Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №09 за 2006 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
Казалось бы, указание дано довольно точное, но ведь сколько воды утекло в обеих реках... Вроде бы само заглавие первой поэмы о битве свидетельствует: искать надо за Доном, то есть на его правобережье. А вот по какую сторону узкой Непрядвы – неясно. Из некоторых летописей вроде бы выводятся косвенные свидетельства: тоже, мол, на правом.
Руководствуясь этими данными, стали копать и уже в XIX столетии на волне патриотического интереса к отечественным победам кое-что нашли. Основной вклад в успех изысканий внес помещик С.Д. Нечаев, чья усадьба оказалась как раз на территории вновь обретенного Куликова поля. Основываясь на сопоставлении топонимов, местных легенд и на картах находок древнего оружия, он пришел к выводу, что сражение произошло «на небольшом пространстве, начиная от берегов Непрядвы и впадающей в нее речки Ситки, до истока вливающихся в Дон рек Смолки и Курцы». Впрочем, вопреки утверждению Нечаева, обозначенное им пространство вряд ли можно назвать «небольшим»…
Основной контраргумент противников этой, канонической на сегодняшний день, версии – малочисленность предметов, оставшихся от жестокой сечи в указанном квадрате. Это недоумение легко объясняется: в Средние века победители обязательно собирали все оставшееся на поле брани вооружение! Мечи, копья, щиты и доспехи представляли большую ценность. Более того, сам факт, что какое-то количество вещей XIV века все же обнаружено, скорее всего, означает: нашли их не на месте основного столкновения войск, а там, где преследовали бегущих. Тогда понятно: по всему пространству, где отступали татары, невозможно было собрать все оружие.
Четыре пути познания битвы
Имя куликовским загадкам – легион, и сегодня блоковская «мгла» над легендарным полем лишь сгущается. Скажем, как понимать старинную московскую поговорку, которой все сих пор часто пользуемся: «Словно Мамай прошел!» Ведь «прошел»-то Батый, Тохтамыш, Девлет-Гирей, кто угодно, только не Мамай, которого разбили на самой границе Русской земли в безлюдном поле! Но серьезнее и печальнее фразеологии вот что: сегодня, хотя о Куликовской битве все еще знает каждый гражданин России старше 11 лет, она более не служит объединяющим общество фактором, единым для всех мостиком в прошлое. Напротив, сторонники разных, противоположных версий (и смыслов) «рвут» ее друг у друга на части. Основных дискутирующих лагерей насчитывается, пожалуй, четыре.
Традиционалисты излагают события консервативно: Куликовская битва – одно из величайших событий российской истории, первый шаг к освобождению русских земель от ордынской зависимости (если уж не употреблять слова «иго»). В сражении участвовали большие массы людей с обеих сторон, были большие потери. Насколько большие – приходится, правда, время от времени переоценивать в сторону уменьшения под давлением исторических свидетельств. Из комплекса эпизодов «Сказания о Мамаевом побоище» адепты традиционного взгляда охотно принимают сюжеты о благословении Сергия, о сражении Пересвета с Челубеем (он же – Темир-мурза) и об атаке Засадного полка.
Сторонники «православного» толкования мифологизируют битву еще сильнее и делают акцент на противостоянии христианской Руси степным иноверцам. С этой точки зрения любые сомнения в историзме Сергиева благословения, в монашеском сане Пересвета и Осляби просто кощунственны, а Мамая на Куликово поле привело намерение уничтожить веру и разрушить церкви.
Этот возникший в XVI веке ультрапатриотический ракурс обрел новое дыхание в эпоху постсоветского религиозного ренессанса (запоздалая канонизация в 1988 году Дмитрия Донского за «любовь к ближним, служение Отечеству, благотворительность и храмоздательство» – тому свидетельство). Для его сторонников абсолютно истинно все сказанное – и даже не сказанное – в средневековом житии князя Дмитрия. Так, они не веруют в размолвку московского государя с Сергием Радонежским. Настаивают на особой роли Пересвета: «представитель Церкви и лично Преподобного Сергия монах Александр Пересвет начал битву и стал первой ее жертвой» (цитата из церковного поминальника по благоверному князю Дмитрию). А ведь получается, что инок грубо нарушил правило Четвертого Вселенского собора в Халкидоне (V век), запрещающее монаху вступать на воинскую службу… Что же до переосмысления вышеописанных «непреложных фактов» светской историей, то и здесь готов ответ: «Гиперкритика по данному поводу взбухла на старых атеистических дрожжах» (писатель Юрий Лощиц).
Кстати, о «либеральной гиперкритике». Ее адепты вышли на публицистическое поле битвы относительно недавно, но сразу выставили на своей стороне ряд сильных авторитетов. Вот как формулирует их позицию бывший ректор РГГУ Юрий Афанасьев: «Если бы Дмитрию Донскому сказали слова «освобождение от татар», он бы с ума сошел. Потому что царем, которого он признавал, был именно татарский царь. А Мамай, которого побил, был самозванец, узурпатор, от которого он этого царя защищал». Но и в данном случае, как нетрудно заметить, мы имеем дело с эмоциональным мифотворчеством. Во-первых, в словах историка отчетливо слышна запальчивость профессионального ниспровергателя недавних мертвых истин советской идеологии. Во-вторых, и по сути-то это риторика: кого мог считать Дмитрий «законным царем» Орды и Руси на 1380 год? И если он оказал услугу татарам, разгромив их узурпатора, то почему же чингизид Тохтамыш разрушил Москву два года спустя?
В основе подобных «огрублений» исторической картины лежат научные исследования, выводы которых более осторожны. Как замечает И.Н. Данилевский: «Выступления против Орды происходили все еще в рамках прежних представлений об отношениях между русскими князьями и ордынскими ханами – «улусниками» и «царями». Пока еще не шла речь о собственно антиордынской борьбе». Но даже этот тезис не снимает натяжки в отношении Дмитрия – «борца с захватом престола в Сарае». Ведь известно, что темник Мамай, хотя и был фактическим правителем правобережной Орды, никогда не выходил из формального подчинения очередному хану Чингизова рода, вполне легитимного для Руси. Более того, князь Дмитрий охотно принимал ярлыки из рук таких Мамаевых «марионеток». Почему же он вдруг решил счесть старого знакомого «незаконным»?..
Остается последний взгляд на куликовскую историю – так называемый «евразийский». Суть его наиболее ярко выражается некоторыми современными татарскими учеными. Они полагают, что отмечать юбилеи Куликовской битвы вообще бессмысленно – не только потому, что это возбуждает межнациональную вражду, но и потому что между Золотой Ордой и Московским государством никакой большой войны вовсе и не было. Имели место лишь стычки между отдельными князьями и ханами, которые воспринимали свои владения как «субъекты» одной и той же «федерации» (примерно так же смотрели друг на друга князья Священной Римской империи – немцы, итальянцы, французы…).
Эта позиция подкреплена растиражированными трудами Л.Н. Гумилева, полагавшего, что само «иго» – понятие фиктивное, а, следовательно, на Куликовом поле никто и никого ни от чего не освобождал. Евразийцы утверждают, что с обеих сторон в битве сражались и татары, и русские, оказавшиеся под рукой того и другого властителя. Вражда не имела, таким образом, этнической направленности, а отражала мелкие тактические цели, характерные для феодальной раздробленности.
Такую аргументацию сегодня очень приветствуют в Татарстане, выступая против любых попыток празднования юбилеев Куликовской битвы. Отголоски этой позиции можно было услышать даже из уст Президента России. И все же, высокий политический вес сторонников этого взгляда на историю не делает его верным. Ведь только честный и спокойный взгляд на события прошлого способен свести на нет взаимные обиды народов современной РФ, привести к компромиссу, столь желанному для всех.
Пока же, увы, приходится констатировать: восприятие Куликовской битвы в стране очень далеко от такого идеала. Приверженцы «четырех взглядов» не слышат друг друга, именно на почве неконструктивного плюрализма процветают откровенно шарлатанские модели истории. Куликовская битва, присутствующая во всех фантазиях на тему русской истории, просто отражает, говоря современным языком, «раскрученность бренда».
Мы должны знать, что произошло в далеком прошлом, каким и почему хотели видеть его наши предки, какой след в культуре страны оставили легенды. Сохраняя право выбирать для себя «скучную» реальность или «красивый» миф, делать этот выбор мы должны осознанно. И ответственно.
Андрей Петров, кандидат исторических наук
Читайте также в журнале «Вокруг света»:
Слушание земли
Театральный роман с Ла Скала
Площадь перед знаменитым собором Duomo, пожалуй, – самая парадная в Милане, столице богатой Ломбардии. На широком пространстве собрано все, что соответствует образу туристической Италии: готическая архитектура огромного собора, множество голубей, праздная толпа и ощущение полной беззаботности, столь естественное для этой страны. Но сердце Милана не здесь, хотя оно и очень близко. Стоит от Duomo пройти всего пару минут по мозаичному полу торговой галереи Виктора Эммануила II, как попадаешь в другой мир. Там тоже площадь, только небольшая. Неба и солнца уже не так много. Как и людей. 3венят трамваи, а обстановка почти будничная. Кроме памятника и арки с перспективой на галерею, кажется, нет ничего выдающегося. Однако впечатление обманчиво: именно в этом месте, напротив каменного гения, находится одно из чудес света – Teatro alia Scala.
«И это театр Ла Скала? Не может быть!» – невольно вырывается вздох разочарования, когда впервые обнаруживаешь приземистое, камерное, закопченное здание – из таких состоит весь центральный Милан. Этот эффект устойчив. Всякий раз, попадая сюда, можно изумляться несоответствию своих давних представлений реальности. Ла Скала – это же «главный» театр планеты. Символ оперы. Один из главных культурных брендов Новейшей истории. Где же легенда? Где красота? Не может быть, чтобы первый оперный дом Земли имел такую неказистую наружность. Однако не стоит торопиться с выводами. В Италии, стране с чрезвычайной концентрацией прекрасного, красота бывает разная. Порой она не бьет в глаза и требует внимательного подхода, как тихие церкви, за скромными фасадами которых спрятаны сокровища искусства. Так и этот театр – его невозможно брать приступом, как рядовой туристический объект. С ним нужно провести время, и тогда разочаровывающее поверхностное знакомство сменится глубоким увлечением. Чтобы взаимоотношения превратились в роман, нужен всего один день.
За классическим фасадом XVIII века скрывается здание века XXI: в ходе недавней реконструкции известный швейцарский архитектор Марио Ботта дополнил ансамбль театра
Продажа билетов в вечерней кассе: служитель заносит желающих в списки, по которым они получат пронумерованные билеты
Первые шаги
Подобно дворцу, венчающему парковый ансамбль, здание на площади della Scala – вершина, к которой надо двигаться постепенно, оттягивая финал. Чтобы вечер, проведенный в этих стенах, действительно стал одним из самых ярких в жизни, начинать сближение нужно с периферийных точек, которые создают пространство Ла Скала, храня память о его истории. Сперва стоит повернуть на улицу Джузеппе Верди, что справа от театра. Здесь находится маленькое двухэтажное кафе, которое, как и улица, названо в честь главного итальянского композитора. Премьера в театре его оперы «Набукко» (1842) сразу стала национальным событием. Гаэтано Доницетти – старший и успешный современник Верди – сказал о начинающем авторе: «Это – гений!» Тогда же, на волне уже начавшегося движения за объединение Италии, Верди заработал титул «певца Рисорджименто», а хорошо известный хор пленных иудеев, обращающихся к Богу, чтобы звезда Давида помогла им обрести потерянную Отчизну («Лети, моя мысль, на золотых крыльях»), стал считаться неофициальным гимном, который темпераментные итальянцы распевали на улицах.
Когда Ла Скала раскрывает вечером двери для публики, в проемах встают карабинеры. Дело не столько в охране порядка, сколько в красоте ритуала
Caffe’ Verdi не является собственно театральным заведением, в отличие от просторного и элегантного Caffe’ Biffi (в здании самого театра). В нем редко встретишь исполнителя или меломана. Зато нет лучшего способа погрузиться в прошлое, чем заглянуть сюда на завтрак. С утра кафе почти пустует, и можно спокойно расположиться на диване за маленьким круглым столиком в углу (впрочем, других здесь нет, помещение настолько небольшое, что все места угловые). Здесь хорошо и уютно, кроме того, все забито разного рода артефактами: от афиш начала прошлого века и растиражированных портретов прекрасных оперных примадонн до часов, ваз и прочих непродающихся предметов интерьера, к которым относится и бюст Бетховена, очутившийся за моей спиной. Честно говоря, не совсем понятно, что делает в этой располагающей к безделью обстановке известный своей глухотой и трудным нравом немецкий гений – автор единственной, совсем не итальянской по стилю оперы «Фиделио», но это не так уж и важно. Вся эта роскошь, ненавязчиво создающая иллюзию старины, уже за первой чашкой становится естественной средой обитания. Тем более что кофе в таких заведениях варят отменный.
Один из важных экспонатов музея – красноречивый знак эпохи Верди в истории Милана и Италии
Вторая важная точка на подступах к храму оперы – музей. Находясь в здании самой Ла Скала, он служит своего рода посредником между сегодняшним днем и прошлым. Пока поднимаешься по лестнице, старые плакаты рассказывают о мировых премьерах в этом «священном» здании. Из лестничного полумрака появляется невесомая женская фигурка в обрамлении растительного орнамента: это знаменитая «Мадам Баттерфляй» Пуччини, впервые показанная здесь в 1904 году. Пожелтевший лист бумаги дает моментальный портрет своего времени – сладостно-томной эпохи модерна.
Затянутые темным атласом комнаты музея напоминают мемориал, где благодаря обычным вещам (веер или дорожный столовый прибор артистки) легендарные имена оперного искусства превращаются во вполне «осязаемых» людей. Здесь наглядно показано, как на протяжении веков менялось лицо Ла Скала. В эпоху бельканто, когда писали Беллини, Россини и Доницетти, это был театр примадонн: красота и харизма знаменитых див – Джудитты Пасты, сестер Гризи, Марии Малибран – увековечены живописью. Потом – театр композиторов. Один из впечатляющих экспонатов – посмертная маска и слепок руки великого Верди, субтильного человека, отождествляемого с «большой эпохой» Скала. Еще позже, с приходом в 1898 году знаменитого Артуро Тосканини, театр дирижеров (палочка маэстро тоже тут присутствует). А рядом с душными музейными комнатами – заветная дверца в маленькую ложу самого театра. Заходишь туда, и вдруг – внизу открывается огромная чаша зрительного зала, изумляющего своей архитектурой, хотя она едва проступает в темноте. Сердце слегка замирает: ясно, что вечером здесь должно случиться что-то исключительное; в таких стенах иного быть не может. Кстати, для тех туристов, кто не позаботился заблаговременно о билетах или кому они не по карману, это единственный способ хоть как-то познакомиться с легендарной сценой (и многие им охотно пользуются).
Менялись имена, лица и моды, однако постановочный стиль в театре на протяжении веков оставался неизменным. Это становится ясно, когда поднимаешься на второй этаж музея, где проходит выставка «Моцарт в Ла Скала», приуроченная к 250-летию со дня рождения композитора. Макеты к разным постановкам одной оперы – «Свадьбы Фигаро» (от 1928 до 1981 года) – полностью раскрывают Стиль. Ла Скала – традиционный театр, в котором с помощью веских архитектурных решений создаются иллюзии реальности: сады, арки, улицы, дома – все воссоздается основательно, достоверно, чинно. Подобную постановочную манеру олицетворяет знаменитый Джорджо Стрелер (1921—1997), до сих пор считающийся здесь главным специалистом по театральной магии XX века: его имя упоминали все, с кем нам удалось побеседовать в театре, – от директора до работников мастерских. «Свадьба Фигаро», созданная Стрелером в далеком 1981 году, в этом сезоне опять стоит в афише, являясь, по мнению координатора артистических проектов, Фортунато Ортомбина, эталоном оперного искусства. Такой длительный срок жизни спектакля характерен и для России – страны также чрезвычайно консервативной в области сцены. В странах же Центральной Европы, например в театрально продвинутой Германии, это невозможно: там все время идут вперед, торопятся открывать новое. В Италии, цитадели классической культуры, напротив, любят оборачиваться и долго смотреть назад, будто желая остановить быстротечное время.
Сейчас зрительный зал Ла Скала состоит из 2 015 мест. Как ни странно, это даже намного меньше, чем до реконструкции. Дело в том, что из соображений противопожарной безопасности упразднены стоячие места. А раньше публика здесь стояла и в проходах – как на стадионе
Как Ла Скала стала «флагманом» оперного искусства и «главным» музыкальным театром мира?
Возникнув на исходе Ренессанса (около 1600 года во Флоренции) из подражания древнегреческой трагедии, опера стала истинным символом Нового времени. Быстро переместившись из закрытых дворцовых залов на публичные «площадки», это синтетическое зрелище сразу превратилось в популярное светское развлечение. Во многих городах Италии открылись музыкальные театры, среди которых «лидировали» поначалу Венеция, Рим и Неаполь. Для первого «оперного века» (календарного XVII), века барокко, были характерны мифологические сюжеты, лихие технические трюки (знаменитейший из них – deus ex machina, «бог из машины») и небольшие залы. А вот на рубеже XVIII—XIX веков уже происходит смена стиля – меняются вся суть жанра и его масштаб. Барочные «волшебства» – в прошлом. Наступает эпоха искренности, в центре внимания оказывается человек с его страстями. Опера становится искусством слез, а на первое место выдвигается певец с его эмоциями (живший в Италии Глинка плакал на операх Беллини). Новой сути отвечает и смена масштаба: действо переходит в большие залы, становясь массовым искусством крупного драматического жеста. На смену маленьким театрам с их старым сказочно-мифологическим репертуаром приходят большие театры и большие психологические драмы. Открытие Ла Скала и стало откликом на смену стиля. Еще когда нынешнее здание только возводилось, австрийская императрица Мария-Терезия пророчески заявила: «Возводится новый театр, судьба которого – затмить славу знаменитейших театров Италии». Состоявшееся спустя несколько месяцев первое акустическое испытание с оркестром, артистами и публикой прошло блестяще – зал удостоился всеобщих высших похвал. Отмечая принципиальную новизну начинания, одна из тогдашних газет писала: «Система спектаклей будет необычного, совершенно нового рода. Она заключается в отказе от непомерных злоупотреблений, вызванных в итальянском музыкальном театре недостатками постановок и исполнения. Здесь желаемое достигается накалом душевного движения и сценического действия, наивысшим правдоподобием и сосредоточенным на всем этом внимании артистов». Словом, открытие Ла Скала совпало с важной переменой внутреннего (содержательного) и внешнего (сценического) облика оперы, ставшей из искусства чистого развлечения искусством переживания – глубоким и человечным. XIX век – «золотая» эпоха оперы. Она обрела не только неформальный статус «главного жанра всех искусств» (такой же репутацией пользовалось кино в веке ХХ), но и громкое общественное звучание. Особенно у себя на родине. Теперь в Италии опера ощущается как глоток свободы, как знамя борьбы за независимость от австрийцев и национальное единство. В исторических сюжетах того же Верди зрители видели прямые аналогии с современностью, и премьеры превращались в стихийные манифестации, мелодии арий распевались на улицах, а самого композитора прозвали «маэстро революции». Миланский же театр, о котором мы ведем рассказ, эту «революцию», художественную и политическую, по сути «возглавил», собрав под своей крышей ведущие музыкальные силы «самой музыкальной страны мира». По заказу Скала писали лучшие композиторы, здесь выступали лучшие певцы, а центр оперного искусства окончательно переместился из Неаполя в Милан, ставший «столицей» новой оперы, масштабной, зрелищной, массовой и чувствительной. Не утратила эта столица своего значения и в новом, ХХI, столетии, когда опера претерпела очередные изменения, превратившись в искусство исполнителей, прежде всего – дирижеров. Скала эффективно отразила эту модуляцию: спектакли театра ассоциировались у публики только с самыми громкими музыкальными именами. А с приходом «к власти» в нем Артуро Тосканини Милан в борьбе за «звание» оперной Мекки и вовсе оставил всех без исключения конкурентов далеко позади. Словом, как оказалось, Мария-Терезия запрограммировала театр на успех: в тот момент, кода опера стала музыкальной драмой и ведущим жанром искусства, Ла Скала выразила свое время, предъявив веский набор аргументов: огромный зал с великолепной акустикой и вокальные, композиторские, а затем и дирижерские «бренды». Емко запечатлел этот феномен мастер афоризма Стендаль: «Это лучший в мире театр, ибо доставляет наивысшее наслаждение».
В мастерских Ansaldo, расположенных на территории бывшего завода (12 000 м2), создают декорации и реквизит в стиле Ла Скала – особую роль в нем играют архитектурные и скульптурные элементы
Магия бренда
Скала – это не только сценическая площадка. И даже не только главный театр Италии, построенный в 1778 году по заказу императрицы Марии-Терезии архитектором-неоклассицистом Джузеппе Пьермарини на месте снесенной церкви Санта Мария алла Скала (Ломбардия входила тогда в состав Австрийской империи). Прежде всего – это великий бренд, на который веками работали лучшие специалисты. Такие, как представитель знаменитой династии исполнителей и меломанов Джулио Рикорди (сейчас имя Ricordi носит крупнейшее музыкальное издательство) – друг, заказчик и «имиджмейкер» Верди, мастер подогрева общественного интереса к событиям искусства. (Одна из гениальных идей пришла Рикорди в тот момент, когда он уговаривал композитора написать вторую редакцию оперы «Симон Бокканегра». Первый прием спектакля определял судьбу произведения, и его следовало основательно готовить. Так вот, Рикорди заказал Ференцу Листу сделать парафраз (популярный в XIX веке музыкальный жанр) на темы оперы, и композитор, еще более знаменитый как пианист, исполняя парафраз в своих концертах, заведомо превратил будущую постановку в ряд своеобразных «шлягеров».)
Другая составляющая бренда – миланская публика – требовательная, понимающая, можно сказать, профессиональная, выносящая суждение каждой премьере своей реакцией. Можно утверждать, что она всегда была законодательницей вкусов, и композитор, сочиняющий для театра, просто не мог не считаться с ее ожиданиями. Чтобы ей угодить, импресарио, конечно, старались заказывать оперы именно тем авторам, которые уже имели успех. Но иногда они рисковали и открывали новый талант, как в случае с молодым и никому не известным Верди, которому театр заказал три оперы, и одна из них, уже упомянутая «Набукко», прогремела. Еще в Скала были впервые представлены многие сочинения другого знаменитого итальянца – Джакомо Пуччини. Уже после его смерти прошла премьера не завершенной автором «Турандот» (1926). Это был тот самый случай, когда Тосканини, положив палочку, остановил спектакль в определенном месте и, обращаясь к публике, сказал: «Здесь остановилось сердце гения».
Чтобы на сцене возникла полная иллюзия жизни, нужно учесть все детали: в частности, парики должны не только надежно сидеть на голове актера, но и выглядеть естественно
Кроме того, шли постоянные премьеры произведений эпохи бельканто, когда авторы, стремясь удовлетворить требование рынка, писали быстро и много. Сегодня эти гении, увековеченные в белом мраморе, встречают публику в нижнем фойе театра, сообщая, в какой важный и серьезный дом она попала: его завсегдатаи и герои – Беллини, Россини, Доницетти. Недалеко от них оказался и Стендаль – страстный меломан и знаток музыки, чья книга увековечила беспечную музу Россини. У «баловня Европы» (как назвал композитора Пушкин) здесь прошла комическая опера «Турок в Италии» (1814 год), о которой с восторгом отзывался французский писатель. Вероятно, «за это» он и удостоился мраморного бюста, причем в самой сокровенной точке Скала – узком проходе, где за бархатными темно-красными шторами открывается огромный зрительный зал.
Наконец, еще одной и главной составляющей мировой славы Ла Скала всегда был, собственно, его музыкальный уровень, обеспеченный лучшими именами: с конца XIX века за здешним пультом успели побывать все самые видные музыканты: от Тосканини до Вольфганга Заваллиша, от Герберта фон Караяна до Клаудио Аббадо и Риккардо Мути. Все великие работали здесь, и для миланской публики это давно стало нормой.
Два лица
Вторым рождением Ла Скала обычно считают 1946 год, когда серьезно пострадавший во время войны театр вновь открылся историческим концертом под управлением Тосканини. Плюс – еще одним рубежом в жизни театра стала капитальная реконструкция, осуществленная к концу 2004 года, после которой у театра оказалось два лица: историческое и современное. Первое преобразование коснулось того, что видят зрители. Швейцарский архитектор Марио Ботта «обновил» фасад здания, дополнив его классические формы абстрактной архитектурой на заднем фоне. Фойе, коридорам, лестнице и зрительному залу вернули оригинальный вид. Более поздние наслоения (закрашенное дерево, ковры, закрывавшие мрамор и прочее) исчезли. Обновление выполнено исключительно деликатно, и сложно догадаться, что весь интерьер недавно подвергнут основательной чистке. Обстановка несет необходимое свойство старых помещений – мрамор выглядит свежим, но не ослепительно ярким, позолота блестит так, будто ей как минимум двести лет. Поддерживая ощущение «благородной старины», внутренний декор выполняет свою основную функцию, позиционируя Скала как дом, где роскошь живет посланной небом данностью, а вовсе не результом кропотливых усилий. На всем, что видит публика, лежит печать исторической легенды.
Второе, более глобальное, обновление коснулось скрытого от зрительского глаза пространства за сценой. За занавесом – технически безупречный театр XXI века, лучший в стране и один из самых передовых в мире. Сцена увеличилась в три раза (сегодня она самая большая в Италии), а ее механизмы таковы, что любая постановочная фантазия может быть запросто воплощена: полеты Вакулы на черте в «Черевичках» Чайковского (постановка прошлого сезона) были действительно волшебны, вызывая восхищение даже у искушенного зала. Автор этого технического чуда, инженер Франко Мальгранде, за внутреннее преображение Ла Скала был произведен в Командоры ордена «За заслуги перед Итальянской Республикой». О том, что представляет собой современная сцена Ла Скала, г-н Мальгранде говорит с таким азартом, словно он – режиссер, сам придумавший весь спектакль. «Увеличено пространство за сценой – слева, где был театр Piccolo Sсala, возник огромный карман. Пространство получилось асимметричным, так как справа увеличить площадь было невозможно из-за улицы. Высота потолка поднята до 30 метров. После архитектурного преобразования последовало технологическое – восстановление сценических механизмов, где мы следовали старой схеме. Разумеется, все моторизировано и управляется компьютером, но возможно и ручное управление, все очень просто!» Краткое введение в модернизацию, сопровождаемое быстрым наброском карандаша на бумаге и показом ясных, красивых чертежей, закончилось. Стремительный Мальгранде, взяв в руки шлем для езды на мотоцикле, исчез.
Если ненавязчивое обновление зала вызывает всеобщее одобрение, то по поводу коренных закулисных преобразований мнения разделились. Конечно, работать стало удобнее, однако многие сотрудники сожалеют, например, о старинных роялях и трюмо, безвозвратно исчезнувших вместе с прежними гримерными. Коекто сомневается в том, что удалось сохранить прежнюю акустику. Правда, рассказывают, что Риккардо Мути, примчавшись со своим оркестром сразу после окончания реставрационных работ – зимой, в холодный театр, – дабы немедленно опробовать зал, остался доволен.
Наталья Макарова поставила в Ла Скала балет «Баядерка»
Русские в Скала
Россия в Скала представлена разнообразно: репертуар, исполнители, традиции. Это началось с конца XIX века, с эпохи Артуро Тосканини, который, заступив на пост музыкального руководителя Скала, подобно другому великому дирижеру и композитору, Густаву Малеру, руководившему в это же время Венской оперой, стремился, чтобы итальянские премьеры зарубежных опер игрались именно в у него. Все это значительно поднимало статус театра в национальном и мировом масштабах. Так, вскоре после петербургской премьеры «Пиковой дамы» Чайковского (1890 год) состоялся спектакль в Скала, ставший огромным событием в Италии. Тосканини «устроил» и постановку «Евгения Онегина» (1903 год) – правда, тогда его пели на итальянском, исполнение на языке оригинала еще не вошло в норму. Кстати, едва ли не первым эту привычку нарушил Федор Шаляпин, чья мировая слава началась тоже с Ла Скала, где русский бас дебютировал в роли Мефистофеля в одноименной опере Бойто (1901 год). Когда Шаляпин вернулся сюда снова для исполнения роли Бориса Годунова, которого он пел, разумеется, по-русски, его остановили на репетиции, предупредив, что в традициях театра – петь «по-здешнему». Шаляпин ответил: «Теперь я – ваша традиция». Сегодня с восприятием опер по-русски нет никаких проблем: либретто публикуется на двух языках – оригинальном и итальянском – в солидном буклете (наверное, самом толстом театральном буклете в мире). Кроме того, миланская публика понимает значение каждого слова благодаря титрам на табло в спинках кресел. Поэтому наши оперы с участием наших же певцов воспринимаются во всех деталях. Каждый год ставится как минимум одна новая. В прошлом сезоне – «Черевички» Чайковского, в этом – «Евгений Онегин», где под руководством молодого дирижера российского происхождения Владимира Юровского отечественные певцы выступили в главных партиях: Ольга Гурякова, Татьяна Моногарова (обе поют Татьяну и в московских премьерах «Онегина» этого сезона) и Всеволод Гривнов (Ленский). Даже постановщик спектакля, англичанин Грэм Вик, связан с нами. В октябре 2005 года он выпустил в Большом театре «Волшебную флейту» Моцарта. В открывающей сезон 2006/07 «Аиде» (эта роскошная постановка Дзеффирелли хорошо известна) важнейшую роль Амнерис будет исполнять молодая Ирина Макарова, уже удостоенная национальной российской премии «Золотая маска». В общем, в Скала все время звучит славянская речь – не только со сцены, но и в служебных коридорах. Среди балетных педагогов тоже много людей русского происхождения, что и понятно. Как заявляет шеф балетной труппы театра Фредерик Оливьери (десять лет проработавший в Опера де Пари с Рудольфом Нуреевым): «Ваш балет – лучший в мире!»