Текст книги "Конец королевы"

Автор книги: Властимил Шубрт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

В женский блок я возвращалась уже на рассвете. В коридорах было темно и спокойно, и я не столько шла, сколько тащилась, колени у меня подгибались, на лестнице, хочешь не хочешь, пришлось держаться за перила, и вся я была изломанная, больная и, несмотря на это, счастливая… Ах ты, мой милый, самый дорогой, самый любимый!

Это было в понедельник, 23 октября, вскоре после моих именин. А потом – ничего. Два раза мы сходили вместе в кино, один раз – на ужин, четыре раза он садился со мной на занятиях, трижды, когда Катаржина уходила к тете, я приглашала его к себе, но он так и не пришел. Мало-помалу я убеждалась, что это конец, что та замечательная, незабываемая ночь была в то же время я последней.

А потом Гонза выиграл в спортлото третий приз и только чуть-чуть не дотянул до второго. Невезение прямо-таки фатальное, как он сообщал направо и налево, потому что именно ему, по общему мнению, больше всего пригодились бы эти двадцать пять или сколько там тысяч. И все ему поддакивали, кроме Катаржины. Чем настойчивее он ухаживал за ней, тем большее вызывал у нее отвращение. И все же он решил, что свой проклятый выигрыш сложит к ее ногам, а говоря проще, прокутит его вместе с нею. Пригласил ее в «Дельту». Она категорически отказалась, но Гонза не отступился, пригласил еще раз, и Катаржина неожиданно сдалась. С условием, что он позовет всю компанию. Так он и сделал.

Наверное, я радовалась больше, чем Гонза. Целый вечер с Бореком или хотя бы вблизи от него – чего мне желать лучшего? Однако, когда слишком сильно ждешь чего-то хорошего, обязательно что-нибудь помешает. У меня так всегда бывает.

С удовольствием бы вычеркнула из своей жизни тот вечер, когда мы отправились в «Дельту». Если бы его не было, если бы, как в фантастической книжке, после четверга сразу наступила суббота, не глядел бы сейчас на меня Гонза такими страдальческими глазами и не стояла бы перед ним проблема отыскать убийцу Катаржины. Именно тот вечер в «Дельте» все и решил, я в этом совершенно уверена.

Для меня вся эта «драма» началась уже после обеда. В столовой Борек сообщил, что я должна законспектировать для него под копирку лекции. Сам он не сможет, к нему в Прагу приезжает дядя, и он обязательно должен его встретить. Писать конспект под копирку – обычное дело, но меня уже попросила об этом Катаржина. Она уходила к тете. Тетя и дядя, Борек и Катаржина – что это, случайность? У меня невольно возникли подозрения.

Для проформы я спросила Борека, где и когда он встречается с дядей. Он ответил, что в полтретьего на Главном вокзале, а потом они еще посидят где-нибудь в кафе. Я сказала, пусть не волнуется, конспект для него я сделаю. А у меня волнения были еще впереди. Беда в том, что в два я должна была сходить к парикмахеру, а лекции начинались в три. К счастью, мне удалось вырваться на час раньше, и без четверти два я уже сидела под сушильным колпаком, держа на коленях немецкую грамматику, но никак не могла сосредоточиться и с трудом соображала, что читаю. Поэтому я захлопнула книгу и сквозь приоткрытую занавеску загляделась на уличную толпу. В воздухе уже кружились первые снежинки, ветер играл с ними, унося их то вверх, то вниз, а потом они ложились на мостовую, где сразу же таяли и превращались в жидкую, грязную кашицу. Я всерьез загрустила, представляя Борека ветром, а себя снежинкой, пусть не такой хрупкой, но такой же брошенной и ненужной, и чуть не ударилась в слезы. Чтобы отвлечься, я стала разглядывать прохожих, в них ничего грустного не было. Вдруг среди незнакомых лиц появилась фигура в элегантном сиреневом плаще, ослепительно белых сапожках и модной шляпке над водопадом золотых волос – Катаржина. Я увидела ее совсем близко, она миновала парикмахерскую, круто свернула направо, перешла через дорогу и свернула в поперечную улицу. Наше «свидание» не удивило меня: Катина тетя жила где-то здесь, на Малой Стране, но тут мое внимание привлек еще один прохожий. Теперь уже о случайности говорить не приходилось, подозрения мои явно подтверждались, тетенька с дяденькой определенно имели связь. Прохожий, который свернул за тот же угол, что и моя подруга, как раз сейчас должен был ожидать поезда на Главном вокзале на другом берегу Влтавы.

У меня хватило сил саркастически улыбнуться. Вслед за парижским художником наступила очередь Борека.

И тут я так вздрогнула, что ударилась лицом о сушилку. Какая же я дура! Да никакой не Виктор, а Борек, Борек был тогда ночью у Катаржины. Потому-то она и утащила меня в туалетную, потому-то и заслонила дверь, потому-то и наплела мне басен о первом прегрешении против шестой заповеди. Просто она разыграла со мной комедию, которую я простодушно приняла за чистую монету. Нет, ночному гостю Катаржины вовсе не надо было подкупать вахтера или прыгать через окно, он спокойно прогулялся по коридору через два соседних блока, и все дела! Пока Катаржина валяла передо мною дурака в туалетной, ему вполне хватило для этого времени.

О Господи, как же я могла быть такой глупой и доверчивой?…

Катаржина вернулась в общежитие около семи. На мой вопрос не видела ли она Борека, ответила, что нет. А почему я спрашиваю? Ах, вот что, из-за лекций. «Ну, сейчас ему не до науки, Зузика, – улыбнулась она. – Он же идет с нами в «Дельту»… Или нет?»

– Идет, конечно, – кивнула я. – Почему же нет?

– Вот еще забота! И чего Гонзе приспичило разыгрывать миллионера? Идиот!..

– Ну отчего же? Ради тебя он готов на все… И не он один.

– Перестань, Зузика, а то сейчас получишь! – пригрозила она беззаботно и весело. – Лучше помоги выбрать наряд. Что нашему Гонзику понравится?…

Она вынула из шкафа короткое светло-голубое платье.

– Ну, знаешь, – заметила я, – ты ему скорее без платья понравилась бы…

– Да, да, конечно, – вздохнула она. – Зузанка встала сегодня с левой ноги. Ты что, поругалась с Бореком?

«Комедиантка!» – чуть не сорвалось у меня с языка, но вслух я произнесла:

– Нет, мы с Бореком никогда не ругаемся.

Весь вечер Борек сидел рядом со мной и всем своим видом давал понять, что я его не интересую. Тем не менее развлекались мы от души. Я имею в виду всех остальных, у меня настроение было мерзкое. Гонза требовал одну бутылку за другой, а я отважно пила. Сказочное лекарство от воспоминаний. Пусть Борек меня не замечает и, очевидно, больше никогда замечать не будет, пусть все идет не так, как я ожидала, – не беда. Ведь я уже после обеда получила ясное представление, к чему дело клонится.

Часов около десяти Гонза вдруг завел разговор о хате в горах и о том, что мы могли бы отправиться туда на Рождество. Мы немного попрепирались на этот счет, обсудили со всех сторон, и в конце концов оказалось, что никто не возражает. Одна Катаржина молчала. Гонза сначала не хотел ее спрашивать напрямик, ходил вокруг да около, но потом решился и сообщил, что туда едет прямой автобус через Костелец, где она может к нам присоединиться. Катаржина ничего на замечание Гонзы не ответила, сделала вид, что не расслышала. Тогда вмещался Борек.

– Надеюсь, ты тоже поедешь, Катаржина? – спросил он ее, во прозвучало это как приказ.

Я ожидала, что Катаржина осадит Борека, но она только деланно улыбнулась, нерешительно пожала плечами и робко призналась, что совсем не умеет ходить на лыжах, а кроме того, десятого у нас экзамен по немецкому. Тут все заговорили разом, уговаривая ее, присоединилась к этому хору и я, но сама не сводила глаз с Борека, следя, когда и что он скажет. Катаржина почти оправдывалась, что на Сильвестра ей надо быть дома, а на пару дней…

Не закончила. Бросила короткий взгляд на Борека, а он еле заметно кивнул, слегка нахмурился и подвел итог:

– Ну, значит, до Сильвестра.

Дальше я уже не вслушивалась. Словно откуда-то издалека до меня донеслись слова Катаржины, что она поедет.

Она подчинялась ему так же, как и я. Ни словом не осмелилась возразить, хватило одной фразы, одного взгляда – и королева Ядрана, удивительная и завлекательная Катаржина превратилась в послушную девочку. Скажи он ей: «Иди на площадку и разденься!» – она пошла бы без единого звука.

Довольный Гонза пригласил ее на танец. Он выглядел сейчас как пятилетний мальчишка, который нашел под рождественской елкой велосипед. Меня пригласил Борек. Все три танца он таинственно ухмылялся. Произнес только пару слов: «Ну и дурак этот Гонза!»

Следующие два часа прошли как в кошмарном сне. Я беспрерывно повторяла про себя одну и ту же фразу, как ведьмино заклинание: «Борек и Катаржина – любовники». Но почему они это скрывают? Почему играют с нами в прятки? Какие у них для этого причины?

Вопросы, вопросы, целый ряд безответных вопросов… А неожиданности тем временем не кончались.

Мы пошли привести себя в порядок – Катаржина, Алена и я, – и, когда возвращались к своему столику, нас вдруг остановил какой-то человек и пригласил Катаржину на танец. Я даже не обратила внимания, что он обратился к ней по-немецки. Алена в общем-то хорошо разглядела его – от бриллиантовой заколки в галстуке до золотого перстня с печаткой. Она еще уверяла, что он обратился «Fräulein Katherine», но этому не очень поверили, потому что она была уже порядком навеселе. После первого танца тот человек пригласил Катаржину к бару, я видела ее отрицательный жест, потом она оставила его и вернулась к нашему столу. Мой партнер ревниво следил за происходящим и комментировал каждое движение Катаржины.

– Ишь ты, кабан, как напирает! Думает, если у него карман набит марками, так все может себе позволить… Эх, турнуть бы его отсюда, да и всех этих иностранцев! Очень может быть, что они тут во время войны разгуливали в эсэсовской форме, а мы перед ними расстилаемся…

И все такое прочее. А когда после второго танца Катаржина бросила немца и тот отправился к бару один, Гонза чуть не запел оду национальной гордости и чувству самоуважения Катаржины. Танцевальная серия еще не успела закончиться, как Катаржина исчезла, и Павел пояснил нам, что она и в самом деле удрала от слишком настырного иностранца.

– Он принял ее за тузексовую кралю, а вы же знаете Катаржину. Разозлилась и уехала домой. Не в общежитие, а в Костелец.

Гонза выругался. Борек промолчал, но по его глазам я поняла, что он смеется про себя. Я тоже молчала, мне было о чем подумать. Когда мы с Гонзой возвращались с площадки, я заметила, как Катаржина перекинулась парой слов с Бореком. Могу поклясться, что она что-то вынула из сумочки и подала ему. Потом мне стало дурно, и пришлось срочно выйти в туалет. Я умылась, натерла виски одеколоном, а потом встала перед зеркалом и вгляделась в свое лицо, такое простое, невзрачное. Мне захотелось разрыдаться, и я отвернулась от зеркала. За эти несколько минут немного пришла в себя, но голова еще слегка кружилась. Выйдя из туалета, я направилась по лестнице не вниз, а наверх, на второй этаж. Опомнилась уже наверху. Остановилась и недоуменно уставилась на длинный гостиничный коридор с нумерованными дверями, на темно-красный ковер и уютно освещенные уголки отдыха с клубными креслами и курительными столиками…

В тот момент, когда я поняла свою ошибку, я заметила, что в коридоре не одна. Чуть поодаль появился Катаржинин партнер. Он открыл дверь одного из номеров, но не вошел, а обернулся к ближайшему закоулку, махнул рукой, и я услышала короткое приглашение:

– Na bitte, keine Angst! [11]11
  – Ну, пожалуйста, не бойтесь! (нем.)


[Закрыть]

В голове мелькнула мысль, что господин иностранец быстро нашел себе замену. Вдруг из клубного кресла поднялась женская фигура в плаще с поднятым воротником и в несколько пружинистых, приглушенных ковром шагов проскользнула в номер. Тузексовка во всей своей красе. Немец зашел следом за ней, коротко щелкнул замок.

Я оторвалась от стены, сбежала на первый этаж, а оттуда в ресторан. Эпизод, невольным свидетелем которого я только что стала, выбил меня из колеи. До сих пор я только слышала и читала о продажной любви, а теперь увидела такую сделку собственными глазами. В профессиональном исполнении. Ни минуту не сомневалась, что «дама» наверху не была дебютанткой.

Помню еще, что, когда Гонза расплачивался по счету и выложил на стол зеленые сотенные бумажки, мне вдруг стало интересно, сколько может стоить такая «ночь любви» в роскошном отеле и с такой профессионалкой. Никакой конкретной цифры я представить себе не сумела, но одно поняла отчетливо: даже если всплакну в подушку, легче мне не станет.

4

Я внимательно посмотрел на Зузану. Она просто ела меня глазами, словно мои слова могли быть окончательными не подлежащим обжалованию приговором кому-то из нас.

– Зачем так вот сразу думать о самом худшем? А что, если это несчастный случай или самоубийство? – поддержала Зузану Алена.

– Нет, – возразил я. – Если бы она лежала на животе и нож был под нею, тогда еще допустимо. А так… нет! Очень жаль, но убийца сидит среди нас.

Алена хотела еще что-то сказать, но только тяжело вздохнула и опустила глаза на скатерть, где нервно сплетал и расплетал пальцы Борек. Туда же сосредоточенно смотрела и Зузана. Я повернулся к Мирке.

– Катерина совсем раздета. Ты можешь сказать, в чем она спала?

– Если тебя это интересует, на ночь она надевала сиреневую пижаму… Она иногда ходила в ней на завтрак.

– Верно, – вспомнил я и тут же сообразил, где видел эту пижаму. Она лежала рядом с постелью, ближе к ногам. Когда Павел взял лампу, чтобы унести ее, я определенно разглядел пижаму.

Немного поколебавшись – очень уж не хотелось возвращаться в комнату, где лежала убитая, – я все-таки пересилил себя, подошел к двери, приоткрыл ее и остановился на пороге.

– Пижама лежит у постели, – сказал я. – Когда к ней зашел убийца, она как раз хотела ее надеть. Но не успела. Значит, ее убили перед сном.

После этих моих слов наступила долгая пауза. Разглядывая присутствующих, я представил себе, что это я случайно застал Катаржину совершенно раздетой. Что бы она сделала? Наверняка поспешила бы чем-нибудь прикрыться. Скорее всего, бросилась бы в постель и укрылась одеялом. Между тем постель была аккуратно застлана. Катаржина продолжала одеваться ко сну. Значит, убила ее женщина. Мирка, Зузана или Алена.

Зузану я исключил сразу же. Представить, что она убила, было просто невозможно. Тихая, пассивная Зузана абсолютно не подходила для этой роли. Мирка была со мной, а у Алены не было повода для убийства. Но… в самом ли деле не было?

Перед глазами снова встало ужасное зрелище нагой Катаржины с ножом в груди, потом мелькнуло еще несколько эпизодов: короткий разговор Павла и Катаржины перед ее уходом из «Дельты», явное раздражение Алены в обращении с Павлом уже здесь, в избе, и еще одно, казалось бы, невинное происшествие во время вечеринки. Случилось оно после полуночи. Зузана отправилась куда-то на двор, Борек с Аленой пошли за нею, а мы с Миркой и Павел с Катаржиной танцевали. Кто-то еще раньше погасил все свечи, в кухне было совсем темно. Я страшно завидовал Павлу, который держал в руках Кат, к тому же полуодетую и, впервые на моей памяти, немного навеселе. Поэтому, целуя в темноте Мирку, я мучился, представляя, что там вытворяют Павел с Катаржиной. Потом кто-то зашел в кухню, щелкнула зажигалка, Павел и Кат отпрянули друг от друга, и я разглядел в слабом, колеблющемся свете пронзительный взгляд Алены. Я вновь совершенно отчетливо увидел эту картину, но постарался отогнать ее, оставил пока мотив убийства в покое и решил заняться восстановлением по времени событий этой трагической ночи. У кого из нас, собственно говоря, есть алиби?

Около часа ночи наша вечеринка закончилась, все девчонки отправились в коридор к умывальнику. Потом ушел Павел, а следом за ним и Борек. Я остался на кухне. Павел не вернулся, зато появилась Мирка, а после нее прошла в свою комнату Катаржина. Чуть погодя заглянул и Борек. Покурил с нами пару минут и исчез. Скорее всего, в уборную. Когда туда отправился я, то заметил его в сугробах, А когда возвращался обратно, натолкнулся на Мирку. Ее я не только заметил, но стал обнимать и целовать. Она отбивалась, крича со смехом, что, мол, где это видано, где это слыхано: соблазнять честную девушку в такой буран. Я наконец крепко схватил ее в объятия, снежинки таяли на наших губах, и, прежде чем декабрьский холод загнал нас в избу, кухня добрых минут пять стояла пустая. Кто угодно мог там пройти, заглянуть в комнату Катаржины, ударить ее ножом и тем же путем незаметно ускользнуть. Борек и Зузана, Павел и Алена. В конце концов, пока я стучал зубами в уборной, и та же Мирка. Впрочем, ее я из списка возможных преступников вычеркнул. Убить, а потом заняться любовью, изобразить любовную страсть, а потом снова вернуться к уже холодной жертве, изображая панический испуг… Нет, Мирка не была такой опытной и вместе с тем хитрой актрисой. Конечно, поводов для убийства у нее могло быть сколько угодно, мы ведь ее совсем не знали, но само по себе это ни о чем не говорило, а главное, ничего не доказывало.

Словом, вывод напрашивался только один: нет ничего хуже, чем искать убийцу среди друзей. Кое-что из своих рассуждений я произнес вслух:

– Если рассуждать логически, ясно, что в момент убийства Катаржина была голая. Никто из нас ничего не слышал: ни крика, ни шума, ни борьбы. Постель застелена, пижама лежит на полу, убийце хватило времени спокойно примериться и ударить, а она даже не сопротивлялась, не укрывалась, продолжала заниматься своими делами, словом, не стеснялась своего убийцы…

– Точно! – крикнул Павел.

– Поэтому я считаю…

– …Что убийца – женщина, – закончил теперь уже Борек.

– Не перевирай! – со злостью бросила Мирка. – Гонза имел в виду не женщину, а того, перед кем Катаржина не стеснялась бы. Например, перед своим любовником. А это ты! Где хочешь об этом скажу!..

– Ты что угодно можешь сказать! Даже то, что я сын персидского шаха, – довольно спокойно отразил Борек Миркин выпад. – Зато ты тут ни при чем, хотя могла в любое время незаметно зайти к ней в комнату и так же незаметно выйти.

– Точно так же, как и ты, – выпадала Мирка. – Дверь в вашу комнату мы не запирали.

– Тихо! – крикнул я. – Опять начинаете?… Да поймите же, что, если мы хотим во всем разобраться, надо плюнуть на догадки и взаимные антипатии и придерживаться только фактов. Фактов!..

– А ты их знаешь? – осклабился Борек.

– Думаю, что не только я.

– А кто еще, по-твоему? Убийца, да? Но, если не ошибаюсь, он только что отказался добровольно признать вину.

– Ошибаешься. Черт с ним, с признанием… Я хочу разобраться досконально. И тут все зависит от тех, у кого совесть чиста. Если каждый из нас станет говорить правду, убийце деваться некуда. Так-то, Борек.

Он умолк, а я продолжал:

– Катаржину нашла Мирка в полчетвертого. До этого она была со мною в кухне, потом пошла за сигаретами. Верно?

– Да, – подтвердила Мирка. – Я испугалась и стала кричать. Потом вы пришли… Больше ничего не знаю.

– Не ври, – взволнованным голосом проговорила сидящая за столом Алена. – Если уж правду, так правду, а ты знаешь гораздо больше, чем мы все, вместе взятые. Что вас объединяло? Зачем ты вообще поехала? Почему требовала, чтобы она уехала? Катаржина убеждала нас, что пригласила тебя, а на самом деле ты сама себя пригласила. Ты ее заставила. Не отпирайся, я слышала, как вы разговаривали в туалете в ресторане. Я все слышала, и ты прекрасно знаешь, что Катаржина поехала в горы из-за одного из наших парней. И знаешь, из-за кого. Так что не прикидывайся овечкой, мы на это не клюнем. Ты хорошенькая цаца, Мирка, я сразу же тебя раскусила. Но чтобы ты и на это была способна – убить, а потом устроить целое представление…

– Хватит! – выкрикнула Мирка чуть ли не в истерике. – Перестань! Перестань, гусыня несчастная! Сама не знаешь, что плетешь!..

– Зато знаю, что ты сволочь, и верить тебе нельзя ни на грош.

– Ну что-ж. – Мирка вдруг заговорила тихо и ровно. – Вы, конечно, интеллигенты, в институтах обучаетесь, а я простая девчонка. Ничего особенного, таких, как я, – миллион. Но… сволочь. Стерва. Ну, конечно, сверху вниз плевать удобно. Желаете быстро и ловко свое убийство свалить на меня, а самим остаться чистенькими, как слово Божие. Это в вашем стиле. Все вы такие же, как она… Как Катрин…

МИРКА

Я поняла, что Катрин уже давно остыла, и, глядя на ручку ножа, торчавшего у нее из груди, невольно вспомнила слова Берта: «Ну, что ж, это профессиональный риск». Именно таким некрологом он почтил память Ирены, когда та свалилась вниз головой с шестого этажа, а австрийцу, который провел эту ночь с ней, не пришло в голову ничего умнее, как кинуться в первую попавшуюся телефонную будку и позвонить легавым. Тогда мы здорово напугались, хорошо еще, что вся эта передряга произошла не в арендованной квартире. Родители Ирены куда-то уехали из Праги, вот она и пригласила дорогого иностранца к себе домой. Впрочем, Ирене на роду было написано плохо кончить. Она принимала «феник» и, когда его действие кончалось, совсем падала духом, к ней приходили видения, а в последнее время и черные мысли. После смерти Ирены Катрин стала потихоньку, но заметно отлынивать. Спихивала на издерганные нервы, на занятия, на всякую всячину, а сама работала соло. Она могла себе это позволить, в ее распоряжении была сказочная квартира, ателье одного молодого художника, который уехал учиться в Париж, а перед этим ее рисовал. Понятное дело, «просто так», как выразился бы этот орангутанг Павел, но зато сильно художественно, так что родная мама не узнала бы. Словом, тот художник увековечил ее, кажется, на шести полотнах и все их продал, К тому же через ту корпорацию, которая занимается продажей лотереек с Моной Лизой, так что там пахло тысячами. Сколько хапнула Катрин, не имею понятия, но если бы даже не шиша, одна только квартира стоила твердой валюты. У нее была постоянная клиентура: пара летчиков из «Суисэр» и «Эр-Франс», два или три дипломата из западных посольств, но главной фигурой для нее был один немец. Промышленник или крупный коммерсант, кажется, из Мюнхена, этакий невзрачный мужичонка, похожий на плешивую бочку, да и шестой десяток уже разменял, но кавалер на все сто, старой доброй школы. Он был одним из лучших заказчиков Берта, пока тот не свел его с Катрин. Ездил или летал в Прагу не реже чем раз в месяц, по каким-то своим делам, но стоило ему только раз погулять с Катрин, и больше к Берту за посредничеством он не обращался. Она его захомутала для себя, а Берта оставила с носом. Однажды, когда мы вместе гуляли, она призналась, что надиктовала ему в блокнот штук десять телеграмм на чешском языке, вроде «Приеду домой в 18 часов» или «Купи в Праге 20 пачек изюма». Так он давал ей знать, когда будет в Праге и когда встретятся, потому что звонить в общежитие она ему категорически запретила.

Короче говоря, она могла себе позволить жить, как хотела. Ведь «гонорар» в бундесмарках или долларах куда выше, чем тарифная ставка у Берта, где, правда, добавляются кое-какие валютные чаевые от благородных клиентов, но зато всегда грозит опасность в любой момент оступиться и загреметь. И тогда – прощай, учеба, прощай, добрая репутация: «В соответствии со статьей такой-то о тунеядстве…» и т. д. При работе соло с интеллигентным партнером никакой опасности нет, потому что при отсутствии улик и свидетелей все можно спокойненько свалить на внезапную страсть, которая не запрещается и тем более не наказывается ни в одной цивилизованной стране.

Берт бушевал, как ураган, да только всю кашу заварил он сам. Именно он каждый раз подсовывал ее самым многообещающим заграничным тузам, и как только клевала крупная экспортная рыба, тут же в ход шла Катрин. Немецкий она знала прилично, а английский – лучше не надо, Не то что там какие-нибудь «Ай ем хепи дет си ю» или «Ю ар э найс бой». [12]12
  «Рада тебя видеть», «Ты чудесный парень» (англ.).


[Закрыть]С ней можно было потолковать обо всем на свете: о моде и о музыке, о пражских памятниках культуры и о политике – она шла по наивысшей таксе, нарасхват. В конце концов бизнес есть бизнес, и Берт стал запрашивать за нее какую-то супертаксу, оттого-то так и разбушевался, когда она его отшила и к тому же начала отбивать клиентов. Он ей грозил, предупреждал, однажды даже поклялся, что пошлет на факультет анонимку, но Катрин только смеялась над ним.

– В самом деле, пан Лукавский? Тогда мне вас жаль. Когда вся эта афера провалится, больше всех пострадаете именно вы.

А он ей ответил, что всю жизнь работает с курвами, но такой, как она, еще не встречал.

Наконец кое-как договорились, Берт «закопал топор войны», а она время от времени делала ему уступку, но только с иностранцами и всегда на одних и тех же условиях. Строгая секретность, встреча на месте, в ателье, никаких ресторанов и баров. Берту ничего не оставалось, как согласиться на этот ультиматум. Лучше это, чем ничего, а Катрин ему регулярно платила.

И вот перед Сильвестром на горизонте появились три американца с кучей долларов. Они обратились к Берту, и тот предложил им полную культурную и развлекательную программу, включая цветные фотографии девчат. Да еще в двух комплектах. Мне повезло: меня выбрали вместе с Катрин. У Берта слабость к хорошей рекламе, с учетом наших возможностей и строгой конспирации он старался делать все, как на Западе, а там без каталога никуда. Мы с Сашей позировали в костюме Евы, а Катрин, как «дама из высшего круга», – во французском туалете с рюмкой «наполеона» в руке. Ни одна фотомодель ей и в подметки не годилась. А если учесть, что те цветные изображения «агфаколор» рекламировали не парижские туалеты и не мозеровское стекло, а элегантную красавицу, то у симпатичного американского агента, покупавшего у Берта для своих земляков «культурную программу», голова пошла кругом, и второй комплект он, наверное, даже смотреть не стал.

Американцы были люди солидные, и программа включала субботний завтрак в «Дельте», посещение оперы в Народном театре, ужин в ресторане, переход в арендованную квартиру и так далее, а заканчивалась в воскресенье, на Сильвестра, вечеринкой в укромном местечке – словом, целых три дня блаженства.

Мне было поручено обработать Катрин. Она была против по нескольким причинам. То на Рождество и Сильвестра сообщил о приезде ее мазила из Парижа, и она в благодарность за ателье должна была упасть ему в объятия и на пару часов превратиться в модель, то ей не нравилось завтракать и ужинать в отелях, а на закуску она вообще брякнула чушь несусветную: они, мол, с однокашниками договорились поехать в горы. А тут еще Берт пристал с ножом к горлу: не уговоришь Катрин – тогда и сама проваливай. Я пустилась во все тяжкие и дело почти уладила. Художник, к счастью, объявился еще перед святками, а к Рождеству уже с полным сундуком «по-своему увиденных» Катаржин отбыл обратно на Сену, студенты на Новый год обычно разъезжаются из Праги, а в «Дельту» наверняка не заглядывают – словом, осталась только одна проблема: та дурацкая поездка в горы. Тут она уперлась: надо, и все.

Когда я доложила о своих успехах Берту, он обложил меня, как собачонку, а с Катаржиной решил так: «Ты тоже поедешь в горы и хоть веревкой к ней привяжись, а ни на шаг не отпускай. Справку от врача насчет гриппа получишь, деньги туда и обратно тоже». На Рождество я заглянула к нему, получила освобождение от работы и две сотни задатка и с утра почесала в горы. Я все-таки женщина, и меня, понятное дело, так и зудило узнать, из-за кого Катаржина отправилась в это путешествие, но вытянуть из нее удалось очень мало. Она призналась только, что есть у нее кое-какие счеты с одним парнем, которого бы она охотно спровадила на тот свет, и что, очень возможно, ей понадобится моя помощь. Спать мы будем вместе, но когда она шепнет, надо будет очистить помещение. Одна теплая постель со всеми удобствами будет к моим услугам. Больше я от нее ничего не добилась. Катрин вообще не любила душевных излияний, поэтому я настроилась распутывать все эти узлы сама.

Поначалу за объект ее «счетов» я приняла Павла. По чисто психологическим мотивам: он настоящий культурист, и я предположила, что, возможно, Катрин хочет утихомирить с ним свои женские инстинкты, возбужденные встречами с иноземной шушерой.

Но на Павле пришлось сразу же поставить крест. Достаточно познакомиться с его смуглой красоткой с цыганской шевелюрой, чтобы сообразить: цепь, на которой сидит этот парень, выкована из гораздо более прочного и надежного материала, чем американский доллар. Следующим на очереди был Гонза. Тот же тип, что и Павел, только в более интеллигентном исполнении, и вообще люксовый парень. Влюблен он был в Катрин по уши, но подкатывался так простодушно и беспомощно, что так и тянуло его по головке погладить. Итак, оставался третий «кореш». На вид явный прохвост, бледная копия Берта. Глаза – как два штыка, а при нем девица, которую я могла бы представить себе училкой французского в женской гимназии или идеальной домохозяйкой, понавесившей в квартире рушничков с надписями вроде: «Кто Бога не забудет – тому добро и счастье будет». Для этих ролей она годилась, но вот стать партнершей такого мужика, как этот, да чтобы он из-за нее потащился в горы, – нет уж, извини подвинься! И не то чтобы она была мымра – физиономия у нее даже пригожая, но больше-то в ней ничего не было. Разве что килограммов восемь лишнего веса. А когда он спокойненько позволил ей нести рюкзак, а сам позаботился о Катрин, комментарии, как говорится, были уже излишни. Едва мы устроились в избе, Катрин спросила, как мне понравился Гонза.

– Годится, – ответила я. – На него и рассчитывать?

– Пожалуй, нет, – загадочно усмехнулась она. – Я тебе потом скажу.

Если бы она сказала: «Пойди и переспи с ним», – я бы еще побрыкалась, ну а раз «пожалуй, нет», то я назло решила, что «точно, да!», будет это на руку Катрин или нет. Он клюнул мгновенно, стоило к нему подсесть да пару раз прижаться. Катрин, разумеется, приняла вид дамы из высшего общества и на вечеринке вела себя, как настоящая святоша. Я приметила, что она почти не пьет, а говорить старается поменьше, да к тому же в таких изысканных выражениях, словно она тут умнее и культурнее всех. Когда же она стала брыкаться из-за «согласен – не согласен», да еще изобразила, что стесняется скинуть джинсы, меня окончательно допекло, и я дала зарок сбить с нее спесь. Если бы она никогда раньше в такой «групповой игре» не участвовала, я бы, может, и не рыпалась. Но ведь именно Катрин «быстрее всех скидывала все одежки, а чулки, часы или брошку и тому подобные никого не интересующие части туалета и за фанты никогда не считала, разве что хотела расколоть Берта на повышение тарифной ставки. Именно Катрин умела раздеваться под любую музыку, от Баха до Влаха, почище любой профессиональной венской или парижской стриптизерки. Королева Ядрана, из-за которой в Югославии один темпераментный туземец набил морду американскому туристу, а жена того туриста с горя наглоталась сонных порошков, так что пришлось ей там, в Дубровнике, прочищать желудок, – так вот эта Катрин, красотка международного класса, вдруг смущается показать трем интеллигентным недорослям и их дурехам свои штанишки, да еще ухитряется покраснеть!.. Вы можете представить такое лицемерие?