Текст книги "Сумерки богов "

Автор книги: Владислав Савин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Берлин, кабинет Рейхсфюрера. 10 февраля 1944.

– Ну, здравствуй, Руди! Порадовал же ты меня... Девять десятых всех, занимающих высокие посты в партии, армии, госаппарате, не говоря уже о деловых кругах – потенциальные, а возможно и реальные предатели и заговорщики? Или я неправильно понял твой доклад?

– Генрих, ты же отлично понимаешь. В таком деле никто не будет оставлять никаких бумаг. И если не дурак – что на таких должностях все же редкость – то и в разговоре не станет расставлять все точки над и. Просто беседа, никого ни к чему не обязывающая: "а если бы", "предположим". И очень может быть, такой поначалу и являющаяся – и оставшаяся ею, при неблагоприятном развитии ситуации. Вот только беседа "а что бы вы сделали, если завтра вдруг помрет наш любимый вождь" имеет совсем другой оттенок, когда ее ведут Фигуры, имеющие власть.

– Есть ли среди болтунов наиболее активные? Главари, которых можно изъять, в назидание другим?

– Активные, Генрих? Строго по иерархии! Поскольку считается, что чем выше пост занимает некто, тем больше он может себе позволить. Так что, при изъятии вышестоящих – те, кто придут на их место, будут ничем не лучше. Может быть, только станут старательнее придерживать язык... первое время.

– Ну и что ты предлагаешь?

– Я? Генрих, я всего лишь орудие в твоих руках. Ты спросил – я ответил. А решать – тебе. Что до моего личного мнения – то я старый человек и давно уже смотрю на жизнь философски. Человек – это такая тварь, что всегда старается прежде всего для себя. Если это совпадает с общей целью, имеем полезного члена общества. Иначе же – преступника. Применительно же к нашему случаю, если взять за цель благо и само выживание рейха, то пока оно несло выгоду большинству, толпа орала "зиг хайль". А сейчас даже не очень умным ясно, что дальнейшее следование той цели завтра легко повлечет большую беду конкретно для него. И как раз умным выглядит предусмотреть свое отступление – разница в том, когда конкретно кто решится? Но предусматривают все. Ведь у тебя же, Генрих, тоже есть валенберговский паспорт? Только не принимай оскорбленный вид, это давно уже секрет Полишинеля, эти сине-желтые книжечки есть сейчас у всех сколько-нибудь значимых людей в Германии. Я не удивлюсь даже, если окажется, что и у самого...

– Ну, Руди... Благодари судьбу, что ты очень мне нужен. И конечно, что ты мой старый друг.

– Я так понимаю, что первое весомее второго? И ты вызвал меня не просто так, поболтать. Давай.

– Что?

– Картину преступления. Зачем тебе еще нужен старый сыскарь?

– Ну что ж... Ты понимаешь, что ни одно слово не должно покинуть этой комнаты?

– Тогда выключи свой магнитофон. Думаешь, я не знаю?

– Уже. Дело очень деликатное.

– Я весь внимание.

– Очередной заговор против фюрера.

– Кто на этот раз?

– Прочти. Всего один листок. Донесение нашего человека в Швейцарии.

Шелест бумаги.

– Дьявол. Дьявол, дьявол!

– Ты напуган, Руди? На тебя не похоже!

– Как я понимаю, ты хочешь, чтобы я установил, правда ли это? И если да, то размотал всю цепь?

– Ты абсолютно правильно понял.

– Так вот, Генрих, я отказываюсь. Не берусь. По причине полной бесперспективности. Это дело – стопроцентный, заведомый глухарь. И смею заверить, призови ты сюда самого Шерлока Холмса, он сказал бы тебе то же самое. Потому что нельзя схватить призрак – который материализуется, лишь когда наносит удар!

– Поясни.

– А что тут пояснять? Сколько лет нашей службе? А хваленой британской разведке? И ты думаешь, кто-то может играть против тех, чья традиция и опыт насчитывают века? Ты считаешь "опус деи" подобием обычной разведки обычного государства, всего лишь с именем Ватикан – ну так я тебя разочарую: то, что показалось миру под этим именем совсем недавно, это всего лишь одно из новых лиц того древнего и неназываемого. И орден иезуитов тоже, возможно, всего лишь оформил в себе уже существующее задолго до него. Ловя шпиона, всегда ищи, где и когда он был завербован. Подозрительным является тот, кто разделяет взгляды врага. И что ты будешь делать с тем, кто известен тебе с абсолютно безупречной биографией и может быть вполне достойным человеком во всех отношениях – вот только, когда ему придет приказ, он выполнит это, не задумываясь? Возьмешь под подозрение всех католиков – так, насколько мне известно, у них сохранилось правило иезуитов, адепту дозволено в жизни не притворяться, а реально быть человеком другой веры, и даже атеистом – служба Ордену искупает все грехи! И ни ты, ни я не сумеют догадаться, что абсолютно невинные слова, сказанные одним адептом другому, могут означать беспрекословный приказ совершить нечто, уже обусловленное?

– По крайней мере, похоже на правду то, что написано здесь?

– Это чертовски похоже на правду, Генрих! Считая, как наш бесноватый обошелся с Церковью, не исполняя им же взятых обязательств. Впрочем, для этих, в сутанах, вовсе не обязательно, чтобы ты перешел им путь – достаточно, если они решат, что ты помеха какой-то их игре, и тебя снимут с доски, как битую пешку. И бесполезно ловить исполнителей – прикажут другим, только и всего.

– Ну, а если... Был когда-то такой орден – тамплиеры?

– Ты сошел с ума, Генрих! Допустим – я сказал, допустим! – тебе это удастся. Даже если завтра умрут все те, кто собирается в Капелле. В твоей власти истребить всех, кто причастен? Выкорчевать всю сеть, пустившую метастазы повсюду? Это будет куда труднее, чем с евреями! А месть будет страшной.

– И что ты предлагаешь? Молиться и ждать, как баран на бойне? Я ведь тоже понимаю, чем это может кончиться, когда я доложу фюреру? Тебе сказать, какой приказ он отдаст, или сам догадаешься?

– Генрих, ты идиот?

– Нет, Руди, я очень жить хочу. Ведь если заговор есть, а мы о нем не знаем, не в игре – значит, нас уже списали? Или ты думаешь, что когда фюрер умрет, и сюда войдут русские или англичане, без разницы, я не буду болтаться в петле – и ты тоже, Руди, за все твои дела! А может быть, это случится гораздо раньше – если информация о заговоре дойдет до фюрера помимо меня, как тогда, с "1 февраля"? Мы оба сейчас, как на горящем мосту, и под ногами вот-вот разверзнется бездна – нет другого выхода, кроме как вперед! Может быть, там конец, обрыв – но здесь смерть верная.

– Генрих, ты не хочешь отправить меня снова в подвал?

– За что?

– Просто так. Потому что для меня там будет куда безопаснее. Быть жертвой, арестованной еще до того, как главное событие произошло. Тогда, может быть, ко мне не будет претензий. А ты лучше беги сейчас. Потому что после – ты можешь спрятаться от русских, англичан, американцев. Если повезет, спрячешься даже от евреев. От этих же ты не укроешься никак, тебя везде найдут и предъявят счет. И тогда – я очень не хотел бы быть в твоей шкуре!

– Иди, Руди! Пока – не в подвал. Твоя голова мне еще пригодится. И не вздумай сбежать – я, хоть и не папа, но тебя-то везде найду!

Лев Маневич, «Этьен». Италия, январь-февраль 1944.

Десять лет вдали от Родины. С тридцать четвертого в Италии, "австрийский коммерсант Конрад Кертнер", владелец патентного бюро "Эврика". В декабре тридцать шестого арест, с июня сорок первого полна автономка, когда никаких вестей из дома нет. Но там меня, выходит, не забыли!

Фашистов бьют – ясно, что войну они проиграли. Еще осенью сорок третьего Италия начала осторожные переговоры с англичанами. Но союзники, к их чести, оказались едины с СССР – в мемонрандуме Трех Держав одним из предварительных требований было, освобождение политзаключенных, с высылкой и последующим интернированием в нейтральной стране – по списку, в котором было и мое имя. Об этом я узнал много позже – тогда же меня, без всяких объяснений, вытащили из камеры в тюрьме Санто-Стефано, привели в порядок, переодели, и под конвоем погрузили на пароход, идущий на материк. Затем мне было объявлено, что меня высылают в Швейцарию, и в поезд, не арестантский вагон, а самый обычный, в сопровождении двух жандармов и какого-то штатского – он представился сотрудником консульства Швеции, представляющей в Италии интересы СССР во время войны, спрашивал, нет ли у меня претензий, восхищался победами советского оружия, и даже пытался говорить по-русски. Я ответил по-немецки, что не понимаю. Я австриец Конрад Кертнер. Моя связь с Советским Союзом так и не была доказана на суде.

Поезд шел на север, к швейцарской границе. Что ж, если это не провокация – то я имею шансы вернуться домой не позднее чем через год, когда кончится война. Донимал кашель, итальянские тюрьмы не отапливаются, а зима здесь очень промозглая – но если я выдержал семь лет, то как-нибудь перенесу еще год. Наручники на меня надевали, лишь когда кто-то из жандармов спал, или отлучался, в остальное время все скучали, глядя в окна и по сторонам. Публика в поезде была самой обычной, лишь удивляло обилие сумок и мешков – в Италии было уже плохо с продовольствием, и очень часто городские жители ехали к родственникам в деревню, и везли что-то на обмен – а селяне спешили в город, что-то продать, совсем как у нас в Гражданскую! Как давно это было – я, комиссар бронепоезда, девятнадцатый год! После я "заболел" авиацией, стал красвоенлетом, затем Академия, и предложение служить в Разведупре.

За окнами предгорья Альп, уже скоро. И вдруг взрыв где-то впереди! Частые гудки паровоза, вагон дернуло, кто стоял, попадали с ног, полетели с полок мешки – поезд остановился. Выстрелы, причем и спереди, и сзади, с обеих сторон поезда. И в вагон врываются, четверо с одного конца, трое с другого, все с автоматами, в странной пятнистой одежде. Очередь в потолок, на головы сыплются щепки, истошный женский визг. И слова, по-русски!

– Сидеть всем, ... ! Не двигаться!

Второй "пятнистый" прокричал это же по-итальянски. Затем по двое вошедших остались у концов вагона, а остальные пошли вдоль сидений, вглядываясь в лица пассажиров. Мундиры моих конвойных сразу привлекли внимание, и очень скоро все трое "проверяющих" стояли рядом. И на пилотках двоих, и на берете третьего, были наши, красные звездочки! Неужели наши уже вошли в Италию, прорвав фронт?

Жандармы и не пытались сопротивляться. Сопровождаем политического, исполняем приказ! А ну, на выход, все! Швед пытался объяснить, что он – дипработник нейтральной державы, но его очень невежливо ткнули в спину стволом автомата. И с жандармами тоже обращались без всякого почтения – а меня, когда я оступился, осторожно придержали под локоть, не дав упасть.

Старший спросил меня, по-русски – вы, "Этьен"? И показал мою фотокарточку, я узнал ее, из моего личного дела в Москве. Тогда лишь я поверил окончательно, что это наши. А старший козырнул мне и сказал – мы, осназ РККА, за вами. Скоро будете дома. Затем спросил – тот, в штатском, действительно швед, или сотрудник ОВРА¹⁵? Я ответил, что представился шведом, а как на деле, не знаю.

– Так что, в расход его? – спросил второй осназовец.

– А если и в самом деле швед? – ответил старший – пусть живет. А вот полицаев...

И сделал жест, рукой по горлу.

Из поезда вытащили еще нескольких, в мундирах. Один оказался немцем, "интендантурратом", снабженцем какой-то части люфтваффе – его, подумав, захватили с собой. Шведа пихнули обратно в вагон, иди пока! А шестерых итальянцев погнали куда-то за кусты, вскоре оттуда раздались автоматные очереди.

Так попал в отряд товарища Кравченко, который тогда еще не был Третьей Гарибальдийской бригадой. Причем сразу после беседы с командиром, меня повели в санчасть – оказывается, дома побеспокоились и о моем здоровье, персонально для меня прислали новейшие лекарства, антибиотики – от которых, как мне сказал фельдшер, «чахоточные бациллы дохнут, как тараканы от буры». Я действительно, почувствовал себя много лучше! В отряде был аэродром, и самолеты летали тогда еще не каждую ночь, но достаточно регулярно. Пару часов – и за линией фронта, а дальше в Москву! Где меня ждут Надя с Танюшкой, как они там, живы, здоровы ли?

Тут Федор Иосифович Кравченко улыбнулся, и вручил мне письмо. Это случилось где-то через неделю, как я оказался у партизан – "плохая примета, заранее, вот как только вы у нас оказались, мы в Москву радировали, и товарищи сразу, к вашей семье". У них все в порядке, любим и ждем! А касаемо вас пока указаний не было, чтобы немедленно вас туда – и чувствую, ждет вас еще здесь работа, вот Центр и не спешит. Так может быть, поможете, раз уж подлечились?

Отряд стремительно разрастался в бригаду. Особенно густо люди пошли, после прихода немцев – гитлеровцы не стеснялись вести себя в Италии, как в завоеванной стране, грабили, насиловали, жгли, за малейшую "нелояльность" – если в городах, особенно крупных промышленных центра, они еще как-то соблюдали приличие, то в деревне часто было, как мне рассказывали товарищи-партизаны, у нас в сорок первом, "эй, матка, курка, яйки!". Это был неорганизованный грабеж – официально же, немецкие интенданты приезжали заготавливать продукты для войск, в сопровождении взвода солдат, и отбирая у крестьян мясо, молоко, сыр, хлеб, взамен вручали "евро", ничего не стоящие бумажки, должные, как на них написано, "быть обменены на рейхсмарки после победы Рейха в войне". Именно эти "продотряды" чаще всего становились нашей добычей – и лучшей агитацией для итальянцев, вступать в ряды гарибальдийских партизан. В ответ, немцы не придумали ничего лучше, как брать заложников, в число которых попадали, как правило, наиболее уважаемые на месте люди – и расстреливали их десятками, по каждому поводу. Результатом же было то, что уже к середине февраля в одной лишь нашей, Третьей Гарибальдийской, было свыше тысячи бойцов – надо было знать итальянцев и силу их родственных связей, семьи тут большие, и родственники расстрелянных сразу становились убежденными врагами Рейха, нам приходилось даже сдерживать желание людей идти в бой, до завершения курса подготовки. Немцы вели себя как бандиты – хотя формально, это была территория союзника, в любую деревню мог ворваться карательный отряд и учинить расправу, причем представителей местной власти не слушали, избивали, и даже могли расстрелять. И это было еще до отречения Муссолини, до переворота в Риме и захвата Ватикана! Гитлеровцы хотели устрашить итальянский народ – в ответ получали лишь ненависть и желание мстить.

Я был у Кравченко кем-то вроде зама по разведке, приходилось заниматься и штабной работой. Боевая подготовка и политвоспитание личного состава были чрезвычайно интенсивными. Как сказал Федор Иосифович, надо думать не об одной Победе, но и о том, что придет после нее. Нам совсем не нужно, чтобы Гарибальдийские бригады завтра легли все, штурмуя Рим – нам надо, чтобы эти ребята стали бы итальянской Красной Гвардией, закаленной победами, фанатично преданной делу коммунизма, и готовой рвать в клочья любого классового врага! Такая сейчас линия, одобренная Москвой – Коминтерн объявлен наследием троцкизма, а мировая революция должна прийти не на штыках Красной Армии, а по добровольному выбору народа своей страны, но долг наш помочь, чтобы этот выбор был правильный. Короче – где ступила нога советского солдата, там капитализму должен быть хрен! А если народ не захочет – значит мы его убедить не смогли, показать его же, а не наш, интерес – мы же не фашисты, одной силой свою идею пропихивать, словом не меньше можно сделать, особенно если оно нашим оружием поддержано.

И лучшая агитация, это наши победы! Немцев бьют на Одере, в Чехии, под Веной. Лишь на итальянской границе затишье, как перед грозой. И разговоры – что будет, если завтра начнется? И что советские собрали там огромную силу, причем за них и итальянцы воюют, в русской форме, но по-итальянски говорят. И что раньше там на передовой едва до братания не доходило – теперь немцы узнали, и ставят на фронте своих, а итальянцев в тыл.

Пятнадцатого февраля вызывает меня Кравченко, и говорит – по твою душу прилетели. У прибывших товарищей все инструкции, мне же приказано оказать полное содействие. Два дня на подготовку – и в Рим!

Капитан Юрий Смоленцев, «Брюс». Италия, по пути в Рим, 17 февраля 1944.

   А смог бы я так, как он?

   Сначала два года ценнейшей работы! С тридцать четвертого по тридцать шестой, после прихода Гитлера, немцы с нами военное сотрудничество уже свернули, но у себя поначалу открыто нарушать Версальские ограничения боялись, и разрабатывали новейшие вооружения в "шарашкиных конторах" на стороне – в Голландии, в Швеции, в Испании, а особенно в Италии, все ж союзник! А проверить, как это работает в реальных боевых условиях, можно было лишь на войне же – Эфиопия, Испания. Ну а владелец патентного бюро просто обязан быть в курсе всех технических новинок.

   Два года, на которые пришелся прорыв в авиации, смена поколений боевых самолетов. Если в начале тридцатых в строю стояли бипланы, мало отличающиеся от тех, что сражались в прошлую войну – то в тридцать шестом на чертежных досках, на испытательных полигонах, а кое-где и в войсках уже появлялись машины "новой волны", монопланы с убирающимся шасси, закрытыми кабинами и мощными моторами – "харикейны", "спитфайры", "мессершмидты". СССР тогда отставал, наши И-16 и "чайки" были вроде промежуточного звена, от старого ушли, к новому не пришли, сохранив еще многие прежние черты. Очень много было неясно – например, какой мотор на истребителе выгоднее, воздушного или жидкостного охлаждения? Вооружение пушечное, или пулеметное – ответ не очевиден, пушечные модификации истребителей имели как правило, больший вес и худшие летные данные. Какой должна быть защита – броня, протектированные бензобаки? Какая схема уборки шасси выгоднее – в фюзеляж, в крыло, по размаху, или с разворотом назад? Вопросов было море, ответы на них можно было добыть лишь опытным путем. И Кертнер-Маневич, сумев завести многочисленные знакомства на авиазаводах, и даже в строевых авиачастях, добывал и слал в Москву бесценную информацию, о состоянии дел у нашего будущего противника.

   Его выдал предатель. Но даже заключенным в тюрьму, Маневич сумел совершить невозможное! Сохранив через остатки своей сети связь с нашим посольством, а порядки в итальянской тюрьме все же куда свободнее, чем например, в немецкой – и имея в соседях о камере, по этажу, арестованных рабочих-коммунистов с авиазаводов, сохраняющих через родственников связь с волей, и с товарищами, он сумел наладить получение информации – анализировал обрывки, делал выводы, и отсылал донесения в Центр!

   Тогда ему пришел прямой приказ из Москвы, подать прошение о помиловании. Он отказался! Заявив, что прошение может быть отклонено – но доверие товарищей по тюрьме он тогда терял бы однозначно. И не только доверие.

   Он говорил (в той истории, эти слова дошли до нас через одного из его товарищей, вышедших на волю) – политзаключенные делятся на четыре категории. Выше всех – бойцы, кто даже в неволе ищут малейшую возможность для протеста. Затем, "законсервировавшиеся", рассматривающие себя как резерв во временном отпуску, и готовые продолжить борьбу, когда выйдут на волю. Затем уставшие, еще не просящие пощады, но уже мечтающие с тоской лишь о доме, о семье, им ничего уже больше не надо, оставьте их в покое! И ниже всех, сломленные, кто просит пощады у врага – внутренне они уже готовы на любое предательство.

   И он видел, что сам будучи бойцом, дает веру другим, помогает не скатиться вниз. Что будет, если товарищи примут его поступок за малодушие – и ведь он не сможет объяснить истинную причину!

   Готовился план его освобождения. И снова он сам категорически отказался! Заявив, что при малых шансах на успех, операция с высокой вероятностью приведет к гибели нескольких наших товарищей, ради его одного. Поскольку сам он, при том физическом состоянии, будет обузой. Нас там не было, блин!! Тюрьма Санто-Стефано – это старый форт на острове, размером в треть квадратного километра, гарнизон там едва взвод тюремщиков, береговой обороны и военно-морской базы нет! Высадиться с подлодки, или с какой-нибудь яхты ночью, при должном планировании и разведке, пожалуй, что и одной нашей команды, девять человек, при внезапном нападении хватило бы, чтобы без потерь перебить всех полицаев, освободить из камер хоть десяток наших, и исчезнуть еще до утра! Но у СССР тогда не было военно-морского спецназа, и не было флота в Средиземке.

   В иной истории он так и не вернется домой. Освобожденный из Санто-Стефано американцами в сентябре сорок третьего – чтобы в Италии попасться уже немцам и угодить в Маутхаузен. Там его туберкулез, начавшийся еще в итальянской тюрьме, обострится – и он умрет в мае сорок пятого, еще успев на несколько дней пережить свое освобождение и конец войны. Останется лишь папка в архиве Разведупра в Москве, с грифом "хранить вечно", и документальный роман "Земля, до востребования", бывший в шкафу моего отца. Выходит, мы, попав в это время, перевели стрелку истории и тут. И быть полковнику Маневичу (на звание аттестован в тридцать седьмом, когда был в заключении, приказ подписал сам знаменитый Берзин – Старик), конечно, уже не разведчиком-нелегалом, а сидеть во Втором ГУ Генштаба (военная разведка), в той самой Конторе, которую Суворов-Резун «Аквариум» назвал, на управлении, координации, анализе информации – будет ему и награда, по совокупности, уж на Звезду Героя точно заслужил! – и генеральские погоны, и персональная пенсия, когда выйдет срок. Очень нужны такие люди новому СССР – поскольку войн и конфликтов в это мире будет как бы не больше, чем в нашем! Только для этого нужно, чтобы он свою миссию в Рим выполнил, и вернулся живым. А вот для того мы есть – я, Валька, и «Скунс», Серега Куницын, из местных, «первого состава» (самые продвинутые из нашего пополнения, с нами еще с сорок второго, натренированы почти до нашего уровня). Куницына взяли, во-первых, за хороший немецкий, а во-вторых, он отлично сработался с Валькой, друг друга понимают с полуслова – в бою, качество ценнейшее. Ну а я как старший – надеюсь, деквалифицироваться не успел!

   Огромной проблемой было, что готовили операцию буквально "с колес". Но времени осталось крайне мало, на той стороне уже были отданы все приказы, и "тикали часы". Нам надо было успеть раньше! А оттого, велика вероятность, что сработать по-тихому не удастся, и придется прорываться с боем! Опираясь исключительно на нашу подготовку и опыт – без спецсредств, как бы мы протащили их через любой досмотр? А уж про нашу "легенду" вообще молчу!

   У Бушкова, которого я читал давным-давно, в прошлой еще жизни, запомнилось – что удаются, как правило, или авантюры предельно скрытые и тихие, или напротив, донельзя наглые, идущие напролом, прежде чем публика и враги успевают опомниться и сообразить. Считается, что разведчик должен быть неприметным "серым мышом", обывателем, незаметно добывающим и передающим сведения. В мирное время, да – потому что горы трупов, взрывы и стрельба тут же ставят на уши весь аппарат полиции и контрразведки – но в военное время действуют иные правила. Особенно когда Рейх стоит на краю пропасти – и не может уже везде сохраняться прежний орднунг!

   Самая убедительная "легенда" – та, в которой меньше всего вранья. Кем может быть в воюющей Италии русский, не знающий языка? Хотя пытались мне его втолковать, так разве за пару-тройку дней возможно? Достаточно, что наиболее ходовые слова запомнил – но за итальянца себя выдать, лучше и не пытаться. Испанский знаю достаточно – но тоже вопрос, сумею ли с настоящим испанцем остаться неразоблаченным? Немецкий – поднатаскался за последнее время, уж сколько порицаний получил, за "неполное соответствие", так что теперь кое-как шпрехать могу, и понять, о чем говорят – но акцент просто чудовищный, как Валька заметил. И кем же я при всем этом могу быть в Италии, чтобы не только подозрений не вызывать, но и считаться "своим"?

   Да русским же! Белоэмигрантом – вернее, по возрасту, сыном эмигранта – офицером армии Франко! Тут как раз и мой "почти правильный" испанский в тему. И уважение – союзники! И хрен проверишь быстро – при том бардаке, что творится в Испании сейчас. И оружие можно иметь вполне легально. Ну а детали, вроде мундиров и документов – если ГБ хорошо напряжется, то за два дня и не такое можно достать. Документы, вроде бы, ведомство Лаврентий Палыча в таких случаях рисует на нашей технике – сканер, компграфика, цветной принтер (даже порошок каким-то образом научились делать!). Наверное, при лабораторном исследовании обнаружат, что чернила "не те" – но простым глазом, для патрулей и прочих случайных проверок, все выглядит безупречно.

   И где Кравченко достал для нас этих монстров – здоровенные "маузеры-астра", в деревянных кобурах? Вообще-то к традиционному (по фильмам) оружию красных комиссаров и революционных матросов сей продукт испанских оружейников имеет весьма отдаленное отношение – да, внешне похож, но по внутреннему устройству отличается, например, другой ударно-спусковой механизм. А еще в этой модели, "астра 903", есть возможность автоматической стрельбы, и отъемный магазин на двадцать патронов, для чего в кобуре сделан особый вырез – по сути, это пистолет-пулемет! И носится это чудо исключительно на немецкий манер – на левом боку, или даже на животе слева, рукояткой вперед – не на ремне, а на перевязи через плечо, как сабля. Если нацепить по-уставному, справа и сзади, то чтобы достать, очень неудобно тянуть руку до подмышки, длинный ствол мешает – так что не верьте фильмам про Гражданскую, где маузер надет именно так! Ну и конечно, у каждого из нас есть что-то карманное, малогабаритное, и по нескольку единиц холодного оружия, в том числе и метательного. Паршиво, что ни "калаш" ни снайперку не протащить. Лишь надежда, что если очень потребуется, на месте добудем – как тогда, в Будапеште, взяли пулемет у немецкого мотопатруля.

   Жалко что после пришлось его бросить. Был бы после в музее, с табличкой, "из этого пулемета 9 января 1944 был убит обер-диверсант Рейха Отто Скорцени"¹⁶. Ну а сейчас нам даже убивать и взрывать не придется, если все пойдет по плану – тихо придем, проследим, чтобы товарищу Маневичу не помешали, и также тихо проводим назад.

   Поезд "Ницца-Рим". Раньше ходил от самого Парижа – но сейчас во Франции на железных дорогах творится нечто, саботаж, забастовки и бомбежки. А здесь, в Италии, Муссолини гордится, что поезда ходят по расписанию, прямо с немецким орднунгом. Мы сели на маленькой станции, где стоянка три минуты, в темноте, чтобы меньше народу нас видело (билеты доставали ребята Кравченко). И вот, в купе вагона сидят:

   Французский аристократ и промышленник, граф Этьен де Лакруа (Маневич).

   Капитан испанской армии, русского происхождения, Андрэ Курбатов (это я).

   Лейтенант испанской армии, Валентин Бецкой (Валька). Вообще, мы могли придумать, хоть Оболенский или Юсупов – вы не представляете, сколько в белой эмиграции как-то внезапно оказалось титулованных особ с громкими фамилиями, наверное, на порядок больше, чем было их в Российской Империи! Сочинение себе биографий у эмигрантов за особый грех не считалось – зато могло бы дать поверхностное объяснение нестыковкам при проверке. Но мы подвергаться проверке не собирались – поскольку запрос в Испанию, по месту нашей "службы" однозначно показал бы, что таких людей в списках указанной в документах воинской части (реально существующей) нет. Оставалось лишь надеяться, что при имеющихся средствах связи и учета, и творящемся в Испании бардаке, на проверку уйдет не меньше недели – мы же рассчитывали обернуться гораздо быстрей.

   И наконец, старший сержант, естественно, франкистов же, Серж Печурин – молод еще для офицерских погон. В принципе, Валька и Скунс могли бы и немцев сыграть – но во-первых, нет уверенности, что их язык абсолютно безупречен, во-вторых, если нарвемся на проверку, запрос пойдет не в Испанию, а в немецкую комендатуру здесь, срок не неделя, а пара часов. Рассматривался еще один экзотический вариант играть русских же, но подданных Парагвая (кто помнит в 2012 парагвайско-боливийскую войну, выигранную армией, которой командовал русский эмигрант, врангелевский генерал Беляев, а полками, батальонами и ротами – русские офицеры?). При размышлении, отбросили, хотя "легенда" становилась непробиваемой, то есть почти непроверяемой. Вот только лицо латиноамериканского гражданства в воюющей Европе было, цинично говоря, "никто и звать никак" – а значит, его по первому подозрению можно было кинуть в тюрьму и подвергать там допросу третьей степени. А поводом для такого подозрения могла стать малейшая нестыковка в рассказе, как оказались в Италии – ведь в этой истории нет нейтралов, Португалии и Испании, куда приходят из Южной Америки корабли?

   Вкус какой-то оперетты, или водевиля? Плевать, если сработает! Зачем вся наша компания следует в Рим – так ведь паломничество к христианским святыням никто не отменял, даже в войну? Особенно в войну – если завтра убьют, что с душой будет? Французский аристократ, и трое русских испанцев, едут поклониться собору Святого Петра! Не будут же итальянские полицейские посылать запрос относительно каждого иностранца, вроде бы не запятнавшего себя пока ничем? Тем более проверку на границе мы "прошли" – визы в документах стоят. И ехать меньше суток.

   Все дороги ведут в Рим? Вопрос не отвлеченный – если там и сейчас столь же пестрая толпа, с обилием приезжих, какая была, по утверждениям Маневича, до войны, наша задача облегчается на порядок. Реальная опасность может быть, если "Конрада Кертнера" узнают, тем более что для своей миссии он должен будет воспользоваться кое-какими старыми связями, а если возникнет еще какой-то знакомый знакомых? Или полицейский чин, с хорошей памятью на лица, знающий фигурантов того "дела Кертнера"?

   Вот для того и будем нужны мы – в темпе валить помеху, и затеряться в толпе. И лучше бы уже по завершении миссии – продолжать, когда тебя активно ищут, это удовольствие много ниже среднего! А в городе своя специфика – насколько легче было бы работать на природе, в лесу. Мы-то справимся, думаю, не жарче будет, чем в Будапеште. Но вот Маневич сможет ли? Подлечили его, конечно – но даже на утренней разминке, наматывать бегом круги вокруг лагеря, для него было огромной проблемой! А про его боевую подготовку, рукопашку и стрельбу, вообще молчу!

   А въедливый, однако! Сразу просек, что мы какие-то "не такие"! Будто и не жили в СССР, и слова иногда проскакивают непонятные – но это лишь русский заметит (ну что делать, если например "круто", в это время, привычного нам значения еще не имело?). Мы, понятно, не ответили – но вижу, что он гадать не прекратил. Когда вернемся, спрошу, из интереса, к какой категории он нас отнес?