Текст книги "Сцена"
Автор книги: Влас Дорошевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)
«Монна Ванна» (Метерлинка)
Есть такой еврейский анекдот.
Старый еврей рассказывает:
– Ай, ай, ай! До чего нынче народ шарлатан пошёл.
– А что?
– Присватался к нашей дочке один себе жених. Человек совсем подходящий. Поговорили о приданом, обо всём. Совсем сошлись. «Только, извините, – говорит, – я не могу жениться иначе, как на одном условии». – «Что такое?» – «Теперича, – говорит, – всё резиновое делают. Не разберёшь, или человек кривобокий, или человек прямой! А я на всю жизнь жениться должен. Я не могу жениться, если вашей дочери совсем безо всего не увижу. Может быть, у неё есть недостатки». Ну, мы с женой подумали:
«Всё равно мужем её будет! А никаких таких недостатков за нашей Ривкой, слава Богу, нет».
– Хорошо, – говорим, – если ваша такая фантазия!
Посмотрел он на Ривочку безо всего.
– Извините, – говорит, – я на вашей дочери жениться не могу! У неё для меня физический недостаток есть.
– Что такое? – спрашиваем.
– Мне её глаза не нравятся.
Не шарлатан?
Может быть, оттого, что я знаю этот анекдот, но я не могу смотреть «Монны Ванны» без смеха.
Мне всё время приходит в голову вопрос:
– Не шарлатан?
Принцевалле, предводитель флорентийских войск, осаждающих город Пизу, требует, чтобы Монна Ванна, жена пизанского вождя Гвидо, пришла к нему ночью в лагерь.
Тогда он пощадит город.
Но непременно голая, в одном плаще.
Не шарлатан?
Ночью везде и в Италии прохладно. Зачем ему потребовалось, чтобы женщина простужалась, отправляясь ночью за город в чём мать родила?
– Ах, – говорят чувствительные души, – это для унижения!
Но позвольте! Порядочная женщина пойдёт в лагерь к врагу, согласится ему отдаться.
Большего унижения и так быть не может! Для чего же ещё требовать, чтоб эта женщина простудилась!
Шарлатан! Положительно, шарлатан!
Джованна является, как гоголевская «гарниза проклятая» в «Ревизоре» – сверху плащ, внизу нет ничего.
Раздаётся выстрел, и Монну Ванну ранят в плечо.
Я начинаю думать, что этот Принцевалле не только шарлатан, но и дурак.
Как же он и распоряжения даже не дал:
– Придёт, мол, женщина. Так пропустите!
На аванпостах непременно палить будут во всякого, кто ночью подходит к лагерю. На то военная служба и устав.
Вершком правее или левее, – и Монны Ванны не было бы на свете.
Зачем же тогда было требовать, чтоб она приходила, чтоб она раздевалась?
Преглупый шарлатан!
У себя в шатре Принцевалле целует Монну Ванну в лоб.
Ну, скажите, разве же это не шарлатан из анекдота?
Кто ж заставляет человека раздеваться догола, чтоб поцеловать в лоб?
Монна Ванна ведёт такого благородного человека представить мужу.
Извините меня, но мне кажется, что Метерлинк издевается над публикой, рассказывая ей невероятный анекдот из дурацкого быта!
Во всей этой, поистине, глупой истории один Гвидо кажется мне правым.
Он не желает обниматься с Принцевалле.
– Возмутительно, – говорит публика, – оказать Принцевалле такой холодный приём!
Гвидо выставлен как отрицательный тип:
– Ах, он слишком низменно смотрит на вещи! Как можно во всём предполагать одно дурное!
Это когда его жену потребовали голой в лагерь?!
Тогда нельзя предполагать дурное?
Яго говорит Отелло:
– Ну, что же, если Дездемона и Кассио, раздевшись, лежали в постели?! Если и только?
– И только? – восклицает Отелло. – О, нет, поступать так значило бы искушать самого дьявола!
И всякий, на месте Отелло, воскликнул бы то же.
Кто же, действительно, поверит такому глупому анекдоту? Человеку сказали:
– Разденьтесь догола. Я вас поцелую в лоб!
И гнев, и ревность, и неверие Гвидо совершенно понятны, естественны, нормальны. Он кажется единственным нормальным человеком среди этих ненормальных людей, творящих необъяснимые глупости.
Я сказал бы, что Гвидо кажется мне даже умным человеком, если б у него не было преглупой привычки: говорить всё время самому, когда ему хочется услыхать что-нибудь от других.
Он мучится, он требует ответов, а потому говорит, говорит, говорит, никому не даёт сказать ни слова.
– Ответь мне! – кричит он и читает монолог, не давая никому вставить ни звука.
– Да отвечай же! – вопит он и закатывает новый монолог.
– Что ж ты молчишь?! Разве ты не видишь, как я мучусь! – хватается он за голову и, прежде чем кто-нибудь успеет раскрыть рот, начинает третий монолог, ещё длиннее прежних.
Странный и глупый способ что-нибудь узнать!
– Ах, – возразят мне на всё это, – но ведь это же поэзия! Это же романтизм!
Но позвольте, разве поэзия и романтизм должны быть глупы и невероятны?
А «Монна Ванна»– это невероятный анекдот из быта изумительно глупых людей.
Зеркало жизни
«Сцена – зеркало жизни».
Старый-старый афоризм.
Давно уже театром не интересовались так, как сейчас.
Кажется, только и интересуются, что театром. Куда ни придёте, – по третьему слову разговор о театре.
Скоро здороваться будут:
– А! Доброго здоровья! Как похаживаете в театр?
– Да благодарю вас! Слава Богу! Каждый день. Вы как?
– Да вот тут как-то два дня не был. А то каждый день!
– Ну, и слава Тебе, Господи! Очень рад!
В Петербурге восемь больших драматических театров, не считая маленьких, клубных, сцен.
В Москве, кажется, что ни улица, то в конце непременно театр.
В провинции, говорят, не запомнят таких хороших театральных дел.
«Театр – зеркало жизни».
Похорошело, что ли, так наше общество, или просто ему делать больше нечего, что оно только и делает, – смотрится в зеркало?
Для друга театра явление, конечно, отрадное.
Моралист может заметить:
– Взрослое общество могло бы и другое дело себе найти!
Мы берём факты такими, каковы они есть.
Общество смотрится в театр. Заглянем:
– Что за изображение?
Чем должна быть современная пьеса?
То есть пьеса, отвечающая современным литературным и сценическим требованиям публики.
Пьеса, которая представляла бы собою не только эффектное и занимательное зрелище, но и составляла бы событие в литературе и театре.
Заставляла бы о себе говорить самую интеллигентную часть интеллигентной публики.
– Скажите, что автор хотел сказать? – спрашивают после первого представления новой пьесы.
– Ей-Богу, не знаю.
– Какую мысль он проводит?
– Кажется, никакой мысли!
– Позвольте! Да что же есть в этой пьесе?
– Батюшка! А настроение?!
Пьеса «в четырёх актах и семи картинах» больше не существует. Есть пьеса «в четырёх туманах и восемнадцати настроениях».
– В ней интересны некоторые «зигзаги мысли»! – как пишут нынче в рецензиях.
Добрая старая комедия, где даже в заглавии ставилась подходящая пословица:
– Вот, мол, господа честные, какую мысль желаю я провести! Заранее знайте! Смысл басни сей таков.
Она умерла.
Публика расходится с очень модной пьесы г-на Плещеева «В своей роли».[40]40
Пьеса A.A. Плещеева была поставлена в Театре Литературно-художественного общества в 1901 г.
[Закрыть]
– Что же хотел сказать автор? Может кокотка идти на сцену? Не может?
– Ах, Боже мой! Ни то ни другое. Он просто дал настроение. Вы задумываетесь над участью «жрицы веселья». И жаль её, и что же, на самом деле, для неё можно сделать? Вот выход! И у вас в душе остаётся тяжёлое настроение. Вот это настроение и остаётся у вас от пьесы. «И так плохо и этак нехорошо».
Публика ищет настроения.
Критика говорит:
– Пьеса туманна, но в ней есть настроение.
Литераторам и артистам остаётся давать «настроение».
Настроение!
В Париже, на бульваре Клиши, есть знаменитый «кабачок смерти». Вы заходите туда, садитесь за гроб, перед вами зажигают тоненькую восковую свечечку, как перед покойником.
Вы смеётесь.
Как вдруг откуда-то из низа потянуло сыростью и холодом.
Словно могила раскрылась под ногами.
Ваша дама трусливо поджала ножки, побледнела, шепчет трясущимися губами:
– Уйдём отсюда!
Это – настроение:
В театре г-жи Яворской идут «Ночи безумные» гр. Л. Л. Толстого, «сына своего отца».[41]41
Пьеса Льва Львовича Толстого (1869–1945), сына Л.Н. Толстого, была поставлена в Новом театре в 1901 г.
[Закрыть]
Героя «охватывает» поцелуйное бешенство под влиянием благовонных ночей Неаполя.
И когда поднимается занавес, в зрительном зале пахнет курящимися «монашками»[42]42
Курительная свечка приготовленная из угольного порошка со стираксом (Ветвистое дерево высотой до 15 метров с красно-коричневой корой, трехдольными листьями и белыми цветами. Выделения из-под коры называют стираксом. Застывая, он превращается в полутвердую зеленовато-коричневую массу со сладким бальзамовым ароматом.).
[Закрыть].
Это и есть благовоние итальянской ночи!
– Необходимо создать настроение, которое губит героя.
И зажигают десяток «монашек».
– Погибай!
Это, однако, оттого, что дела театра пока ещё не особенно блестящи.
При более блестящих делах «настроение» будет создаваться более могущественными средствами.
Под креслами в партере будут разложены раковины от устриц.
Чтоб пахло морем!
Скрытые в рампе тайные пульверизаторы будут «напоять» воздух духами Брокар и К°.[43]43
Одна из крупнейших парфюмерных фирм России, учреждена в Москве в 1893 г.
[Закрыть]
Когда в пьесе говорят о вреде курения, капельдинеры тайно из рукава будут курить «Aguilas Imperiales», 115 рублей сотня, и наполнять воздух благоуханием сигар.
Какая гамма! Какой аккорд настроений!
Прежде в пьесах главным лицом был любовник, герой, фат, ingenue, grande coquette, драматическая героиня.
Теперь пишут:
– Особенно хорош был сверчок. Успех сверчка, трещавшего за печкой, рос с каждым актом.
Аркадий Счастливцев, который умел «скворцом свистать, сорокой прыгать», получал бы великолепнейший гонорар и два бенефиса.
Был бы первым персонажем.
– «Особенно сильное настроение создал в театре скворец, заунывно свиставший за сценой. В скворце мы узнали нашего неподражаемого артиста г-на Счастливцева. Говорят, что в свой бенефис он будет за сценой сорокой прыгать. Билеты все проданы».
Ах, живи Аркадий в наше время!
Как бы он сказал Геннадию Демьяновичу Несчастливцеву:
– Ведь актёр-то нынче не в моде!
– А что у тебя там в узле?
– Настроения-с, Геннадий Демьянович!
– А драм у тебя нет?
– Драм, Геннадий Демьянович, нет! Одни настроения!
– И охота тебе, вместо пьес, настроения носить?
– Публика требует, Геннадий Демьянович!
Пьеса г-на Фёдорова «Старый дом» не имела успеха на Александринской сцене потому, что в постановке не было надлежащего настроения.
В пьесе-то есть настроение, в постановке – не передано!
Пьесу надо ставить так.
При поднятии занавеса со сцены из скрытых потайных люков несёт затхлостью и плесенью.
Вообще носу я придаю в театре большое значение. Нос до сих пор ничего не делал в театре. Действовали на зрение, на слух. А нос, что он делал? Сморкался во время самых сильных монологов и мешал? Надо заставить и его, бездельника, работать! Пусть способствует передаче настроения.
Итак, все носы приходят в скверное настроение, потому что со сцены пахнет затхлостью, плесенью и гнилью.
По стенам бегают пауки, ясно различаемые в бинокли.
Во время реплики М. Г. Савиной публика видит, ясно видит, как с потолка спускается паук и заползает почтенной артистке за воротник.
Все зрительницы нервно поводят плечами, словно и им заполз за корсаж паук.
И вот тогда-то, когда г-жа Савина скажет:
– Какой это старый, старый, старый, старый, старый дом!
Вот это настроение!
– Знаете ли, – говорит зритель, выходя с первого представления новой пьесы «в четырёх туманах и 18 настроениях», – смотрел, смотрел я – и вдруг мне в голову мысль: «Да стоит ли жить? А не застрелиться ли?» Взглянул на соседа – и обмер: «Да у него в глазах та же мысль!»
Вот это называется «настроением».
И актёры для таких пьес нужны совсем другие.
Где ты «первый любовник» добрых старых времён?
Классический первый любовник!
– Сюртучок с иголочки, на левой ручке перчаточка.
Цилиндр словно только что вычищенный ваксой. Сверкавший до боли в глазах. Он снимал цилиндр не иначе, как входя в гостиную, становился на одно колено.
Хватался за завитую голову.
И был неотразим.
Где ты «фат»? Фат, от которого на полверсты разило сердцеедом! Который имел такие жилеты, что, – выйди в таком жилете на улицу, – возьмут в полицию!
– За появление в маскарадном костюме в неположенное время.
Где классический «простак» в белокуром парике, которого театральные парикмахеры так мило называли «городской блондин»?
Как просто и ясно было всё тогда в жизни и на сцене.
Комик надевал «толщинку» и прилеплял две котлеты вместо бакенбард.
Ingenue comique перед выходом на сцену завязывала губки бантиком. Ingenue dramatique начинала страдать ещё до поднятия занавеса.
Драматическая героиня, выходя на сцену, «метала взор». И вы сразу видели, что она:
– Всё поняла.
Теперь не то.
– Иван Иванович гримируется!
Он кладёт на полпальца белил. Сверх белил густо пудрится самой белой пудрой.
Это – любовник. Это – герой.
– Голландской сажи Ивану Ивановичу.
– Иван Иванович сделает чёрные круги вокруг глаз.
Он идёт изображать героя нашего времени.
– Иван Иванович, приготовьтесь, скоро ваш выход!
У Ивана Ивановича начинает дёргаться половина лица.
У Ивана Ивановича начинается Виттов пляс.
– Я… я… я… готов!
И в антракте к нему бегут знакомые.
– Поздравляю!
– Колоссальное впечатление!
– Удивительно нервно!
– Ах, какой вы неврастеник!
Рецензент отмечает на манжетах:
– Успех колоссальный: после второго акта у трети театра началась Виттова пляска.
Театральные хроникёры бегут:
– Сколько истерик? Сколько истерик?
– Правда, что одного господина вынули в гардеробе из петли? Хотел повеситься на вешалке!
«Знатоки» изумляются:
– Какая сила! Какая сила!
– Какая сила в изображении полного бессилия!
И самый «фурорный» артист в России г-н Орленев.[44]44
Орленев (настоящая фамилия Орлов) Павел Николаевич (1869–1932) – русский актер. Дебютировал в 1881 г. на сцене Артистического кружка в Москве, много работал в провинции, выступал в Театре Ф. А. Корша (1893–1895 гг.) и в Театре Литературно-художественного общества (1895–1900). Постоянно гастролировал. Создал новое амплуа в русском театре – «неврастеника».
[Закрыть]
Актёр, который как никто изображает полное нравственное бессилие.
– Я нервно-салонный актёр! – с гордостью говорил мне на днях один артист.
И вы часто услышите похвалу:
– Ах, это такой, такой неврастеник!
В театральном бюро скоро будут вывешивать объявление:
– Неврастеник ищет места. 500 рублей в месяц, два бенефиса. Жена – истеричка.
И антрепренёр станет набирать труппу:
– Первого неврастеника, второго неврастеника. Истеричку с большой истерией.
– С большой истерией трудно найти-с. Все нарасхват. Не возьмёте ли… Есть психопатка одна.
– Психопаток взяли трёх. Нет, уж вы мне хоть на гастроли истеричку с большой истерией дайте. С малой истерией у меня жена. Публика очень любит. А такой-то хорош?
– Нервы – мочала.
– Давайте! Давайте! Его на застрастку!
Слава Богу! Труппа для «пьес с настроениями» готова.
Если старый афоризм верен и сцена – зеркало жизни, «на зеркало неча пенять».
Таково отражение.
