Текст книги "Синий город на Садовой (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

КИНОПЛЕНКА

Дома Федя ничком бухнулся на тахту и провалился в отрывочные, без всякого смысла сны. А потом и вообще в сплошную темноту. Наверно, так его нервы защищались от перегрузок.

Проспал он до шести часов. Едва очухался, как появились отец и мама. Они уже все знали. И конечно, подступили с расспросами. Вернее, отец с расспросами, а мама, разумеется, с ахами-охами и упреками, которыми то и дело прерывала беседу. Как всех нормальных мам, ее прежде всего волновала дальнейшая судьба сына. И судьба эта, по маминым словам, обещала быть ужасной, потому что, если уже с таких лет он устраивает скандалы с милицией, что же будет дальше…

Федя не огрызался, терпеливо пережидал эти мамины вставки в мужской разговор. Папа тоже пережидал, только чуть заметно морщился. Потом вдруг сказал с легким стоном:

– Ну, подожди ты-ы, Таня, по-жа-луй-ста… Что ему было делать-то? Молча смотреть, как издеваются над человеком?

Мама в глубине души понимала, конечно, что смотреть спокойно на такие дела не должен никто, в том числе и ее любимый сын. Однако в глубине. А снаружи были и женский страх, и женское упрямство. И мама сообщила, что, если в наше время не уметь вести себя сдержанно, если соваться в каждую уличную склоку (да еще с представителями власти!), то дело непременно кончится тюрьмой. К этому Федор и сделал нынче свой первый шаг…

Внуку Степке, который пытался заступиться за Федю, она посулила не менее горькие испытания в будущем и хорошего шлепка немедленно.

Разрастанию конфликта помешало появление папы Штурмана. Тут мама поняла, что "такую ораву мужиков" ей не переспорить, и удалилась на кухню, где загрохотала и залязгала посудой.

В папе Штурмане еще клокотали отголоски дневной стычки со Шаговым. Он попросил Федю снова, подробно и по порядку изложить все, что было. И сказал, что пусть Федин папа напишет заявление о том, как беззаконно обошлись с его сыном Федором Кроевым, а он, Лев Михайлович Штурман, сопроводит заявление подробной бумагой со своей стороны…

Отец поморщился:

– А может, ну их к лешему? Разводить бумажную склоку…

Но папа Штурман сказал, что хватит прощать всяким держимордам наплевательство на права человека. К тому же, если не подать заявление, это значит – оставить без защиты Федьку. Милиция, чего доброго, решит, что Федины родители считают его виноватым, и сама пойдет в наступление…

– Тут даже и не во мне дело, а в том пацане, – сказал Федя, – в Южакове. Пускай, что ли, эта Ия лупит его дальше? И других тоже? И ничего ей не будет?

– Вот! Я же говорю! – Папа Штурман поднял похожий на волосатую морковь палец. А Федя пошел звонить ребятам.

Недавно в кладовке у Оли нашли еще один старый телефонный аппарат. Борис его вмиг отремонтировал и протянул провод в гараж. Теперь у студии была своя телефонная связь. Трубку взял Нилка:

– Федя? Ты полностью живой-здоровый?.. Вот хорошо… А мы мой с'сандаль нашли, который вы со Степкой на берегу оставили. А то я весь день в c'caпoгax…

– Ой, Нилка! А я и забыл про него!..

– Ну, ничего, нашли ведь! А если бы и потерялся, он все равно с'старый… Ты иди к нам! Мы уже проявили!

И Федя пошел. Побежал…

Вернулся домой он уже около десяти. И не думал, конечно, что конец дня будет драматическим…

Оказалось, что до сих пор не вернулась Ксения. Правда, около семи она звонила, сказала: "Задержусь немного", но это разве немного – одиннадцатый час?

Больше всех беспокоился Степка. И наконец заявил, что пойдет на улицу встречать маму. Виктор Григорьевич сказал:

– Пойдем-ка, Степушка, вместе, я прогуляюсь заодно…

И они пошли. Было еще светлым-светло – июль на дворе, солнце зашло совсем недавно. И зоркий Степка разглядел мать издалека. Она шла не одна… Нет, Степка не бросился навстречу. Наоборот, сбавил шаги. Крепко-крепко сжал горячими пальцами руку Виктора Григорьевича:

– Деда, это ведь он…

Худощавый, стройный, с усиками на мужественном лице, провожатый Ксении был в рубашке без погон и штатских брюках. Но Степка узнал его сразу. Несколько секунд он стоял и часто дышал. Потом вырвал руку из ладони еще ничего не понимающего деда. Твердым, почти строевым шагом пошел навстречу матери и т о м у…

– Степушка… – виновато пропела Ксения.

Он остановился, задрал голову. Сказал на всю улицу:

– Ты с кем это идешь? Это же гад!

– Степан!!

– Гад! – взорвался слезами Степка. – Не смей с мамой! Никогда! Уходи!.. – Он сорвал с себя широкий, с пиратской пряжкой ремень, который всегда носил поверх майки. Огрел маминого спутника по коленям, по животу: – Уходи! Гад! Не смей с мамой!..

Дед ухватил внука в охапку.

– Деда, это ведь он! Который на нас! На Федю!..

Виктор Григорьевич понес его, бьющегося, к дому. А Ксении сказал через плечо, как маленькой:

– Марш домой.

Дома Ксения закатила истерику. Это что же, она так и будет маяться до старости? Ей всего двадцать шесть лет! До пенсии жить вдовой? И если хороший парень познакомился с ней и проводил до дому, то теперь всякий, даже родной сын, имеет право плевать на нее и ломать ей судьбу?.. Завтра она уходит в общежитие к подруге Вере, а этого… этого змееныша, которого она вырастила на свою беду, воспитывайте сами! Или пусть убирается в интернат!..

– Ладно! – рыдал Степка. – Пускай в интернат! Пусть меня там лупит эта гадючная Ия вместе с твоим Валерочкой!

Ксении, конечно, постарались объяснить, в чем тут дело, но она, само собой, слушать никого не хотела. Потому что с давних лет ей все старались загубить жизнь и теперь намерены довести это дело до конца…

Ошарашенный таким поворотом событий, Федя почти не совался в этот скандал. Только сказал всхлипывающей сестрице:

– Этот твой старший лейтенант ткой же, как те дембили, которые убили Мишу…

Она закричала в ответ, что Миши давно нет на свете, а ломать свою жизнь из-за сопливых хулиганов, которые лезут в драки с милицией, она не собирается…

Федя пожал плечами и ушел спать. Но не спал, конечно… Появился Степка, с опухшим лицом, сумрачный.

– Можно я с тобой переночую?

Федя подвинулся, откинул пододеяльник. Но Степка не лег, сел на край тахты. Согнутый, печальный. Тогда Федя сел рядом. Обнял Степку за тоненькое, птичье плечо. Помолчали. В комнате стоял полумрак, и в нем отчетливо белели бинты на Степкиных коленках. И были заметны на них пятнышки просочившейся и засохшей крови… Степка прошептал наконец:

– Если она вздумает замуж за него… вы меня не отдавайте…

– Не бойся, Степка, до этого не дойдет…

– Кто их знает…

– Степ, а ты крепко его ремнем огрел?

– Ага. Два раза… Он теперь меня в суд потащит, да?

– Что он, совсем дурак, что ли?.. Да ты еще и маленький, для суда не годишься.

Степка недовольно примолк. Не любил быть маленьким.

– Не беда, что маленький, – поспешно сказал Федя. – Зато герой. Как ты здорово сегодня… пленку спас, и вообще.

Степка съежился и молчал.

– Я тебе значок подарю, – пообещал Федя. – Тот, "табуретовский". Помнишь, ты просил… Теперь ты заслужил.

– Правда? – тихонько обрадовался Степка. – Завтра, да?

– Хоть сейчас.

– Завтра… Сейчас все равно спать пора. – Степка высвободил плечо, улегся у стенки. Федя тоже лег.

Степка посапывал. Федя решил, что он засыпает. Тоже намаялся за день, бедняга… Но Степка вдруг сказал шепотом:

– Нет… не надо мне значок…

– Почему, Степ?

– Так… Я еще днем признаться хотел, да ты спал.

– В чем признаться-то? – встревожился Федя.

Все так же, носом в стену, Степка проговорил сбивчиво:

– Потому что я не из-за геройства… пленку спас. Наоборот… потому что трус… – Он всхлипнул.

– Степ, да ты что выдумал!

– Не выдумал… Думаешь, я почему побежал? Со страху. Перепугался, что меня тоже заберут… И когда мальчишки погнались, я это… от ужаса так на педали надавил… А про пленку даже не помнил нисколечко…

– Но ведь камеру-то не бросил…

– Я ее… наверно, случайно не бросил. Зато тебя бросил. Надо было заступаться, а я сбежал…

– Глупый… – дохнул ему в затылок Федя. – Ты же все правильно сделал. Пленка – это было главное… Если бы ты остался, все погубил бы… Я тебе точно говорю.

Степка ответил горько и рассудительно:

– Может, и точно. Только я ведь такой точности не понимал. Просто удрал, как заяц…

Федя утешил его, как сумел:

– Это тебе сейчас кажется, что ты боялся. Тогда ты очень даже смело действовал, а сейчас забыл. Так у многих бывает, даже у самых храбрых… И вообще, главное – не храбрость, а результат. Храбрыми и дураки бывают, и мерзавцы. Надо ведь еще знать, за что воюешь… Это мы однажды у костра сидели и про Афганистан, и вообще про войну заговорили, и отец Евгений подошел. Вот такое и сказал про храбрость… У него, кстати, орден Красной Звезды есть, Слава говорил…

Степка тихо и ровно дышал. Но явно не спал.

– Вот Миша, папа твой, он уж точно храбрый был, – сказал Федя. – По-честному. За тех, кто слабее, заступался… Он бы тебе сказал, что ты молодец.

– Не знаю… – прошептал Степка.

– Честное слово… А то, что ты испугался маленько, так это с любыми смельчаками случается… Настоящий трус, он разве решился бы признаться в этом?.. В общем, значок возьми обязательно.

– Ладно… – вздохнул Степка. И, кажется, сразу заснул.

– Вот такие дела, – сказал ребятам Федя. Грустно и виновато. Это было уже на следующий день, когда «Табурет» собрался у Оли. – Конечно, отец теперь не будет писать никакое заявление. Он хоть и поругался с Ксенией, а во вред ей делать не станет. Родной-то дочери…

– А родного сына можно, значит, отдавать на съедение? – непримиримо сказала Оля.

– Да никакого съедения не будет. Валера этот, Щагов, он ведь тоже не совсем идиот. Не станет же бочку катить на брата своей… симпатии.

– С'ситуация, – шепотом высказался Нилка.

– А сегодня утром Ксения говорит, – вспомнил Федя. – Ты, говорит, крест носишь, значит, должен прощать людям обиды по-христиански. Даже своим врагам…

– Может, и правда, – тихо сказал Борис. – Может, ну его на фиг, этого Щагова? Увязнем в этом деле и сами остервенеем, как он…

– Да?! – возмутился Федя. – А Щагов пускай и дальше живет и ухмыляется?.. Глядишь, и на Ксении женится…

– Степка не позволит, – резонно вставил Борис. – Он упрямее, чем ты…

– Я тоже упрямый!

– Ты, дядя Федор, не упрямый, а мягкий. В тебе пока еще обида сидит, а потом успокоишься и махнешь рукой на этого Валеру.

– Я не имею права, – насупленно возразил Федя. – Я за себя могу простить. А тот… Южаков? Может, пойдем объясним ему, что он должен левую щеку подставлять, когда Ия его лупит по правой?

– Ие все равно отольется, что положено, – пообещал Борис. – Папа сказал, что он это дело еще через Детский фонд раскрутит. Справедливость все равно должна быть…

– Никакой ее нет, справедливости, – грустно заметила Оля. – Если бы твой папа не был депутатом, сейчас бы Федю уже затаскали бы по всяким комиссиям, спецшколой грозили бы. Да и весь наш "Табурет" объявили бы подпольной организацией. "Чем вы там занимаетесь в вашем гараже? Наркоманы небось!.."

– С'сожрали бы живьем, – подтвердил Нилка.

– Хорошо, что и мой отец с пониманием, – напомнил Федя. – Другой бы сразу за ремень… – И смутился: не надо бы про отцов при Ольге-то. И сердито сменил тему: – Ксения еще и такое выдала сегодня: ты, говорит, как Павлик Морозов! Родную сестру готов предать, как он отца предал… – Тьфу ты, опять про отца!

– Да он и не отец ему был вовсе, а мучитель! – вдруг взвилась Оля. – Я бы таких отцов своими руками… Он же бросил семью, на другой женился, а мать Павлика избивал! Такого любить надо, да?.. Теперь он чуть ли не герой, а сын – предатель! А то, что зарезали мальчишку, да еще с маленьким братом, никто даже не помнит! А за что? За то, что взрослым поверил, которые про революцию кричали! Он виноват разве, что вся эта коллективизация оказалась вредной?.. Я зимой на классном часе знаете как за Павлика Морозова со всеми разругалась! Маму вызывали: "У вашей дочери устаревшие взгляды…"

– Новый взгляд – это теперь царскую семью жалеть, – сочувственно глядя на Олю, заговорил Борис. – Особенно младшего. Алексея… А по-моему, что Павлик Морозов, что Алеша Романов – они одинаково пострадали. По одной причине. Взрослые рвутся друг из друга кровь пускать, а ребята между двух огней… Как сейчас на Кавказе. И виноватых вроде бы нет…

Нилка сидел на чурбаке у двери. Дергал ремешок сандалии. И, не подняв головы, сказал:

– Жалко, что у нас пленка не цветная, а то бы с'сняли… В Детском парке кто-то надпись на памятнике Павлику замазал красной краской. Ее оттерли, а в буквах все равно красное. Запеклось…

Оля первая стряхнула тяжкое настроение:

– Давайте-ка прокрутим то, что проявили.

– Только не ту пленку, – поморщился Федя. – Хватит уж…

– Да нет, не ее, конечно. Ту, где Анна Ивановна. И где Нилка приземляется после полета.

Зарядили проектор, посмотрели двухминутную ленту.

– Тридцать два кадра в секунду снимала? – спросил Федя. – Как он плавно в траву опустился!.

– Нет же, в самом деле так, – сказал Борис. – Без всяких кинотрюков. Даже не верится!

– Я ведь говорил вам, – скромно напомнил Нилка, – что могу… такое… – И глянул себе на ногу, где сквозь коричневую краску светлым гривенником проступала звездная метка…

Через два дня, когда в гараже-студии вовсю шла работа над монтажом фильма, позвонила Ксения. Ласково и настойчиво попросила прийти домой. Федя после того вечернего скандала с сестрой не общался, поэтому отозвался кратко:

– На кой я тебе нужен?

– Ну, очень надо. Очень-очень. Прошу тебя… – Она чуть не плакала.

"Может, со Степкой что?" – встревожился Федя. Он вскочил на "Росинанта" и через десять минут вместе с велосипедом взгромоздился на лифте на четвертый этаж. Надавил звонок.

– Феденька… Только не скандаль сразу… Пойдем.

В комнате у нее сидел Щагов.

Федя резко шагнул назад. Не от страха, но от ощущения какой-то подлой ловушки. И где! У себя дома!.. Но не бежать же! Он прислонился к дверному косяку. Разбежалось по коже нервное жжение – словно не трое суток назад, а только что вырвался через крапивные джунгли из подземного хода… И метнул Федя на Ксению беспощадный взгляд. Вот, значит, как! Уже и родной сестре нельзя верить! Заманила, как суслика в силок… И правда, как в песне:

 
Жгла крапива у старых заборов,
Жгли предательством те, кому верили…
 

На кого променяла брата! На дембиля паршивого!..

Впрочем, Щагов не был похож на дембиля. Красивый, даже изящный, в отглаженном светлом костюме, небрежно сидел он на стуле. Откинулся к спинке, одна рука на полированном столике – барабанит худыми пальцами. (Как эти пальцы хватали и стискивали Федю!)

Федя вдруг понял, на кого Щагов похож! На одного репортера с ТВ, который очень любит резать "правду-матку", ругать демократов, рассказывать, как в него стреляли всякие боевики, и сниматься в обнимку со спецназовцами в разных "горячих точках"… Лихие парни, храбрые парни. Береты набекрень и мужественные профили…

Нет, обида обидой, а надо держаться. Нельзя, чтобы сырость из глаз. Федя мигнул и сипло сказал Ксении:

– Значит, ты меня ради э т о г о позвала?

– Феденька, но ты же должен понимать. Здесь просто недоразумение. Ты…

– Заткнись, – холодно сказал Федя сестрице. И оттолкнулся от косяка спиной, чтобы уйти.

– Постой, – с чуть заметным зевком проговорил Щагов. – Я не мириться, не объясняться пришел. Что ты про меня думаешь, я прекрасно понимаю и оправдываться не собираюсь…

– Нужны мне твои оправдания! – бросил Федя. Он сказал "твои" не потому, что хотел оскорбить Щагова. Просто этот парень был ровесник Фединой сестры, ее ухажер, и не имело смысла церемониться. Тот так и понял, не обиделся.

– Тем более, – кивнул он. – У меня деловой разговор…

– О пленке!

– Именно…

– А я не хочу с тобой разговаривать. – Федя радостно ощутил, что слезы ушли. Но злость закипела с новой силой.

– Я понимаю… – начал Щагов.

– Феденька! – вмешалась Ксения. – Ну пойми и ты его! В той ситуации на берегу что он должен был делать? Какой-то мальчишка кидается на его знакомую…

– На жену начальника!

– Вот именно, – спокойно подтвердил Щагов. – Неужели ее, а не тебя я должен был тащить в отделение? Логику жизни-то надо учитывать…

– А слабых защищать не надо? Того пацаненка, которого эта здоровая тетка по морде хлестала! Л-логика ваша… резиново-дубинная… – У Феди горела вся кожа, особенно лицо.

– Но, Федя! Валерий же не видел, как она его била!

– Неужели? – хмыкнул Федя. Глотнул и сказал Ксении с расстановкой и убедительно: – Ты правильно говорила, я плохой верующий. Только верить в Бога – это ведь не значит во всякие глупости верить. Например, в ад с чертями и котлами… Но если бы я даже знал, что эти котлы есть и я буду в них вариться бесконечно, я все равно стрелял бы вот в т а к и х, попади мне только в руки автомат… Очередями…

У Щагова красиво шевельнулись желваки. Но тут же он улыбнулся и спросил с интересом:

– Мальчик Федя, ты видел когда-нибудь, как стреляют в человека очередями? Как он сгибается, хрипит, а сзади из него летят кровавые ошметки?

Холодом пахнуло Феде в лицо. Но он ответил без промедления:

– Сколько раз! По телику! И художественно, и документально. Особенно по кабельному каналу. Каждый вечер палят из автоматов такие, как ты…

Щагов сказал тихо, даже сочувственно:

– И ты бы палил? Чем ты тогда лучше меня?

Все натянутые злые струнки в Феде ослабли. Словно Борька стал напротив, махнул ресницами-щетками. "Увязнем в этом деле, сами остервенеем…" И уже на одном упрямстве Федя бросил Щагову:

– Чем лучше? Тем, что я не начинал! Только защищался!

– Ну-у, голубчик ты мой! Нашел аргумент!.. Тот, кто жмет на спусковой крючок, всегда отыщет себе оправдание. Но тому, в кого пули летят, от этого не легче…

– А тому… у кого брызги летят из глаз от удара… и голова мотается от пощечин… ему легко? – хрипло спросил Федя. – Это хорошо видно на экране. И как подошедший старший лейтенант смотрит на это… спокойно так…

– Значит, получилась пленочка?

– Еще бы!

– Вот об этом и речь, – в упор произнес Щагов.

– Вот об этом-то речи и не будет! Не получишь пленку!

– Феденька, но ты же…

– А ты молчи, – горько сказал Федя сестре. – Еще про Павлика Морозова чего-то лопотала. Он в тыщу раз честнее всех вас… Ну ладно, брата можно продать. А сына-то! Ведь Степка тоже мог из-за твоего Валеры насмерть грохнуться!

– Это из-за тебя! – взвилась Ксения.

– Нет уж, не вали, сестрица, на чужую голову! Из-за н е г о Степка все еще хромает! А мне этот "гражданин старший лейтенант" знаешь как врезал? До сих пор в почках отдает… – Федя опять осип.

Ксения испуганно взглянула на Щагова. Тот улыбался:

– Ох, да я шутя его по заднице хлопнул.

Федя откашлялся и сказал с удовольствием:

– Для тебя чужие задницы – "шутя". А за свою дрожишь.

– И за твою, – не дрогнув, отозвался Щагов. – Вернее, за вашу общую. А еще точнее – за твоего дружка Березкина…

– Его там вообще не было!

– "Его там было". Только косвенно. Сейчас объясню. Да, я не хочу, чтобы эту пленку крутили где попало. До лампочки мне Ия Григорьевна, в конце концов, но там и моя персона. Это мне ни к чему… Но вам эта пленка тоже может доставить кучу хлопот. Вашему другу. У его папочки Аркадия Сергеевича уже были неприятности по поводу съемок закрытых объектов… Ну, знаю, знаю, не подтвердилось, но дыма без огня не бывает… А тут вдруг съемкой кинопанорамы со всякими объектами и ориентирами занимается детская студия, которую Аркадий Сергеевич заботливо опекает. А семье Аркадия Сергеевича только-только дали разрешение на выезд в Штаты. На постоянное проживание. И тут вдруг опять какая-то кинопленка, то да се. Заинтересуются определенные товарищи. А в ОВИРе чиновники осторожные. И поехало дело на попятную…

Федя глубоко вздохнул – задавил в себе новый приступ возмущения. Помолчал, переваривая информацию. Потом сказал очень вежливо:

– Прекрасно работаете. Вот если бы и преступников так же ловко ловили… Быстро все разузнали. Кажется, это называется "собирать компромат"?

– Это называется "иметь информацию"…

– Вынужден вас огорчить: устаревшая информация. Семейство Березкиных раздумало уезжать. И объектов никаких на пленке нет. Только эти… субъекты…

– Все равно пленочку реквизируют. Для экспертизы. И пойдет-поедет новая волокита…

– Да какая там экспертиза! Все с первого взгляда видно! – Федю осенила радостная мысль. – Можете сами убедиться. Хотите? – Он опять, нарочно, перешел на "вы".

– А что, пленка здесь? – не сдержал нервного оживления Щагов.

– Нет, но если вы подождете… Я вижу, что подождете!

Федя вышел в прихожую, к телефону, и позвонил ребятам. Объяснил, что к чему, Борису. Тот посоветовался с Олей и Нилкой. Было слышно, как Нилка хихикнул, а Оля сказала что-то с укоризной. Потом Борька сообщил со вздохом:

– Жаль, конечно, пленочку, да уж ладно…

Он появился через двадцать минут. С маленьким кинопроектором "Луч". Скромно сказал Ксении и Щагову:

– Здравствуйте… – Сел в уголок, притих.

– Ксеня, если тебя не очень затруднит, будь так добра, задерни, пожалуйста, штору, – изысканным тоном попросил Федя. – Что?.. Нет-нет, полной темноты не надо, мы посмотрим на небольшом экране…

У себя он отыскал чертежный альбом и кнопки, вырвал лист, пришпилил его к обоям в комнате Ксении.

– Я думаю, этого достаточно? Почти как телевизор…

Рулончик пленки был крошечный, Федя решил пустить его через фильмовый канал без катушек, прямо с ладони. Установил проектор на журнальном столике, покосился на молчаливого Бориса.

– Начинаем… – И пустил мотор.

На экране удивленно глядел в поднебесье Степка. Потом он досадливо обернулся. А за ним – толпа школьников на берегу.

Ия Григорьевна объясняла про "генеральный план", обводя руками горизонт… Вот она и ребята уже крупнее, средним планом, по пояс. Она очень чем-то недовольна, педагог Ия Григорьевна Новицкая. Она возмущена! Требует, чтобы подошел к ней негодный Южаков, который не слушал про генеральный план развития и других отвлекал! И вот они друг против друга в профиль к зрителю. Мальчишка опускает руки, приоткрывает рот… Трах по щеке! Он закрывается, она дергает вниз его локоть и по другой щеке – трах… И вот снова то же самое, только уже крупнее. На экране только голова Южакова с короткой, беспорядочно торчащей стрижкой и на тоненькой шее. Снова один удар, второй!.. И опять тот же кадр, но уже медленнее, цепочкой рассыпанных картинок: поднимается и припечатывается к лицу мальчишки пухлая ладонь – справа, слева. Мотается на шее-стебельке голова, летят из глаз хорошо заметные, сверкнувшие на солнце капли…

Вспыхнул неожиданной белизной экран. Как живая, шевелилась на полу пленка, до конца проскочившая через проектор…

Федя выключил мотор. Ксения закусила губу. Лицо ее было зеленовато-бледным. Впрочем, возможно, это от полусвета салатной шторы… Щагов сказал снисходительно:

– Эффектно снято. Особенно когда крупно, с повторением. Как это вы сумели?

– Плевое дело. Киноповтор – это простейший трюк. В кино и не такое возможно… А объектов-то и не видать, верно?

– Н-не знаю. По-моему, ТЭЦ на том берегу все-таки видна. С трубой.

– Ну, давайте еще раз взглянем… Это, наверно, в том кадре, когда вы подходите и слушаете, как она орет на ребят… Не труба, конечно, а Ия Григорьевна… Включаем?

– Не надо… – сумрачно ответил Щагов. – Слушай, на кой черт вам всем эта заваруха? Давайте покончим разом! А?

– Как? – с интересом спросил Федя.

– А так! Чтобы пленка не вам и не мне! И разошлись полюбовно!..

Федя посмотрел на Бориса.

– Ладно… – кротко оказал тот из своего угла.

– Ладно, – вздохнул и Федя.

Щагов с удовольствием наступил модной туфлей на пленку, которая спиральной грудкой топорщилась на паркете. Захрустело. Щагов с натугой повозил подошвой. Потом поднял истерзанную кинопленку, помял ее, покатал в ладонях.

– Хватит уж, – сказал Федя. – Давайте выкину.

Щагов косовато ухмыльнулся, протянул колючий черный комок, но на полпути рука его дернулась.

– Да не бойтесь, – бесцветным голосом успокоил Федя. – Вы, наверно, думаете, что мы ее разгладим и склеим? Зачем? У нас еще две такие… Или три? А, Борь?

– Три, если считать первую, со склейками, – вполголоса разъяснил Борис. – А эта была плохая, с царапинами…

Лицо Щагова утратило мужественную твердость и поглупело. Федя ощутил в себе щекотание смеха и слез, но объяснил внешне спокойно:

– Это ведь просто делается. В камере есть две щелки. В них пропускается уже проявленная пленка, а вместе с ней – другая, из кассеты, эмульсия к эмульсии. Завел, направил на свет, нажал – и готово. За две минуты – контактная копия… А без этого как бы мы повтор кадров сделали? Еще и с экрана переснимать пришлось, с укрупнением. Целый день возились..

Щагов терпеливо дослушал Федю. Покивал, глядя в пространство. Пустил с ладони на пол упругий пленочный комок. Тот упрыгал под ноги Ксении, и она глянула на него, как на живую мышь… Федя защелкнул крышку проектора.

– Борь, пошли… – И оглянулся на Щагова: – Привет вашему другу Фоме…

Обратно катили на «Росинанте» вдвоем. Федя крутил педали, Борька сидел на багажнике, держал проектор. Ехать было тяжеловато, тряско, поэтому молчали. Но Феде казалось, что спиной он чувствует взгляд Бориса – то ли тревожный, то ли печальный…

В гараже Федя с хмурым смехом рассказал о беседе со Щаговым. Оле и Нилке это понравилось. Особенно Нилке:

– Здорово ты его!..

Борис тоже сказал:

– Да, хорошо ты его уел… Можешь быть доволен.

Последние слова царапнули Федю.

– А ты? – слегка ощетинился он. – Выходит, недоволен?

– Да нет, все нормально, – примирительно отозвался Борис. – Только… как ты теперь с Ксенией-то будешь?

Федя пожал плечами:

– Если бы знать как…

Борька осторожно сказал:

– И вообще… ты как-то перегорел на всем этом…

– Может, и перегорел… Ксения, наверно, правильно говорила… – Он усмехнулся, – Далеко мне до настоящей христианской веры. Не научился прощать… Ну, конечно, стрелять бы я не стал, это я просто психанул. Но вот сказать этому Валере Щагову: "Я тебя прощаю…" Легче головой о кирпич… Или Фома этот. Я его тоже должен любить как ближнего?

– Федь, ты вот что… – предложил Борис. – Когда откроется церковь, сходи к отцу Евгению и расскажи про все. Это называется исповедь. Он тебе простит грехи.

– Не надо смеяться над этим, – тяжело сказал Федя.

Борис вскинул ресницы. Первый раз Федька не понял его.

– Разве я смеюсь? Я по правде… Хочешь, вместе пойдем? Меня ведь тоже крестили, совсем маленького, баба Оксана это устроила… А грехов у меня – во сколько!

– Грехов у всех хватает, – заметила Оля. – Пора делом заниматься. – Особо срочных дел не было, но ей показалось, что разговор какой-то не тот. С намеком на ссору.

Нилка уперся в Бориса синими честными глазами:

– Боря… А ты, значит, тоже в Бога веришь, да?

– Каждый во что-нибудь верит, – быстро сказала Оля. – Ты вот, Нилка, в инопланетян своих веришь…

– При чем тут инопланетяне? Я же с'серьезно…

Федя вдруг понял: вот почему еще неладно на душе – из-за Нилки!

– Нил-крокодил! Ты лучше вот про что серьезно скажи: почему Щагов ОВИРом пугал? Будто неприятности из-за пленки случатся!.. Опять, что ли, родители уезжать надумали?

– Какая чушь! – возмутился Нилка. – После того с'скандала про это не было и речи! Да и посудите с'сами: если бы папа думал про заграницу, разве стал бы он вспоминать о нашем фильме?

– А он вспоминает? – ревниво спросила Оля.

– Да! – подскочил Нилка. – Я рас'стяпа! Забыл про главное! Папа с'сказал, что можно наш фильм показать по областному ТВ. Там в детской редакции у него есть знакомая, она каждый год готовит передачу про летние каникулы. И вот он с ней про нас разговаривал…

– Ой, Нилушка, правда?! – возликовала Оля.

– С'совершеннейшая правда… Конечно, это трудно – пустить в эфир кино на такой узкой пленке, но иногда они делают восьмимиллиметровую прис'ставку…

– Озвучивать ведь надо, – забеспокоилась Оля, – музыку подбирать.

– Музыку-то несложно, – вставил Борис. – А вот текст…

– Мама обещала, что поможет сочинить, – сообщила Оля. – Она в своем театре целые пьесы сочиняет.

– А читать кто будет? – забеспокоился Федя. – Тут надо, чтобы как настоящий диктор…

– Нилка пусть читает, – сказал Борис. – Он летает, пусть сам и рассказывает.

– Я же с'сбиваюсь, – смутился Нилка.

– Ничего, – решила Оля. – Зато у тебя интонации выразительные.