Текст книги "Синий город на Садовой (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Зато я читал с'специальную литературу о половом воспитании, – спокойно сообщил Нилка.

Федя и Борис даже рты приоткрыли. Федя сказал:

– Любопытство прорезалось?

– Нет! Мне нужно было узнать, может ли кто-нибудь в человеческий зародыш внести чужую программу, со стороны.

Федя с Борисом так и сели. Потом Борька спросил:

– Какую же ты программу хочешь в зародыш внести?

– Да не я! – Нилка засопел и решил: – Хорошо, я вам скажу. То пятнышко на ноге… Я с'совершенно уверен, что это звездная метка… Инопланетяне вложили в меня какую-то свою программу, а метку сделали, чтобы потом отыскать меня… Я поэтому ее и прячу…

– Ну, Нил… – ошалело выдохнул Борис.

А Федя с не меньшим изумлением спросил:

– Что за программа-то?

– Если бы я знал! Может, для задания какого-нибудь. Или для опыта… Я ведь даже не знаю, добрые эти инопланетяне или злые. И чем все это кончится…

– Нилка, у тебя фантазии на целый Союз писателей, – сказал Федя.

Борис же поинтересовался:

– А ты в себе что-нибудь чувствуешь? Ну, такое, звездное?..

– Иногда… Вот, летаю маленько… А один раз бумажного голубя со стола взглядом сдвинул!

– Это телекинез называется, – разъяснил Федя. – Сейчас у людей тут и там необычные свойства проявляются! Экстрасенсы всякие, чтение мыслей, магнитные качества. Что ты, Нилка, разве это обязательно звездная программа?

– Но знака-то такого ни у кого нет! Он как созвездие… Наверно, это так выглядит наше Солнце среди других звезд, если смотреть с их планеты… Я даже на "бэкашке" хотел рассчитать, где она находится, но тут надо астрономию знать…

Нилка сел на край дощатого стола и пригорюнился. Феде стало жаль его: по правде ведь верит в свою звездную заклейменность… Он хотел сказать Нилке что-то утешительное, но тут появилась Оля с бутербродами на тарелке:

– Лопайте… А проявитель залили?

– Нет еще. Тут Нилка нам свой полет показывал, – сообщил Борис. – Знаешь, немножко получается… Нил, покажи!

– Сразу второй раз это не выйдет… – Нилка, довольный, что признали его талант, потянулся за бутербродом, прыгнул со стола. – Надо подходящего момента дождаться.

– Ну, дождись, – разрешила Оля. – Потом вместе полетаем. – Она решила, что ее разыгрывают. А Нилка обиделся. Не так, как раньше, – надуется и вмиг оттает, – а всерьез: влажно заблестели глаза. Он положил на доски бутерброд.

– Чего вы сегодня… такие… Дразнитесь и дразнитесь… Я думал, что хоть вы-то никогда дразниться не будете. Я вам все рассказываю, а вы…

Стыдливое молчание наполнило гараж. Потом Борис осторожно проговорил:

– Нил, да ты что… Мы же не дразним тебя, а шутим. Потому что… ну, друзья же всегда шутят. Вот если бы мы с Федором друг на друга за все шутки обижались, что бы тогда было?.. Среди своих какие могут быть обиды!

Нилка помигал, глянул на всех по очереди. Потупился:

– А я, что ли… совсем уже свой?

– А как же! – быстро сказала Оля.

Нилкины губы шевельнулись в намеке на улыбку. Он затеребил на оранжевой рубашке значок с Карлсоном.

Федя задавил в себе неловкость и сказал:

– Если ты обидишься до конца и уйдешь, у нас же все развалится…

– Кино? – шепотом спросил Нилка.

Борис жалобно возмутился:

– Да при чем тут кино? Все! По закону табурета!

– Какого… табурета? – Нилка опять замигал мокрыми глазами.

– Очень просто! Если у табурета одну из четырех ножек отломать, какой от него прок?

Нилка нерешительно возразил:

– Бывают ведь и с тремя ножками табуреты…

– Так это они с самого начала трехногие! – воскликнул Федя. – А если четырехногий с отломанной ногой, разве на таком усидишь!

– На специальном трехногом тоже плохо! – вмешалась Оля. – Ох, мальчишки, я, как нарочно, вчера об этом прочитала! Стихи!

– Где?! – мигом отозвался Борис.

– У Анны Ивановны. Я к ней утром забегала… У нее старые журналы есть, детские. Еще до революции печатались, с "ятями". И в одном там юмор, называется "Мистер Брет"…

– Ну-ка, рассказывай, – велел Федя.

– Ну… там так. Картинки, и под каждой – строчки…

 
Мистер Брет
Надел берет
И залез на табурет…
 

Потом не помню, но, в общем, он решил вытереть пыль с люстры и полетел с табурета. За люстру схватился. А дальше:

 
Прибежали сын и дочь,
Чтобы мистеру помочь.
Он кричит: "Подставьте стул!
Что такое?.. Караул!!"
Сын и дочь дрожат в углу,
Папа с люстрой – на полу…
 

И вывод у этой истории:

 
Никогда не стойте, дети,
На трехногом табурете!
 

Федя засмеялся. Борис сказал:

– Вот. Ясно тебе, Нил?

– Да! – стремительно повеселел Нилка. – Только неясно, зачем он висел-то? Если перед этим стоял на табурете – высота, значит, маленькая…

– Ну, это же так, для смеха… – объяснила Оля. – И вообще, это начало века. Юмор тогда наивный был…

– А про берет – просто для рифмы, – придирчиво заметил Нилка. – Зачем его надевать-то?

– Может, для техники безопасности, – возразил Борис.

– Мистер Брет надел берет! – с удовольствием продекламировал Нилка. Ухватил бутерброд, куснул и прыжком сел на стол. И… с грохотом сбил бачок с заправленной пленкой.

– Мама! – в настоящей панике завопила Оля. Потому что вся сегодняшняя съемка насмарку, да и сам бачок хрупкий!

Но… бывает же в жизни везение! Крышка не отскочила, и сам бачок не раскололся, хотя грохнулся о цементный пол со всего маху… Когда осмотрели, ощупали, Федя сказал с облегчением:

– Ура… А пленку все-таки надо перемотать. Наверно, вылетела из пазов.

Перепугавшийся сперва Нилка быстро обрел хладнокровие. Заявил, жуя колбасу:

– Я в этом отношении ужасно везучий. Старинную чашку грохнул на пол, прадедушкину. И представляете – целехонька. Только маму отпаивали валерьянкой…

– На месте мамы я бы тебя выдрала, – жалобно сказала Оля.

– Подумаешь! – не обиделся Нилка. – Это было бы абсолютно бесполезное мероприятие.

Оля хмыкнула:

– Откуда ты знаешь?

– Откуда! Из собственного опыта! Меня совсем недавно драли как с'сидорову козу!

– Тебя? – изумленно сказала Оля.

Федя и Борис тоже очень удивились. Во-первых, странно было, что Нилка говорит про это с такой легкостью. Во-вторых, вообще не верилось. Казалось, что дома это дитя не знает ни малейшей строгости.

– Да! – энергично подтвердил Нилка. – Мама скрутила газету, взяла меня за шиворот и этой газетой отчистила так, что клочья полетели!

Все с облегчением засмеялись.

– От тебя или от газеты клочья-то? – спросил Борис.

– Какая разница!.. Лупит, да еще приговаривает: "Не суй нос куда не надо!"

– А куда ты совал? – спросил Федя.

– В эту газету и совал! "Семья" называется. Там "Энциклопедия с'сексуальной жизни", специально для детей… Я говорю: "Это же для школьников, смотри сама!" А она: "Там написано, что с двенадцати лет! Дорасти сперва!.." Дорастешь тут с такой жизнью…

Он теперь ничуть не обижался, что все смеются.

– Это, значит, и была твоя специальная литература насчет звездной программы? – спросил Борис.

– Ес'стественно. Где другую-то возьмешь?

Оля посмотрела на мальчишек:

– А что за звездная программа?

Те неловко примолкли. Потом Борис произнес решительно:

– Нил! Надо и Оле рассказать, раз уж мы все заодно.

– А я что… Ну, говорите…

И рассказали о Нилкиной "звездной болезни" Оле.

Она выслушала серьезно. Утешила:

– Ты не переживай. Даже если это что-то межпланетное, то, скорее всего, случайность. Ты же сам говорил, что этих НЛО как планктона в океане. Пролетали, зацепили не глядя каким-нибудь излучением…

– Я и сам иногда так думаю! – обрадовался Нилка. – Зачем я им нужен? – И тут же поскучнел: – Но кто их знает…

– А почему ты маме не объяснил, для чего газету читал? – рассудительно заметила Оля. – Не было бы такого шума.

– Ну да! Думаешь, она поверила бы? Сказала бы: "Очередная дурь!" Да и не хочу… раз она дерется.

– Газетой-то! – сказал Борис. – Разве это всерьез? Вот если бы она в эту "Семью" что-нибудь завернула! Например, пестик для ступки…

Нил сверкнул синими очами:

– Какая разница! Все равно это пос'сягательство на человеческое достоинство! Устроила такую… эксгумацию.

– Чего-чего? – сказал Федя.

Оля фыркнула. Борис простонал:

– Ну, Нил… экзекуцию, наверно?

– Какая разница…

– Большая. Эксгумация – это знаешь что такое? Когда мертвецов из могилы выкапывают. Для всякого судебного следствия или опытов. Помнишь, как в "Томе Сойере"?

Федя притих. Вспомнилось все, что было с Мишей.

– Ну вас! – поежилась Оля. – Нашли о чем говорить! Я и так от страха по ночам не сплю…

– От какого страха? – обеспокоился Борис.

– От видео. По кабелю на ночь теперь такую жуть гонят…

– На фига ты эту чушь смотришь! – возмутился Федя. – Автогонки, мордобой да пальба. Каждый вечер одно и то же.

– Не автогонки… Показывали про вампиров. Один тип ловил ребятишек и замучивал. А потом его самого убили, но он продолжал за людьми охотиться, весь истлевший… бр-р… А потом рубаху на себе разорвал, и у него на груди лица детей, которых он замучил. Я чуть не завизжала…

– Всяких шизиков и садистов без кино хватает, – сумрачно сказал Федя. – В газетах пишут иногда. И в детском саду предупреждали. Заманит такой гад мальчишку или девчонку…

– Я тоже читал, – подал голос Нилка. – Они не только на детей охотятся, на разных людей… Вот если бы газовые пистолеты у нас продавались! Кто полезет – трах ему в морду!

Оля подула на костяшки и призналась:

– Я раньше, когда на съемки ходила куда-нибудь далеко от дома, баллончик брала. С карбозолью. За пояс суну, сверху майкой прикрою – всегда под рукой…

– С чем баллончик? – живо заинтересовался Нилка.

– С карбозолью. Жидкость такая, чтобы клопов и тараканов морить… Конечно, это не газ "черемуха", но все-таки…

– Они же большущие, баллоны-то эти, – сказал Федя.

– Всякие бывают. Есть и вот такие. – Оля развела пальцы.

– Дашь мне один? – подскочил на столе Нилка.

– Ох… я не знаю. А ты глупостей с ним не натворишь? Пульнешь в невиноватого…

– Да не пульну! Я в людей-то и не буду! А ес-ли те… ну, пришельцы… Вдруг по правде захотят меня утащить…

Федя увидел, что Борис еле сдерживает смех. И сам закашлялся. Но Оля сказала серьезно:

– Я лучше вот что придумала. У мамы театральный грим есть, можно точно под цвет кожи подобрать. И никто твою отметину не разглядит: ни люди, ни инопланетяне.

– Правда? – обрадовался Нилка. – Ой, а если смоется?

– Снова замажешь. Я тебе весь тюбик отдам.

Оля сбегала за коробкой с гримом. Включила лампу-пятисотку и при ярком, как в хирургической палате, свете "заштукатурила" Нилке ногу. Вполне удачно. Черные родинки, если очень приглядеться, еще можно было рассмотреть, но коварный белый кружок исчез без следа. Нилка радостно попрыгал.

Федя сказал задумчиво:

– А может, и не надо бы тебе прятаться? Вдруг это твоя звездная судьба, зачем от нее убегать?

Нилка тоже стал задумчивым.

– Я раньше про это так же думал: может, не стоит? А сейчас ни за что не хочу на другие планеты… без вас…

Он засмущался, засопел, стал раскручивать подвернутую штанину… Борис подошел к Нилке сзади. Выпрямил его. Взял за плечи. Уперся подбородком в его лохматое темя. Сказал вроде бы шутя, а на самом деле очень даже всерьез:

– Великий Нил. Ты такой мудрый, а одной вещи не понимаешь: никаким инопланетянам мы тебя никогда не отдадим…

Сказки и были города Устальска

Договорились, что в десять утра соберутся у Оли. Федя и Борис прикатили на "Росинанте" минута в минуту. Нилка примчался через полчаса. Взъерошенный и виноватый.

– Проспал. Мы с папой до ночи одной такой работой занимались важной… – Он затоптался, завздыхал под насупленными взглядами. – Зато я к съемке готовый, вот…

Был он такой, как при первом знакомстве в лифте. Только рубашка не навыпуск, а завязана лихим узлом на животе. И бинта не было – грим наглухо скрыл белую отметку.

Нилке объяснили, что комбинированной съемки сегодня не будет. В том-то и причина общего кислого настроения, а вовсе не в его, Нилкином, опоздании. Дело сорвалось, потому что пропал задник – черный кусок материи размером два на два метра. Это была старая штора для затемнения в кабинете физики. Оля специально выпросила ее в школе: надо, мол, чтобы снимать хитрые трюки. А неделю назад, оказывается, на эту "мануфактуру" наткнулась в шкафу Олина мама. Решила, что ненужная вещь, и не долго думая утащила в свой театральный коллектив. И требовать назад уже поздно, потому что из шторы сшита черная монашеская ряса для спектакля "Каменный гость".

– Я прямо чуть сама не окаменела…

Видимо, был у Оли с матерью крупный разговор, потому что даже сейчас она сердито кусала костяшки. Нилка же радовался, что на него не сердятся.

– Можно с'скинуться и купить черный материал. У меня десять рублей есть…

– Ты, Нил, наверно, правда инопланетянин, – печально сказала Оля. – Где ты сейчас купишь нужную ткань? Тем более, что годится не всякая, а бархат или фланель… Не обижайся, пожалуйста, на "инопланетянина"…

– Я не обижаюсь! Зовите меня хоть как, хоть не Нил, а Миссисипи Аркадьевич! Я только думаю: что же делать? Должна же быть какая-то аль-тер-на-тива…

Все слегка развеселились. Из-за "Миссисипи Аркадьевича" и "альтернативы", которую Нилка произнес безошибочно.

Федя вспомнил:

– Хотите анекдот? Степка недавно из детсада принес… Значит, так. Воспитательница спрашивает: "Дети, кто назовет слова на букву "а"? Ну, все, конечно: "арбуз", "атомоход", "Африка" и даже "абизьяна". А Вовочка руку поднял и говорит: "Альтернатива!" – "Молодец, Вовочка, какой ты умный! А знаешь, что это такое?" – "Знаю. Это когда у мамы карточки на колбасу и она может идти или в этот магазин, или в другой…" – "Но, Вовочка, ведь колбасы ни в том ни в другом все равно нет!" – "А тогда это уже на букву "б". "Бардак"…

– Федор! – сказала Оля.

– Чего?

– Не стыдно?

– А что такое?

– Это непечатное слово! Вовочка не знает, а ты-то…

– Ничего себе непечатное! В газетах то и дело попадается!

– В газетах мало ли какие гадости печатают…

Федя надул губы с видом виноватого дошкольника.

– Ольга Афанасьевна, я больше не буду…

– Сам ты Афанасьевич! Я – Петровна.

– А у нас директор – Ольга Афанасьевна, я привык… Ой, народ, слушайте! Давайте к нам в школу заскочим! Я у Дим-Толя спрошу: может, в нашем кабинете тоже шторы есть ненужные? Хотя бы напрокат! Он мужик добрый, даст…

– Феденька, ты умница!

И они вчетвером отправились в школу номер четыре.

Нилка и Оля, как посторонние, остались на улице. Федя и Борис пошли на разведку. Было гулко, пусто, замусоренно. Зато желтели свежим деревом новые рамы с чистыми стеклами… Кабинет физики оказался заперт. Федя с Борисом заглянули в учительскую и там узрели Ольгу Афанасьевну. Та заулыбалась. Она и вообще-то ничего была директорша, а сейчас, в каникулы, особенно добродушна.

– Соскучились по школе, голубчики?

Федя изложил, что к чему.

– Ох, да ведь Дмитрий Анатольевич в отпуске… А думаете, он дал бы штору?

– Пленку вот подарил же, – опять сказал Федя. – А штору нам только на пару дней.

– Я бы вам свою из кабинета дала, да она цветная. Не подойдет?

– Нет, спасибо…

Оля не очень огорчилась неудачей. У нее был новый план. Сейчас они пойдут на улицу Репина, где торговый центр…

– В этот гадючник! – с отвращением сказал Федя. – Там толпа на толпе и дембили с толстыми шеями жарят шашлыки.

Но Оля возразила, что надо ведь снимать не только сказочные картины города, но и те явления, которые город уродуют. Для контраста. Борис, который очень не хотел, чтобы Оля опять стала печальной, виновато поглядел на Федю:

– Может, правда? Для контраста…

Нилке было все равно, лишь бы с друзьями.

– Горе с вами, – сказал Федя. – Имейте в виду, добром это не кончится.

Толпа на улице Репина была густа. И запахи густы. Пахло разогретым асфальтом, пылью, п о том, косметикой и почему-то бензином, хотя машины здесь не ходили. И дымом шашлыков, которые жарили дюжие парни в грязных белых куртках.

Человеческое месиво, покорно отдаваясь жаре, грузно двигалось, завихрялось у лотков и киосков, образуя заторы в проходах между торговыми фургонами. И каждый хотел что-то найти, получить, заиметь или, наоборот, сбыть с рук. Под полотняными навесами и просто на солнце торговали кооператоры: меховыми шапками и майками, свитерами и плавками, пластмассовыми свистульками и картинами с голыми девицами. Здесь было похоже на рынок, но без той веселой пестроты и без всякого намека на романтику, которая чудилась Феде среди базарных рядов… На двух кварталах среди плоских каменных домов, на асфальте без единого кустика, разбухал, будто квашня в тепле, бизнес. Орали динамики студий записи и пунктов проката, голосили продавцы лотерейных билетов и каждому обещали столько счастья, что было удивительно: откуда еще берутся у нас люди, не преуспевшие в жизни?

– Же-вачка! Же-вачка! – монотонно пели растрепанные цыганки. – Мальчики, берите же-вачку!

Между сборчатыми юбками у их мельтешила чумазая курчавая малышня. "Что за люди? – не первый раз уже подумал Федя со смутной тревогой. – Вроде рядом с нами живут, а как с другой планеты…"

– Же-вачка! Рупь штука!

Нилка выколупал из тесного кармашка у пояса трехрублевую бумажку.

– Не вздумай, – сказал Федя. – В этой резинке канцерогенные вещества. По радио передавали: она запрещена для продажи. А здесь – хоть бы хны, знай торгуют…

– И запомни, – поддел Борис, – "кан-це-ро-генные", а не "канцелярские". А то скажешь где-нибудь…

– Опять дразнитесь, да?

– Я тебя проверяю: ты же обещал не обижаться.

– Ой, я забыл!

– То-то же… Миссисипи Аркадьевич, – назидательно проговорил Борис. Расчет оказался верен: Нилка закинул голову и захохотал. Так переливчато, что на них заглядывались…

А Оля между тем снимала. Умело так, незаметно: пристроит камеру между Борисом и Федей и короткими очередями в разные стороны… Сняла и цыганят, клянчивших у прохожих двугривенные, и шашлычников-дембилей, и общую круговерть. А еще – небритого старика нищего. Тот сидел у двери магазинчика "Детские товары". Прислонился затылком к бетонной стене, закрыл глаза и не шевелился. В щетине его запутались крошки. Рядом на асфальте лежала мятая перевернутая кепка – в ней несколько медяков. Попа старика украдкой снимали, никто не бросил ему ни монетки. Только переступали через вытянутую ногу-деревяшку. Когда Оля перестала жужжать "Экраном", Нилка затоптался на месте, сжал толстые губы и вдруг потребовал – хмуро и стыдливо:

– Подождите… Это не снимайте.

Он торопливо, даже воровато как-то, подошел к нищему, быстро сел на корточки, положил ему в кепку мятую трешку, которую до сих пор таскал в кулаке. И почти бегом вернулся к ребятам.

– Пошли…

Когда уходили, Федя не выдержал, оглянулся. Старик смотрел им вслед – сквозь мельтешенье ног – широко раскрытыми осмысленными глазами. Нилка сказал, будто в чем-то виноватый:

– Все равно чуть не истратил на жвачку… – Потом еще: – Он ведь по правде несчастный. Лучше уж с такой ногой, как у меня, быть, чем совсем без ноги…

– Краска-то не тает от жары? – заботливо спросил Борис.

Все посмотрели на Нилкину ногу. Родинки слегка просвечивали. Нилка сказал, что надо отойти в уголок, подмазать.

– А я кассету сменю, – решила Оля.

Они отошли на свободный пятачок асфальта позади фанерного ларька. Тут-то и прихватила их местная компания.

Четверо возникли рядом бесшумно, будто из воздуха. Лет шестнадцати парни. Модные такие, с легкой небрежностью в движениях. С одинаковыми лицами. Не похожими, а одинаковыми своим выражением. Выражение это… ну, когда кто-то смотрит на тебя как на ползущего жучка: обойти или наступить? И при этом – легкое шевеление нижней челюстью, будто во рту та самая «жевачка»… Один привычно встал чуть в стороне, поглядывая на прохожих. Трое – перед «кинооператорами».

– Что это у девочки за аппаратик? – спросил смуглый, с монгольскими глазами, у другого – стройного и белокурого.

– Плейер? – предположил белокурый.

– Не, мужики, это кинокамера, – объяснил им третий, похожий в своей зеленой майке и пятнистых десантных "бананах" на огурец. – Девочка скрытой камерой снимает эти… как его… пороки общества.

– Разве так можно? – вопросил в пространство белокурый. – В наше время открытости и гласности…

– Девочка, покажи аппарат. – Смуглый тонко улыбнулся и потянул пятерню.

– А ну, не тронь! – тонко сказал Борис. Хлестко получил пятерней по носу и стукнулся затылком о гулкий киоск…

Что было делать? Взывать к совести? Господи, у этих-то – совесть? Драться? Но каждый из четвертых юных дембилей – натренированный в своих подвалах и подворотнях – раскидает троих мальчишек и девчонку в один миг. Да и как драться, если уже вяжет все мышцы и жилки клейкий неодолимый страх… А камера? Отберут или расшибут – и всему делу конец! Федя беспомощно глянул на прохожих. Рослый парень в расписной майке встретился с Федей глазами, покрепче ухватил под руку свою девицу и ускорил шаги. Федя скрутил в себе стыд и отвращение к себе и громко сказал пожилому прохожему:

– Дяденька, чего они лезут!

Прохожий – этакий крепкий пенсионер и с виду ветеран – обратил грозное лицо:

– Вы зачем пристаете к ребятам!

– Иди, иди, дядя, – тихо и выразительно сказал тот, что стоял в сторонке, и сунул в карман руку.

– Хулиганье, – с достоинством произнес "дядя" и пошел дальше, постукивая тростью.

Тот, что похож был на огурец, хмыкнул:

– Тихо, пионеры. Мы только посмотрим технику. Мы тоже любители… – И, в свою очередь, потянулся к камере. К Оле…

Тогда Нилка – маленький, лохматый – скакнул вперед. Странно изогнулся, вскинул перед лицом руки и направил на врага прямые, как досочки, ладони.

– Отстань, с'сволочь!

На миг все замерли. Огурец гоготнул:

– Это что за козявочка? Чудо…

Но это было еще не чудо. Чудо случилось через секунду.

– Здорово, парни! Из-за чего базар?

Это возник невесть откуда одноклассник Феди Кроева Гошка Куприянов – Гуга.

Глядя на белокурого снизу вверх, Гуга дипломатично сообщил:

– Иду это я мимо, вижу, вы, Геночка, с кем-то беседуете. Смотрю – да это мой друг Шитик!.. Шитик, привет! Вас тут не обижают, случайно?

– Шел бы ты, Гуга, – сказал белокурый Геночка.

– Дак я и шел! То есть мы… – Гуга оглянулся. Пятеро, похожие на компанию Геночки, стояли неподалеку редкой цепочкой. С абсолютно равнодушным видом. Подошел еще один, стал в двух шагах. Лет восемнадцати, похожий на индейца, со смоляными космами до плеч, с пестрой тесьмой на лбу, в куцей, выше пупа, узорчатой безрукавке и шортах из обрезанных джинсов. Он спросил без улыбки:

– Гуга, ты чем-то озабочен, брат мой?

– Да вот, Герцог… Друзей встретил, а у них с Геночкой вроде чего-то… такое…

– Нехорошо, Геночка, – едва разжимая губы, укорил Герцог. – Я же тебе говорил: эскалация немотивированных насилий дестабилизирует общество…

– Какие насилия! – светски улыбнулся Геночка. – Обижаешь, Герцог… Пошли, мальчики, нас не поняли… – И четверо зашагали походкой свободных и ленивых людей. Федя, не веря еще спасению, смотрел им вслед! А когда взглянул опять на Гугу и Герцога, те тоже уходили со своей компанией. Легко и небрежно. Словно забыли про случившееся. Впрочем, Гуга обернулся и качнул над плечом растопыренной пятерней.

– Айда отсюда, – морщась, проговорил Федя.

Они были далеко уже от улицы Репина, но шли все еще молча, не глядя друг на друга. Федя стискивал зубы и сопел от унижения… Борис вдруг спросил со вздохом:

– Миссисипи, а что за прием ты изобразил? Когда эти полезли…

Нилка головы не поднял, сказал неохотно:

– Это я в кино видел, про Шао-Линь… Китайское единоборство. Стойка такая.

– А после стойки-то что делать? Знаешь?

– Не знаю… Я больше ничего не выучил.

Федя подумал, что Нилка в тот миг был похож на тощего взъерошенного котенка. И стало тоскливо. От беспомощности.

– Конечно, это было с'смешно, – шепотом признался Нилка.

Тогда Борис сказал тихо и безжалостно:

– Нам не смешно, а до жути стыдно. Верно, Федь? Нил один хоть как-то сопротивлялся…

– Почему один? Вы тоже… – нерешительно заспорил Нилка.

Оля, сердито размахивая камерой, возразила:

– А что можно было сделать-то? Ну, подумайте сами.

– Все равно тошно, – вздохнул Федя.

Оля спросила осторожно:

– А этот… который заступился… он правда твой друг?

– Гуга-то? Из нашего класса… У Гуги друзей, по-моему, нет, есть компаньоны. Он деловой человек… Придется, кстати, пятерку отдавать. Думаете, он просто так нам пальчиками махал? Сумму показывал. Плату за спасение…

– Фиг ему! – возмутился Нилка.

– А почему фиг? – горько сказал Федя. – Они же нас правда выручили. Мы же им не друзья, никто… Могли мимо пройти, а вступились. Честный заработок.

– Милиции тоже платят зарплату, – в тон ему отозвалась Оля. – Только не видать ее, милиции-то, когда надо…

– Теперь еще частных телохранителей можно нанимать, – заметил Борис. – Коммерция.

Нилка сердито пнул на асфальте окурок.

– Лучше уж баллончики носить с собой. С этой… крабовой солью.

Никто не засмеялся. Оля сказала:

– Против такой банды пушка нужна, а не баллончик… Ну, брызнешь в них, они очухаются, догонят. Тут же, среди толпы… И никто не заступится, сами видели…

– Я же говорил: не надо соваться в эту дембильскую кашу! – вырвалось у Феди.

– Навсегда от нее все равно не спрячешься, – сказала Оля.

Нилка произнес тихо и непримиримо:

– Навсегда не спрячешься, но в нашем городе не надо, чтобы толпа была.

– Куда же денешься, раз она есть, – пробормотал Борис.

– Я же не вообще про город, а про который с'совсем наш. Тот, который мы… делаем…

Так второй раз сказал он, что есть у них свой, общий Город, в е домый им одним… И стало легче на душе.

Но Нилка не кончил разговор про толпу. Видно, что-то его зацепило. Он проговорил с болезненной ноткой, будто трогал языком больной зуб:

– В толпе или не замечают никого, или все прут куда-нибудь с'стадом… Папа говорит, что это с'синдром толпы… Он мне это сказал после одного происшествия…

– Какого? – спросил Федя. Было почему-то жаль Нилку.

– С'стыдно вспоминать…

– Ну, не вспоминай тогда, – покладисто сказала Оля.

– Нет, я с'скажу. Потому что мы ведь… вместе… Это когда я жил еще в старом доме на улице Тургенева…

И пока брели они вот такие, приунывшие, виноватые перед собой и друг перед другом, Нилка рассказал про то, что случилось два года назад.

Рядом с их пятиэтажкой тянулся старый квартал, и там, в покосившемся домишке, жил старик. Родственники у него умерли или разъехались, он один хозяйничал как мог. Жил на пенсию, огород не вскапывал: видать, не было сил и охоты. Зато однажды – то ли была это память о детстве, то ли просто чудачество – начал он среди заброшенных грядок строить игрушечный город. Из глины, из гипса, из черепков и стеклянных осколков. Работал каждый день: клепал из проволоки узорные решетки, лепил и сушил на солнце кирпичики, складывал из них домики и крепостные стены…

Видно, старик был с талантом и кое-что понимал в архитектуре. Город – с причудливыми зданиями, с рыцарским замком посередине, с мостами через овраг – вырастал на заброшенном огороде, как маленькое чудо. Сперва люди посмеивались, потом стали стоять у низкой изгороди подолгу, смотрели уже серьезно. Нашлись и помощники – из ребят. Выкладывали жестяными бутылочными пробками сверкающую мостовую, собирали цветные стеклышки для мозаик, резали из красного пластика кусочки для черепицы…

И не знал Нилка, не понимал, откуда у местных мальчишек появился "заговор". В том числе и у тех, кто днем, бывало, помогал старику. И "с'совершенно непос'стижимо", почему в этом заговоре оказался Нилка.

– Пришли в с'сумерках, позвали. Говорят, "тайная операция", чтобы отомстить за кого-то. Говорят, старик этот кого-то из ребят обидел, на двор не пустил… Все собрались, с'секретно так, будто разведчики. Интересно… Фонарики взяли… К огороду подобрались, фонарики включили – и давай по городу камнями, как бомбами… Торопятся, кидают, и я тоже, будто со мной что-то сделалось… А потом от моего камня одна башня посыпалась. Будто ме-ня самого по голове! Как заору: "Вы что делаете, гады!" Заревел – и домой… Папа выскочил, а там уже никого нет. И половины города нет… Папа ме-ня потом все спрашивал: "Ну а ты-то зачем пошел? Зачем кидал? Ты же этот город так любил…" А я только реву, потому что сам не знаю. Вот тогда он и сказал про с'синдром…

– А тебя потом ребята не били? – нерешительно спросил Федя. – За то, что выдал.

– Не-а… Лучше бы уж били. А то я мимо того огорода ходить не мог. Мимо развалин… Потому что как предатель…

– Ты же маленький был, – попыталась утешить его Оля.

– Ну да, маленький. Семь с половиной!..

– А старик город не восстановил? – спросил Борис.

– Он чинил кое-что. Но как-то уже неохотно. А та башня, которую я… она так и осталась… А потом мы уехали. А старик, говорят, скоро умер… Может, из-за этого…

Федя сказал почти испуганно:

– Брось ты. Старики умирают от старости.

Оля жалобно попросила:

– Хватит вам о смерти. И так день какой-то похоронный.

Борис бросил на нее обеспокоенный взгляд:

– Ну ты что, Оль?.. Половина-то дня еще впереди.

Оля встряхнулась:

– Вот что! Пойдем сейчас к Анне Ивановне! Я обещала, что мы зайдем на днях, ковер ей выколотим. Может, и еще что помочь надо. Хоть одно доброе дело сделаем.

Видно, отснятую пленку она добрым делом не считала.

Они вышли на Садовую. Оля на ходу сменила в камере кассету.

– Солнце сейчас как раз на тот дом светит, где ваза. Снимем, пускай хоть через стекло. Все равно надо когда-то.

Борис неуверенно предложил:

– А может, все-таки зайти да попросить: пусть откроют окошко? Не обязательно же там вредные люди.

– Нет, – решила Оля. – Сегодня день невезучий.

День оказался еще невезучее, чем думали: окно оказалось задернуто шторой.

– Все! – Оля затолкала камеру в футляр. – Больше никаких съемок сегодня! Пошли к Анне Ивановне…

– Даешь тимуровскую работу, – поддержал ее Борис.

– Даешь, – согласился Федя. И вдруг завопил: – Ольга, камеру! Скорее! – Потому что взглянул на новую колокольню.

Колокольня была видна отсюда, с горки, в просвете среди тополиных крон, над невысоким забором. Красная, кирпичная, двухъярусная. Крышей служил ей небольшой купол, крытый квадратиками оцинкованного железа. Над куполом поднимался похожий на тонкую шахматную фигуру шпиль с желтой головкой. К головке этой наклонно тянулась лестница от лесов, которые с одной стороны колокольни подымались до купола. Наверху лестницы, у самой маковки, была площадка с перильцами, на ней стоял человек. Отсюда казалось – совсем лилипутик. Другой поднимался по лестнице. Он нес на спине золоченый, играющий искрами крест – чуть не с себя ростом.

– Сейчас будут ставить! Снимай скорее!

– Телевик! – велела Оля.

Борис выхватил из сумки нужную насадку (спортивную сумку с кинопринадлежностями он бессменно таскал за Олей). Она навинтила объектив, нацелилась…

Человек с крестом поднялся к товарищу. Неторопливо и умело, не боясь высоты, они взяли крест за концы перекладины, как за крылья. Приподняли и нижним концом опустили на маковку шпиля – видимо, там, в этом шаре, было гнездо. Подержались за крест и, кажется, попытались шатнуть его. Но он стоял неподвижно. И солнечный зайчик горел на самом верху.