышко   вставила   в  отверстие   и ворот вращает. – Вот так ручку катали, открывали створы...

После обеда путеводитель мой – старинный труд инженера Пстрашеня «Мариинская система. 1810 – 1910». Сижу у бревенчатой переправы и читаю: «За шлюзом св. Андрея расположены в знаменитом Девятинском перекопе три шлюза святых Самсония, Михаила и Владимира. Плотина, общая для этих трех шлюзов, находится в староречьи на месте старой плотины св. Самсония» – с этим ясно, плотина тут, а бечевник, укрепленная тропа для «тяглецов» и лошадей, – вот он, зеленеет сочно в том берегу под уже затененным склоном. Ведет меж зарослями, сворачивает в перекоп и у Самсония упирается в чашу. Все ж я иду, лезу, отмахивая цепкие ветви, прыгаю по гнилым подмытым брусьям, а местами и вовсе карабкаюсь по склону. Конечно, люблю я заросшие руины великих империй, но вес ж с радостью выбираюсь на солнце и холожу ноги в бегучей воде.

А сердце греет надежда: «На 234 саж. ниже шлюза св. Владимира находится шлюз св. Павла, знаменитый своею плотиною, обслуживающей вместе с Павлом и три следующие шлюза». Да, да, та самая, возведенная на водопаде, где 4,5 сажени разность уровней, где широкими пенными валами катятся струи по ступеням трех каскадов! Нет книги про Мариинку без ее фотографии.

И я шагаю к ней, как молодой влюбленный, и выхожу из перекопа на раздолье, и является мне водохранилище между нынешними шлюзами №5 и №6, а вот и вовсе впадет в него Вытегра под мостиком, да только у меня глаз наметан, и в дамбе мостика я различаю острый контур шестиугольного сруба, след бычка плотины святого Павла. Шлюз тоже угадывается, полузасыпанный, а вот следующих – Кирилла, Бориса, Фому – видеть мне уже не дано.

Чудо-система

– Очень хорошая была система, – неторопливо вспоминает назавтра Николай Дмитриевич Крюков. – Строили люди грамотные, высокообразованные, культурные...

И очень хорошо здесь сидеть за столиком, в тени у бревенчатого дома в деревне Маркова, куда продрался я к вечеру сквозь зеленое и парное комариное царство, сквозь тальник, поглотивший прославленную марковскую лестницу – «шесть шлюзов св. св. Иакова, Алексея, Глеба, Федора, Иоанна и Василия, обслуживаемых плотиною первого шлюза». Я карабкался по крапивистым склонам безводных межшлюзовых бассейнов и шел ручьем по их ровному песчаному дну, шагал желтыми одуванчиковыми полянами бечевника и черпал сапогом охристой жижи в канаве параллельного, «петровского» шлюза и вычислил, меряя инженерные следы шагами, что было там сразу два их – двухкамерный Иоанн и однокамерный Василий плюс промежуточный бьеф – итого 160 шагов. А когда выбрался я на свет, то удача – Николай Дмитриевич Крюков, бывший начальник марковского гидроузла, хозяин шлюзов от 6-го и до 17-го, а при них – четырех плотин.

– Ведь сколько шлюзов, – продолжает он теплым голосом, – а крупных аварий не было: это ж чудо!

– И у вас было впечатление, что вы трудитесь именно на чуде?

Конечно. Приходилось быть прорабом и разбирать деревянные конструкции. Так все, особенно подводные – это высшее качество работ и инженерная мысль.

– А что-то вас особенно восхищало?

– Да, шпунтовые линии. Ведь напор трехметровый, вода может просочиться, все размыть и разрушить. Поэтому на каждой голове шлюза (на каждом   его   входе)   забивались  ряды брусьев,    соединенных   друг с  другом – шандорная шпунтовая линия, королевая,  водобойная, сливная. На них садилась шапка – брус тридцать сантиметров на тридцать. А на королевую, где упор для ворот, так и 60 на 60. И такую махину вручную спустить, затащить, положить точно, выверенно,  гребень в роечку усадить и подконопатить очень большое нужно было умение!

Мы гуляем еще с этим мягким, размеренным человеком по его бывшим владениям: вот яма 11-го шлюза, Наталии, и остатки плотины, вот 10-й, Екатерина, под склонившимися березами уходит по последние четыре венца в Волго-Балт. А что? Шлюз заполнен, чтобы вошел, например, однопалубный винтовой «Шексна», сутки рейс от Вытегры до пристани Чайка, и не надо на нем мне каюты ни 1-го, ни 2-го класса в надстройке, ни тем более «плацкартного» места в трюме, в такой сочный закат я займу сидячее на крыше, откуда, если дождь, слякоть, а особенно осенью снег, пустят в трюм греться.

– Я слышал, мариинские пароходы называли «голубчиками».

Так это местное название, – улыбается  Крюков. –  Пойдем, говорят, на голубчик! Он в систему заходит, буфет работает, пивом торгуют, водку на разлив, бутерброды.

– Просто как в ресторан садились?

– Да, тут вот – километр-два проедут, адальше 16-го, 17-го нашего далеко уже, так на 16-м стараются все заядлые уже нагрузиться и веселенькие обратно идут.

Да, вдвойне жаль, что нет сегодня голубчика. Последний автобус мой давно ушел. В светлых сумерках я шагаю по Девятинам, любуясь, как розовеют башни дальнего волгобалтовского шлюза, как спит на розовой воде «Метеор». Только в желудке у меня пусто. И ничего не успел купить. Но подхожу я к школе, где стал на постой, – и поджидает меня добрейшая Галина Георгиевна с банками салата и шей из кислицы, с обещанием завтрашних новых встреч с живой Мариинкой.

Живая Мариинка

Пароходы, пароходы,

Пароходы, буксера!

Пароходские ребята

Целоваться мастера! —

... – и смеется, скрывая смущение, Антонина Кузьминична Даньшина. Голос не старится, а сама – до жил высохла, потемнело лицо. Только взгляд подслепших, темно-синих глаз упорен, как на снимках у той молодой Медведицы. Все ее звали так, все ей пришлось брать силой.

В тридцать втором было ей девять лет, когда увели отца – просто зажиточно жили. Она пошла в няньки. А в тридцать девятом, когда поступила на 22-й шлюз, то поставили ее в первый день «на верхнюю работу»:

– Вы представляете, – с замиранием вспоминает она, – надо открыть ворота. Я – никак не могу. Ну ни с места. Вахтенный, мужчина все-таки, приоткатал немножко, я взяла. У меня все трещало! Думала, все жилы лопнули, и руки потом очень долго болели.

А после подсказал он, что когда шлюз наполнится, то потом оттуда идет волна. Вот с нижних ворот – волна, и все глядишь, как она идет, тут нажмешь – легче открывается.

– А в основном женщины работали? – Все женщины! До войны были мужчины, но уже пожилые. А на войну их взяли, дак все женщины. А после войны мужчин-то уже и не было. А я считалась начальник вахты. На нашем шлюзе четыре ручки надо было катать, еще на пароме – паромный работник, и на плотине плотинный, там щиты поднимаешь... А во время войны, когда зенитки стояли у клуба на горе-то, – судно заходит, да как застреляют, у меня все убежат, а я одна, хочешь-не-хочешь...

– А зимой?

– Зимой мы ремонтом занимались – бревна тесали, тумбы перекапывали – бревна такие, метра два с половиной – новые ставили и крепили.

– И конную тягу вы застали?

– Дак  и  после  войны  ее  гоняли, конную тягу. Ну, все вроде вам рассказала?

Оказывается, не все.

– «Механик Петров» шел, я на 23-м стояла. «Над рекой березки-елки» – песню пою. С 24-го судно вышло да все вертится и вертится, а там ведь маленькие расстояния. Потом я только сообразила, что сама виновата. Песню оборвала – он и заходит. Я на него – сами знаете, как. Зашвартовался: – Подождите минуточку, не давайте свистка. Опустился в кубрик, вынес мне, наверное, килограмма два песку, конфету и булку белого хлеба, – тут смеется Антонина Кузьминична. – Возьмите, возьмите! Как хорошо вы пели!

Солнце греет горницу сквозь тюлевые занавески, да на улице еще жарче. Астафьев поит меня кофе. Пожилой человек в очках, крепкий, с широкой грудью – и то, наверное, печать профессии: Георгий Николаевич – водолаз со старой Мариинки.

Застал он систему в последние ее годы, когда на Мариинку уже махнули рукой, и сколько раз было – нарочный ночью, и сборы, и катер, а под воду – на пять минут: на камешке махоньком застряла опавшая шлюзная половинка и елозит по полу. Другое дело, когда вышибали ворота – этого тоже было сколько угодно, пролетало судно сквозь шлюз и выходила вода, но тут уж – работа не одной водолазной станции и не на один день. А самое опасное было – на плотинах.

Плотины тогдашние закрывались щитами, каждый щит между стоек и, случалось, криво стоял щит или, хуже, его срывало. Это называлось прямая фильтрация, и в одну такую Астафьев попал да чуть не лишился жизни.

– Приехали мы вдвоем на 17-ю, там  междупольная загрузка делалась – глину закачивали под давлением, потому что вымывает ее, и надо было  трубу  переставить,  фланец под водой открыть на конце и направить. Я все переделал, а меня потащило. Я сигнал дал, потряс два раза, воздержись, мол, – ответа никакого мне нет. Я дальше: «Выхожу» – три раза дергаю сигнал, дескать, вытаскивай меня! Никакого ответа.

– Как меня  подтащило к отверстию-то, где фильтрация, – продолжает Астафьев с улыбкой, – то я понял. Шланги-то туда проскочили, и меня за ними спокойно тянет. Я руки расставил, и ушли у меня только ноги, а манишка водолазная, что на двенадцать болтов надевается,  –  не проходит полностью: я и остался. А телефона нет, и воздух я не травлю, да и не видно меня – наверху бегают, не знают, что со мной; в Вытегру уже звонят, чтобы  помощь прислали. А пока – стали бить по щитам, чтобы фильтрацию устранить. И так меня бы расколотили надвое. Но одна судопропускная увидала. Да что вы,   говорит,   вон   ноги   водолаза   в сливной   части,   ботинки   с   грузами светлыми, а вы бьете! Тут они щит приподняли, да я и полетел по сливному полу, о контрфорсную стойку меня ударило и сорвало шлем. Они сразу забивать щит стали, а меня понесло в рисберму, куда вода дальше сбегает,   а   в   рисберму   попал   бы, там – все, груза на ногах такие, утонул бы.  Но хорошо второй водолаз, молодой, с бычка прыгнул да и задержал меня. Так и спас...

Кофе выпит, я много узнал. Да и хозяину, похоже, приятно было повспоминать:

– На Мариинке вода была чистая, не муть, как на Волге-Балте. А когда вода чистая, то и работать-то – красота!

Петрова мысль

– Петрову мысль Мария свершила» – часто я слышал на Мариинской системе. А теперь вижу слова эти – на стройном гранитном обелиске, что высится, окруженный столбиками с цепями, а еще штакетником, у глубокой и, верно, непростой канавы на задворках деревни Петровское среди буйного одуванчикового цвета. «Благоговейте, сыны России», – написано на другой грани.

Достаю Петрашеня: «В красивой сухой местности стоит возле развалины старого шлюза исторический памятник, поставленный здесь знаменитым строителем Мариинской системы генералом Деволантом. Памятник-обелиск воздвигнут в честь Императора Петра Великого на том месте, где он отдыхал, осматривал предполагаемый водораздел будущей водной коммуникации и мимо которого, по поручению Царя, прошел с первой нивелировкой инженер Перри».

Легенда такая, что в 1711 году царь Петр сам приезжал и лично исследовал водораздел между Ковжей и Вытегрой, а здесь встречался с крестьянами. В 1811 году место опознал стопятнадцатилетний старец Пахом, которого привезли на телеге.

«Цепкая память старика, – читал я где-то, – сохранила многое». Читал я, правда, и писателя Кублицкого: будто бы не сохранилось отметок о такой поездке в регистрационных книгах, ведшихся при дворе Петра и отмечавших все деяния государя. Но оставлю сей спор серьезным исследователям. Мысль-то безусловно была.

А как ее свершила Мария? И какая Мария? Указ о начале строительства «вытегорского канала» издал в 1799 году император Павел I, но деньги дала его супруга Мария Федоровна: главно-начальствующая над воспитательными домами обеих столиц, она распорядилась взять из сохранной кассы петербургского дома, а Павел велел «принять заимообразно». «В ознаменование любви к отечеству, – гласит еще одна грань обелиска, – канал сей наименован Мариинским».

«От памятника, – читаю дальше Петрашеня, – видно и Матко-озеро, осиротевшее с 1886 года (то есть, как построили Ново-Мариинский канал, ускоривший движение – А.К.). Через высохшее русло старого Мариинского канала можно пройти в часовню, где хранятся иконы с упраздненных шлюзов и некоторые другие старинные предметы, имеющие большой исторический интерес». Но где же, не вижу, Матко-озеро, первый водораздел системы, и где часовня?

Через «высохшее русло», через канаву, на дне которой заметны еще крупные мшелые балки, полы шлюза святого Петра, и различимы еще два уровня двухкамерного шлюза, идут мои бесценные учительницы, которые и привезли-то меня сюда на чудом добытом «бобике», а теперь ведут местного старожила, Александра Ивановича Распутина. «Матко-озеро, – сетует он, – замыли строители Волгобалта и легко откупились штрафом». Часовня давно сгинула, а предметы хранятся в Вытегре. Туда же хотели увезти и памятник, но петровцы отстояли его и сами теперь обихаживают.

Александр Иванович, лесничий всю жизнь, посадил лиственницу, кедр и тяньшанские ели. Он бродит вокруг обелиска и, наклонясь, раздвигает густую траву: некоторые – прижились.

А еще рассказывает Александр Иванович, когда раскапывали волго-балтовцы этот Старо-Мариинский  канал, то из одного шлюза достали такие бревна, что здешний житель построил из них целый дом – такой это был лес и так сохранился.

Но пора нам из года 1810-го, шофер спешит, пора в 1886-й. Попробуйте-ка выговорить Павшозеро с ударением на «а», но вот оно – довольно крупное село и мертвенное: забиты окна в желтом, видно, школьном бараке, выбиты в клубном черном доме с фронтоном и линяло-голубыми щитами для «сегодня» и «скоро». А посредине на пыльной песчаной площади, как высшая точка Марии некой системы, торчит красно-ржавая водонапорная башня, в узкой тени которой жмутся друг к другу десяток овец.

Мимо заросшей узкоколейки бреду я, мимо погрузочной станции с застывшим навеки мостовым краном, с выпотрошенным зеленым вагончиком «мест – 40», карабкаюсь по грудам гниющих бревешек – (не знаю уж, кто их бросил, давний ли русский, новый ли, совместный со шведом – ухватки одни), прохожу ярко-желтыми сенокосами по замытому Павшозеру и оказываюсь у сокрытой кустами горловины Ново-Мариинского канала, у развалины младшего «Петра».

Ручеек стекает со шлюза, с бревен вповалку и, мутнея, ширится в речку, ширится дальше еще. В сапогах я ступаю в воду – может, щелкнуть шлюз на память? – как за спиной растет мерный шум. Оглядываюсь: против течения бежит валок, бежит и растет, сужаясь. Еле успеваю на берег выскочить. А вдали, за неказистым причалом, поперек прорези, проползает кусками громадина белого теплохода. Волго-Балт.

На канале – Каменном, в известняке рубленном, с водицей на донышке – я вспоминаю отчего-то давнюю обложку «Нэшнл джиогрэфик». По схожему канальцу баграми проводят барку американские любители истории. Только наша Мариинка – раза в три пошире.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю