Текст книги "Повстанец"

Автор книги: Владислав Виногоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Владислав Виногоров
Повстанец

Пролог

Последние взрывы отгремели, и мы все остались при своих. Я понимал, что это тупик. Понимал это и командир правительственных частей, атакующих нас вот уже третью неделю в этом проклятом ущелье. Но у него в отличие от меня было одно существенное преимущество: боеприпасы и свежих людей ему подвозили регулярно. Мои же люди выдохлись настолько, что засыпали прямо в окопах. Плевать они хотели на высокие идеи. А я ничего не мог с этим поделать. О боеприпасах вообще вспоминать не хотелось… Если так будет продолжаться и дальше… Впрочем, долго так продолжаться не может.

То, что восстание провалилось, стало понятно уже на второй день, когда отряды Национальной Гвардии столичного гарнизона вместо того, чтобы присоединиться к революционным частям армии, открыли огонь по нашей колонне. Я сразу сказал Альтусу, что добром это не кончится, но он только презрительно хмыкнул и недвусмысленным жестом показал, что надо сделать с непокорными. И я сделал. Подогнал гаубицы и молотил по казармам гвардейцев до того светлого момента, пока они не выбросили белый флаг. Потом, как положено, принял капитуляцию, разоружил сдавшихся и тут же отдал приказ повесить всех оставшихся в живых. В назидание остальным непокорным. Альтус, когда узнал – аж засветился, дурак кровожадный, и тут же полез мне какую-то висюльку на френч вешать. За героизм. Идиот. Нельзя было гвардейцев трогать. Договориться – надо было попытаться, а из гаубиц расстреливать – нельзя. Любят у нас Гвардию! Любят и лелеют. И любовь эта не на пропаганде дурацкой зиждется. Спасли за четыре года до этого гвардейцы пятимиллионный город. Это когда террористы плотину над столицей рвануть пытались. Спасли. Честь им и хвала. И командир их тогда очень грамотно сказал: «Национальная Гвардия спасает свой народ, а не стреляет в него».

Не поняли мы тогда, что это значит. А значит это, что раз гвардейцы по нам огонь открыли, то никакие мы не спасители нации, а шайка мерзавцев, которые позарились на законно избранную власть.

Вот с этого все дерьмо и началось. Альтус, старый дурак, до седин дожил, а мозгов не нажил, умудрился путч поднять, когда Президента и в столице-то не было. Ну и пошло все наперекосяк. Президент на всю страну орет о путче, который надо незамедлительно подавить, но в Столицу не суется. Альтус, дятел старый, орет о коррумпированном Президенте, которого надо к стенке поставить… А большей части народа глубоко по фиг. То есть не особо по фиг, когда пушки перед физиономией стреляют, но кто у власти останется – людей совершенно не интересует. А тут еще какой-то умник из президентского окружения пустил очень грамотную идею в массы: дескать, Президент сотоварищи, конечно, не архангелы, но уже наворовались, и, следовательно, теперь и народу кое-что перепадет, а Альтус и ему подобные просто рвутся к власти, чтобы себе побольше нахапать, а на народ им плевать.

Умно было запущено, ничего не скажешь! Ну вот, не прошло и месяца, как я с отборными нашими частями зажат в ущелье, из которого не то чтобы некуда отступать, а то что если откатимся, то сметут нас превосходящими силами дня за три. Вот сиди, командир, и думай: то ли Родину с такими защищать, то ли с сумой по миру идти. Зря я тогда за Альтусом пошел! Сейчас бы был с другой стороны ущелья и готовился бы не спеша к новым погонам по случаю окончательного подавления мятежа. Хотя я ни о чем не жалею. Лучше быть главнокомандующим месяц, чем младшим офицером до конца жизни.

Размышления мои прервал какой-то шум снаружи. Наверное, опять дезертира поймали. Это у нас теперь обычное явление: люди не об идее думают, а шкуру свою спасают. Мне это не светит. В смысле – шкуру спасти. Мы с Альтусом и еще десяток лидеров мятежа на веки вечные есть предатели, и поступят с нами соответственно. А простым солдатам предлагают штык в землю – и полная амнистия. Грех не воспользоваться! Правда, я отдал приказ пойманных дезертиров вешать, но это слабо помогает.

Шум тем временем перерос в шарканье ног и легкую перебранку, в кабинете возникли запыленный вестовой и свора моих замов. Этих бы я сам перевешал с громадным удовольствием, но тогда я рискую остаться без полевого штаба. Да, в ставке штаб есть, но если бы у меня не хватило ума посылать ко всем чертям его начальника, выдающего директивы одна бездарнее другой, то до сегодняшнего дня я бы просто не дожил. И теперь, я так понимаю, очередное «гениальное» указание пришло. Обойдусь я с ним так же, как и со всеми предыдущими, но на вестовом сгонять зло не буду. Выслушаю. И так, что тут у нас?

– Господин главнокомандующий Магнус! Президент Альтус приказывает вам безотлагательно явиться в его резиденцию! Оставьте вместо себя заместителя, выезжаем немедленно.

Либо Альтус совсем ума лишился на старости лет, либо решил меня под конец этого мероприятия еще и к стенке поставить. Так сказать, чтобы врагу не досталось. Вот смеху-то будет!

– Командор Морус! Остаетесь за меня. Я в ставку. Вопросы?

У Моруса никогда вопросов не было. Ответов, впрочем, у него тоже никогда не было. Так что в мое отсутствие все будет идти четко по моим приказам. И никакой самодеятельности! Морус исполнителен и туп: идеальный заместитель для командующего, которого явно вызывают в ставку для очень нелицеприятного разговора. Хотя мне уже, похоже, должно быть все равно. Странно, должно быть, но вот кошки на душе что-то скребутся.

– Амфибия ждет, господин главнокомандующий!

Ждет так ждет. Я отдал последние распоряжения слегка очумевшему Морусу и покинул свой штаб.

В ставке, судя по всему, царил полный тарарам. Посадочную площадку нам дали минут через десять, и все это время мы, как последние идиоты, висели над портом, наблюдая творящееся там столпотворение. А я-то думал, со мной поторопятся. Вот и понимай теперь, зачем тебя вызвали.

Однако приземлились. Амфибию тут же отогнали на заправку, вестовой козырнул и указал на подруливающий бронемобиль. Мой личный бронемобиль, между прочим. Мой же личный шофер распахнул передо мной дверцу, я сел на заднее сиденье, и мы тронулись.

В ставке действительно царил бардак: бегали люди, сигналили машины, материли всех на чем свет стоит регулировщики. Водитель ничтоже сумняшеся врубил сирену и проблесковый маячок, и мы понеслись через этот бедлам к резиденции Альтуса.

В резиденции было все то же самое: беготня, суматоха и бардак. Вестовой куда-то исчез, и я, потоптавшись в вестибюле, направился к дежурному офицеру. Парень был до предела измотан и поначалу не обратил на меня никакого внимания: он с кем-то ругался по телефону. Ладно! Умирать —

так с музыкой, будем развлекаться! Я достал из кобуры «люгер» и с размаха врезал рукоятью по столу дежурного. Столешница треснула. Дежурный подпрыгнул и таки обратил на меня внимание. Присмотрелся. Узнал. Козырнул. Заглянул в какую-то бумажку.

– Господин главнокомандующий! Пройдите, пожалуйста, в комнату 21. Это на втором этаже.

И тут же продолжил ругаться по телефону. Мне уже все это начало надоедать. Пистолет в руке… можно прямо сейчас поставить дежурного к ближайшей стенке… для разнообразия к вот этой – с портретом старого дурака Альтуса, и шлепнуть собственноручно за несоблюдение субординации. Впрочем, это еще успеется, или… Я передернул затвор, вгоняя патрон в патронник, и пошел на второй этаж искать комнату номер 21. Если меня попытаются арестовать, то восемь штук трупов я гарантирую. Я редко промахиваюсь, особенно в закрытом помещении.

Как только я поднялся на второй этаж, мне в глаза бросилась дверь с нужными цифрами. Около двери замерли с автоматами наперевес два охламона из личной охраны старого осла Альтуса. Я подошел ближе. Присмотрелись. Узнали. Откозыряли. Покосились на «люгер» в руке. И… молча пропустили. Я охренел. Все можно понять, но так не арестовывают! Чую, что-то здесь не так, но не могу понять что. Когда я вошел в комнату номер 21 и двери за мной закрылись, я охренел еще больше: все старшие офицеры мятежа сидели тут. Развалясь в креслах и попивая кому что больше по душе. Ромус, с которым мы все время были на ножах, презрительно посмотрел на пистолет в моей руке, хмыкнул и занялся своим любимым бурбоном. Да-а-а. Выглядел я, судя по всему, круглым дураком. Остается в такой ситуации одно – сохранять хорошую мину при плохой игре. Что я и сделал. Неторопливо затолкал «люгер» в кобуру, разогнал складки френча под ремнем, прочистил горло и громко осведомился:

– Эт-то как понимать? А ну встать, когда в комнату главнокомандующий входит!

Подействовало. Повскакивали как ужаленные. Ромус встал с явной неохотой. Не нравится ему, видите ли, что старый дурак Альтус главнокомандующим меня, а не его поставил. Ничего! Сейчас я научу тебя Родину любить!

– Командор Ромус! В чем дело? Вы, как старший офицер, при вхождении в помещение главнокомандующего обязаны были встать первым и подать команду «смирно». Нашивки жмут или экзамен по уставу сдать желаете?

– Виноват, господин главнокомандующий!

Ромус аж побелел от злости, а крыть-то нечем! Устав же он у нас разрабатывал, вот пусть теперь пожинает плоды своего труда. Крючкотвор хренов.

– Прекрати, Магнус, это уже не смешно!

Ага. Старый хрен Альтус пожаловали. Сейчас мы и тебе соли под хвост насыплем.

– Господа офицеры! Смирно!

Поворачиваюсь «кругом» и начинаю браво рапортовать:

– Господин Президент! Во вверенных мне подразделениях…

– Я же сказал – прекрати! – взрывается старый козел. – Это ты при этих, – неопределенный жест в сторону двери, – будешь из себя служаку изображать, а тут все свои. Кстати, все могут сесть и расслабиться.

– Скорее уж всех поставят к стенке, – нагло выдаю я, плюхаясь в кресло, и одновременно пододвигаю к себе бутылку водки и стакан. Всем же предложили расслабиться? Вот я сейчас и расслаблюсь!

– На фронте так плохо? – Старый дурак в своем репертуаре.

– Ты вообще сводки мои читаешь? – моментально огрызаюсь я в ответ. – И что я там пишу? Что все хорошо?

– Сколько мы еще продержимся?

– Неделю, может, две, если дадут свежих людей… Ваше здоровье! – Я нагло выливаю в себя полный стакан водки. И плевать я хотел, что на это скажет Ромус.

– Именно по этому поводу я вас всех и собрал. – Старый дурак Альтус обвел комнату дурацки прищуренным взглядом, лавры великого лидера ему и днем, наверное, мерещатся. – Мы проиграли, и не понимает этого только дурак. Сейчас наша задача – спасти основу революции: ее лидеров, способных командиров, талантливых…

Кого талантливых – я слушать уже не стал. Значит – драпать. Естественно. Жить каждый хочет. И революционер – не исключение. Теперь все покатится по накатанной до нас дорожке: правительство в изгнании, ничем не гнушающиеся офицеры проигравшей армии, медленная деградация и окончание жизни на помойке.

Я обсел взглядам комнату и понял, что все смотрят на меня. Секундное замешательство, и до меня дошло – я уже некоторое время размышляю вслух. Ну и хрен с ним! В конце концов, а что я сказал не так?

– Для избежания подобного развития событий я и собрал вас, – глазом не моргнув выдал старый козел Альтус. – Бегство – это не всегда бегство за границу. Есть и другие… э-э-э… варианты и сценарии.

Сценарии у него другие есть! Сценарист хренов! Именно благодаря таким сценаристам…

– У нас появилось новое секретное оружие? – с умным видом вопрошает Ромус. Вот же кретин! Новое секретное оружие ему подавай! Что ни говорите, а дебилизм – это врожденное! Сидел бы и кропал уставы. Тупица!

– Да, у нас есть такое оружие!

А это уже номер. Сегодня старый хрыч переплюнул самого себя. Совсем свихнулся. Дурно на него перенапряжение действует. А ведь теперь могут и не расстрелять. Душевнобольных положено лечить, а не убивать. Так, Альтус, похоже, выкрутился. С чем его и поздравляю, А нас, как приспешников этого психа, поставят к стенке. Все справедливо: головой надо думать, перед тем как в такую кашу нырять!

– Да! Именно новое секретное оружие!.. И нечего на меня смотреть как на умалишенного, Магнус!.. И я собираюсь это оружие применить. Так сказать… э-э-э… дополнительные испытания… На вас! По той причине, что оно не совсем… э-э-э… традиционное… Прекрати ржать, Репус, это не относится к половой ориентации. Хотя от тебя можно ожидать и не такой пакости! Мне придется сейчас пойти на то, чтобы в деталях рассказать вам о нашем секретном оружии. Это подразумевает, что вы все согласны с его применением. Потому что несогласных я вынужден буду пристрелить сразу. Так как, когда все закончится, никто не должен даже догадываться о том, что мы применили наше оружие…

Альтус закашлялся. Доконала старого козла длинная речь в прокуренном помещении. Пока Альтус перхал, а услужливый Ромус отпаивал его водой, я задумался. Что-то не сходится: когда все закончится – тогда победителей не судят. И всем будет глубоко наплевать, какое оружие мы для победы использовали. А если не наплевать? Значит, несмотря на это сверхсекретное новое оружие, мы все равно проигрываем? Непонятно мне это. Альтус тем временем откашлялся и продолжил:

– Это оружие… не совсем оружие, оно… э-э-э… В общем, оно почти что биологическое. И использовано оно будет для сохранения элиты революции! То есть вас. Испытания уже проведены, и прошли они успешно. Вы должны были обратить внимание на отсутствие в эфире Ленуса. На остальных, менее заметных, вы бы и так не посмотрели. Вот это и есть действие нашего нового секретного оружия!

– Стоп! – Я поднял руку, останавливая поток словоблудия от старого дурака, который, видно, таки рехнулся окончательно. – При чем тут смерть Ленуса и новое оружие?

– А кто тебе сказал о смерти? – Альтус хищно улыбнулся. – Ленус сейчас восьмилетний ребенок. И вы все скоро станете детьми. Мы нашли способ превращения взрослых в детей с сохранением всех знаний. Операция длится неделю… А через десять лет мы еще посмотрим, кто проиграл в этой революции!

Глава 1. ДЕТОЧКУ ВЕЗУТ ДОМОЙ

Медсестра смотрела на меня с состраданием. Всю дорогу предлагала мне то что-нибудь сладенькое, то что-нибудь вкусненькое. Против сладенького я никогда ничего не имел, но эти сюсюканья меня уже успели изрядно утомить.

Не так я себе это все представлял. Сперва казалось, что я – это я. Мало ли, что роста поубавилось? Так это дело наживное. Оказалось, что нет. Еще каких-нибудь десять дней назад я бы эту медсестричку разложил прямо здесь в купе поезда и… А что толку об этом думать? Все равно ничего и никого я сейчас не разложу. И в ближайшие несколько лет – тоже. Противно, но приходится привыкать.

Операция, если то, что со мной и с остальными сделали, можно так назвать, прошла успешно. И вот я, восьмилетний мальчик по имени Санис (имя-то какое собачье подобрали!), еду в поезде с симпатичной медсестричкой, которую я бы дней десять назад… Хватит! Так не сложно и до психиатра добегаться. А там хороший специалист быстро заподозрит неладное. Вот, уже паранойя начинается. Так о чем это я? Ага. Значит, еду я в поезде, как сиротинушка, так как родителей моих мерзавец Магнус (хи-хи!) перебил в Столице вместе с остальными гвардейцами. Папаша мой, стало быть, командовал ротой, а мамаша стучала по клавиатуре в штабе. Да-а-а. Я так понимаю, кто там был на самом деле папашей – история умалчивает. А ведь Альтус, старый пень, молодец. После расстрела гвардейцев распорядился все трупы кремировать. Вероятнее всего и маленького Саниса, имя которого я сейчас ношу, тоже отправили в крематорий. Весело, правда? Я непроизвольно содрогнулся, представляя это действо, и тут же выругал себя за мягкотелость. Тоже мне командующий армией. Крематория он, видите ли, испугался. Да я в ствол заглядывал чаще, чем некоторые баб в своей жизни тискали. Да я… Стоп! Все правильно. Нормальная реакция нормального маленького мальчика на страшное воспоминание. Так будет продолжаться еще несколько лет, пока организм не научится брать под контроль эмоции. Ему очень многому придется учиться заново, этому маленькому организму с большим прошлым. И я не уверен, что это обучение мне по нраву.

Медсестричка заметила, что со мной что-то не так, и нахмурилась. Интересно, сколько ей лет? Восемнадцать? Двадцать? Если я встречу ее лет через десять и она будет выглядеть так же привлекательно – точно совращу. Хотя… Кто его знает, что будет через десять лет?

– Санис, деточка, ты почему так нахмурился? Конфетку хочешь?

– Нет, спасибо, госпожа Спаркис. Мы скоро приедем?

Боже мой! Какие идиотские вопросы я задаю! Я же десятки раз ездил по этой линии. Я прекрасно знаю, что если поезд не выбьется из графика, то пилять нам еще часа три, а если выбьется, что сейчас не редкость, то и все пять. Зачем я это спрашивал? От нечего делать? Для поддержания разговора? Идиотизм.

– Часа через три приедем, маленький. А там нас встретят твои новые папа и мама.

Какая бестактность! Будь я настоящим Санисом, я бы, наверное, уже залился горючими слезами и проревел бы до самого конца пути. Нет, этой дуре все-таки восемнадцать, а то и меньше. Надо же такое сморозить ребенку, который месяц назад потерял родителей. И ведь сидит же, дура, и улыбается. Бровью даже не повела. Красивой, между прочим, бровью. Но не повела. Хорошо, что я не настоящий Санис, потому что хлюпать носом добрых три часа – удовольствие ниже среднего. А раз так, то девчонку надо бы заставить малость поконфузиться.

– Скажите, госпожа Спаркис, а сколько вам лет?

Вопрос, конечно, бестактный. Но я же маленький мальчик. Значит, это уже звучит не как бестактность, а как детская непосредственность. Ага! Покраснела. Неужели я ошибся и она еще моложе?

– Семнадцать… скоро будет…

Понятненько. Малолетка. Не-е-ет, раскладывать прямо в купе я бы ее, пожалуй, не стал. Не хватало еще за совращение несовершеннолетних на старости лет загреметь. Опять – стоп! Какая такая старость? Я же восьмилетний сопляк. Это ее, случись сейчас такое, по полной программе укатают. А дней десять назад мне и не то еще с рук сходило. Я же был главнокомандующим революционной армией! А почему, собственно, «был»? Меня формально никто не снимал. А то, что армия моя уже разгромлена и вместо меня расстреляют недоумка Моруса, – так туда ему и дорога. Человека, который без письменного приказа с четким объяснением порядка действий не способен самостоятельно в сортир сходить, его не то что расстрелять – четвертовать мало! Хотя вынужден признать, что исполнитель Морус – идеальный. Был. Потому что шлепнут его в самое ближайшее время. А что шлепнут – то и к бабке ходить не надо. Меня же всю последнюю неделю не было, а этот дурак старательно исполнял мои директивы. Вот теперь будет ему развлекуха. Головой надо думать, перед тем как приказы о расстрелах выполнять. Это я мог себе позволить удовольствие к стенке несколько тысяч человек за раз поставить. Мне все равно никакого прощения не было с самого начала. А этот дурак, будь он поумнее, мог бы с момента моего отъезда расстрелы пленных прекратить. И тогда отделался бы легким испугом. Да ему вообще следовало бы капитулировать. Точно живым бы остался. Только будь он умнее – либо сейчас ехал бы в виде восьмилетнего мальчика, как я, в таком же вагоне, либо примерял бы новые погоны в честь победы над путчистами. А если бы я был умнее? Наверное, сидел бы сейчас дома, смотрел новости и вел бесконечные споры с отцом о том, нужно было или не нужно подавлять путч. Но это в случае, если бы я был умнее. Но я все равно ни о чем не жалею. Правда, праздный интерес – повторю ли я все по новой, если представится случай, – присутствует.

– А почему ты спросил, сколько мне лет?

Или у меня мысли в голове слишком быстро бегают, или она жуткий тормоз. Ладно. Вгонять в краску – так по-настоящему.

– Я… я в вас влюбился…

Взгляд я, как положено, потупил, но как эта девчонка покрылась краской – заметил. Так. Очень хорошо. Это тебе за «новых» родителей, дура. В следующий раз думай головой, перед тем как такое ляпать.

– Санис, деточка, но ведь я же тебя на десять лет старше!

– На девять. Ну и что? У меня мама была тоже старше папы.

Это правда. Мать настоящего Саниса действительно была старше своего мужа. Свою новую родословную я выучил очень хорошо.

– Я не знала. Расскажи мне о своих родителях. Какие они были?

О своих родителях я рассказать могу. И ничего они не «были». Очень они даже «есть». А вот о родителях Саниса рассказать мне нечего… Значит, самое время разреветься. Что я и сделал. Да, отвык я уже от этого. Оказывается, слезу пустить – это до предела просто. Теперь до нее начало доходить, что она сморозила. Испугалась. Это приятно. Нельзя детям такое говорить. У них от этого может истерика случиться или еще того хуже – нервный срыв. И тогда – прощай свежеполученный диплом медучилища. Сейчас начнет заглаживать вину.

– Санис, миленький, ну успокойся. Ну хочешь я тебя поцелую?

Не знаю, наверное, хочу… Тьфу ты! Да что же это за день сегодня такой? Она еще и целоваться не умеет. Воистину: если не везет, то это по-крупному.

– Понравилось? А когда подрастешь – будешь целоваться с девушками постоянно.

Ну да, только с умеющими целоваться, а не с такими, как ты.

– Вот видишь, все не так уж и плохо. Может… тебя еще поцеловать?

А это к вопросу о том, кто кого и где разложит. Однако. Жуткое желание намекнуть ей, что совращение несовершеннолетних – это статья. Сдерживает только то, что восьмилетний мальчик такого знать в принципе не может. Или может, но говорить такое постесняется. Кроме того, восьмилетнему мальчику должно быть очень интересно: а как же это у взрослых происходит? Так что… Все понятно, но что мне сейчас делать? Вот же нимфоманка малолетняя! Ну блин! Я, кажется, не сдержусь и скажу ей какую-нибудь гадость.

К счастью, гадости говорить не пришлось. Лязгнули буфера, и поезд остановился. Тут же прокуренная станционная громкоговорящая система захрипела, зашуршала и уведомила о приходе нашего поезда и о том, что стоит он аж десять минут. Неслыханная роскошь.

– А хочешь мороженого, Санис?

Это на порядок лучше, чем работать тренажером для малолетней нимфоманки. Еще и начинающей.

– Конечно, хочу… Если можно.

Интересно, я должен быть благовоспитанным мальчиком? По идее – да. Гвардия – это элитные части, так что скорее да, чем нет. С другой стороны: откуда я знаю, что там происходило в семье у настоящего Саниса? Может, пьяный папаша-офицер, припершись домой, выдавал мамаше и малолетнему сыночку такое, что впору святых из дому выносить. А плевать мне на это! Проще будет остаться самим собой… Забавно. Вот через годы и прорезался тот самый маленький мальчик, который играл на пианино, декламировал стихи и был надеждой всей родни. Хорошо надежда осуществилась…

Госпожа Спаркис вскочила как ужаленная и понеслась покупать мне мороженое, а я опять задумался. Через каких-нибудь несколько часов я встречу людей, которые станут мне родителями. Приемными, но родителями. И на довольно большой срок. Вероятно, меня начнут воспитывать «в традициях», которые заложены не одно поколение назад. Насаждать какие-то ценности, прививать разумное, доброе, вечное… То есть доставать по полной программе. Это еще можно стерпеть. Хотя знаю я свой характер… А вот если папаша окажется скор на расправу, то отдыхать мне в тюрьме для малолетних преступников – прирежу ведь ночью!

Накрутил я себя уже прилично. Только по опыту знаю, что гадать о том, что будет и как сложатся отношения с людьми – дело пустое. Все будет не так и не эдак, а как-то по-третьему. Просто мне очень страшно. Я долго не хотел в этом себе признаваться, но я боюсь. Боюсь неизвестности, боюсь за свое маленькое и такое еще хрупкое тело, боюсь разоблачения, впрочем, вот это точно зря. Ведь ни лучшие друзья, ни любимые женщины сейчас не смогут меня узнать. Даже если очень захотят. Но страх не покидает. Впереди неизвестность. Меня спасли как цвет революции. Что это означает – и ежу понятно. И тут старый козел Альтус подложил мне свинью. Его, этого урода, который наложил на себя руки, уже где-то прикопали. Связей он мне никаких не оставил. Но я же эту хитрую крысу знаю. Он же так просто ничего не делает! И в один преотвратительнейший момент ко мне подойдут, назовут давно забытым именем и скажут, что пора отрабатывать должок. А если я не соглашусь? Убьют? Откроют инкогнито? Или все-таки соглашусь? Нет ответов. Впереди только неизвестность. Она клубится перед самыми носками моих маленьких сандалий и заставляет меня непроизвольно поджать ноги под себя.

Чтобы отвлечься, я выглядываю в окно. По вокзалу снуют люди с чемоданами. Большие и маленькие. Грустные и веселые. Едущие куда-то, приехавшие откуда-то, встречающие кого-то, провожающие кого-то. У них у всех есть то, чего нет у меня, и нет того, что у меня есть. У них есть какие-то виды на будущее и нет ТАКОГО прошлого. Им легче или сложнее – я не знаю. Но я твердо знаю, что им не так, как мне. И это тоже пугает.

Я с трудом вышел из кольца мыслей, навевающих безысходность, и критически осмотрел себя: на полке сидит упитанный мальчуган с вьющимися темными волосами, одетый в добротный костюмчик, и занимается взрослыми самокопаниями. Нужно останавливаться, пока не поздно. Во-первых, ближайшие несколько лет все те неприятности, которые мне приходилось утрясать и разгребать самому, за меня будут утрясать и разгребатьприемные родители. Хорошо ли, плохо ли – посмотрим. Во-вторых, как совершенно верно говаривал мой папа (настоящий папа!), если не научиться подтрунивать над самим собой – свихнешься. Я посмотрел на себя, на свои копания и страхи, и улыбнулся. В конце концов жизнь продолжается.

Дверь купе отъехала в сторону. Я ожидал увидеть начинающую нимфоманку с мороженым, но вошла семейная пара лет сорока – сорока пяти. Сначала я отвернулся к окну, а потом услышал знакомый голос и едва не подпрыгнул на месте. Радус и его супруга Аженис. О Боги! Только не это! И за что меня так?

Я едва сдержался, чтобы не поприветствовать старых друзей, и тут же себя одернул: или не поймут, или, если поймут, то закончиться это может плохо, принимая во внимание должность Радуса во вполне известном ведомстве. И плевать Радус будет на то, что я его лично вывез из Столицы перед самым началом путча. В принципе ему ничего не угрожало, но могли чисто случайно слегка попортить шкуру. А могли и не слегка.

Пока я во все глаза пялился на Радуса, нимфоманка таки успела вернуться, что спасло меня от намечавшейся беседы: Радус тоже посмотрел на меня очень заинтересованно. Разумеется, ведь у него сынишка лет восьми… То есть моего теперешнего возраста. Вот дела! А я же чуть не стал его крестным. Правда, я его ни разу не видел: Радус почему-то никогда не привозил отпрыска в Столицу… А было бы забавно пообщаться с крестничком в таком вот виде. Хотя здесь есть свои преимущества.

– Это ваш мальчуган? – между тем обратился Радус к нимфоманке.

– Нет, – Она потупилась и вдруг залилась краской. Еще бы не залиться! Видать, вспомнила, как меня попыталась учить целоваться. Хотя тут еще вопрос, кто кого научить может. – Я его везу… К новым родителям.

Вот же дура! Опять то же самое! Ничего ее не учит. Интересно, а если я сейчас опять слезу пущу, что она делать будет? Аженис дама в этом плане суровая. Детей у них с Радусом ой как долго не было, и теперь она к ним очень трепетно относится. Так что рискует дурочка медсестричка. Ох рискует!

– Путч? – с пониманием спросил Радус.

Ему бы не понимать. Столица вся охвачена волнениями. Гвардейцы только что обстреляли наших, а я заявляюсь к нему и объясняю, что он должен быстренько облачиться в штатское и проследовать в моем автомобиле за пределы города,., пока все не уляжется. Боже мой! Тогда я еще на что-то надеялся… Или уже нет? Просто решил вытащить из кровавой каши хорошего человека? А может, сделать хоть одно доброе дело, которое зачтется Там? Где это самое «Там», я, правда, представляю себе слабо, но все-таки…

Опять я задумался и пропустил какую-то часть разговора. Со мной такое часто бывало в детстве. Я мог думать о чем-то своем и не слушать, что говорят вокруг. Причем обращаться могли ко мне, а могли и не ко мне – мне это было глубоко фиолетово. А еще я мог вообще не думать. Ни о чем. И мир через некоторое время становился абсолютно другим: я его чувствовал, а не осознавал. Это, наверное, было самое прекрасное ощущение в жизни. Если с тобой такого никогда не происходило, то не стоит и пытаться объяснить, как это. Ты видишь стол и понимаешь его сущность, которую нельзя выразить словами. Или… Нет, это нельзя рассказать, как нельзя рассказать, что такое… ну, скажем, оргазм. Эк меня переклинило. Организму до этого самого оргазма нет никакого дела и, чисто теоретически, не будет еще довольно долго. А вот память… Она услужливо вызывает в сознании образы и также услужливо намекает, что некоторое количество лет об этом нечего и думать. Черт! Надо прекращать. Действительно можно загреметь к психиатру.

– Так тебя зовут Санис?

Радус явно решил познакомиться с кудрявым мальчиком, который сидит напротив него и сосредоточенно уничтожает мороженое. Ладно, Радус, давай знакомиться.

– Да. А вас как зовут?

– Я – Радус. А это, – жест в сторону жены, – моя супруга Аженис.

Так, теперь надо промолчать. Я же из офицерской семьи, и произносить фразы типа: «Очень приятно, сударыня», – будет крайне глупо. Да и странно такое будет звучать из уст восьмилетнего сопляка.

– Ты, значит, едешь к нам в Городок. Это здорово. У нас там сейчас тихо и хорошо – как раз то, что надо. Обживешься – заходи в гости. У нас сын твоего возраста. Подружитесь.

Может, и подружимся. А может, и нет. Кто же его знает, что ему в голову взбредет? Да и не поймем мы друг друга. О чем нам говорить? О коллекционировании машинок? Или бабочек? Или почтовых марок? А может, пойти в песочнице поиграться? Хотя я уже и забыл, как это делается – играться в песочнице. Может, мне и понравится… Класс! Здоровый мужик, офицер, главнокомандующий повстанческой армии играется в песочнице! Загляденье. Может, меня бы и не шлепнули, а отправили прямиком в веселый дом, где поместили в палату вместе с Наполеоном и еще парой-тройкой таких же персонажей… Но сейчас я, увы, не здоровый мужик, а вполне себе восьмилетний мальчуган, так что можно будет, пожалуй, и в песочнице повозиться. От души так, чтобы потом этот самый песок аж из ушей сыпался.

– Значит, договорились? – продолжает гнуть свое Радус. – Зайдешь?

– Спасибо, зайду.

Вынести это невозможно. Неужели нельзя оставить ребенка в покое и не устраивать ему дурацкие допросы? Ну едет себе дитятко в поезде, ну грызет мороженое, ну задумчиво смотрит в никуда. Чего лезть-то? Ох и чувство такта же у этих взрослых… Можно себя поздравить – первая здравая мысль за все время. Я теперь ребенок, а они – взрослые. Которые ничего не понимают, и у нас с ними радикально отличается восприятие действительности. Или у меня радикально отличается восприятие этой самой действительности? Я сейчас не могу посмотреть на этот мир глазами взрослого и не могу глазами ребенка. А какими глазами я могу смотреть на этот мир? Старый козел Альтус очередной раз подложил мне огромную свинью. Он-то благополучно снес себе половину черепа. Ему, скотине, теперь все равно. А что делать мне? Что делать, когда непонятно, кто я? Интересно, а что бы скотина Альтус на моем месте почувствовал? Наверное, он бы свихнулся на второй день. Или сразу. Знал, старый козел. Знал и именно по этой причине пустил себе пулю в висок. Впрочем, плевать я хотел на Альтуса. А вот Ромус, который оказался в проклятой клинике в то же время, что и я, меня в данный момент совершенно искренне радует. Вообще говоря, я не знаю, что у него там сейчас происходит и как он себя чувствует, но с его брезгливо-менторско-покровительственным тоном будет он бедным. Это кто же такую зануду в доме потерпит? Я удивляюсь, как его собственные родители не придушили еще в колыбели. Он же как из мамки вылез, уже должен был быть такой занудой, что страшно сказать. А может, и нет. Может, он был в детстве благовоспитанным и очень приятным в общении ребенком… Только не Ромус! Этот скотиной должен был быть с самого рождения. И нечего тут его обелять. Если бы не его тупомордость и идиотская упрямость, то начали бы мы с того, что арестовали Президента. Устроили бы показательный суд, благо было за что зацепиться. А там… А там не пришлось бы мне сейчас ехать в этом вагоне в виде восьмилетнего ребенка. Да, зря Ромуса тоже на это чертово «омоложение» отправили. Надо его было вместо меня откомандировать командовать армией. Вот бы я порадовался, когда его свои же солдаты на части бы изорвали! А ведь изорвали бы. Он же кретин. Он же перед самым концом попытался бы строевую подготовку устроить. Хотя надо сказать, что тогда бы я в этом вагоне не ехал. Ромуса бы разорвали на второй день после прибытия. Не любят его солдаты. И что в нем старый козел Альтус нашел? Зачем в штаб взял? Может, специально, чтобы меня позлить? Может быть. От Альтуса и не такого можно ожидать. И опять странность. Меньше всего я ожидал, что старый осел полезет меня спасать. Представить к какой-нибудь своей дегенеративно-самовыдуманной награде – верю. Спасать? Не верю! Но спас же. Вытащил с передовой, рискуя развалом фронта, и – спас. Только пока я благодарности особой не испытываю. Чувствую себя черт знает как – это есть. Завыть хочется – это тоже есть. А вот благодарности – ее нету. Хотя, казалось бы, благодарить есть за что: жив, вне подозрения и смогу начать все сначала. Только не хочется отчего-то. Наверное, эта чертова революция меня преждевременно состарила. На мир я смотрю как-то… А как я смотрю на мир?