Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №06 за 2006 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
Экзотика комодского водоворота
К югу от экватора, вблизи границы Индийского и Тихого океанов, во власти моря и ветров лежат небольшие острова. Название одного из них известно на весь мир: Комодо. Оно звучит словно заклинание, способное перенести на миллионы лет назад. Здесь расположен Национальный парк, в котором на сушу приходится лишь его треть, остальную же территорию занимает прилегающая к островам акватория. Морская фауна в районе Комодо необыкновенно богата. Одних только рыб обнаружено более 800 видов, а разнообразию беспозвоночных остается только удивляться.
Комодо и примыкающие к нему островки входят в группу Малых Зондских островов и принадлежат Индонезии. С востока от них находится остров Флорес, где недавно нашли остатки карликовых питекантропов, а с запада – Сумбава и Бали. Крупные участки суши здесь сложены вулканическими породами, но хотя Индонезия знаменита своими вулканами, на территории Национального парка Комодо активных нет.
Главная достопримечательность этих мест – комодские драконы, олицетворяющие собой эпоху динозавров. Открытые в 1911 году, они стали важнейшим предметом научного и туристического паломничества – парк, созданный в 1980 году, предназначался в первую очередь для охраны именно этих животных. Лишь четыре года спустя в его состав включили акваторию. Сейчас охраняемая площадь составляет – 1 817 км2. Главная причина богатства подводного мира Комодо – соседство двух океанов. По мнению специалистов, его акватория – единственное место в экваториальной зоне, где происходит обмен флорой и фауной между Тихим и Индийским океанами. Здесь северные теплолюбивые виды встречаются с южными холодостойкими (в Южном полушарии северное направление ассоциируется с теплом тропиков, а юг, наоборот, с холодом Антарктики).
В царстве полипов и гидроидов
Воды Тихого океана, которые омывают парк Комодо с севера, весь год неизменно теплые – 26—28°С, и это в сочетании с соленостью 34 промилле создает идеальные условия для развития на мелководьях коралловых рифов. Райские заросли, подводные сады – так называют рифы те, кому довелось увидеть их своими глазами, а самое впечатляющее в них – многоцветие и разнообразие жизни.
Коралловые рифы – это уникальная экологическая система, обязанная своим существованием скромным несложным животным – коралловым полипам. У них есть две очень важные особенности: способность жить большими колониями, которые образуются в результате многократного почкования, и умение строить твердый наружный скелет. Первая позволяет кораллам образовывать гигантские поселения, вторая обеспечивает этим поселениям защиту от врагов и долголетие. Рифы существуют многие миллионы лет и достигают колоссальных размеров. В их закоулках находят корм и убежище многочисленные сидячие и подвижные существа: раки и моллюски, морские звезды и ежи, голотурии и асцидии, а также рыбы удивительных форм и расцветок.
В водах парка Комодо насчитывают 253 вида рифообразующих полипов из 70 родов. Самые многочисленные виды – огненный коралл миллепора инкрустированная (Millepora incrustans) и акропора симметричная (Acropora symmetrica). Весьма интересен красный органчик тубипора (Tubipora musica) из отряда мягких кораллов, который образует здесь большие заросли.
Другой яркий представитель морской тропической фауны Комодо – голотурия «морское яблоко» (Pseudocolochirus violaceus) – крайне редко встречается за пределами парка. Это причудливое иглокожее существо – родственник дальневосточных «морских огурцов» кукумарий. Морские яблоки отличаются особой ядовитостью, в их тканях содержится яд – голотоксин, который они выбрасывают наружу в случае опасности. Одного выброса бывает достаточно, чтобы вблизи морского яблока не осталось ничего живого. Зато сами голотурии будут довольны. Они, великолепные санитары, быстро ликвидируют последствия катастрофы и останутся красоваться в одиночестве.
Ученые утверждают, что на индонезийских рифах видовое разнообразие в 5—10 раз выше, чем на знаменитых рифах Карибского моря. Кроме кораллов здесь встречается около 70 видов губок – неподвижных колониальных животных, множество разнообразных водорослей, несколько видов морских черепах и змей. Именно поэтому морские рифы заслуживают охраны не меньше, чем сухопутные экосистемы.
Питомник бегающих рыб
Прибрежные мелководья островов парка Комодо также хранят много интересного. Здесь есть две ценные своеобразные экосистемы: мангры и заросли морских трав зостеры и талассии.
Морские травы образуют между рифами и берегом густые подводные луга, которые служат субстратом для откладки икры – своего рода «родильным домом» для многих рыб и беспозвоночных, а для их молоди еще и «детским садом». На этих лугах пасутся крупные травоядные животные, но в отличие от лугов суши это не антилопы или зебры, а дюгони – редчайшие водные млекопитающие из отряда сирен. При средней длине 3 м они весят около полутонны. В прошлом, когда дюгони были многочисленными, они заплывали даже к берегам Западной Европы и Японии, ныне же эти существа сохранились только в теплом поясе, там, где много подводной растительности. Мясо дюгоней съедобно и очень похоже на говядину, но людей привлекает не только его вкус. Существует поверье, что это мясо, так же как жир, кости и зубы, имеет целебную силу, а «слезам дюгоней» – жидкости, которая обильно смачивает их глаза на воздухе, приписывают способность возбуждать половое влечение. Желанный и легкий объект охоты, дюгонь оказался жертвой дремучих предрассудков. Благодаря охране возле Комодо дюгони стали появляться все чаще, и обширные заросли морских трав в парке приобретают новое экологическое значение как стартовая площадка для восстановления этого вида.
Символ тропических побережий – мангры – вечнозеленые леса из деревьев, приспособившихся к жизни в зоне морских приливов. Здесь встречается 19 видов мангровых деревьев, самые распространенные: ризофора (Rhizophora stylosa), бругиера (Bruguiera sp.) и морская авиценния (Avicennia marina). Их особенность – ходульные корни, которые густой бахромой спускаются в воду, чтобы получше закрепиться в зыбком иле. В мангровых лесах обитают полуводные животные, например манящие крабы, или крабы-скрипачи. Они получили такое название благодаря асимметричным клешням самцов: правая клешня у них намного крупнее левой. Заметив опасность, самцы начинают размахивать правой клешней. Эти животные, водные по происхождению, прекрасно обходятся без воды, питаются опавшей листвой и, перерабатывая ее, служат важным звеном в круговороте веществ мангровой экосистемы. На время прилива крабы прячутся в глубокие норки, которые они вырывают в иле сами. Подобно ходам дождевых червей, норки вентилируют лишенный кислорода мангровый грунт, и для его обитателей это как глоток кислорода при удушье.
В манграх полно илистых прыгунов (Periophthalmidae) – небольших рыбок размером около 10 см, которые научились дышать на открытом воздухе через влажную кожу и благодаря этому могут обходиться без воды до 2—3 часов. Часто они сидят на краю луж, обмакнув в них хвост, чтобы увлажнить слизь, покрывающую кожу. В 2005 году индонезийские и американские ученые объяснили причину переселения этих рыб из воды на сушу. Оказалось, прыгуны бегут от перегрева и кислородного голодания, которые возникают на мелководье в условиях тропической жары. Иных способов противостоять климату у илистых прыгунов нет. Эти рыбки умеют ловко передвигаться на суше, отталкиваясь от земли грудными плавниками и хвостом, перелезать по корням и веткам деревьев, крепко цепляясь за них все теми же плавниками, и даже перепрыгивать с одной ветки на другую. Во время отлива они чувствуют себя в безопасности, чего нельзя сказать о приливе, когда вода из моря заливает мангры и на литораль в поисках пищи устремляются хищные морские рыбы. На это время рыбы прячутся в илистых норах, но перед тем, как туда нырнуть, жабрами захватывают воздух и несут эти пузыри, будто в защечных мешках, на дно, чтобы обеспечить дыхание себе и своей икре, которая могла бы задохнуться на лишенном кислорода мангровом дне. Кормятся прыгуны тоже на суше, они ловят насекомых, благо комаров в манграх – хоть отбавляй. Но в трофической цепочке прыгун—комар есть и другое направление пищевого вектора. Два года назад японские биологи обнаружили, что среди мангровых комаров есть такие, которые могут нападать на илистых прыгунов и пить их кровь. А живут эти комары в норках манящих крабов!
Пищевая цепочка апвеллинга
Если с севера парк Комодо омывают теплые воды Тихого океана, то с юга подступают более холодные из Индийского: у поверхности – 22—24°, но на глубине 30 м температура воды может опускаться до 10°. Столкновение этих океанических масс создает сильные течения и водовороты, будто в гигантской стиральной машине. А на поверхности виден перепад высот: уровень тихоокеанской воды на 20—40 см выше индийской, из-за чего возникает водопад из теплых северных поверхностных вод, устремляющихся на юг. С глубин Индийского океана навстречу им поднимаются холодные массы – возникает так называемый апвеллинг. Вместе с глубинной водой к поверхности поднимаются растворенные биогенные вещества – минеральные соединения азота и фосфора, необходимые для жизнедеятельности растений. В темных безднах океана, где невозможен фотосинтез и потому не могут существовать растения, биогенные вещества использовать некому. Но они тут же оказываются востребованными вблизи поверхности. Мириады одноклеточных водорослей обязаны своим процветанием именно этим «удобрениям», а вместе с ними – и целая пищевая цепь: животные, которые питаются водорослями, рыбы, в свою очередь, поедающие этих растительноядных животных, хищные рыбы, кашалоты и дельфины – и всех их действительно можно наблюдать вблизи Комодо.
Нигде, кроме как в районе Комодо, холодноводные рыбы не подплывают так близко к экватору, и нигде в другом месте нельзя встретить возле берега таких тварей, которые встречаются только в глубинах океана: акулу-молот, ската манта и тунца.
Что же касается китов и дельфинов, а их здесь 15 видов, то узкие глубокие проливы между островами парка лежат на пути их ежегодных миграций – это так называемые «бутылочные горлышки», которые невозможно миновать.
Необычайная ценность парка Комодо была признана в 1986 году, когда его объявили биосферным заповедником и включили в список объектов мирового наследия ЮНЕСКО.
Елена Краснова, кандидат биологических наук
Кто спас советскую власть от гибели
В издательстве «Айрис» готовится к публикации автобиографическая книга Антона Деникина «Путь русского офицера. Статьи и очерки», в которую вошли последние работы генерала, написанные им в эмиграции в 1930-е и 1940-е годы. Статьи на исторические и геополитические темы, отражающие переломные моменты российской и мировой истории («Брест-Литовск», «Кто спас советскую власть от гибели», «Русский вопрос на Дальнем Востоке»), публикуются в нашей стране впервые. Одну из них, написанную в Париже почти 80 лет назад, мы предлагаем нашим читателям.
В 1917—1920 годах на востоке Европы происходили события грозные и кровавые, решавшие судьбы России и Польши. Одна из страниц этого прошлого, наиболее темная и, может быть, наиболее трагическая по своим результатам, только в последние дни получила окончательное разъяснение. Я разумею роль Польши в противобольшевицкой борьбе армий Юга России, мною некогда предводимых.
История моих взаимоотношений с маршалом Пилсудским была освещена мною еще в 1926 году в V томе моего труда «Очерки Русской Смуты». Но в Польше, по желанию Пилсудского, на эти темные страницы прошлого до самой его смерти наложен был запрет. Только теперь бывшие сотрудники маршала – генералы Галлер (бывш. начальник Генерального штаба) и Кутшеба (бывш. начальник Отдела оперативных планов) напечатали свои воспоминания, вскрывающие сущность деяния, даже в глубоких сумерках современной политической морали представляющего явление незаурядное. Освещение этого вопроса интересно не только в целях установления исторической правды, но и потому еще, что надвигающиеся события создают конъюнктуру, во многом сходную с той, которая была в 1919—1920 годах.
С конца 1917 года поднялось Белое движение. Сначала на Юге, потом на Востоке, на Севере и Западе. Весьма разнородное – и социально, и политически – по составу своих участников, оно возникало стихийно, как естественное стремление народного организма к самосохранению, к государственному бытию, как протест против Брест-Литовского мира и распродажи России, как реакция против небывалого угнетения духа, свободы, самодеятельности народа, против физического истребления целых классов. Значение Белого движения не ограничивалось пределами России. В первое критическое время после окончания мировой войны только Белые армии остановили красный поток, угрожавший Европе; только они охранили от затопления западные новообразования и бессильную еще тогда в военном отношении Польшу. Достаточно сказать, что к концу 1918 года, когда рухнул заградительный австро-германский кордон, из 400 тысяч действовавшей советской армии 300 тысяч было сковано Белыми фронтами, и только 100 тысяч развернулось более чем на 1 000 километров, от озера Онежского до Орши на Днепре, против Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы и Польши.
Этим обстоятельством воспользовалась Польша и, встречая слабое сопротивление большевицких войск, продвинула свой фронт до Двины, Березины и Случа. Рядом международных трактатов, заключенных на Версальской конференции в середине 1919 года, установлена была западная граница Польши. Что же касается восточной, то решение этого вопроса без России представляло непреодолимые трудности. И только в начале декабря Верховный Совет определил, наконец, временную границу (так называемая линия Керзона), проведя ее примерно по рубежам бывшей русской Польши, без Гродно и Брест-Литовска. В этих пределах Польше предоставлено было ввести нормальное государственное управление, тогда как дальнейшее расширение на восток ставилось в зависимость от соглашения с Российским Учредительным Собранием. Это решение вызвало в Польше взрыв неудовольствия. В польском сейме и в печати в самой резкой форме раздались требования о присоединении к польскому государству в той или другой форме Литвы, а также о захвате от России большей части Белоруссии, Волыни и Подолии. Эти домогательства имели против себя политику Антанты, Белых правительств и Литвы, и вооруженное противодействие красной армии. К созданию «Великой Польши» за счет России особенно отрицательно отнеслась Англия, и лорд Керзон самым настойчивым образом советовал польскому правительству «удержать свои притязания в разумных пределах, не стремясь поглотить народности, не имеющие с Польшей племенного родства и могущие быть лишь источником слабости и распада».
К осени 1919 года армии Юга России, наступая на Москву, занимали фронт от Царицына на Воронеж – Орел – Киев – Одессу, прикрывал освобождённый от большевицкой власти район восемнадцати губерний и областей – пространством в 1 миллион кв. километров с населением до 50 миллионов.
Предпринимая наступление в сторону Киева, я имел в виду огромное значение – в обоюдных интересах – соединения Добровольческой армии с Польской. Это соединение автоматически освобождало бы польские войска восточного фронта и все русские войска Киевской и Новороссийской областей для действия в северном направлении. Я предлагал польскому командованию, чтобы оно продвинуло войска только до верхнего Днепра, в общем направлении на Мозырь. Одна эта диверсия, как видно из схемы, приводила к уничтожению 12-й советской армии, не представляла для поляков никаких трудностей, не требовала никаких чрезмерных жертв и, во всяком случае, стоила бы им неизмеримо меньше крови и разорения, нежели предпринятый впоследствии «Киевский поход» и последовавшее за ним вторжение в Польшу большевицких армий.
Боевое сотрудничество осенью 1919 года Польской армии с Добровольческой грозило советам разгромом и падением. В этой оценке положения сходятся все три стороны.
Между тем, начальник Польского государства Пилсудский осенью 1919 года заключил с советами тайное соглашение, в силу которого военные действия на польско-советском фронте временно прекратились.
История этого соглашения такова.
В сентябре 1919 года возле Луцка находилась советская миссия «Красного Креста», имевшая официальной целью обмен между Польшей и советами пленных и заложников. Во главе миссии стоял поляк-коммунист Мархлевский, приятель и бывший соучастник Пилсудского по революционной деятельности в России. Штаб Пилсудского поручил некоему подпоручику Бирнбауму войти в контакт с Мархлевским «для разведки об истинных военных целях советов». Это взаимное «осведомление» продолжалось в течение сентября и октября. Но, видимо, советское правительство или плохо понимало, или не совсем доверяло польскому «осведомлению», ибо 3 ноября ген. Пилсудский командировал к Мархлевскому капитана Боэрнера уже с прямым предложением приостановки военных действий и установления демаркационной линии: Новград-Волынск – Олевск – р. Птич – Бобруйск – р. Березина – р. Двина. Боэрнер должен был лишь прочесть Мархлевскому ноту Пилсудского, отнюдь не давая в руки большевикам никаких письменных следов соглашения. Факт соглашения приходилось скрывать и от моей ставки, куда была послана польская миссия для фиктивных переговоров, и от Англии и Франции, оказывавших политическую и материальную помощь Польше – вовсе не в качестве пособницы большевиков и большевизма... С той же целью камуфляжа локальные столкновения мелкими частями должны были продолжаться, а в районе р. Двины, где линии фронтов сходились близко, Пилсудский рекомендовал советам «железнодорожные сообщения производить ночью, так как обстреливание днем не исключено»...
В сущности, приостановка польского наступления в опаснейшем для советов направлении, имея цель вполне определенную, произошла задолго до 3 ноября.
Ибо в вербальной ноте Пилсудского, обращенной при посредстве Боэрнера к советам, сказано ясно:
«Содействие Деникину в его борьбе против большевиков не соответствует польским государственным интересам. Удар на большевиков в направлении на Мозырь несомненно помог бы Деникину и даже мог бы стать решающим моментом его победы. Польша на полесском фронте имела и имеет достаточные силы, чтобы этот удар осуществить. Разве осуществила? Разве обстоятельство это не должно было открыть глаза большевикам?»
В то же самое время в Таганроге в моей ставке польские военная и экономическая миссии вели фиктивные переговоры с правительством Юга России. В то же самое время начальник военной миссии, бывший генерал русской службы Карницкий – хочу думать бона фидэ – горячо уверял меня, что и начальник государства (Пилсудский) и глава правительства (Падеревский), напутствуя его, «требовали во что бы то ни стало добиться соглашения», считая, что «иначе положение Польши между Германией и Россией грозит чрезвычайными потрясениями». Горячо уверяли меня и таганрогские миссии Антанты, что у Польши никакого соглашения с советами нет, а временное затишье на фронте вызвано техническими условиями... Подобные же заверения делались в Варшаве обеспокоенным представителям Англии и Франции, в частности уполномоченным английского правительства, члену парламента Мак-Киндеру и генералу Бриггсу, ведшим в польской столице переговоры о кооперации Польских Армий с Добровольческими.
Что же касается советского правительства, то оно с радостью приняло предложение Пилсудского, дав, по его требованию, заверение, что «тайна будет сохранена нерушимо». Сохранялась она советами действительно до 1925 года, когда, по случаю смерти Мархлевского, советская печать поведала миру, какую великую услугу оказал покойный российскому коммунизму. Так шли недели и месяцы. А тем временем 12-я советская армия спокойно дралась против Киевских Добровольческих войск, имея в ближайшем тылу своем польские дивизии.... А тем временем советское командование снимало с польского фронта и перебрасывало на мой десятки тысяч штыков и сабель, решивших участь Вооруженных сил Юга России.
Только с конца декабря, после падения «белого» Киева, польские войска возобновили военные действия на севере, а на Волынском фронте ген. Листовский стал занимать без боя города, покидаемые отступавшими к Одессе Добровольцами. Об этой трагедии Белых армий и русского народа ген. Галлер с холодной жестокостью говорил:
«Слишком быстрая ликвидация Деникина не соответствовала нашим интересам. Мы предпочли бы, чтобы его сопротивление продлилось, чтобы он еще некоторое время связывал советские силы. Я докладывал об этой ситуации Верховному вождю (Пилсудскому). Конечно, дело шло не о действительной помощи Деникину, а лишь о продлении его агонии»…
С этой именно целью предположена была диверсия против советского фронта «после того, как большевики займут Полтаву». Но от мысли этой генералы Пилсудский и Галлер скоро отказались: «мы пришли к убеждению, – пишет Галлер, – что диверсия эта принесла бы нам мало пользы».
Достойно внимания, что даже в те дни, когда принято было это решение, ген. Пилсудский счел возможным довести до моего сведения о согласии своем на свидание со мной и на помощь нам... весною.
Это было в январе 1920 года, когда армии Юга отступили уже за Дон. Мы не знали тогда, что вопрос идет только о «продлении нашей агонии», но и помимо того, при создавшихся условиях, обещание помощи «весною» звучало злой иронией.
Нечего и говорить, что с русской национальной точки зрения «методы», применявшиеся Пилсудским, вызывают глубочайшее возмущение. Но и «мировая совесть», несмотря на хроническую глухоту свою, не может не заклеймить «военную стратагему» покойного маршала Польши.
Из всего изложенного вполне понятно, почему Пилсудский об этой истории молчал до конца своей жизни и заставлял молчать других. Теперь, когда запрет молчания снят, его соучастники стараются оправдать его и свои деяния.
Какие же мотивы приводят они?
Во второй вербальной ноте (начало декабря 1919 года) капитан Боэрнер передавал советскому правительству:
«В основу политики начальника государства (Пилсудского) положен факт, что он не желает допустить, чтобы российская реакция восторжествовала в России. Поэтому все в этом отношении, что возможно, он будет делать хотя бы вопреки пониманию советской власти. Из этого признания советское правительство давно уже должно было сделать соответственные выводы. Тем более что давно уже реальными фактами Начальник государства доказывал, каковы его намерения».
Можно только поражаться таким... односторонним заботам Пилсудского о России. А «восторжествование в России» всеразрушающей, заливавшей и заливающей кровью страну, наиболее реакционной из всех когда-либо бывших диктатур – советской – могло быть допущено?
Нет, не за торжество того или иного режима, не за партийные догматы, не за классовые интересы и не за материальные блага подымались, боролись и гибли вожди Белого движения, а за спасение России. Какой государственный строй приняла бы Россия в случае победы Белых армий в 1919—1920 г., нам знать не дано. Я уверен, однако, что после неизбежной, но кратковременной борьбы разных политических течений, в России установился бы нормальный строй, основанный на началах права, свободы и частной собственности. И уж во всяком случае – не менее демократический, чем тот, который ввел в Польше покойный маршал... Наконец, было ведь совершенно ясно, что не «деникинский», не «колчаковский», не какой-либо иной временный режим поставлен на карту, а судьбы России.
Во всяком случае, непонятным и непосильным являлось навязывание извне русскому народу его государственного устройства. Тем более непонятным, что сам ген. Пилсудский, порицая активную политику Антанты, направленную против большевиков, в первой вербальной ноте советам заявил, что «Польша не есть и не желает быть жандармом Европы»!..
Второй мотив оправдания (ген. Кутшеба):
«По сведениям ген. Пилсудского... Деникин отказался признать полную государственную самостоятельность Польши и ее право голоса в вопросе о будущем тех земель, некогда польских, которые по разделам достались России».
И потому:
«Погром советской армии привел бы к утверждению правления Деникина и, в результате, к непризнанию интегральной самостоятельности Польши».
Такое оправдание, принимая во внимание тогдашнюю международную обстановку, при наличии архивов «белых», английских, французских, при жизни десятков союзных деятелей, бывших посредниками в сношениях между Таганрогом и Варшавой, такое оправдание рассчитано, очевидно, только на полную неосведомленность читателей.
Мое признание независимости Польши было полным и безоговорочным. Еще до падения Германии, когда Польша находилась в австро-германских тисках, я формировал польскую бригаду полковника Зелинского «на правах союзных войск», с самостоятельной организацией и польским командным языком. Эта бригада, со всей ее материальной частью, при первой же возможности была отправлена мною морем (дек. 1918 г.) на присоединение к польской армии. С начала 1919 года на территории Вооруженных сил Юга находился уполномоченный Польского Национального Комитета, признанного и Антантой, граф Бем-де-Косбан – в качестве представителя Польши; он встречал широкое содействие со стороны моего правительства в отправлении своих официальных функций. Когда же 26 сентября в Таганрог прибыли миссии генерала Карницкого и Иваницкого, они встречены были нами с исключительной торжественностью и сердечностью. На приеме я приветствовал послов Польского государства следующими словами:
«После долгих лет взаимного непонимания и междоусобной распри, после тяжелых потрясений мировой войны и общей разрухи, два братских славянских народа выходят на мировую арену в новых взаимоотношениях, основанных на тождестве государственных интересов и на общности внешних противодействующих сил. Я от души желаю, чтобы пути наши более не расходились.
Подымаю бокал за возрождение Польши и за наш будущий кровный союз».
Тяжелое воспоминание...
Таким образом, признание нами Польского государства носило не только формальный, но и идейный характер. Но для официальной версии, очевидно, удобнее отрицать эту очевидность, чтобы дать какое-либо оправдание тому непостижимому для непосвященных парадоксу, в силу которого ген. Пилсудский, как свидетельствуют его сотрудники, «сознательно стремился к гибели русских национальных сил» и к поддержке той «красной революции», которая, по его же убеждению, «шла не только с целью опрокинуть Польшу, но и поджечь факелом коммунизма весь мир».
Наконец, третий мотив – вопрос о восточных границах. Вопрос этот силою вещей не мог в те поры получить окончательное разрешение. Я настаивал на сохранении временной границы впредь до разрешения судеб приграничных земель совместно польской и будущей общероссийской властью – на базе этнографической. Какое же иное решение вопроса могло быть более справедливым и реально выполнимым в тогдашнем хаосе международной и междоусобной борьбы и версальских пререканий, при отсутствии общепризнанной всероссийской власти, при наличии изменчивых фронтов, возникающих и падающих правительств, эфемерных гетманов и атаманов?!
Но и этот вопрос, как оказывается, был только фикцией. Дело в том, что представитель Польши, ген. Карницкий, в сущности, никогда и не предъявлял мне каких-либо определенных условий относительно польско-русских границ. Очевидно, вопрос этот в такой постановке не играл роли, так как Пилсудский задавался планами иными, более грандиозными. По свидетельству ген. Кутшебы, покойный маршал стремился «к новой организации Востока Европы» – путем полного раздела России и сведения ее территории в «границы, населенные коренным русским элементом»... В частности задолго до вступления в сношения со мною Пилсудский подготовлял «союз» с Петлюрой – союз, который, по словам польского историка Станислава Кутшебы, имел целью отделение Польши от России буфером в виде «враждебного России и тяготеющего к Польше (вассального) государства – Украины – страны плодородной, богатой углем и заграждающей России столь важные для нее пути к Черному морю»... Пилсудский полагал, что «только путем реституции Украины поляки могут обеспечить себя с востока». И что только в том случае «Деникин стал бы союзником нашим, если бы он не противился политическим тенденциям отрыва от России инородных элементов», и в частности «признал бы украинское движение»...
Пособников в разделе России среди вождей Белого движения не нашлось. И потому в польской главной квартире было решено: «так как официальное строительство Украины выявило бы наше враждебное отношение к Деникину, что для нас невыгодно», то эти планы надлежало скрывать и от Деникина, и от Антанты, и к выполнению их «можно приступить только после падения Деникина». Так гласила инструкция, данная Пилсудским генералу Листовскому, командовавшему Волынским фронтом.
Никогда, конечно никогда никакая Россия – реакционная или демократическая, республиканская или авторитарная – не допустит отторжения Украины. Нелепый, безосновательный и обостряемый извне спор между Русью Московской и Русью Киевской – есть наш внутренний спор, никого более не касающийся, который будет разрешен нами самими. «Отторжение» в 1920 году оказалось совершенно непосильным для польской армии, даже перед лицом пораженческой советской власти и разбитой красной армии Тухачевского. Поэтому так легко, вслед за сим, по Рижскому договору, и Петлюра, и Украина были брошены поляками на произвол судьбы.
Просто и ясно.
Но вот ген. Кутшеба задает вопрос: «Верно ли, что Польша предала украинцев?» И отвечает:
«Если бы не польско-украинская кровь, пролитая во имя этого дела, если бы не политическая программа 1920 года, быть может, не существовала бы сегодня Украина, как самостоятельная республика»…
С чувством удивления и... стыда за автора читаешь эти строки. Во-первых, как известно, первоначальная инициатива признания Украины исходила от немцев, а во-вторых... не дай Бог, генерал Кутшеба, чтобы ваша родина стала когда-нибудь такой «самостоятельной республикой», как советская Украина...
Таким образом, в свете исторической правды «борьба против российской реакции», «высокая историческая задача освобождения украинского народа», «непризнание Деникиным государственной самостоятельности Польши» и проч., и проч. – все это оказывается лишь неудачным камуфляжем безграничного национального эгоизма. Вопрос в те роковые дни сводился исключительно к разрешению страшной по своей простоте и обнаженности дилеммы:
